| The learning of that country very imperfect and confined. | Несовершенство и ограниченность знаний этого народа. |
| The laws, and military affairs, and parties in the state. | Его законы, военное дело и партия |
| Nothing but an extreme love of truth could have hindered me from concealing this part of my story. | Лишь моя крайняя любовь к истине помешала мне утаить эту часть моей истории. |
| It was in vain to discover my resentments, which were always turned into ridicule; and I was forced to rest with patience, while my noble and beloved country was so injuriously treated. | Напрасно было выказывать свое негодование, потому что, кроме смеха, оно ничего не могло возбудить; и мне пришлось спокойно и терпеливо выслушивать это оскорбительное третирование моего благородного и горячо любимого отечества. |
| I am as heartily sorry as any of my readers can possibly be, that such an occasion was given: but this prince happened to be so curious and inquisitive upon every particular, that it could not consist either with gratitude or good manners, to refuse giving him what satisfaction I was able. | Я искренне сожалею, что на мою долю выпала такая роль, как сожалел бы, вероятно, любой из моих читателей; но монарх этот был так любознателен и с такой жадностью стремился выведать малейшие подробности, что ни моя благодарность, ни благовоспитанность не позволяли отказать ему в посильном удовлетворении его любопытства. |
| Yet thus much I may be allowed to say in my own vindication, that I artfully eluded many of his questions, and gave to every point a more favourable turn, by many degrees, than the strictness of truth would allow. | Однако же - да будет разрешено мне заметить в мое оправдание - я очень искусно обошел многие вопросы короля и каждому пункту придал гораздо более благоприятное освещение, чем то было совместимо с требованиями строгой истины. |
| For I have always borne that laudable partiality to my own country, which Dionysius Halicarnassensis, with so much justice, recommends to an historian: I would hide the frailties and deformities of my political mother, and place her virtues and beauties in the most advantageous light. | Таким образом, в свой рассказ я всегда вносил похвальное пристрастие к своему отечеству, которое Дионисий Г аликарнасский столь справедливо рекомендует всем историкам[75]; мне хотелось скрыть слабости и уродливые явления в жизни моей родины и выставить в самом благоприятном свете ее красоту и добродетель. |
| This was my sincere endeavour in those many discourses I had with that monarch, although it unfortunately failed of success. | Таково было мое чистосердечное старание во время моих многочисленных бесед с этим могущественным монархом, к сожалению, однако, не увенчавшееся успехом. |
| But great allowances should be given to a king, who lives wholly secluded from the rest of the world, and must therefore be altogether unacquainted with the manners and customs that most prevail in other nations: the want of which knowledge will ever produce many prejudices, and a certain narrowness of thinking, from which we, and the politer countries of Europe, are wholly exempted. | Но нельзя быть слишком требовательным к королю, который совершенно отрезан от остального мира и вследствие этого находится в полном неведении нравов и обычаев других народов. Такое неведение всегда порождает известную узость мысли и множество предрассудков, которых мы, подобно другим просвещенным европейцам, совершенно чужды. |
| And it would be hard indeed, if so remote a prince's notions of virtue and vice were to be offered as a standard for all mankind. | И, разумеется, было бы нелепо предлагать в качестве образца для всего человечества понятия добродетели и порока, принадлежащие столь далекому монарху. |
| To confirm what I have now said, and further to show the miserable effects of a confined education, I shall here insert a passage, which will hardly obtain belief. | Для подтверждения сказанного, а также чтобы показать прискорбные последствия ограниченного образования, упомяну здесь о происшествии, которое покажется невероятным. |
| In hopes to ingratiate myself further into his majesty's favour, I told him of "an invention, discovered between three and four hundred years ago, to make a certain powder, into a heap of which, the smallest spark of fire falling, would kindle the whole in a moment, although it were as big as a mountain, and make it all fly up in the air together, with a noise and agitation greater than thunder. | В надежде снискать еще большее благоволение короля я рассказал ему об изобретении три или четыре столетия тому назад некоего порошка, обладающего свойством мгновенно воспламеняться в каком угодно огромном количестве от малейшей искры и разлетаться в воздухе, производя при этом шум и сотрясение, подобные грому[76]. |
