Путешествия и приключения капитана Гаттераса — страница 1 из 3

Жюль ВернПУТЕШЕСТВИЯ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ КАПИТАНА ГАТТЕРАСА

Часть перваяАНГЛИЧАНЕ НА СЕВЕРНОМ ПОЛЮСЕ

IБриг «Форвард»

«Завтра во время отлива бриг «Форвард», под командою капитана К. 3. и старшего лейтенанта Ричарда Шандона, отойдет из Новых доков Принца по неизвестному назначению».

Вот что можно было прочесть в газете «Ливерпуль-Геральд» от 5 апреля 1860 года.

Отплытие простого брига не составляет важного события для одного из самых больших торговых городов Англии. Вряд ли кто заметит его среди множества судов всех размеров и национальностей, которые едва вмещаются в обширных доках, простирающихся на две мили в длину.

А между тем б апреля с самого утра огромная толпа любопытных покрывала всю набережную Новых доков, словно сюда собрались на свидание моряки со всего Ливерпуля. Рабочие соседних верфей побросали свои работы, коммерсанты — свои мрачные конторы, торговцы — свои опустевшие магазины. Разноцветные омнибусы, проходящие подле наружной стены доков, ежеминутно подвозили на набережную новые и новые толпы любопытных; казалось, что все население города только одного и желало: присутствовать при отплытии брига «Форвард».

«Форвард» был винтовой бриг в сто семьдесят тонн водоизмещением, с паровой машиной в сто двадцать сил. Неискушенный взгляд не заметил бы в нем существенного отличия от других стоявших в порту бригов, но опытный глаз видел в судне нечто необычное. Так, например, группа матросов па борту стоявшего невдалеке на якоре «Наутилуса» делала множество различных предположений относительно назначения брига.

— Ну на что ему такой рангоут?[1] — говорил один из матросов. — Обыкновенно паровые суда не несут много парусов.

— Должно быть, — ответил краснощекий боцман, — бриг больше рассчитывает на ветер, чем на свою машину, и если его верхние паруса так широки, то потому только, что нижним придется часто бездействовать. Я уверен, что «Форвард» отправляется в арктические или антарктические моря, где ледяные горы зачастую перехватывают и задерживают ветер больше, чем это может быть желательно для доброго и крепкого судна.

— Да, вы правы, Корнгиль, — подхватил третий матрос.—А заметили вы, как отвесно его форштевень[2] опускается в море?

— А посмотри-ка, — сказал Корнгиль, — он снабжен еще стальным, острым, как бритва, лезвием, способным разрезать надвое любой трехпалубный корабль, если «Форвард» налетит на него на полном ходу.

— Верно, — подтвердил лоцман, — ведь этот бриг отмахивает при помощи винта по четырнадцати узлов в час. Посмотрели бы вы, как он поднимался против течения во время пробного плавания,— просто загляденье! Уж поверьте мне, это судно — знатный ходок

— Да он и под одними парусами не ударит в грязь лицом,— начал Корнгиль: — его ход идеально ровен, и он отлично слушается руля. Не будь я Корнгиль, если бриг не отправляется в полярные моря. Да, вот еще! Заметили ли вы, как широк у него гельмпорт[3], в который проходит головка руля?

— И впрямь, — подхватили собеседники Корнгиля. — Но что же это значит?

— А то, голубчики мои, — с презрительным самодовольством ответил Корнгиль, — что ничего-то вы не смыслите. Это делается для того, чтобы руль двигался как можно свободней и чтобы при необходимости его легко можно было снять и снова поставить на место. Сами знаете, среди льдов это делается частенько!

— Что верно, то верно, — ответили матросы.

— Корнгиль прав, — продолжал один из них, — об этом говорит и сам груз брига. Я узнал от Клифтона, который отправляется на бриге, что «Форвард» взял на пять или на шесть лет продовольствия и значительный запас угля. Уголь и съестные припасы — вот и весь его груз, да еще шерстяная одежда и тюленьи шкуры.

— Ну, значит, нечего и сомневаться,— сказал Корнгиль. — Но если ты знаешь Клифтона, то не сказал ли он тебе, дружище, куда именно отправляется бриг?

— В том-то и дело, что нет. Да он и сам ничего не знает, Весь экипаж нанят на таких условиях: куда отправляется судно — каждый узнает лишь по прибытии на место.

— Туда, куда и сам чорт не ходил, — вот куда, — заметил один из скептиков.

— Но зато какое жалованье, — воскликнул приятель Клифтона, — какое славное жалованье! В пять раз больше обыкновенного! Да, без этого Ричард Шандон не завербовал бы ни одного человека. И то сказать: какое-то странное судно, отправляется бог весть куда и не имеет, по-видимому, особенного желания вернуться назад. Нет, это не по мне, я не согласился бы ни за что!

— По тебе или не по тебе, дружище, — ответил Корнгиль, — все равно ты не попал бы в состав экипажа.

— Это почему?

— Потому, что ты не удовлетворяешь требуемым условиям. Мне говорили, что женатые не принимаются на бриг, а ты как раз из их числа... Да и самое назначение брига уж чересчур того... больно смелое,— начал опять Корнгиль.— «Форвард» — «Вперед»! Но до какого же места вперед?.. А уж о том, что никто не знает капитана брига, я и не говорю.

— Напротив, его знают,— сказал один молодой матросик с довольно наивной физиономией.

— Как — знают?

— Да так-таки знают.

— Послушай, молодчик, — сказал Корнгиль, — уж не считаешь ли ты Шандона капитаном брига?

— А что ж... — начал молодой матрос,

— Ну, так знай же, что Шандон — всего лишь помощник капитана, и ничего больше. Он бравый и смелый моряк, опытный китобой, прекрасный товарищ, человек, вполне достойный командовать судном. Но тем не менее он такой же капитан, как ты или я, не в обиду мне будь это сказано. Что же касается человека, который после бога должен быть старшим на корабле, то о нем ничего не известно самому Шандону. В свое время настоящий капитан явится, не знаю только — в Новом или Старом Свете, потому что Ричард Шандон ничего не сказал, да и не имеет права говорить, в какую часть света он направит свой бриг,

— Однако, — возразил молодой матрос, — могу вас уверить, мистер Корнгиль, что на бриге уже есть капитан, о нем упомянуто в письме, которое получил Шандон и в котором ему предлагалась должность помощника капитана.

— Как! — заметил Корнгиль, нахмурив брови. — Уж не хочешь ли ты сказать, будто на бриге находится сам капитан?

— Само собой разумеется.

— И ты говоришь это мне? Мне?!

— Конечно, потому что так сказал мне Джонсон, шкипер брига.

— Джонсон?

— Да!

— Сам Джонсон?

— И не только сказал, но даже показал мне капитана.

— Показал капитана? — переспросил ошеломленный Корнгиль.

— Да, показал!

— И ты его видел?

— Собственными глазами.

— Кто же это такой?

— Собака.

— Как — собака?..

— Да так, самая настоящая собака.

Велико было изумление матросов «Наутилуса». При других обстоятельствах они просто расхохотались бы.

Собака в роли капитана брига в сто семьдесят тонн! Просто умора! Но ведь «Форвард» — такой странный корабль, что, прежде чем смеяться или отрицать что-нибудь, следовало хорошенько пораздумать. Впрочем, сам Корнгиль уже не смеялся.

— И Джонсон показал тебе этого диковинного капитана? — начал он, обращаясь к молодому матросу. — И ты его видел?

— Видел, так же как вот сейчас вижу вас, не в обиду будь вам сказано.

— Ну, что вы скажете об этом? — спросили матросы у Корнгиля.

— Да что и говорить-то! — отрезал боцман. — Разве лишь то, что «Форвардом» командует сам сатана или безумцы, которых следовало бы запереть в дом для умалишенных.

Матросы молча смотрели на бриг, на котором заканчивались приготовления к отплытию. Никому из них и в голову не приходило, что шкипер Джонсон мог пошутить над молодым матросом.

Молва о собаке облетела уже весь город, и многие в толпе любопытных отыскивали глазами диковинного капитана-собаку и готовы были считать ее каким-то сверхъестественным существом.

Впрочем, «Форвард» уже несколько месяцев привлекал к себе всеобщее внимание. Его несколько необычная конструкция; окружающая его таинственность; инкогнито капитана; самый способ, которым Ричарду Шандону было предложено наблюдать за сооружением брига; тщательный выбор экипажа; неизвестное, едва ли подозреваемое многими назначение корабля — все это казалось очень странным и загадочным.

Ничто так не возбуждает интерес мыслителя, мечтателя, и особенно философа, как готовящееся к отплытию судно. Их воображение охотно следует за кораблем во время его борьбы с океаном и с бурями, во время его отважных странствований, не всегда спокойно оканчивающихся в порту. Но подвернись тут какое-нибудь необыкновенное обстоятельство, и корабль предстанет в фантастическом образе даже перед людьми с очень неподатливым воображением.

Так было и в отношении брига «Форвард». Если большинство зрителей и не могло делать на его счет ученых замечаний подобно Корнгилю, то пищи для всякого рода толков и пересудов было более чем достаточно.

Постройка брига производилась на верфи в Биркенхеде, предместье Ливерпуля, расположенном на левом берегу реки Мерсей и имеющем постоянное сообщение с портом посредством непрестанно снующих взад и вперед паровых катеров.

Строители брига «Скотт и К^o» — одна из лучших кораблестроительных фирм Англии — получили от Шандона смету и подробный проект, в котором с величайшей точностью были указаны водоизмещение и размеры судна. Все свидетельствовало об опытности инженера, делавшего расчеты. Шандон располагал значительными средствами; работы начались немедленно и, по требованию неизвестного судовладельца, шли быстро.

Конструкция судна была необыкновенно прочна. Очевидно, оно было рассчитано на громадную силу давления, потому что его деревянный корпус, сделанный из индийского дуба, отличающегося крайней твердостью, был скреплен еще железными шпангоутами[4]. Моряки удивлялись, почему бы корпус корабля не сделать целиком из железа, подобно корпусам многих паровых судов, вместо того чтобы снабжать его всеми этими укреплениями. Но, очевидно, у таинственного инженера имелись на то свои важные причины.

Мало-помалу бриг принимал на верфи определенную форму, и его прочность и изящный вид изумляли всех знатоков дела. Как заметили матросы «Наутилуса», форштевень брига, составлявший прямой угол с килем, был снабжен не волнорезом, а стальным лезвием, отлитым в мастерских Гауторна в Нью-Кэстле. Этот металлический, сверкающий на солнце форштевень придавал бригу необычайный вид. И хотя судно ничуть не походило на военный корабль, на баке его стояла шестнадцатидюймовая, вращающаяся во все стороны пушка.

5 февраля 1860 года странный корабль был спущен на воду при громадном стечении зрителей.

Но если бриг не был ни военным, ни торговым судном, ни увеселительной яхтой — ведь не совершают же прогулок с шестилетним запасом продовольствия в трюме! — то чем же он был, в конце концов?

Судном, отправляющимся на поиски кораблей «Эребус» и «Террор» сэра Джона Франклина? Но ведь в предшествовавшем, 1859 году лейтенант Мак-Клинток вернулся из экспедиции в полярные моря, представив неопровержимые доказательства гибели злополучной экспедиции Франклина.

Не намеревался ли «Форвард» сделать новую попытку к открытию пресловутого Северо-западного прохода? Но ведь капитан Мак-Клюр открыл его еще в 1853 году, а его лейтенанту Кресуэлу первому выпала честь обогнуть американский материк от Берингова пролива до Дэвисова.

Для людей компетентных было несомненно одно: «Форвард» отправляется в полярные моря. Не думает ли он отправиться к Южному полюсу и пройти дальше китобоя Уэделя, дальше капитана Росса? Но зачем?

Одним словом, «Форвард» давал пищу для самых фантастических предположений.

На следующий день после того, как бриг спустили на воду, на судно была доставлена паровая машина из мастерских Гауториа в Нью-Кэстле.

Машина эта, в сто двадцать сил, занимала очень немного места. Мощность ее была вполне достаточна для судна в сто семьдесят тонн, несшего к тому же много парусов и замечательного по быстроте хода. Произведенные опыты не оставляли в этом ни малейшего сомнения.

После установки машины началась погрузка продовольствия — деле очень нелегкое, потому что бриг запасался продовольствием на целых шесть лет. Продовольствие состояло из соленого и вяленого мяса, копченой рыбы, сухарей и муки; горы кофе и чаю сваливали прямо в трюм, Ричард Шандон присутствовал лично при погрузке этого драгоценного груза, Все было размещено, снабжено ярлыками и занумеровано в строжайшем порядке. На корабль погрузили также большое количество индийского пеммикана[5]— вещества, в малом количестве которого заключается много питательных веществ.

Самый подбор съестных припасов не оставлял никакого сомнения насчет продолжительности плавания.

При виде бочонков с лимонным соком, пакетов с горчицей, известковых лепешек, щавельного семени и ложечной травы — словом, при виде всей этой массы антицинготных средств, столь необходимых для плавания в южных и северных полярных морях, человек смышленый сразу же догадывался, что «Форвард» отправляется в области вечного льда. Без сомнения, Шандону поручили обратить особое внимание на эту статью груза, так как он заботился о нем не меньше, чем об аптеке.

Оружия на бриге было немного, что несколько ободряло людей робких; зато его пороховая камера была переполнена. Единственная пушка на баке не могла бы истребить такого количества пороха; и тут можно было призадуматься.

На бриге находились также громадные пилы, разного рода машины, рычаги, свинцовые бабы, ручные пилы, крупные топоры, не считая большого количества цилиндров со взрывчатым веществом, при помощи которых можно было бы поднять на воздух ливерпульскую таможню. Все это было очень странно, если не страшно, не говоря уже о ракетах, сигнальных аппаратах и фонарях.

Многочисленные зрители на набережных доков любовались также длинной китобойной шлюпкой из красного дерева, каучуковыми плащами или мешками, которые можно было превратить в лодки, вдувая воздух за их подкладку, и пирогой из листового железа, покрытой гуттаперчей.

Зрителей все больше и больше одолевало любопытство и даже тревога, потому что с отливом «Форвард» должен был отправиться по своему таинственному назначению.

IIНеожиданное письмо

Вот текст письма, полученного Ричардом Шандоном восемь месяцев назад:

«Абердин, 2 августа 1859 г.

Ричарду Шандону

  Ливерпуль

 Милостивый государь!

Настоящим письмом уведомляю вас о передаче шестнадцати тысяч фунтов стерлингов в банкирскую контору гг. Маркуарт и К0 в Ливерпуле. Прилагаемые при сем подписанные мною ордера дадут вам возможность распоряжаться указанной суммой.

Вы меня не знаете. Но это и не важно. Я вас знаю, и это главное. Предлагаю вам место помощника капитана на бриге «Форвард», который отправляется в долгую и опасную экспедицию.

Если вы не согласны — значит, нечего и разговаривать. В случае же вашего согласия, вы ежегодно будете получать пятьсот фунтов стерлингов, а по прошествии каждого года в течение всей кампании размер вашего содержания будет увеличиваться на одну десятую.

Бриг «Форвард» еще не существует. Вы примете на себя труд постройки его с таким расчетом, чтобы в первых числах апреля 1860 года, никак не позже, он мог выйти в море. При сем прилагаются подробный проект и смета, которых вы должны будете строго придерживаться. Бриг должен быть построен на верфи гг. Скотт и К^о, с которыми вы и войдете в соглашение.

Особое внимание обратите на экипаж «Форварда». Он будет состоять из меня — капитана, из вас — помощника капитана, третьего офицера, штурмана, двух машинистов, полярного лоцмана, восьми матросов и двух кочегаров — всего из восемнадцати человек, в том числе и доктора Клоубонни, который явится к вам в свое время.

Было бы желательно, чтобы лица, отправляющиеся на бриге «Форвард», были англичане, люди независимые, бессемейные, неженатые, готовые всё предпринять и всё вынести, и притом воздержанные, потому что употребление спиртных напитков и даже пива не будет допускаться на бриге. При подборе экипажа отдавайте предпочтение людям сангвинического темперамента[6].

Вы предложите им жалованье в пять раз больше обычного; по истечении каждого служебного года оно будет увеличиваться на одну десятую. По окончании плавания каждому из матросов будет выдано по пятисот, а вам — две тысячи фунтов стерлингов. Деньги эти будут находиться в вышеупомянутой конторе гг. Маркуарт и К^о.

Экспедиция будет продолжительная и трудная, но она принесет вам славу; следовательно, вы можете не колебаться, г. Шандон.

Отвечайте в Гетеборг (Швеция), до востребования, под инициалами К. 3.

P. S. 15 февраля вы получите большую датскую собаку, с отвислыми губами, темно-серого цвета с поперечными черными полосами. Вы примите ее на борт и распорядитесь кормить ячменным хлебом и мучной похлебкой с салом. О получении собаки соблаговолите уведомить в Ливорно (Италия) под указанными выше инициалами.

Капитан «Форварда» явится в надлежащее время. В момент отплытия вы получите новые инструкции.

Капитан брига «Форвард» К. 3.».

IIIДоктор Клоубонни

Ричард Шандон был заправский моряк; он долгое время командовал китобойными судами в арктических морях и во всем Ланкастере пользовался хорошей репутацией. Письмо, по всей справедливости, могло изумить его; действительно, он изумился, но с выдержкой человека, видавшего виды.

Ричард Шандон удовлетворял всем требуемым условиям: у него не было пи жены, ни детей, ни родственников — значит, он был вольной птицей. Ему не с кем было советоваться, и он тут же отправился к гг. Маркуарт и К^о.

«Если денежки действительно там, — подумал он, — значит, все в порядке».

В банке его встретили с почтительностью, подобающей человеку, которого поджидают в кассе шестнадцать тысяч фунтов стерлингов Выяснив вопрос о деньгах, Шандон приказал подать себе лист бумаги и размашистым почерком моряка написал по указанному адресу письмо, в котором изъявил свое согласие на сделанное ему предложение.

В тот же день он вошел в соглашение с биркенхедскими судостроителями, и двадцать четыре часа спустя киль брига «Форвард» лежал уже на стапеле[7] верфи, Ричард Шандон был человек лет сорока, сильный, энергичный и смелый. Следовательно, он обладал тремя качествами, необходимыми каждому истому моряку, — качествами, которые внушают доверие, придают бодрость и хладнокровие. Его считали человеком завистливым и неуживчивым; матросы скорее побаивались, чем любили его. Но такая слава ничуть не помешала Шандону при вербовке экипажа, так как все прекрасно знали, что он умеет выпутаться из любого затруднительного положения. Но Шандон опасался, как бы таинственная сторона предприятия не стеснила свободы его действий,

«Лучше всего, — сказал он себе, — помалкивать. Конечно, найдутся люди, которые захотят знать всю подноготную: зачем, мол, да почему; но так как я и сам ничего не знаю, значит ничего и не смогу им ответить. Этот «К. 3.», верно, какой-нибудь чудак; но он знает меня и рассчитывает на мою опытность, а этого вполне достаточно. Что же касается корабля, то мы отделаем его на славу, и не будь я Ричард Шандон, если бриг не отправится в полярные моря. Но пусть все это останется в тайне между мной и моими офицерами».

Затем Шандон занялся подбором экипажа, придерживаясь требований капитана относительно семейного положения матросов и состояния их здоровья.

Он знал одного молодца, по имени Джемс Уэлл, человека лет под тридцать, не раз уже побывавшего в северных морях. Шандон предложил ему место третьего помощника. Джемс Уэлл не колебался ни минуты. Он страстно любил свое ремесло и желал только одного — как можно скорее отправиться в море. Шандон подробно рассказал ему, а также и некоему Джонсону, поступившему на бриг в качестве штурмана, все, что знал сам.

— Что же, — сказал Уэлл, — попробуем. Все равно куда плыть! Если дело идет о Северо-западном проходе... ну что ж, возвращались люди и оттуда!

— Не всегда, конечно, — добавил Джонсон. — Но это вовсе не причина, чтобы не ходить туда.

— К тому же, — продолжал Шандон, — если мы не ошибаемся в наших предположениях, то надо сказать, что условия нашей экспедиции самые благоприятные, «Форвард» — судно отличное и при помощи своей машины может уйти далеко Восемнадцать человек экипажа — больше нам и не надо.

— Восемнадцать человек, — сказал Джонсон, — именно столько было на корабле американца Кэйна, когда он предпринял свою знаменитую экспедицию к Северному полюсу.

— А все же странно, что нашелся еще человек, решающийся пройти из Дэвисова пролива в Берингов. Экспедиции, отправлявшиеся правительством отыскивать адмирала Франклина, обошлись Англии более чем в семьсот шестьдесят тысяч фунтов стерлингов, а между тем ни к какому практическому результату они не привели. И какой дьявол решается еще раз рискнуть своим состоянием для такого дела?

— Прежде всего, Джемс, — ответил Шандон, — это только предположение; в северные или южные моря мы отправимся — этого я не знаю. Быть может, дело идет о новых открытиях. Наконец, на днях должен явиться к нам некто доктор Клоубонни, которому таинственное предприятие известно, вероятно, лучше нашего; я думаю, он даст нам необходимые разъяснения. Подождем — увидим.

— Ну что ж, подождем, — сказал Джонсон. — А я между тем постараюсь подыскать надежных ребят. Можете в этом вполне положиться на меня.

Джонсон был неоценимый человек. Он был хорошо знаком с плаванием в северных широтах, так как служил боцманом на корабле «Феникс», входившем в состав экспедиций, отправлявшихся на поиски Франклина. Отважный моряк был свидетелем смерти французского лейтенанта Бэлло, которого сопровождал во время его хождений по льдам. Джонсону был известен личный состав моряков в Ливерпуле, и он немедленно приступил к вербовке экипажа.

Шандон, Уэлл и Джонсон действовали так успешно, что в первых числах декабря экипаж был в полном составе. Без трудностей дело все-таки не обошлось: многих соблазняла высокая плата, но вместе с тем страшила судьба экспедиции. Иной матрос, смело приняв предложение, через несколько дней брал свое слово назад и возвращал задаток, так как друзья отговаривали его принимать участие в таинственной экспедиции. Но все они как один старались проникнуть в тайну и надоедали расспросами Шандону, который спроваживал их к Джонсону.

— Что же я могу сказать тебе, друг мой? — неизменно отвечал Джонсон. — Я и сам знаю не больше твоего. Во всяком случае, ты будешь в доброй компании, с храбрыми молодцами, которые не ударят в грязь лицом, а это что-нибудь да значит! Стало быть, нечего и раздумывать: согласен или нет?

И большинство матросов соглашались.

— Пойми же ты, наконец, — добавлял иногда штурман, — что людей у меня хоть отбавляй. Плата такая высокая, какой не припомнит никто из моряков, и уверенность получить по возвращении кругленький капиталец — лакомая штука, братец ты мой.

— Что и говорить, лакомая штука,— говорили матросы.— Да к тому же, если вернешься цел и невредим, будешь обеспечен на всю жизнь, а это главное!

— Не скрою от тебя, — продолжал Джонсон, — что экспедиция продолжительная, трудная и опасная. Это точно сказано в наших инструкциях. Значит, ты должен заранее подумать, на что идешь. Видно, придется делать все возможное, а может быть, и того больше. Значит, если у тебя нет мужества и решительности, если ты боишься заглянуть в глаза смерти — словом, если тебе приятнее оставить свою шкуру в этом, а не в другом месте, здесь, а не там, то поворачивай оглобли и дай место молодцам посмелее тебя.

— Но, — говорил прижатый к стене матрос, — вы-то, по крайней мере, знаете капитана?

— Пока что, дружище, наш капитан — Ричард Шандон.

Надо вам сказать, что так думал и сам Шандон; он в глубине души надеялся, что в последнюю минуту поступят точные инструкции насчет цели путешествия и что он останется капитаном брига. Он даже намекал на это в беседе со своими помощниками и строителями судна, следя за работами на бриге, шпангоуты которого торчали на биркенхедокой верфи, подобно ребрам лежащего на спине кита.

Шандон и Джонсон строго придерживались инструкции относительно подбора матросов. Вид у последних был вполне удовлетворительный. Все они были крепкие, цветущие люди, способные вынести самые жестокие холода. Все они обладали энергией и решительностью, но не все были равноценны; некоторых из них, например матросов Гриппера, Гарри <и гарпунщика Симпсона, показавшихся ему слишком худыми, Шандон не хотел было принимать. Однако они были крепкого сложения, и чувствовалось, что в них бьется горячее сердце; так что, в конце концов, он решился.

Покончив с вербовкой экипажа, Шандон, Джонсон и Уэлл занялись заготовкой съестных припасов, строго придерживаясь инструкций капитана, инструкций точных, ясных, подробных, определяющих как число, так и качество самых мелких предметов пищевого довольствия. Благодаря ордерам, которые имел Шандон, все оплачивалось чистоганом с надбавкой на восемь процентов, тщательно относимых Шандоном на счет «К. 3.».

В январе 1860 года все было в полной готовности: экипаж, продовольствие и груз. Бриг достраивался. Шандон каждый день бывал в Биркенхеде.

23 января, утром, Шандон, по обыкновению, находился на палубе одного из тех широких паровых катеров, которые беспрестанно совершают рейсы между обоими берегами реки Мерсей. Как обычно, над рекой стоял густой туман, заставлявший моряков прибегать к помощи компаса несмотря на то, что каждый рейс длился не более десяти минут.

Однако, как ни густ был туман, он не помешал Шандону разглядеть низенького, довольно толстого человечка с приятным, веселым лицом и живым взглядом. Человечек подошел к Шандону, схватил его за обе руки и потряс их с «чисто южным» пылом и фамильярностью, как сказал бы француз.

Но субъект этот не был уроженцем юга; когда он говорил, то отчаянно жестикулировал: так и казалось, что если мысль его не проявится в каком-либо жесте или телодвижении, она может взорвать его мыслительный аппарат. Глаза его, маленькие, как у человека умного, и большой подвижной рот были чем-то вроде предохранительных клапанов, через которые выходил излишек внутреннего напряжения; он говорил так много, что, по правде сказать, Шандон ничего не мог понять.

И хотя он ни разу до этого не видел человечка, он сразу же понял, с кем имеет дело, и покуда незнакомец отдувался, Шандон быстро проговорил:

— Доктор Клоубонни?

— Он самый, собственной персоной! Я уже более четверти часа ищу вас повсюду. Поймите же мое нетерпение! Еще пять минут — и я сошел бы с ума! Итак, вы помощник капитана, Ричард Шандон? Значит, вы существуете, вы не миф? Вашу руку, вашу руку! Позвольте мне еще раз пожать ее! Да, это рука Ричарда Шандона! Но если существует Ричард Шандон, то существует и бриг «Форвард», которым он командует; если же он командует бригом, то отправится в море, а если отправится в море, то возьмет с собой доктора Клоубонни!

— Да, доктор, я Ричард Шандон, и бриг «Форвард» существует, и он действительно отправляется в плавание.

— Совершенно логично, — ответил доктор, шумно переводя дух, — совершенно логично. Я так рад, я на вершине блаженства! Как давно поджидал я этого случая, как давно уже хотел пуститься в такое путешествие! Уж с вами-то...

— Позвольте... — перебил Шандон.

— С вами-то, — продолжал доктор, не слушая Шандона, — мы уйдем далеко и не отступим ни на шаг...

— Однако... — возразил Шандон.

— Ведь вы отличный моряк — я так много слышал о вас. Да, вы отличный моряк!

— Если вы...

— Нет, я не желаю, чтобы ваше мужество, ваша храбрость, ваше искусство хоть на миг подвергались сомнению. Капитан, назначивший вас своим помощником, не дал маху, уверяю вас!

— Да не в том дело! — сказал вышедший из терпения Шандон.

— А в чем же? Ради бога, не мучьте меня!

— Но, чорт побери, вы же не даете мне слова сказать! Прежде всего, доктор, что побуждает вас принять участие в экспедиции брига «Форвард»?

— Письмо, очень любезное письмо, — вот оно, письмо добрейшего капитана, очень лаконичное, но вполне убедительное.

Говоря это, доктор подал Шандону письмо следующего содержания:

«Инвернес, 22 января I860 года

Доктору Клоубонни

 Ливерпуль

Если доктору Клоубонни угодно отправиться на бриге «Форвард» в продолжительное плавание, то он может явиться к помощнику капитана Ричарду Шандону, получившему относительно этого надлежащие инструкции.

Капитан брига «Форвард» К. 3.».

— Письмо получено сегодня утром, и я готов сегодня же подняться на борт брига!

— Но известна ли вам, по крайней мере, цель настоящей экспедиции, доктор? — спросил Шандон.

— Нисколько. Впрочем, это не имеет для меня никакого значения. Главное — лишь бы отправиться куда-нибудь. Говорят, будто я человек ученый. Это не так, я ровно ничего не знаю, а если и сочинил кое-какие книжонки, которые расходятся недурно, то в этом я не виноват. Просто публика слишком уж снисходительна, если покупает их. Ничего я не знаю, говорю вам, за исключением того, что я величайший невежда. И вот мне дают возможность пополнить, или, скорее, исправить, мои познания в медицине, хирургии, истории, географии, ботанике, минералогии, конхиологии[8], геодезии, химии, физике, механике и гидрографии. Ну что ж, я согласен и, уверяю вас, просить себя не заставлю!

— Значит, вам неизвестно, куда отправляется «Форвард»? — спросил разочарованный Шандон.

— Напротив, очень хорошо известно. Он отправляется туда, где можно чему-нибудь научиться, где можно что-нибудь открыть, сравнить, найти другие обычаи, другие страны, где можно изучать другие народы и присущие им нравы — словом, бриг отправляется туда, где мне никогда не приходилось бывать.

— Но более определенно?! — вскричал Шандон.

— Пожалуйста. Я слышал, будто бриг отправляется в северные моря, — ответил доктор. — Ну что ж, на север так на север!

— Знаете ли вы, по крайней мере, капитана брига? — спросил Шандон.

— Нет! Но, поверьте, это достойный человек!

Высадившись в Биркенхеде, Шандон разъяснил доктору истинное положение вещей, и таинственность предприятия не замедлила воспламенить воображение Клоубонни. При виде брига он пришел в восторг.

С этого дня доктор уже не расставался с Шандоном и каждое утро осматривал корпус «Форварда».

Впрочем, ему лично было поручено организовать на бриге аптеку.

Клоубонни был врач, и притом хороший врач, но он мало занимался практикой. На двадцать пятом году жизни он стал доктором медицины, как и многие, впрочем, а на сороковом — уже настоящим ученым. Он был известен всему городу и состоял почетным членом литературно-философского общества в Ливерпуле. Его небольшое состояние позволяло ему безвозмездно давать советы, которые, однако, нисколько не теряли от этого своей ценности. Пользуясь всеобщей любовью, как человек приветливый и любезный, он никогда никому не причинял вреда. Живой и, пожалуй, несколько болтливый, он был человеком с добрым сердцем, всегда готовым помочь всем и каждому.

Как только в городе узнали о переселении доктора на бриг, друзья Клоубонни начали предпринимать всевозможные попытки удержать его от участия в экспедиции, что еще больше укрепило ученого в принятом им решении. А если уж доктор на что-нибудь решался, не так-то легко было отговорить его.