| That a proper quantity of this powder rammed into a hollow tube of brass or iron, according to its bigness, would drive a ball of iron or lead, with such violence and speed, as nothing was able to sustain its force. That the largest balls thus discharged, would not only destroy whole ranks of an army at once, but batter the strongest walls to the ground, sink down ships, with a thousand men in each, to the bottom of the sea, and when linked together by a chain, would cut through masts and rigging, divide hundreds of bodies in the middle, and lay all waste before them. That we often put this powder into large hollow balls of iron, and discharged them by an engine into some city we were besieging, which would rip up the pavements, tear the houses to pieces, burst and throw splinters on every side, dashing out the brains of all who came near. That I knew the ingredients very well, which were cheap and common; I understood the manner of compounding them, and could direct his workmen how to make those tubes, of a size proportionable to all other things in his majesty's kingdom, and the largest need not be above a hundred feet long; twenty or thirty of which tubes, charged with the proper quantity of powder and balls, would batter down the walls of the strongest town in his dominions in a few hours, or destroy the whole metropolis, if ever it should pretend to dispute his absolute commands." | Я сказал, что определенное количество этого порошка, будучи забито в полую медную или жестяную трубу, выбрасывает, смотря по величине трубы, железный или свинцовый шар с такой силой и быстротой, что ничто не может устоять против его удара; что наиболее крупные из пущенных таким образом шаров не только уничтожают целые шеренги солдат, но разрушают до основания самые крепкие стены, пускают ко дну громадные корабли с тысячами людей, а скованные цепью вместе рассекают мачты и снасти, крошат на куски сотни человеческих тел и сеют кругом опустошение; что часто мы начиняем этим порошком большие полые железные шары и особыми орудиями пускаем их в осаждаемые города, где они взрывают мостовые, разносят на куски дома, зажигают их, разбрасывая во все стороны осколки, которые проламывают череп каждому, кто случится вблизи; что мне в совершенстве известны составные части этого порошка, которые стоят недорого и встречаются повсюду; что я знаю, как их нужно смешивать, и могу научить мастеров изготовлять металлические трубы, согласуя их калибр с остальными предметами в королевстве его величества, причем самые большие не будут превышать ста футов в длину, и что, наконец, двадцать или тридцать таких труб, заряженных соответствующим количеством пороха и соответствующими ядрами, в несколько часов разрушат крепостные стены самого большого города в его владениях и обратят в развалины всю столицу, если бы население ее вздумало сопротивляться его неограниченной власти. |
| This I humbly offered to his majesty, as a small tribute of acknowledgment, in turn for so many marks that I had received, of his royal favour and protection. | Я скромно предложил его величеству эту маленькую услугу в знак благодарности за многие его милости и покровительство. |
| The king was struck with horror at the description I had given of those terrible engines, and the proposal I had made. | Выслушав описание этих разрушительных орудий и мое предложение, король пришел в ужас. |
| "He was amazed, how so impotent and grovelling an insect as I" (these were his expressions) "could entertain such inhuman ideas, and in so familiar a manner, as to appear wholly unmoved at all the scenes of blood and desolation which I had painted as the common effects of those destructive machines; whereof," he said, "some evil genius, enemy to mankind, must have been the first contriver. | Он был поражен, как может такое бессильное и ничтожное насекомое, каким был я (это его собственное выражение), не только питать столь бесчеловечные мысли, но и до того свыкнуться с ними, чтобы совершенно равнодушно рисовать сцены кровопролития и опустошения как самые обыкновенные действия этих разрушительных машин, изобретателем которых, сказал он, был, должно быть, какой-то злобный гений, враг рода человеческого. |
| As for himself, he protested, that although few things delighted him so much as new discoveries in art or in nature, yet he would rather lose half his kingdom, than be privy to such a secret; which he commanded me, as I valued any life, never to mention any more." |