С этого дня догадки, предположения и опасения стали умножаться не по дням, а по часам; однако это ничуть не помешало 5 февраля 1860 года спустить бриг «Форвард» на воду.

А через два месяца он уже был готов к выходу в море.

15 февраля, согласно письму капитана, по Эдинбургской железной дороге в Ливерпуль, в адрес Ричарда Шандона, была доставлена датская собака. Повидимому, это было злое, трусливое и даже зловещее животное, с какими-то странными глазами. На медном ошейнике его было выгравировано слово «Форвард». Шандон в тот же день принял собаку на борт и о получении ее отправил в Ливорно уведомительное письмо неизвестному адресату, под указанными инициалами.

Таким образом, не считая капитана, экипаж «Форварда» находился в полном составе. В него входили:

1) капитан К. 3.;

2) Ричард Шандон, старший лейтенант;

3) Джемс Уэлл, третий помощник;

4) Клоубонни, доктор;

5) Джонсон, штурман;

6) Симпсон, гарпунщик;

7) Бэлл, плотник;

8) Брентон, первый машинист;

9) Пловер, второй машинист;

10) Стронг (негр), повар;

11) Фокер, лоцман;

12) Уолстен, оружейник;

13) Болтон, матрос;

14) Гарри, матрос;

15) Клифтон, матрос;

16) Гриппер, матрос;

17) Пэн, матрос;

18) Уэрен, кочегар.  

IVСобака-капитан

И вот, наконец, наступил день отплытия брига. Присутствие доктора на бриге несколько успокаивало людей. Куда бы достойный ученый ни отправился, можно было смело следовать за ним. Однако большая часть матросов была все-таки в тревоге, и Шандон, боясь, что некоторые из них сбегут, торопился поскорее выйти в море. «Потеряв берег из виду, — рассуждал он, — матросы покорятся своей участи».

Каюта доктора Клоубонни находилась на юте[9] и занимала всю кормовую часть брига. Тут же были каюты капитана и его помощника, выходившие на палубу. Каюту капитана, предварительно снабдив ее всякими инструментами, мебелью, дорожным платьем, книгами, всякой утварью и бельем, указанными в подробном списке, наглухо заперли. По распоряжению таинственного незнакомца, ключ от этой каюты был отправлен в Любек; следовательно, войти в нее мог только сам капитан Это обстоятельство очень тревожило Шандона, так как оно лишало его многих шансов на командование бригом. Что касается его собственной каюты, то он отлично приспособил ее к нуждам предстоящего путешествия, тем более что ему вполне были известны условия полярных экспедиций.

Каюта Уэлла находилась в кубрике, служившем спальней для матросов. Матросам было там очень просторно, и едва ли они нашли бы на каком-либо другом судне более удобное помещение. О матросах заботились, как о ценном грузе. Посередине общей кают-компании стояла большая печь.

Доктор, вступивший во владение своей каютой 6 февраля, то-есть на другой день после спуска на воду брига, целиком ушел в дела.

«Если бы улитка могла устраивать раковину по своему вкусу, она была бы самым счастливым животным, — говорил он. — Постараюсь же быть разумной улиткой».

Действительно, как раковина, в которой ему суждено было пробыть долго, каюта доктора принимала очень приличный вид.

Клоубонни радовался, как ребенок или как ученый, приводя в порядок свой научный багаж. Его книги, гербарии, физические инструменты; коллекции термометров, барометров, гигрометров, подзорных труб, компасов, секстантов, карт, планов; склянки, порошки, бутылки его походной, очень полной аптеки — все это приводилось в порядок, которому мог бы позавидовать Британский музей, И все эти несметные сокровища помещались в каюте площадью шесть на шесть квадратных футов[10]. Доктору стоило только, не сходя с места, протянуть руку, чтобы мгновенно сделаться медиком, математиком, астрономом, географом, ботаником или конхиологом.

Надо сознаться, что он гордился своим хозяйством и был счастлив в своем пловучем святилище, которое могли бы целиком заполнить собой всего лишь трое из его самых тощих приятелей. И они не замедлили явиться, и притом в количестве, стеснительном даже для столь покладистого человека, как доктор, так что под конец он сказал, перефразируя известное изречение Сократа:

— Мой дом невелик, и да пошлет мне небо поменьше Друзей.

Чтобы описание брига было полным, добавим еще, что конура датской собаки находилась как раз под окном таинственной каюты отсутствующего капитана. Но свирепый обитатель конуры не любил сидеть в своей берлоге и предпочитал бродить по полубаку и в трюме брига. По-видимому, не было никакой возможности приручить его; положительно никто не мог совладать со странным характером угрюмой собаки, По ночам жалобный вой ее зловеще раздавался в глубине судна.

То ли собака тосковала по своему отсутствующему хозяину, то ли она инстинктивно предчувствовала опасности предстоящего путешествия?.. Матросы более склонялись к последнему предположению. Правда, некоторые из них как будто и подсмеивались над этим, но в душе все они считали собаку каким-то дьявольским отродьем.

Матрос Пэн, человек очень грубый, хотел однажды ударить собаку, но оступился, упал на шпиль и сильно расшиб себе голову. Разумеется, этот случай также свалили на нечистую силу, сидящую в животном.

Клифтон, самый суеверный человек из всего экипажа, заметил также, что, находясь на юте, собака бродила на подветренной стороне; и даже позднее, когда бриг находился уже в море и когда ему приходилось лавировать, странное животное после каждого поворота упорно держалось подветренной стороны, словно настоящий капитан «Форварда».

Доктор Клоубонни, который своей кротостью и лаской мог бы, кажется, усмирить даже тигра, напрасно терял труд и время, стараясь добиться расположения собаки.

Так как собака не откликалась ни на одно собачье имя, матросы кончили тем, что стали называть ее «Капитаном», так как она отлично знала все морские порядки и, видимо, не раз уже побывала в плавании.

Теперь нам вполне понятны и забавный ответ боцмана приятелю Клифтона и то, почему его предположение не встретило недоверия среди матросов. Многие из них, смеясь, говорили, что им так вот и кажется, что в один прекрасный день собака примет человеческий образ и на бриге раздастся громкая команда настоящего капитана.

А если Ричард Шандон и не опасался этого, то, во всяком случае, и он не был вполне спокоен и вечером, накануне отплытия, беседовал об этом с доктором Клоубонни, Уэллом и Джонсоном.

Четверо собеседников приканчивали уже по десятому, и без сомнения последнему, стакану грога; ведь согласно инструкциям, изложенным в письме из Абердина, во время плавания брига вся команда, от капитана до кочегара, не получала ни вина, ни пива. Крепкие напитки отпускались только больным, да и то по предписанию врача.

Уже добрый час разговор шел об отплытии. Если все распоряжения капитана должны осуществиться, то Шандон получит завтра письмо с последними инструкциями.

— Если это письмо, — говорил Шандон, — не откроет мне имени капитана, то, по крайней мере, в нем должен быть указан маршрут следования брига. Иначе куда же нам плыть?

— А я на вашем месте, Шандон, — ответил нетерпеливый доктор, — отплыл бы, не дожидаясь письма. Ручаюсь, что письмо, которое вы ждете, непременно попадет к нам в свое время.

— Вы никогда ни в чем не сомневаетесь, доктор! Куда же направили бы вы корабль?

— Ну, разумеется, к Северному полюсу! На этот счет нечего и сомневаться.

— Нечего и сомневаться? — возразил Уэлл. — Но почему же не к Южному?

— К Южному? — вскричал доктор. — Никогда! Неужели вы думаете, капитану пришла бы мысль послать бриг через весь Атлантический океан? Подумайте об этом, милый Уэлл.

— У доктора на все готов ответ, — сказал Уэлл.

— Ну, положим, что на север, — начал опять Шандон. — Но скажите тогда, доктор: к Шпицбергену, Гренландии, Лабрадору или в Баффинов залив? Если все дороги и ведут к одному месту, то-есть к непроходимым льдам, то, во всяком случае, дорог этих очень много, и я бы очень затруднился выбрать ту или иную из них. Можете ли вы ответить на это вполне определенно?

— Нет, — ответил Клоубонни, досадуя, что не может ничего сказать. — Но как же вы все-таки поступите, если не получите письма?

— Да никак: стану ждать.

— Вы не отплывете? — вскричал доктор, отчаянно потрясая стаканом.

— Нет.

— Это было бы самым благоразумным, — спокойно заметил Джонсон, тогда как доктор, будучи не в силах сидеть на месте, принялся ходить вокруг стола. — Да, это благоразумнее всего. Но слишком долгое ожидание тоже может иметь неприятные последствия, Во-первых, теперь самое благоприятное время года, и если решено, что мы отправляемся на север, то необходимо воспользоваться таяньем льдов, для того чтобы пройти Дэвисов пролив. Во-вторых, экипаж все больше и больше волнуется; друзья да товарищи подбивают наших матросов оставить бриг, и, поверьте мне, они могут сыграть с нами плохую шутку.

— К тому же, — добавил Уэлл, — если среди матросов начнется паника, то они сбегут все до последнего, и я не знаю, как вы наберете тогда новую команду.

— Но что  же делать? — спросил Шандон.

—То, что вы оказали, — ответил доктор: — спокойно ждать, но ждать только до завтра и не допускать паники. До сих пор все обещания капитана исполнялись; поэтому нет никаких причин опасаться, чтобы в свое время мы не получили инструкций относительно назначения брига, Лично я нисколько не сомневаюсь в том, что завтра мы будем уже в Ирландском море, а потому, друзья мои, предлагаю вам выпить последний стакан грога за успех нашего плавания. Правда, оно начинается несколько загадочно, но с такими моряками, как вы, имеет тысячу шансов на благоприятный исход!

И все четверо в последний раз чокнулись.

— А теперь, — начал Джонсон, обращаясь к Шандону, — разрешите дать вам совет: приготовьтесь к отплытию, Экипаж должен верить в ваши силы. Будет завтра письмо или нет, все равно снимайтесь с якоря. Паров не разводите; ветер, по-видимому, установился, так что выйтив море  будет совсем не трудно. Возьмите  лоцмана, в час  отлива выходите из дока и станьте на якорь за Биркенхедским мысом: наши матросы будут, таким образом, отрезаны от берега, и если этому дьявольскому письму суждено попасть в наши руки, то, поверьте, оно сумеет найти нас за мысом не хуже, чем в любом другом месте.

— Прекрасно сказано, Джонсон! — заметил доктор, протягивая руку старому моряку.

— Пусть будет по-вашему, — согласился Шандон.

После этого каждый отправился в свою каюту и до рассвета забылся тревожным сном.

На следующий день первая разноска писем по городу уже окончилась, а Ричард Шандон так ничего и не получил.

Несмотря на это, он деятельно готовился к отплытию. Слух об отплытии разнесся по всему Ливерпулю, и, как мы уже знаем, к набережной Новых доков Принца хлынула огромная толпа зрителей.

Многие шли прямо на бриг; одни — чтобы в последний раз обнять товарища, другие — чтобы посоветовать приятелю не принимать участия в таинственной экспедиции, третьи — чтобы взглянуть на страшное судно, и, наконец, четвертые — чтобы выведать цель экспедиции. И все перешептывались, видя, что Шандон еще молчаливее и сдержаннее, чем всегда.

Но у него имелись на то основательные причины.

Вот пробило десять часов, потом одиннадцать... Около часа дня должен был начаться отлив. Шандон тревожно поглядывал на толпу, стараясь разгадать свою судьбу по выражению лиц. Напрасные старания! Матросы молча исполняли приказания помощника капитана, не спуская с него глаз, и все ждали какой-либо вести. Но ее все не было.

Джонсон заканчивал последние приготовления к отплытию. Погода стояла пасмурная; море за доками волновалось, дул довольно сильный юго-восточный ветер, но выход из реки Мерсей не представлял никаких затруднений.

Двенадцать часов. А письма все еще нет. Доктор беспокойно ходил по палубе, смотрел в бинокль, жестикулировал и «жаждал моря», как он выражался со своего рода «латинской элегантностью Шандон до крови кусал себе губы.

В эту минуту подошел Джонсон.

— Если вы хотите воспользоваться отливом, — сказал он, — то не следует терять время. Чтобы выйти из доков, нам потребуется не меньше часа,

Шандон в последний раз оглянулся вокруг и посмотрел на часы, Был уже первый час.

— Снимайтесь! — сказал он шкиперу.

— Эй, вы все, марш с корабля! — крикнул Джонсон, приказывая посторонним очистить палубу брига.

Толпа заволновалась, все побежали к сходням. Матросы между тем отдавали последние швартовы[11].

И вдруг среди суматохи собака-капитан с лаем врезалась в толпу. Толпа расступилась. Собака вскочила на ют, и тут все увидели нечто невероятное: в зубах у дога было письмо. Это могли подтвердить тысячи свидетелей.

— Письмо! — вскричал Шандон. — Значит, он на бриге?

— Был, без сомнения, но теперь его уже нет, — ответил Джонсон, показывая на палубу, совершенно очищенную от толпы праздных зрителей.

— «Капитан», «Капитан», сюда! — кричал доктор, стараясь схватить письмо, которое собака не давала ему.

Казалось, она хотела отдать пакет только самому Шандону.

— Сюда, «Капитан»! — крикнул моряк.

Собака подошла к нему. Шандон без труда взял у нее письмо, после чего «Капитан» три раза звонко пролаял.

Шандон держал письмо, не вскрывая его.

— Да читайте же! — вскричал нетерпеливо доктор.

Шандон посмотрел на конверт. В адресе без числа и места значилось:

«Старшему лейтенанту Ричарду Шандону, на бриге «Форвард».

Шандон распечатал письмо и прочитал:

— «Отправляйтесь к мысу Фарвел[12], куда вы прибудете 20 апреля. Если капитан не явится, вы пройдете Дэвисов пролив и подниметесь Баффиновым заливом до залива Мельвиля.

 Капитан брига «Форвард» К. 3.

Шандон тщательно сложил это лаконичнее письмо, сунул его в карман и отдал приказание отчаливать. Голос его, раздававшийся среди завывания восточного ветра, звучал как-то особенно торжественно.

Вскоре бриг вышел из дока и, направляемый лоцманом, маленькая лодочка которого шла невдалеке, вошел в фарватер Мерсей. Толпа хлынула на наружную набережную вдоль доков Виктории, чтобы в последний раз взглянуть на загадочное судно. Быстро были поставлены марсели[13], фок[14] и контр-бизань[15], и «Форвард», вполне достойный своего имени, обогнув Биркенхедский мыс, полным ходом вышел в Ирландское море.

VВ открытом море

Дул сильный, порывистый, но попутный апрельский ветер. «Форвард» быстро рассекал пенившиеся волны; бездействовавший винт ничуть не мешал его движению. Около трех часов ему повстречался пароход, поддерживающий постоянное сообщение между Ливерпулем и островом Мэн. Капитан парохода окликнул бриг, и это было последнее «прости», услышанное экипажем «Форварда».

В пять часов лоцман сдал командование бригом Ричарду Шандону и пересел в свою лодочку, которая вскоре скрылась из виду на юго-западе.

Под вечер бриг обогнул мыс Мэн, на южной оконечности одноименного с ним острова. Ночью поднялось сильное волнение, но «Форвард» шел по-прежнему отлично. Он миновал на северо-западе мыс Эйр и направился к Северному каналу.

Джонсон был прав: в открытом море морской инстинкт матросов одержал верх над всякого рода соображениями. Видя добротность брига, они забыли и думать о необычности своего положения; на корабле быстро установилась нормальная судовая жизнь.

Доктор с наслаждением вдыхал морской воздух. Во время шквалов он бодро ходил по палубе, и, принимая во внимание его профессию, надо сказать, что у него оказались довольно-таки устойчивые «морские ноги»,

— Что ни говорите, а море — славная вещь, — сказал однажды Клоубонни Джонсону, поднимаясь после завтрака на палубу, — Я поздненько-таки познакомился с ним, но постараюсь наверстать упущенное.

— Вы правы, доктор; я готов отдать все материки за частицу океана. Говорят, будто морякам скоро надоедает их ремесло. Но вот я уже сорок лет хожу по морям, а оно нравится мне все так же, как и тогда, когда я впервые отправился в плавание.

— Какое наслаждение чувствовать под собой надежный корабль, и, если не ошибаюсь, «Форвард» именно таков?

— Совершенно верно, доктор, — сказал, подходя к собеседникам, Шандон.— «Форвард» — отличное судно, и должен вам сказать, что никогда ни один корабль, предназначенный для плавания в полярных морях, не был снаряжен и экипирован лучше, чем этот. Я вспомнил, как тридцать лет назад капитан Джемс Росс, отправившись для открытия Северо-западного прохода...

— Он плыл на «Виктории», — с живостью перебил доктор, — такой же почти вместимости, как и «Форвард», и также имевшей машину.

— Как? Вам и это известно?

— Судите сами, — продолжал доктор. — В то время машины находились, так сказать, еще в младенчестве, и машина брига «Виктория» была причиной множества всяких помех. И напрасно капитан Джемс Росс чинил ее часть за частью; кончилось тем, что он разобрал и бросил ее на первой же зимней стоянке.

— Чорт побери! — вскричал Шандон. — Да вы знаете все подробности не хуже меня самого!

— Что же тут особенного! — скромно заметил доктор.—Я просто пробежал сочинения Парри, Росса, Франклина, донесения Мак-Клюра, Кеннеди, Кэйна, Мак-Клинтока[16], — вот кое-что и осталось в памяти. Могу еще добавить, что тот же Мак-Клинток на винтовом, вроде нашего, бриге «Фокс» гораздо легче и успешнее достиг своей цели, чем его предшественники.

— Совершенно верно, — сказал Шандон. — Мак-Клинток — отважный моряк: я видел его в деле. Можете добавить еще и то, что в апреле мы тоже будем, подобно ему, в Дэвисовом проливе; и если нам удастся пробраться между льдами, мы продвинемся далеко на север.

— Если только, — добавил доктор, — нас в первый же год не затрет льдами в Баффиновом заливе и мы не зазимуем среди сплошного льда, как это было с «Фоксом» в 1857 году.

— Будем надеяться, что мы окажемся счастливее, — ответил Джонсон. — Если уж на таком судне, как «Форвард», нельзя прийти куда хочешь, то остается только на все махнуть рукой.

— К тому же, — добавил доктор, — если явится капитан, он лучше нас будет знать, что делать; тем более, что мы-то совершенно этого не знаем. Его лаконичные письма ничего не говорят о цели нашей экспедиции.

— Достаточно уже того, — с живостью ответил Шандон,— что нам известно, какого держаться пути. Полагаю, что в течение целого месяца мы можем обойтись без сверхъестественного вмешательства незнакомца и его инструкций. Впрочем, мое мнение на этот счет вам уже известно.

— Ха-ха, я, признаться, тоже думал, — усмехнулся доктор,— что этот таинственный капитан оставит за вами командование бригом, а сам так и не появится, но...

— Но что? — недовольно спросил Шандон.

— Со времени получения второго письма я думаю иначе.

— Почему же?

— А потому, что хотя в письме и указано направление, которого мы должны держаться, в нем все-таки ничего не сказано о назначении брига; между тем необходимо знать, куда именно мы идем. Мы находимся в открытом море, и я спрашиваю вас: есть ли какая-нибудь возможность получить третье письмо? В Гренландии почтовая связь оставляет желать много лучшего. Вот видите, Шандон: по-моему, капитан ждет нас в каком-нибудь датском селении, в Голстейнборге или Уппернивике. Он, вероятно, отправился туда, чтобы запастись тюленьими шкурами, собаками и санями — одним словом, всем необходимым для полярных экспедиций. И потому меня нисколько не удивит, если в одно прекрасное утро он выйдет из своей каюты и как ни в чем не бывало начнет командовать бригом.

— Может быть, — сухо ответил Шандон. — Однако ветер крепчает, и было бы неблагоразумно во время такой погоды рисковать своими брамселями[17].

Шандон оставил доктора и отдал приказание убрать верхние паруса.

— Он упорно стоит на своем, — заметил доктор штурману.

— Да, — отвечал тот, — и это тем неприятнее, доктор, что, по-видимому, вы все-таки правы.

В субботу, под вечер, «Форвард» обогнул Галловейский мыс, маяк которого светился на северо-востоке; ночью бриг миновал мысы Кэнтай на северном и Фэр на восточном берегу Ирландии.

К трем часам ночи он обогнул остров Ратлин и через Северный канал вступил в океан. Это было в воскресенье, 8 апреля.

Ветер, достигавший по временам силы урагана, грозил отбросить бриг к ирландскому берегу; вздымались огромные волны, и корабль сильно качало. Если у доктора не было морской болезни, то только потому, что он старался ей не поддаться. В полдень мыс Мелинхед скрылся из виду на юге — то был последний клочок европейского материка, виденный отважными мореплавателями, и многие из тех, кому не суждено было снова увидеть этот мыс, долго провожали его взглядом.

Бриг в это время находился под 55°57' северной широты и 7°40' долготы по Гринвичскому меридиану.

К девяти часам вечера ураган стих; «Форвард», не убавляя хода, держал курс на северо-запад. Этот день послужил хорошим испытанием морских качеств брига; ливерпульские моряки не ошиблись: «Форвард» оказался отличным парусным судном.

В течение нескольких дней бриг быстро шел на северо-запад; ветер переменил направление и дул теперь с юга; море сильно волновалось; «Форвард» шел на всех парусах.

Буревестники целыми стаями носились над ютом. Доктор очень ловко подстрелил одного из них, и птица упала на бриг.

Симпсон, гарпунщик, взял ее и подал Клоубонни.

— Плохая дичь, — сказал Симпсон.

— Из которой можно приготовить отличное кушанье.

— Как? Вы станете есть эту дрянь?

— Да и вы не откажетесь! — засмеялся Клоубонни.

— Брр! — поморщился Симпсон. — Мясо этой птицы вонючее и жирное, как у всех морских птиц.

— Ничего! — сказал доктор. — Я так умею готовить эту дичь, что если и после этого вы признаете в ней морскую птицу, то я готов во всю жизнь не застрелить больше ни одного буревестника.

— Так, значит, вы к тому же еще и повар? — спросил Джонсон.

— Ученый должен знать все понемножку.

— Ну, тогда берегись, Симпсон, — сказал Джонсон: — доктор — человек ловкий; пожалуй, он заставит нас принять буревестника за отличную куропатку!

Клоубонни отнюдь не хвастал. Он искусно снял с буревестника подкожный слой жира, особенно толстый на ногах, и тем самым устранил источник рыбного запаха, столь неприятного в этой птице. Отведав приготовленного таким образом буревестника, все, в том числе и сам Симпсон, признали его отличной дичью.

Во время последнего урагана Шандон имел возможность вполне оценить достоинства своего экипажа. Он изучал каждого матроса в отдельности, что всегда обязан делать начальник судна, желающий избегнуть неприятности в будущем. Он знал теперь, на кого он может рассчитывать.

Джемс Уэлл, душой и телом преданный Шандону, отлично понимал свое дело, был хороший исполнитель, но ему недоставало инициативы. В качестве второстепенного должностного лица на бриге он был вполне на своем месте.

Джонсон, поседевший в плаваниях по северным морям, был образцом хладнокровия и мужества.

Гарпунщик Симпсон и плотник Бэлл были людьми вполне надежными, привыкшими к дисциплине. Фокер, воспитанный в школе Джонсона, мог оказать экспедиции большие услуги.

Из матросов лучшими, пожалуй, были Гарри и Болтон. Болтон, веселый и словоохотливый малый, считался на бриге чем-то вроде балагура; Гарри, человек лет тридцати пяти, с энергичным, несколько бледным и задумчивым лицом, был полной его противоположностью

Матросы Клифтон, Гриппер и Пэн, по-видимому менее пылкие и решительные, не прочь были при случае и пороптать, Гриппер в момент отплытия брига хотел даже отказаться от принятых обязательств, и только чувство стыда удержало его. Если все шло хорошо и не было необходимости подвергаться слишком большим опасностям и работать чересчур усиленно, то на этих матросов вполне можно было рассчитывать. Приходилось только хорошенько их кормить, потому что все они были порядочные обжоры. Тяжело переживали они и отсутствие спиртных напитков; за обедом они неизменно тосковали о водке и джине и старались вознаградить себя за это чаем и кофе, которые выдавались на бриге в большом количестве.

Что же касается двух машинистов, Брентона и Пловера, и кочегара Уэрена, то они до сих пор ровно ничего не делали и только и знали, что прохаживались или сидели, скрестив на груди руки.

Итак, Шандон знал все, что следовало, о каждом из своих подчиненных.

14 апреля «Форвард» пересек большое течение Гольфстрим, которое проходит вдоль восточных берегов Америки до Ньюфаундленда и затем уклоняется на северо-запад, к берегам Норвегии.

Бриг находился на 51°37' широты и 22°58' долготы, в двухстах милях от Гренландии. Становилось .холодно; термометр опустился до 32° по Фаренгейту, то-есть до точки замерзания.

Доктор еще не надевал зимнего платья и носил морской костюм, такой же, как и вся команда. Любо было поглядеть, как он щеголял в высоких сапогах, в которые он, так сказать, входил всей своей особой, в широкой клеенчатой шляпе и в таких же панталонах и куртке. Во время сильных дождей или когда большие волны перекатывались через палубу доктор напоминал какое-то морское животное. Надо сказать, что сходство это чрезвычайно льстило его самолюбию.

В течение двух дней море не утихало: северо-западный ветер сильно замедлял движение брига. С 14 по 16 апреля продолжалось сильное волнение, но вдруг в понедельник полил сильный дождь, и море мгновенно успокоилось.

Шандон обратил внимание доктора на это обстоятельство.

— Ну что ж, это лишний раз подтверждает интересные наблюдения китобоя Скоресби, члена Королевского Эдинбургского общества, членом-корреспондентом которого я также имею честь состоять, — сказал доктор.— Как вы уже заметили, во время дождя волнение почти утихает, даже при сильном ветре. Напротив, в сухую погоду море волнуется от более слабого ветра.

— Но как же объясняется этот феномен, доктор?

— Очень просто: никак не объясняется.

В это время полярный лоцман, стоявший на вахте на брам-рее[18], заметил по правому борту, в нескольких милях от судна, массы пловучего льда.

— Ледяные горы под этой широтой! — вскричал доктор.

Шандон взглянул в подзорную трубу по указанному направлению и подтвердил слова лоцмана.

— Вот так штука! — сказал доктор.

— Вас это удивляет? — заметил, смеясь, Шандон. — Неужели нам наконец-то посчастливилось увидеть, что вы удивлены?

— Признаться, не очень, — с улыбкой ответил доктор.— В 1813 году бриг «Эн де Пуль» из Гриспонда застрял в сплошных льдах под 44° северной широты, и капитан Дайман насчитал там сотни айсбергов.

— Ну и ну! — воскликнул Шандон. — Оказывается, вы знаете даже больше нас!

— О, все это сущие пустяки, — скромно ответил доктор, — льды встречались и под более южными широтами.

— Это мне хорошо известно, любезный доктор, потому что, состоя юнгой на канонерской лодке «Флай»...

— ...вы в 1818 году, в конце марта, — продолжал доктор, — прошли между двумя огромными плавающими ледяными островами под 42° широты.

— Ну, это уж чересчур! — вскричал Шандон.

— И тем не менее это именно так. Следовательно, у меня нет никаких причин удивляться тому, что, находясь на два градуса севернее, «Форвард» встретил ледяные горы.

— Доктор, вы — настоящий кладезь учености, из которого знай себе черпай, были бы только ведра!

— О, я иссякну гораздо скорее, чем вы думаете. Но если бы мы сами могли наблюдать этот интересный феномен, я был бы счастливейшим человеком в мире!

— Я думаю, что нам это удастся, Джонсон, — сказал Шандон, обращаясь к штурману, — ветер как будто начинает крепчать.

— Да, командир, — ответил штурман. — Но мы подвигаемся очень медленно, и вскоре течение Дэвисова пролива даст-таки себя почувствовать.

— Вы правы, Джонсон. Если вы хотите быть 20 апреля в виду мыса Фарвел, необходимо идти под парами, иначе нас отнесет к берегам Лабрадора... Господин Уэлл, прикажите развести пары!

Приказание Шандона было исполнено; час спустя пары достигли достаточной степени давления и паруса были убраны. Заработал винт, будоража воду своими лопастями, и бриг пошел против северо-западного ветра.

VIБольшое полярное течение

Вскоре многочисленные стаи буревестников и морских чаек — обитателей этих печальных мест — возвестили о близости Гренландии. «Форвард» быстро подвигался к северу, оставляя за собой длинную полосу черного дыма.

Во вторник, 17 апреля, около одиннадцати часов утра, лоцман заявил о первом появлении «ледяного неба»[19] — миль на двадцать к северо-западу. Эта ослепительно белая полоса, несмотря на довольно густые облака, ярко освещала соседние с линией горизонта части атмосферы. Опытные моряки не могли ошибиться насчет этого феномена и по силе преломления лучей света заключили, что блеск исходит от обширного ледяного поля, находившегося вне видимости, миль за тридцать от брига.

Под вечер подул южный попутный ветер; Шандон приказал поднять паруса и, чтобы зря не расходовать топливо, прекратил топку машины. «Форвард» под марселями и фоком быстро направился к мысу Фарвел.

18-го числа показалась белая неширокая, но блестящая полоса полярного течения, резко отделявшая небо от моря. Очевидно, пояс льдов шел от берегов Гренландии, а не из Дэвисова пролива, потому что льды преимущественно держатся у западных берегов Баффинова залива. Час спустя «Форвард» уже пробирался между отдельными льдинами.

На следующий день, на рассвете, вахтенный приметил какой-то корабль: то был датский корвет «Валкирия», шедший к Ньюфаундленду.

Шандон, доктор, Джемс, Уэлл и Джонсон стояли на юте, наблюдая силу и направление течения.

— Доказано ли, — спросил доктор, — существование постоянного течения в Баффиновом заливе?

— Вполне, — ответил Шандон. — Парусные суда с трудом поднимаются против него.

— Тем более, — добавил Джемс Уэлл, — что течение встречается у восточных берегов Америки и западных берегов Гренландии.

— Значит, те, кто ищет Северо-западный проход, возможно, правы,— сказал доктор.— Течение это делает приблизительно пять миль в час, — трудно допустить, чтобы оно начиналось в заливе.

— Ваше мнение тем основательнее, доктор, — заметил Шандон, — что поток направляется с севера на юг, а в Беринговом проливе существует другое течение, идущее с юга на север и, вероятно, дающее начало первому.

— Таким образом, господа, — сказал доктор, — необходимо допустить, что Америка совершенно отделена от полярного материка и что воды Тихого океана прямо изливаются в Атлантический океан. Кроме того, вследствие более высокого уровня первого воды его должны также направляться к морям Европы.

— Но, — возразил Шандон, — должны же существовать какие-нибудь фактические данные в подтверждение такой теории! Если же они существуют,— не без иронии добавил он, — то наш всеведущий ученый должен их знать!

— Еще бы не знать! И если только это вас интересует, — любезно отозвался доктор, — я готов поделиться с вами моими знаниями. Вот факты: китов, раненных в Дэвисовом проливе, несколько времени спустя убивали у берегов Восточной Азии, причем в теле их еще торчали европейские гарпуны.

— Если они не обогнули мыс Гори или мыс Доброй Надежды, то по необходимости должны были обойти вокруг северных берегов Америки. Это неопровержимо, доктор, — заметил Шандон.

— Но для того чтобы вполне убедить вас, любезный Шандон, — улыбаясь, сказал Клоубонни, — я мог бы представить и другие факты — например, присутствие в Дэвисовом проливе большого количества пловучих деревьев: лиственниц, осин и других древесных пород, свойственных теплым странам. Известно, что Гольфстрим не позволил бы этим деревьям достигнуть пролива; и если их там находят, то, очевидно, они попали в него через Берингов пролив.

— Я вполне убежден, доктор, да и трудно было бы испытывать недоверие к доводам, представленным таким человеком, как вы.

— Кстати, — сказал Джонсон, — вот предмет, который разрешит наше недоумение. Я вижу в море довольно большое дерево, и если господин Шандон позволит, мы поднимем его на борт и спросим у него, как называется страна, в которой оно родилось.

— И отлично! — воскликнул доктор.— Сначала правило, затем подтверждающий его факт,

Шандон отдал приказание, и бриг направился к указанному предмету, который не без труда подняли на борт.

Это был ствол красного дерева, до самой сердцевины источенный червями, что давало ему возможность плавать в воде.

— Вот убедительнейшее доказательство! — с восторгом вскричал доктор. — Дерево это не могло быть занесено в Дэвисов пролив течениями Атлантического океана; с другой стороны, реки Северной Америки тоже не могли занести его в полярный бассейн, потому что красное дерево растет только под экватором. Ясно как божий день, что оно попало сюда прямехонько через Берингов пролив, А взгляните-ка, господа, на этих червей: они водятся только в теплых странах.

— Действительно, это целиком опровергает мнение людей, отрицающих существование знаменитого прохода.

— Это просто-напросто убивает их! — сказал восторженно доктор. — Постараюсь начертить вам маршрут этого дерева. Оно занесено в Тихий океан какой-нибудь рекой Панамского перешейка или Гватемалы; течение увлекло его вдоль берегов Америки до Берингова пролива, и, волей-неволей, дерево попало в полярные моря. Принимая во внимание то обстоятельство, что дерево не очень старо и не пропитано водой, можно думать, что ствол этот недавно покинул свою родину и, благополучно преодолев все проливы, попал в Баффинов залив. Подхваченное северным течением, дерево прошло Дэвисов пролив и, наконец, попало на борт «Форварда», к большой радости доктора Клоубонни, который просит у господина Шандона позволения сохранить на память кусочек этого дерева.

— Сделайте милость, — сказал Шандон. — Но позвольте мне, в свою очередь, сказать вам, что вы будете не единственным обладателем такого рода находки. У губернатора датского острова Диско...

— Не спорю. В Гренландии имеется стол, сделанный из красного дерева, выловленного из моря при таких же обстоятельствах, при каких мы выловили этот ствол, — сказал доктор. — Но я не завидую гренландскому губернатору, потому что, не будь только это сопряжено с затруднениями, я мог бы отделать целую спальню таким деревом...

Всю ночь со среды на четверг дул сильный ветер. Плавник[20] встречался все чаще. Опасаясь приблизиться к берегу, так как в эту пору года бывает много ледяных гор, Шандон приказал убавить паруса, и «Форвард» пошел несколько медленнее, под фоком и фок-стакселем.

Термометр опустился ниже нуля. Шандон приказал выдать экипажу теплую одежду: шерстяные куртки и панталоны, фланелевые фуфайки и особого рода теплые чулки, какие носят норвежские крестьяне. Каждый матрос получил также непромокаемые морские сапоги.

Что касается «Капитана», то он довольствовался своей природной шубой. По-видимому, он был мало чувствителен к колебаниям температуры; очевидно, ему уже не раз приходилось переносить подобного рода лишения. Впрочем, он, как датчанин, и не имел права быть чересчур взыскательным. Его редко кто видел, так как он почти постоянно держался в самых темных местах брига.

К вечеру сквозь просвет тумана показались берега Гренландии под 37°02' 07" западной долготы.

Доктор, вооружившись подзорной трубой, несколько минут наблюдал ряд пиков, изборожденных огромными ледниками. Но густой туман вскоре скрыл их из виду, словно театральный занавес, опускающийся иногда в самом интересном месте пьесы.

20 апреля, утром, «Форвард» находился в виду ледяной горы высотой в сто пятьдесят футов, севшей здесь на мель с незапамятных времен. Оттепели не оказывали на нее никакого действия и с почтением относились к ее причудливым формам. Ее видел еще Сно; Джемс Росс в 1829 году снял с нее точный рисунок, а в 1851 году ее совершенно ясно мог разглядеть французский лейтенант Бэлло, на корабле «Принц Альберт». Понятно, что доктор пожелал иметь изображение этой замечательной горы и очень удачно срисовал ее.

Факт, что ледяные горы садятся иногда на мель, неразрывно сливаясь с морским дном, не представляет ничего необычного. Каждая ледяная гора возвышается над водой обычно всего на одну седьмую часть своего объема, шесть седьмых ее объема остаются скрытыми под водой, так что ледяная гора, о которой идет речь, сидела в море приблизительно на четыреста футов.

Наконец при температуре, не превышавшей в полдень 11° по Цельсию, под снежным, затянутым туманом небом наши мореплаватели увидели мыс Фарвел. «Форвард» пришел точно в срок к назначенному месту, и если бы таинственному капитану вздумалось явиться в такую дьявольскую погоду, чтобы определить положение брига, у него не было бы никакой причины сетовать на небрежность командира брига.

«Так вот он, — подумал доктор, — этот знаменитый и так метко прозванный мыс[21]. Многие, подобно нам, прошли мимо него, но немногим суждено было увидеть его снова. Неужели здесь навеки надо распроститься с друзьями, оставшимися в Европе? Вы прошли здесь, Фробишер, Найт, Барло, Уогем, Скрогс, Баренц, Гудзон, Белосвиль, Франклин, Крозье, Бэлло, но вам не суждено было снова увидеть родной очаг, и мыс этот поистинс был для вас мысом Прощанья».

Исландские моряки открыли Гренландию уже в 970 году. Себастиан Кабот в 1498 году поднялся до 56° северной широты; Гаспар и Мишель Кортераль в 1500 — 1502 годах достигли 60°, а Мартин Фробишер в 1576 году поднялся до залива, носящего и поныне его имя.

Джону Дэвису принадлежит честь открытия пролива в 1585 году; а два года спустя, во время своей третьей экспедиции, этот отважный моряк и славный китобой достиг семьдесят третьей параллели, находящейся всего в семнадцати градусах от полюса.

Баренц в 1596 году, Уэймут в 1602 году, Джемс Гааль в 1605 и 1607 годах, Гудзон, имя которого дано обширному заливу, так глубоко вдающемуся в материк Америки, в 1610 году, Джемс Пуль в 1611 году несколько продвинулись по проливу, отыскивая Северо-западный проход, который должен был значительно сократить путь между Новым и Старым Светом.

В 1616 году Баффин открыл в заливе, носящем его имя, пролив Ланкастера. В 1619 году по его следам отправился Джемс Мунк, а в 1719 году — Найт, Барло, Уогем и Скрогс, от которых так и не было получено никаких вестей.

В 1776 году лейтенант Пикерсгиль, отправленный навстречу капитану Куку, пытавшемуся подняться на север через Берингов пролив, достиг 68°; в следующем году Юнг с этой же целью поднялся до острова Женщин.

В 1818 году Джемс Росс обошел берега Баффинова залива и исправил гидрографические ошибки своих предшественников.

В 1819 и 1820 годах знаменитый Парри отправился в пролив Ланкастера и, преодолев множество затруднений, дошел до острова Мельвиля и получил премию в пять тысяч фунтов стерлингов, назначенную парламентом тому из английских мореплавателей, кто пройдет сто семидесятый меридиан при широте, высшей, чем семьдесят седьмая параллель.

В 1826 году Бичи достиг острова Шамиссо; Джемс Росс с 1829 до 1833 года зимовал в проливе Принца Регента и в числе многих важных исследований открыл магнитный полюс.

Между тем Франклин на суше занялся исследованием северных берегов Америки, начиная от реки Мекензи до мыса Тернагейн (Поворотного). С 1823 до 1835 года по его следам шел капитан Бак, исследования которого были пополнены в 1839 году Дизом, Симпсоном и доктором Рэ.

И, наконец, в 1845 году с целью открытия Северо-западного прохода из Англии отплыл на двух кораблях, «Эребус» и «Террор», сэр Джон Франклин. Франклин проник в Баффинов залив, прошел остров Диско, и с тех пор все известия о нем прекратились.

На поиски Франклина были снаряжены многочисленные экспедиции, приведшие к открытию Северо-западного прохода и подробному исследованию полярных стран. Самые неустрашимые моряки Англии, Франции и Соединенных Штатов отправились в эти суровые страны, и благодаря их усилиям прежнюю запутанную и сбивчивую карту полярного материка можно теперь видеть только в архивах Королевского общества в Лондоне.

Примерно так представлял себе доктор историю полярных стран, пока стоял, опершись на поручни и следя взором за длинной полосой, оставляемой на море бригом.

В памяти его теснились имена отважных моряков, и ему казалось, что под прозрачными сводами ледяных гор мелькают бледные тени людей, не вернувшихся на родину.

 VIIДэвисов пролив

В течение дня «Форвард» легко пролагал себе дорогу среди наполовину разбитых льдин. Ветер был благоприятный, но температура очень низкая; от ледяных полей веяло пронизывающим холодом.

Ночью были приняты крайние меры предосторожности, так как ледяные горы скоплялись в узком проходе в громадном количестве; на горизонте их можно было насчитать с добрую сотню. Отделившись от высоких берегов, они таяли или погружались в бездны океана под разрушающим действием волн и лучей апрельского солнца. Приходилось также избегать столкновений с большими скоплениями пловучего льда. С этой целью на вершине фок-мачты устроили из бочки с подвижным дном так называмое «воронье гнездо», сидя в котором полярный лоцман, защищенный от ветра, наблюдал за морем, извещал о приближении льдин, а при нужде и управлял ходом брига.

Ночи становились короче. Солнце, появившееся еще 31 января, день ото дня дольше и дольше держалось над горизонтом. Однако сильные снегопады все же очень затрудняли плавание.

21 апреля в густом тумане показался мыс Отчаяния. Экипаж совсем изнемогал. Со времени вступления брига в область льдов у матросов не было ни минуты покоя; пришлось прибегнуть к помощи паровой машины, чтобы проложить «Форварду» путь среди скопления ледяных масс.

Доктор и Джонсон беседовали на корме, а Шандон отправился в свою каюту, чтобы соснуть несколько часов. Клоубонни любил разговаривать со старым моряком, который почерпнул из своих многочисленных путешествий столько интересного и поучительного.

Доктор начинал питать к нему большую симпатию, и штурман платил ему взаимностью.

— Право, — говорил Джонсон, — страна эта не похожа на другие страны. Ее назвали Зеленой землей, а между тем она оправдывает свое название лишь в течение нескольких недель в году.

— Как сказать, любезный Джонсон, — ответил доктор.— Возможно, в X веке эта страна имела полное право на такое название. Немало всяких революций совершилось на земном шаре, и я думаю, вы немало удивитесь, узнав, что, по словам исландских летописцев, восемьсот или девятьсот лет назад на этом материке процветали сотни крупных селений.

— Да, я действительно так удивлен, доктор, что с трудом верю даже вам! Уж очень печальная страна эта Гренландия.

— Как бы ни была она печальна, а все же она дает приют своим обитателям и даже цивилизованным европейцам.

— Разумеется. На острове Диско и в Уппернивике мы встретим людей, решившихся поселиться в этих угрюмых местах. Но мне всегда казалось, что они живут там скорее по необходимости, чем по собственному желанию.

— Охотно верю. Впрочем, человек ко всему привыкает, и, по-моему, гренландцы менее достойны сожаления, чем рабочие наших больших городов. Быть может, они и несчастные, но, уж во всяком случае, не обездоленные люди. Я говорю: несчастные, однако это слово не вполне выражает мою мысль. В самом деле, если они и не пользуются благами стран умеренного пояса, то на долю этих людей, освоившихся с суровым климатом, очевидно выпадает своя доля наслаждений, о которых мы не имеем даже представления.

— Надо полагать, что так, доктор, потому что небо справедливо. Но я частенько бывал у берегов Гренландии, и всякий раз мое сердце сжималось при виде этих безотрадных пустынь. Следовало бы хоть немножко скрасить эти мысы, косы и заливы, дав им более приветливые названия, потому что мыс Разлуки и мыс Отчаяния едва ли могут привлечь к себе мореплавателей.

— Мне тоже приходило это на ум,— ответил доктор.— Но названия эти представляют большой географический интерес, которым отнюдь не следует пренебрегать. Они говорят о переживаниях людей, давших эти имена. Если рядом с именами Дэвиса, Баффина, Гудзона, Росса, Парри, Франклина, Бэлло я встречаю мыс Отчаяния, то вскоре нахожу также залив Милосердия; мыс Провидения как раз подстать мысу Горя; мыс Недоступный приводит меня к мысу Эдема, и я покидаю мыс Поворотный для того, чтобы отдохнуть в заливе Убежища. Перед моими глазами проходит беспрерывный ряд опасностей, препятствий, неудач, успехов и бедствий, связанных с великими людьми моего отечества, и, подобно ряду древних медалей, названия эти восстанавливают в моем воображении всю историю полярных морей.

— Совершенно верно, доктор, и дай бог, чтобы во время нашего путешествия мы встретили больше заливов Успеха, чем мысов Отчаяния.

— Надеюсь, что так и будет, Джонсон. Но скажите, экипаж успокоился хоть немного?

— Да, отчасти только. По правде сказать, со времени вступления в пролив матросы опять начали бредить фантастическим капитаном. Они все ждали, что он явится на бриг у берегов Гренландии, и вот до сих пор ничего... Между нами будь сказано, доктор: не кажется ли это вам несколько... странным?

— Да, Джонсон.

— И вы верите, что капитан этот существует действительно?

— Безусловно!

— Но что же заставляет его действовать таким- образом?

— Откровенно говоря, Джонсон, я думаю, что этот человек хотел только подальше завести экипаж, чтобы возврат был уже невозможен. Будь он на бриге в момент отъезда, всякий пожелал бы узнать, куда отправляется судно, и это поставило бы его в затруднительное положение.

— Почему же?

— Допустим, он хочет предпринять что-нибудь превосходящее силы человека, хочет, например, проникнуть туда, где еще никто не бывал, — как вы полагаете, сумел бы он при таких условиях навербовать экипаж? Но, раз выйдя в море, можно уйти так далеко, что дальнейшее путешествие сделается необходимым.

Очень может быть, доктор. Я знавал многих неустрашимых авантюристов, одно имя которых приводило всех в ужас и которые никогда не нашли бы людей, готовых сопутствовать им во время их опасных экспедиций...

— За исключением меня, Джонсон, — сказал доктор.

— Да и меня тоже, чтобы следовать за вами, — ответил Джонсон. — Итак, я думаю, что наш капитан принадлежит к числу именно таких авантюристов. А впрочем, увидим. Полагаю, что в Уппернивике или в заливе Мельвиля этот молодец преспокойно явится на бриг и объявит нам, куда его фантазия намерена направить судно.

— Я точно такого же мнения, Джонсон. Однако трудненько-таки будет нам подняться до залива Мельвиля. Посмотрите: льдины окружают нас со всех сторон, и «Форвард» с трудом продвигается вперед. Взгляните-ка на эту бесконечную ледяную равнину!

— На языке китобоев, мы называем такие равнины ледяными полями; они представляют собой безграничные, покрытые льдом пространства.

— А вот с той стороны поле разбито на длинные, прилегающие друг к другу ледяные полосы. Что это такое?

— Это пак — сплошной лед; если он имеет круглую форму, то мы называем его пальк, и стрим, если форма его продолговатая.

— А как вы называете эти отдельно плавающие льдины?

— Это дрейфующие льды; будь они немного повыше, они назывались бы айсбергами- или ледяными горами. Столкновение с ними очень опасно, и потому корабли тщательно избегают их. Взгляните на это возвышение, произведенное напором льдов, — вон там, на той ледяной поляне,— мы называем это торосом; если бы основание его было залито водой, то возвышение называлось бы бугром. Чтобы успешнее ориентироваться в этих местах, каждому встречающемуся предмету необходимо было дать особое название.

— Какое поразительно интересное зрелище! — вскричал доктор, созерцая чудеса полярных морей. — И сколько разнообразия!

— Действительно,— подхватил Джонсон. — Иногда льдины принимают какие-то странные, фантастические формы, и матросы по-своему объясняют их.

— Полюбуйтесь, Джонсон, панорамой этих ледяных масс! Словно какой-то странный восточный город с минаретами и мечетями, освещенный бледным светом луны. А вон там, подальше, длинный ряд готических арок, напоминающих часовню Генриха VII или здание парламента.

— Да, доктор, здесь на всякий вкус что-нибудь найдется. Но только жить в этих городах и церквах опасно, к ним даже и подходить-то близко не следует. Иные из этих минаретов шатаются на своих основаниях, и самый маленький из них мог бы раздавить такое судно, как «Форвард».

— И ведь были же люди, которые отваживались забираться сюда, не имея в своем распоряжении пара! — продолжал Клоубонни.— Ну можно ли поверить, чтобы парусные суда могли двигаться среди всех этих плову-чих подводных скал?

— И тем не менее они все-таки двигались, доктор. Когда начинался встречный ветер, что не раз приходилось испытывать и мне, тогда на одну из таких льдин забрасывали якорь и вместе с ней судно носилось по морю, выжидая удобного случая отправиться дальше. Правда, при таком способе передвижения требовались целые месяцы для того, чтобы пройти путь, который мы проходим в несколько дней.

— Мне кажется, — заметил доктор, — что температура все падает.

— Это было бы очень неприятно, — ответил Джонсон. — Для того чтобы массы льдов распались и ушли в Атлантический океан, необходима оттепель. В Дэвисовом проливе льды встречаются в гораздо большем количестве, потому что между Уолсингемским и Голстейнборгским мысами берега заметно сближаются. Но за 67° мы встретим в мае и июне более доступные для судов места.

— Да, но прежде все-таки надо пройти пролив.

— Разумеется, доктор. В июне и июле мы нашли бы проход свободным ото льдов, каким нередко находят его китобойные суда; но наши инструкции очень точны, и вот уже в апреле мы находимся здесь. Или я сильно ошибаюсь, или наш капитан—человек не робкого десятка, у которого крепко засела в голове определенная мысль. Он для того пораньше и отправился в море, чтобы подальше уйти. Впрочем, поживем — увидим.

Доктор не ошибся — температура действительно упала; в полдень термометр показывал всего —14° по Цельсию. Северо-западный ветер разогнал тучи и помогал течению нагромождать массы пловучих льдов на пути брига. Впрочем, не все льдины двигались в одну сторону; многие, и притом самые высокие, увлекаемые подводным течением, шли в противоположном направлении.

Все это делало плавание очень трудным, машинисты не имели ни минуты отдыха. Управление машиной производилось с палубы при помощи рычагов, которые то замедляли ход корабля, то ускоряли, или же, по приказанию вахтенного офицера, внезапно давали задний ход. То приходилось спешить, чтобы проскользнуть между льдинами, то пускаться наперегонки с ледяной горой, грозившей запереть проход.

Нередко случалось и так, что какая-нибудь льдина, неожиданно рухнув в море, заставляла бриг идти задним ходом, чтобы избежать неминуемой гибели. Массы льдов, увлекаемых и нагромождаемых северным течением и скоплявшихся в проливе, стали бы для брига непреодолимой преградой, стоило лишь морозу сковать их.

В этих местах то и дело встречались бесчисленные стаи птиц: буревестники и чайки с оглушительным криком носились в воздухе; толстоголовые, с короткими шеями и приплюснутыми клювами рыболовы рассекали воздух своими длинными крыльями. Все эти пернатые несколько оживляли безотрадную картину царства льдов.

По течению неслись массы плавника, с шумом сталкиваясь между собой. Кашалоты с громадными, толстыми головами подплывали к самому бригу, но их и не думали преследовать, хотя Симпсон, гарпунщик, и очень бы хотел этого. Под вечер между большими плавающими льдинами заметили тюленей; они плавали, выставив из воды свои круглые головы.

22-го числа температура понизилась еще больше. «Форвард» шел на всех парах, спеша поскорее попасть в более удобный проход; встречный северо-западный ветер окончательно установился, и паруса пришлось убрать.

В воскресенье у экипажа выдался наконец свободный день. Матросы занялись охотой на глупышей и набили их немало. Изготовленная по способу доктора Клоубонни, эта дичь составила приятное дополнение к столу.

В три часа этого дня «Форвард» находился на высоте Кинде-Сэля на северо-востоке и горы Суккертопа на юго-востоке; море сильно волновалось; по временам неожиданно спускались густые туманы. Все же в полдень удалось точно определить положение корабля. Бриг находился под 65°22' северной широты и 54°22' долготы; следовательно, для того чтобы оказаться в более благоприятных условиях плавания, то-есть выйти в свободное ото льдов море, надо было проплыть еще два градуса.

В течение 24, 25 и 26 апреля продолжалась беспрерывная борьба со льдами: маневрировать становилось все трудней, ежеминутно приходилось то мгновенно убавлять, то усиливать пары, которые со свистом вырывались из клапанов.

Туман был так густ, что о приближении айсбергов можно было узнать лишь по глухому гулу при их столкновении, и тогда приходилось сворачивать в сторону. Бриг ежеминутно подвергался опасности натолкнуться на массы пресноводного льда, замечательного по своей прозрачности и твердого, как гранит, Шандон не упускал случая пополнить запасы пресной воды и каждый день поднимал на бриг несколько бочек этого льда.

Доктор никак не мог привыкнуть к оптическим обманам, производимым в этих широтах преломлением лучей света. Ледяная гора на расстоянии десяти или двенадцати миль от брига казалась ему маленькой льдиной, находящейся где-то совсем поблизости. Клоубонни упорно старался приучить свой взгляд к этому странному феномену, с тем чтобы в дальнейшем уметь быстро ориентироваться.

Порой судно приходилось тянуть вдоль ледяных полей бечевою или отталкивать от него шестами опасные льдины,— все это окончательно изнурило экипаж, а между тем в пятницу, 27 апреля, «Форвард» все еще не перешел Полярного круга.

 VIIIТолки матросов 

Пробираясь между ледяными горами, «Форвард» все же успел подняться несколько к северу. Но вскоре пришлось идти напролом. Приближались ледяные поля протяжением в несколько миль, и так как сила давления этих движущихся масс нередко была равна миллионам тонн, то оказаться между ними было очень опасно. На бриге устанавливались ледопильные машины, чтобы в случае необходимости их можно было немедленно пустить в ход.

Часть матросов стойко переносили тяжелый труд, зато другие роптали и повиновались неохотно.

Гарри, Болтон, Пэн и Гриппер во время работы болтали.

— Чорт побери! — весело вскричал Болтон.— Не знаю почему, но у меня промелькнуло сейчас в голове, что в Уотерстрите имеется недурная таверна, в которой славно было бы стать теперь на якорь между стаканом джина и бутылкой портера. А тебе, Гриппер, не мерещится таверна?

— По правде сказать,— ответил Гриппер, не отличавшийся общительностью,— мне ровно ничего не мерещится.

— Да ведь я так только, к слову, дружище... Ясно, что в этих ледяных городах, которыми так восхищается доктор, нет ни одного погребка, где бравый матрос мог бы промочить себе глотку пинтой водки.

— В этом ты можешь быть уверен, Болтон. Добавь еще, что здесь даже и подкрепиться как следует нечем. Ну не глупая ли затея: лишать спиртного людей, плавающих в полярных морях!

— А разве ты забыл, Гриппер,— сказал Гарри,— что говорил доктор? Если хочешь избежать цынги, быть здоровым и уйти подальше, надо воздерживаться от спиртного.

— Да я ничуть н не желаю уходить уж очень-то далеко. По-моему, достаточно и того, что мы забрались сюда. И нечего упрямо лезть, когда сам чорт не пускает.

— Ну что ж, и не пойдем! — вскричал Пэн. — И подумать только, что я даже вкус джина забыл!

— Не забывай,— заметил Болтон,— что говорил тебе доктор.

— Ерунда! — прохрипел Пэн своим грубым, резким голосом.— Мало ли что он скажет! Уж не служит ли тут здоровье только предлогом для экономии спиртного? Это еще вопрос.

— А что ж, может быть, Пэн и прав,— заметил Гриппер.

— Еще чего скажешь! — ответил Болтон. — Разве можно с таким красным носом судить здраво и беспристрастно? Впрочем, если от воздержания пэновский нос немножко и полиняет, то, право, горевать об этом не стоит.

— Чего тебе дался мой нос? — огрызнулся задетый за живое Пэн.— Он совсем не нуждается в твоих советах, да и не спрашивает их. Позаботился бы лучше о своем собственном носе.

— Ну, не надо, не сердись, Пэн! Я не знал, что твой нос такой обидчивый. Я и сам не прочь — как и каждый, впрочем,— пропустить стаканчик виски, особенно при таком холодище; но если это приносит больше вреда, чем пользы, то я готов обойтись без виски.

— Ты, может быть, и обойдешься,—сказал кочегар Уэрен, принявший участие в беседе,— а вот другие-то, пожалуй, не обойдутся.

— Что ты хочешь этим сказать, Уэрен? — спросил, пристально глядя на него, Гарри.

— А то, что так или иначе, но на бриге есть крепкие напитки, и мне кажется, что на корме не отказывают себе в рюмке джина.

— А ты откуда знаешь? — спросил Гарри.

Уэрен ничего не ответил; он болтал просто так, лишь бы только сказать что-нибудь.

— Ты же видишь, Гарри,— возразил Болтон,— что Уэрен ровно ничего не знает.

— Толкуй там! — сказал Пэн.— А мы попросим-таки у Шандона порцию джина — кажется, мы это заслужили. Посмотрим, что он скажет.

— Не советую,— заметил Гарри.

— Это почему? — воскликнули Пэн и Гриппер.

— Да потому, что вам все равно откажут. Поступая на бриг, вы знали условия Шандона. Надо было думать об этом раньше.

— К тому же,— подтвердил Болтон, принявший сторону Гарри, характер которого ему нравился,— Ричард Шандон — не хозяин брига; он сам подчиняется другому так же, как и мы.

— Кому же? — спросил Пэн.

— Капитану!

— Вот заладили одно: капитан да капитан! — вскричал Пэн.— Да разве вы не видите: у нас нет никакого капитана, так же как среди этих льдов нет никаких трактиров? Это просто вежливый способ отказывать нам в том, что мы имеем полное право требовать.

— Капитан есть,— сказал Болтон.— Спорю на жалованье за два месяца, что мы его вскоре увидим!

— И чудесно! — сказал Пэн. — А то мне больно уж хочется сказать ему пару слов.

— Кто говорит тут о капитане? — спросил новый собеседник.

То был Клифтон — человек порядком суеверный и к тому же завистливый.

— Узнали что-нибудь новое о капитане? — спросил он.

— Да нет! — в один голос ответили матросы.

— Попомните мое слово: в одно прекрасное утро он очутится у себя в каюте так, что никто и знать не будет, откуда он явился.

— Не болтай зря, Клифтон! — ответил Болтон.— Что же, по-твоему, наш капитан оборотень какой-нибудь или леший?

— Смейся сколько угодно, а я останусь при своем. Каждый день, проходя мимо каюты, я заглядываю в замочную скважину и на днях, наверное, расскажу вам, на кого похож капитан и как он выглядит.

— Как выглядит? Да, поди, так же, как и все, чорт побери! — сказал Пэн. — Но только, если ему охота затащить нас туда, куда мы совсем не хотим отправляться, то правду ему выложат в лучшем виде.

— Здорово! Пэн еще и не знает капитана, а уже готов затеять с ним ссору, — сказал Болтон.

— «Не знает»! — проворчал Клифтон с видом человека, которому что-то известно.— Это еще вопрос — знает он его или не знает.

— Какого дьявола ты хочешь этим сказать? — спросил Гриппер.

— Ладно! Всяк про себя разумей.

— Да, но тебя-то мы не разумеем.

— А разве Пэн уже не повздорил с ним?

— С капитаном?

— Ну да! С собакой-капитаном, ведь это одно и то же.

Матросы переглянулись между собой, но ничего не ответили.

— Человек он или собака,— пробормотал Пэн,— а только, поверьте мне, эта скотина получит по заслугам.

— Послушай, Клифтон,— серьезно заметил Болтон,— неужто и впрямь ты думаешь, что, как в шутку сказал Джонсон, эта собака — заправский капитан?

— А то как же? — уверенно ответил Клифтон.— Будь у вас столько же смекалки, как у меня, вы заметили бы, какие странные повадки у этой собаки.

— А какие у нее повадки? Расскажи!

— Разве вы не заметили, с каким властным видом она расхаживает по рубке да посматривает на паруса, точно вахтенный?

— А ведь и то правда,— сказал Гриппер.— Я даже видел собственными глазами, как однажды вечером проклятый дог опирался лапами на штурвал!

— Да ну? — воскликнул Болтон.

— Или вот еще,— продолжал Клифтон: — разве по ночам он не уходит с брига и не бродит по льду, не обращая внимания ни на стужу, ни на медведей?

— И это верно,— подтвердил Болтон.

— А видели вы, чтобы хоть когда-нибудь этот пес, как подобает доброй собаке, искал общества человека, бродил подле кухни или не спускал глаз со Стронга, когда тот несет Шандону какой-нибудь лакомый кусок? А по ночам, когда дог уходит на две или три мили от брига, разве вы не слышите его воя, от которого так и пробирает дрожь? Наконец, видели ли вы когда-нибудь, чтобы эта собака ела? Она ни от кого не возьмет ни куска, корм ее так и остается нетронутым, и если только кто-нибудь не кормит ее тайком, то я имею полное право сказать, что она ничего не ест. И пусть я буду набитым дураком, если эта собака не приходится сродни сатане!

— Что ж, может быть, так оно и есть,— сказал плотник Бэлл, слышавший доводы Клифтона.

Но остальные матросы молчали.

— Не верите? — сказал Клифтон.— Ну что ж, есть на корабле люди и поумней вас, а и то верят.

— Кто же это, командир, что ли? — спросил Болтон.

— Он самый, да и доктор тоже.

— Что же, по-твоему, они думают так же, как ты?

— Нет, просто я слышал, как они об этом говорили, и уверяю вас. что они и сами ничего не понимают. Они предполагали и то и се, но так ни до чего и не додумались.

— Они и о собаке говорили?

— А хотя бы и нет,— сказал Клифтон.— Зато они говорили о капитане, а это одно и то же. И они тоже находят все очень странным.

— А хотите знать, друзья, что думаю об этом я? — спросил Бэлл.

— Говори, говори! — раздалось со всех сторон.

— Я думаю, что никакого другого капитана, кроме Ричарда Шандона, нет и не будет,

— А как же письмо? — спросил Клифтон.

— Ну что же, письмо действительно написано неизвестным хозяином «Форварда», который снарядил его для полярной экспедиции. Но на этом его дело и кончилось. И раз корабль отплыл без него — значит, никто больше на него и не явится.

— Но куда же мы идем? — спросил Болтон.

— Не знаю, — ответил Бэлл. — В свое время Ричард Шандон получит дополнительные инструкции.

— Через кого? Как мы их получим? — посыпались вопросы.

— Да, в самом деле, через кого? — настойчиво спросил Болтон.

— Да отвечай же, Бэлл! — приставали матросы.

— «Через кого, через кого»! А я почем знаю? — ответил припертый к стене плотник.

— Да через собаку-капитана, вот через кого! — вскричал Клифтон. — Он уже написал однажды, может написать и еще. Знай я только половину того, что знает этот пес, — для меня ничего не стоило бы сделаться первым лордом адмиралтейства!

— Значит, — начал снова Болтон, — ты стоишь на своем и, по-твоему, эта собака — капитан?

— Разумеется.

— В таком случае, — глухим голосом промолвил Пэн, — если она не хочет издохнуть в собачьей шкуре, то пусть поторопится превратиться в человека, потому что, клянусь вам, я сверну ей шею!

— Зачем? — спросил Гарри.

— Затем, что так мне угодно,— грубо ответил Пэн.— Делаю как хочу и отчетов давать никому не намерен!

— Довольно болтать, ребята! — крикнул Джонсон, появляясь как раз в тот момент, когда разговор начал принимать дурной оборот. — К делу, да поживее приготовьте пилы. Надо пройти льды.

— Ладно! После дождика в четверг! — ответил Клифтон, пожимая плечами.— Уж поверьте мне, пройти Полярный круг не так-то легко, как вы думаете!

Как бы то ни было, но все усилия экипажа в этот день остались тщетными. Бриг, на всех парах направляемый против льдов, не мог разбить их; ночью пришлось встать на якорь.

В субботу при восточном ветре температура воздуха понизилась еще больше, погода прояснилась; во всех направлениях, насколько хватал глаз, простирались необозримые ледяные равнины, ослепительно сверкавшие в солнечных лучах. В семь часов утра термометр опустился до —21° по Цельсию.

Доктору очень хотелось посидеть в свой теплой каюте и помечтать об арктических путешествиях, но, по своему обыкновению, он задал себе вопрос: чего бы ему сейчас больше всего не хотелось? Он подумал, что подняться при такой температуре на палубу и принять участие в работе экипажа не представляет ничего особенно приятного. И, верный раз навсегда усвоенному правилу, Клоубонни вышел из теплой каюты и стал помогать матросам тянуть бечевой судно.

Зеленые очки, защищавшие глаза доктора от вредного действия отраженных лучей света, придавали ему очень благодушный вид. Он не расставался с этими очками на протяжении всей экспедиции: они предохраняли его глаза от офтальмии[22] — болезни, столь обычной в полярных широтах.

К вечеру «Форвард» на несколько миль продвинулся к северу благодаря усилиям экипажа и искусству, с каким Шандон пользовался малейшим благоприятным обстоятельством. В полночь бриг прошел шестьдесят шестую параллель. Лот показал сорок шесть метров глубины, и из этого помощник капитана заключил, что «Форвард» находится вблизи подводных скал, на которые сел английский военный корабль «Виктория». Берег находился в тридцати милях к востоку.

Вдруг масса льдов, до тех пор неподвижных, раскололась на части и пришла в движение; казалось, что на бриг надвинулись все айсберги, бывшие до тех пор на горизонте, и он очутился среди движущихся подводных скал, обладавших непреодолимою силой напора. Управлять бригом сделалось настолько трудно, что у штурвала поставили Гарри, лучшего рулевого. Ледяные горы, казалось, смыкались вслед за бригом. Необходимо было прорваться через этот ужасный лабиринт льдов; благоразумие и долг требовали одного — идти вперед! Трудность положения усложнялась еще невозможностью определить, какого направления держится бриг; подвижные массы беспрестанно меняли свое место, и вокруг не было ни одной неподвижной точки, по которой можно было бы ориентироваться.

Экипаж разделили на две партии и выстроили у правого и левого бортов; каждый матрос был снабжен длинным шестом с железным наконечником, которым он отталкивал слишком опасные льдины. «Форвард» вошел в столь узкий проход между двумя высокими горами, что концы его рей задевали ледяные, твердые, как камень, стены этого канала. Немного спустя бриг очутился в извилистом ущелье, где носился снежный ураган, а плавающие льдины сталкивались и рассыпались со зловещим грохотом.

Вскоре обнаружилось, что ущелье это не имеет выхода; громадная льдина, попавшая в канал, быстро неслась на бриг; и, казалось, не было никакой возможности избежать ее или вернуться назад по загроможденной льдами дороге.

Шандон и Джонсон, стоя на носу брига, обсуждали положение. Шандон указывал рулевому направление, которого следовало держаться, и командовал через Джемса Уэлла машинистом.

— Чем все это кончится? — спросил доктор у Джонсона.

— Чем богу будет угодно,— ответил штурман.

Между тем громадная льдина, в сто футов высотой, находившаяся всего в одном кабельтове[23] от «Форварда», надвигалась все ближе и грозила раздавить под собой несчастный бриг, которому некуда было увернуться.

Пэн страшно выругался.

— Молчать! — крикнул чей-то могучий голос, который трудно было распознать среди завываний урагана.

Ледяная громада, казалось, вот-вот обрушится на бриг; наступила минута невыразимого ужаса. Матросы, побросав шесты и не обращая никакого внимания на приказания Шандона, ринулись к корме. Вдруг раздался страшный треск. Целый водяной смерч хлынул на палубу брига, приподнятого громадной волной. Экипаж испустил крик ужаса; но Гарри, стоя у руля, держал бриг в надлежащем направлении, несмотря на то что «Форвард» качало из стороны в сторону.

Прошло несколько мучительных мгновений, и когда взоры экипажа снова обратились к ледяной горе, ее уже не было и в помине, проход был свободен, и за ним тянулся длинный канал, освещенный косыми лучами солнца, так что бриг мог продолжать свой путь совершенно беспрепятственно,

— Не можете ли вы, доктор, объяснить мне этот удивительный феномен? — спросил Джонсон.

— Нет ничего проще, друг мой, — ответил доктор, — это явление повторяется довольно часто. Пловучие массы льда во время оттепелей отделяются друг от друга и носятся по морю. Мало-помалу они продвигаются к югу, где вода относительно теплее. Основание их, потрясаемое столкновениями с другими льдинами, начинает подтаивать и выкрашиваться, и наконец наступает минута, когда центр тяжести этих ледяных глыб перемещается и они опрокидываются. Если бы эта гора перекувырнулась двумя минутами позже, то при самом падении, конечно, обрушилась бы на бриг, и гибель наша была бы неизбежна.

IXНовость

Наконец 30 апреля, в полдень, «Форвард» прошел Полярный круг на высоте Голстейнборгского мыса. На востоке высились живописные горы. Море казалось свободным. Ветер изменился на юго-восточный, и бриг под фок-стакселем, марселями, фоком и брамселями смело вошел в Баффинов залив.

День выдался на редкость спокойный, и экипаж мог немного передохнуть. Вокруг судна носилось и плавало множество птиц. Доктор заметил среди них птиц, напоминавших собой чирков, с черными шеями, крыльями и спинами и белой грудью. Они быстро ныряли и нередко оставались под водой больше сорока секунд.

Этот день не был бы ничем замечателен, если бы на бриге не произошло одно чрезвычайно странное событие.

В шесть часов утра, войдя в свою каюту после вахты, Шандон нашел на столе письмо со следующей надписью:

«Старшему лейтенанту брига «Форвард» Ричарду Шандону, Баффинов залив».

Шандон просто не верил своим глазам. Прежде чем распечатать конверт и прочесть странное послание, он позвал доктора, Джемса Уэлла и Джонсона и показал им письмо.

— Странно, — сказал Джонсон.

«Поразительно»,— подумал доктор.

— Наконец-то, — вскричал Шандон, — мы узнаем тайну!..

Он поспешно вскрыл конверт и прочитал следующее:

— «Капитан брига «Форвард» доволен хладнокровием, искусством и мужеством, выказанными матросами, офицерами и вами во время недавних событий, и просит вас объявить экипажу его благодарность.

Держите курс прямо на север, к заливу Мельвиля, откуда постарайтесь пройти в залив Смита.

Капитан брига «Форвард» К. 3.

Понедельник, 30 апреля, на высоте Голстейнборгского мыса».

— И больше ничего? — вскричал доктор.

— Ничего, — ответил Шандон.

Письмо выпало у него из рук.

— Этот фантастический капитан, — сказал Уэлл, — даже не говорит о своем намерении явиться на бриг. Из чего я заключаю, что мы никогда его не увидим.

— Но каким образом попало сюда это письмо? — спросил Джонсон.

Шандон молчал.

— Господин Уэлл прав,— ответил доктор, подняв письмо и поворачивая его во все стороны. — Капитан действительно не явится на бриг, и по очень простой причине...

— Что же это за причина? — с живостью спросил Шандон.

— А причина та, что он уже находится на бриге, — ответил доктор.

— На бриге?! — вскричал Шандон.— Что вы хотите этим сказать?

— Каким же образом иначе объяснить получение этого письма?

Джонсон кивнул головой в знак согласия.

— Но это невозможно! — энергично возразил Шандон.— Я знаю всех людей экипажа; если верить вам, можно допустить, что капитан находится в числе матросов со времени отплытия брига. Это невозможно, говорю вам! В течение двух лет я по меньшей мере сто раз видывал каждого из них в Ливерпуле. Ваше предположение, доктор, не выдерживает никакой критики.

— В таком случае, что же вы думаете на этот счет, Шандон?

— Всё, за исключением этого. Я допускаю, что капитан или преданный ему человек, воспользовавшись темнотой, туманом — всем, чем хотите, проскользнул на бриг. Мы невдалеке от берегов; какой-нибудь каяк мог незаметно пробраться между льдинами, пройти к бригу и передать письмо... Довольно густой туман благоприятствовал такому плану и...

— Не позволял видеть бриг, — добавил доктор. — Если мы не заметили взбиравшегося на борт незнакомца, то каким образом он мог бы увидеть «Форвард» среди тумана?

— Ясное дело,— заметил Джонсон.

— Возвращаюсь к своему предположению,— продолжал доктор. — Что вы думаете о нем, Шандон?

— Я допускаю все, за исключением того, что человек этот находится на бриге! — пылко ответил Шандон.

— Вероятно,— добавил Уэлл,— в числе матросов находится личность, получившая инструкции капитана.

— Быть может,— сказал доктор.

— Но кто же именно? — спросил Шандон. — Я давно уже знаю всех моих матросов..,

— Во всяком случае,— ответил Джонсон, — человек ли он, сатана ли, но как скоро капитан этот явится на бриг, его примут с честью. Однако из письма его можно извлечь другого рода указание, или, точнее, другого рода сведение.

— Какое? — спросил Шандон.

— Что мы должны отправиться не только к заливу Мельвиля, но даже в пролив Смита.

— Верно, — подтвердил доктор.

— В пролив Смита...— машинально повторил Шандон.

— А из этого следует, — продолжал Джонсон, — что «Форвард» отправляется вовсе не для отыскания Северо-западного прохода, так как мы оставим влево единственный ведущий к нему путь — пролив Ланкастера. Это предвещает нам опасное плавание в неисследованных морях.

— Да, пролив Смита — это путь, по которому шел в 1853 году американец Кэйн. И с какими опасностями было сопряжено его путешествие! — сказал Шандон. — Долгое время Кэйна считали погибшим в этих суровых странах... Впрочем, если необходимо отправиться туда, что ж — мы отправимся! До какого, однакож, места? Неужели до полюса?

— А почему бы и нет?! — вскричал доктор.

Одна мысль о такой безумной попытке заставила Джонсона пожать плечами.

— Но вернемся к нашему капитану, — начал Джемс Уэлл. — Если он в самом деле существует, то может ожидать нас только на Диско или в Уппернивике, на берегах Гренландии. Впрочем, это выяснится через несколько дней.

— Вы сообщите содержание письма экипажу? — обратился доктор к Шандону.

— По-моему, не следует этого делать, — сказал Джонсон.

— Почему? — спросил Шандон.

— Потому что таинственность и фантастичность дела могут поселить в матросах уныние. Их и без того беспокоит будущность этой странной экспедиции. Если же к этому присоединится еще нечто сверхъестественное, то в критическую минуту нам нечего будет и рассчитывать на экипаж... Не знаю, согласны ли вы со мной, Шандон?

— А вы, доктор, как полагаете? — спросил Шандон.

— По-моему, Джонсон прав, — ответил доктор.

— А вы, Джемс?

— За недостатком лучшего мнения, — сказал Уэлл, — я присоединяюсь к мнению, высказанному этими господами.

Шандон задумался на мгновение и затем снова внимательно пробежал адресованное на его имя письмо.

— Господа, — сказал он, — несмотря на всю основательность вашего мнения, я не могу принять его.

— Но почему же, Шандон? — спросил доктор.

— Потому что изложенные в письме инструкции чрезвычайно точны. Мне приказано объявить экипажу благодарность капитана. До сих пор я слепо исполнял все его распоряжения, каким бы образом они ни передавались мне, а потому и на этот раз я не могу...

— Однако... — заметил Джонсон, опасавшийся того, как такого рода сообщение может подействовать на матросов.

— Я вполне понимаю причину вашей настойчивости, любезный Джонсон, — сказал Шандон, — но потрудитесь прочесть: «...и просит вас объявить экипажу его благодарность».

— В таком случае, действуйте сообразно с полученным вами приказанием,— ответил Джонсон, вообще строгий блюститель дисциплины.— Нужно собрать экипаж?

— Да, распорядитесь, — сказал Шандон.

Весть о письме капитана быстро разнеслась по бригу.

Матросы немедленно собрались на палубе, и Шандогт громко прочел таинственное письмо.

Экипаж выслушал его в полном молчании и разошелся, строя сотни различных предположений. Клифтон получил обильную пищу для своего суеверного воображения. Приписывая значительную долю участия в этом деле собаке-капитану, он при встрече с ней стал отдавать ей честь.

— Ну что, говорил я вам, что этот пес умеет писать? — твердил он матросам.

На это замечание никто не отвечал, тем более что на него затруднился бы ответить даже сам Бэлл, плотник.

Тем не менее для всех было ясно, что, хотя капитана и нет, его тень или его дух присутствуют на бриге. Более благоразумные из матросов стали воздерживаться с этих пор от каких бы то ни было предположений.

1 мая, в полдень, наблюдение показало 68° широты и 56°32' долготы. Температура поднялась, и термометр стоял на —4° по Цельсию.

Доктор забавлялся, глядя на проделки белой медведицы и двух медвежат, находившихся на окраине припая, тянувшегося вдоль берега. Сопровождаемый Уэллом и Симпсоном, Клоубонни вздумал было поохотиться на них со шлюпки; но медведица, не обладавшая, по-видимому, геройским духом, проворно убралась со своими малышами, и доктору пришлось отказаться от охоты.

При попутном ветре ночью бриг прошел мыс Чидли, и вскоре на горизонте показались высокие горы Диско; залив Годавнах, резиденция датского генерал-губернатора, остался влево. Шандон не счел нужным останавливаться, и вскоре «Форвард» оставил позади себя челноки эскимосов, пытавшихся подойти к бригу.

Остров Диско известен также под именем острова Кита. Отсюда 12 июля 1845 года сэр Джон Франклин отправил в адмиралтейство свое последнее донесение. К этому же острову пристал 27 августа 1859 года, на обратном пути в Англию, капитан Мак-Клинток, привезший несомненные доказательства гибели экспедиции Франклина.

Доктор обратил внимание на совпадение этих двух столь печальных фактов. Вскоре, однако, горы Диско скрылись из виду.

У берегов громоздились массы тех обширных ледяных гор, которых даже оттепели не могут отделить от материка. Бесконечный ряд вершин принимал самые причудливые формы.

На следующий день, около трех часов, на северо-востоке показался Сандерсон-Хол; материк остался вправо от брига, в расстоянии пятнадцати миль. На горах лежал какой-то темно-красный оттенок, Множество китов из породы финвалов, с плавниками на спине, резвились вечером между плавающими льдинами, выпуская фонтаны воды и воздуха из своих дыхательных отверстий.

Ночью с 3 на 4 мая доктор в первый раз увидел, как солнце лишь задело в полночь линию горизонта, не погружая за нее своего лучезарного диска. Описываемые им на небе дуги стали увеличиваться еще с 31 января. И вот теперь оно светило целые сутки.

Людей непривычных удивлял и даже утомлял этот постоянный свет. Трудно вообразить, насколько ночная темнота необходима для глаз. Доктору было чрезвычайно трудно привыкнуть к этому беспрерывному свету, которому отражение солнечных лучей на ледяных равнинах придавало еще большую силу.

3 мая «Форвард» прошел семьдесят вторую параллель. Двумя месяцами позже он повстречал бы здесь много китобоев, занимающихся своим промыслом в этих высоких широтах, но теперь пролив был еще недостаточно свободен ото льдов, и промысловые суда не могли проникнуть в Баффинов залив.

На следующий день бриг, миновав остров Женщин, подошел к Уппернивику — самому северному датскому поселению на берегах Гренландии. 

ХОпасное плавание

Шандон, доктор Клоубонни, Джонсон, Фокер и Стронг, повар,.сели в китобойную шлюпку и отправились на берег.

Губернатор, его жена и пятеро детей, все чистокровные эскимосы, вежливо вышли навстречу посетителям. Доктор, в качестве филолога, знал кое-как по-датски, и этого было вполне достаточно, чтобы установить с туземцами дружеские отношения. Впрочем, Фокер — переводчик экспедиции и вместе с тем ледовый лоцман — знал слов двадцать по-гренландски, а с двадцатью словами человек может уйти далеко, если он не чересчур честолюбив.

Губернатор родился на Диско и никогда не покидал своей родины. Он показал путешественникам весь город, не особенно, впрочем, обширный, состоявший всего из трех деревянных домов, занимаемых губернатором и лютеранским пастором, да из школы и из складов, которые снабжали провиантом суда, потерпевшие крушение. Прочие городские здания состояли из снежных хижин, в которые эскимосы входят ползком через единственное проделанное в стене отверстие.

Большая часть населения отправилась к «Форварду», и многие из туземцев выехали на середину залива в своих каяках длиной около пяти, а шириной меньше одного метра.

Лютеранский пастор, с которым доктору особенно хотелось поговорить, уехал с женой в Провен, лежащий на юг от Уппернивика; таким образом, Клоубонни пришлось ограничиться беседой с губернатором.

Доктор расспрашивал губернатора насчет торговли, обычаев и нравов эскимосов и узнал при помощи языка жестов, что тюлени на копенгагенском рынке стоят около тысячи франков за штуку; за медвежью шкуру обыкновенно платится сорок датских талеров, а за шкуру голубого песца — четыре, белого — два или три талера.

Доктор пожелал также побывать в эскимосской хижине. Нельзя себе представить, до чего способен дойти ученый, желающий чему-нибудь научиться! Но отверстия хижин оказались настолько узкими, что пылкий доктор никак не мог в них протиснуться.

Он проклинал свою тучность, не позволившую ему побывать в жилье эскимоса.

— Я уверен, что и к эскимосской юрте можно привыкнуть,— сказал он.

И эти два слова: «можно привыкнуть» — как нельзя лучше характеризовали достойного доктора Клоубонни.

Покуда Клоубонни занимался этнографическими исследованиями, Шандон, согласно полученным им инструкциям, приобретал средства передвижения в области вечного льда. Он вынужден был заплатить четыре фунта стерлингов за сани и шесть собак, с которыми эскимосы насилу решились расстаться.

Шандон хотел также завербовать Ханса Кристиана, искусного каюра, участвовавшего в знаменитой экспедиции капитана Мак-Клинтока, но Ханс находился в это время в южной Гренландии.

Наконец очередь дошла до главного вопроса: находится ли в Уппернивике какой-нибудь европеец, ожидавший прибытия брига «Форвард»? Известно ли губернатору, чтобы кто-нибудь из чужеземцев, точнее — англичан, поселился в стране? А если известно, то к какому времени относятся его последние сношения с китобойными или другими судами?

На эти вопросы губернатор отвечал, что уже больше десяти месяцев ни один чужеземец не высаживался в этой части Гренландии.

Шандон попросил показать список всех китобоев, побывавших здесь за последнее время; никого из них он не знал. От этого можно было прийти в отчаяние.

— Сознайтесь, доктор, что тут решительно ничего не поймешь, — говорил помощник капитана.— Никого на мысе Фарвел, никого на острове Диско, никого на Уппернивике!

— Повторите мне через несколько дней: «Никого в заливе Мельвиля» — и я поздравлю вас как капитана «Форварда», любезный Шандон.

Шлюпка возвратилась под вечер на бриг. Из свежей провизии Стронг раздобыл несколько дюжин гагачьих яиц; яйца оказались зеленоватого цвета и в два раза больше куриных. Этого было маловато, но все же лучше, чем ничего: экипажу успела порядком надоесть солонина.

На следующий день ветер был попутный, однако Шандон не делал никаких распоряжений относительно отплытия. Он решил подождать еще день, чтобы дать возможность попасть на бриг тому, кому это было необходимо. Шандон приказал также каждый час стрелять из пушки. Выстрелы грохотали среди ледяных гор и только вспугивали стаи чаек и куропаток. Ночью с брига выпустили множество ракет: все тщетно! Никто не являлся.

Пришлось отправиться дальше.

8 мая «Форвард», шедший под марселями, фоком, брамселем, потерял из виду Уппернивик. Ветер дул с юго-востока; температура поднялась до 0° по Цельсию. Солнце прорывало завесу туманов; его горячие лучи плавили лед, и он начинал трескаться.

Однако отражение солнечных лучей не замедлило оказать свое вредное действие на зрение матросов. Уолстен, оружейник, Гриппер, Клифтон и Бэлл были поражены «снежной слепотой» — болезнью глаз, очень распространенной весной в полярных странах и вызывающей у эскимосов частые случаи слепоты. Доктор посоветовал больным, а также и всем своим спутникам вообще закрывать лица вуалью из зеленого газа и первый последовал своему совету.

Собаки, купленные Шандоном в Уппернивике, были довольно дики; однако они очень быстро привыкли к кораблю. «Капитан» жил в ладах со своими новыми товарищами и, казалось, знал их привычки. Клифтон первый заметил, что таинственный дог, вероятно, и прежде водил компанию со своими гренландскими родичами Совсем изголодавшиеся на материке, гренландские собаки старались восстановить свои силы кормом, который давался им на бриге.

9 мая «Форвард» прошел в расстоянии нескольких кабельтовых от самого западного из островов Баффина. Доктор заметил, что многие из скал залива, находившиеся между материком и островами, покрыты красным, прелестного карминного цвета снегом, которому доктор Кэйн приписывал чисто растительное происхождение. Клоубонни очень хотелось поближе исследовать этот странный феномен, но льды не позволили кораблю подойти к берегу. Хотя температура и повышалась, все же нетрудно было заметить, что на севере Баффинова залива айсберги и торосы встречались все чаще и чаще.

Начиная с Уппернивика материк имел совсем другой вид: на сероватом небосклоне резко выделялись очертания громадных ледников. 10 мая «Форвард» оставил вправо залив Хингстона, почти под 74° широты, и на западе показался пролив Ланкастера, тянущийся на несколько сот миль.

Это громадное водное пространство было затянуто теперь ледяным покровом, на котором высились правильной формы торосы в виде кристаллических водяных отложений. Шандон приказал развести пары, и до 11 мая «Форвард» шел извилистыми каналами, обозначая свой путь по морю черной полосой дыма в небе.

Но вот не замедлили появиться новые затруднения. Свободные проходы вследствие беспрестанного перемещения плавающих масс все больше и больше загромождались льдами, так что каждое мгновенье перед носом брига могло не оказаться чистой воды; попади «Форвард» в ледяные тиски, выпутаться ему было бы нелегко. Все знали это и были серьезно встревожены.

На «Форварде», экипаж которого не имел перед собой ни цели, ни определенного назначения, стали обнаруживаться некоторые признаки колебания. Многие из матросов, люди, привыкшие к жизни, полной опасностей, забывали даже о предстоящих впереди выгодах и жалели о том, что зашли так далеко. Уже давала себя чувствовать деморализация, еще больше усилившаяся опасениями Клифтона и россказнями двух-трех коноводов, вроде Пэна, Гриппера и Уолстена.

Ко всему этому присоединялась усталость от изнурительного труда. 12 мая бриг был совершенно затерт льдами и не мог пробиться даже при помощи винта. Лишь ценой больших усилий удавалось пролагать себе путь среди ледяных полей. Работа пилами была чрезвычайно утомительна: толщина льда достигала полутора метров. Приходилось делать во льду два параллельных пропила длиною в сотню футов и находившийся между ними лед выламывать ломами и топорами. Для этого в проделанное буравом отверстие забрасывали якорь, после чего начиналась работа воротом и судно подтягивали вручную. Труднее всего было спустить под лед разбитые куски, чтобы очистить дорогу судну; их отталкивали длинными шестами.

И вот вся эта работа пилами, воротом, шестами и подтягивание судна, беспрерывная, неотложная и опасная работа среди туманов, в снегопад, при относительно низкой температуре, глазные болезни, нравственные страдания — все это лишало матросов энергии и влияло на их настроение.

Если матросы имеют дело с человеком энергичным, отважным, убежденным, знающим, чего он хочет, куда идет, к какой стремится цели, то уверенность капитана придает силы экипажу. Матросы сливаются духовно со своим начальником; они крепки его силой, спокойны его спокойствием. Но на бриге все чувствовали, что Шандон не уверен в себе, что неопределенность цели и назначения экспедиции заставляют его колебаться. Несмотря на силу характера Шандона, его колебания проявлялись помимо его воли; они проявлялись в отмене прежде отданных приказаний, в несвоевременных размышлениях, в тысяче мелочей, не ускользавших от внимания экипажа.

К тому же Шандон не был капитаном брига — первым, после бога, властелином на судне. Этого было совершенно достаточно, для того чтобы его приказания подвергались обсуждению А от обсуждений до неповиновения — всего один шаг!

Недовольным удалось вскоре склонить на свою сторону первого машиниста, до сих пор слепо повиновавшегося своему долгу.

16 мая, то-есть спустя шесть дней после того, как «Форвард» очутился у ледяных полей, Шандон не продвинулся к северу и на две мили. Грозила опасность, что бриг затрет льдами и он простоит в таком виде до лета. Положение становилось критическим.

Около восьми часов вечера Шандон и доктор в сопровождении матроса Гарри отправились на разведку по бесконечным ледяным полям. Они старались не слишком удаляться от брига, так как было очень трудно ориентироваться среди этих белоснежных пустынь, вид которых беспрестанно менялся. Странные, изумлявшие доктора явления производило здесь преломление лучей света. Иной раз казалось, что следует сделать прыжок всего в один фут, а на поверку выходило, что перескочить приходилось пространство футов в пять-шесть. Случалось и наоборот, но в обоих случаях дело кончалось если не опасным, то все же неприятным падением на куски твердого, как стекло, льда.

Шандон и его товарищи, отойдя от судна пили на три, в поисках удобных проходов не без труда поднялись на ледяную гору высотой около трехсот футов. Перед их взорами развернулась грустная картина, представлявшая собой как бы развалины громадного города, с поверженными обелисками, разрушенными башнями и опрокинутыми дворцами. Настоящий хаос! Казалось, что солнечный диск с трудом тащился над этим исковерканным пейзажем, и свет его косых лучей был холоден, словно между дневным светилом и этой печальной страной лежали промежуточные слои, не проводящие теплоты.

Насколько можно было охватить взором, море казалось замерзшим.

— Ну как тут пройти? — спросил доктор.

— Не знаю,— ответил Шандон,— но мы все-таки пройдем, хотя бы для этого пришлось взрывать горы. Я нисколько не желаю, чтобы нас затерло здесь до следующего лета.

— Как это уже случилось однажды с бригом «Фокс» почти в этих же местах... Да,— сказал доктор,— мы пройдем при помощи некоторой доли... философии, потому что философия, как сами увидите, стоит всех машин в мире!

— Надо сказать,— ответил Шандон,— что нынешний год не очень-то благоприятен.

— Несомненно! И я замечаю, что Баффинов залив возвращается к положению, в котором он находился до 1817 года.

— Разве вы полагаете, доктор, что вид этого залива изменяется?

— Не полагаю, а знаю наверное, любезный Шандон. По временам здесь происходит перемещение льдов, и ученые даже не пытаются объяснить это явление. Так, до 1817 года Баффинов залив был постоянно загроможден льдами, но вдруг вследствие какого-то необъяснимого движения вод ледяные горы были отброшены в океан, причем большая их часть села на мель у берегов Ньюфаундленда. С тех пор Баффинов залив почти освободился ото льдов и сделался сборным местом всех китобоев.

— Следовательно,— спросил Шандон,— с того времени путешествия на север представляют меньше затруднений?

— Несравненно меньше. Но замечено также, что вот уже несколько лет залив как будто начинает замерзать и даже грозит надолго сделаться недоступным для мореплавателей. Именно поэтому мы и должны дальше, как можно дальше продвинуться вперед, хотя при этом мы несколько похожи на людей, продвигающихся по неведомым галереям, двери которых закрываются вслед за идущими.

— Не посоветуете ли вы мне вернуться назад? — спросил Шандон, пристально глядя доктору в глаза.

— Ну нет, я никогда не умел пятиться, и если бы даже нам не суждено было возвратиться на родину, я все-таки настаивал бы на том, что надо идти вперед. Спешу, однако, добавить, что нам очень хорошо известно, чему мы подвергаемся в случае необдуманных с нашей стороны действий.

— А вы, Гарри, как полагаете? — спросил Шандон у матроса.

— Я тоже пошел бы вперед! Я вполне согласен с доктором; а впрочем, вы вольны действовать по собственному усмотрению. Приказывайте — мы будем повиноваться.

— Но не все говорят так, как вы, Гарри,— продолжал Шандон,— не все склонны повиноваться. А если экипаж не захочет исполнять мои приказания?

— Я высказал свое мнение, командир,— холодно ответил Гарри,— потому что вы требовали этого. Но вас никто не заставляет с ним соглашаться.

Шандон ничего не ответил. Он внимательно осмотрел горизонт, и затем все трое спустились с горы. 

XI«Чортов палец»

В отсутствие Шандона экипаж выполнял различного рода работы, целью которых было предохранить бриг от давления громадных ледяных полей. Этим трудным делом занимались Пэн, Клифтон, Болтон, Гриппер и Симпсон; кочегар и оба машиниста помогали своим товарищам: когда машина не требовала их присутствия, они становились простыми матросами и должны были принимать участие во всех работах, производимых на бриге.

Но повиновались они не без ропота.

— Надоело мне все это,— говорил Пэн,— и если через три дня лед не тронется, то, клянусь богом, я сложу руки и ни за что не буду работать!

— Сложишь руки? — переспросил Гриппер. — А не лучше ли, наоборот, работать ими хорошенько, чтобы иметь возможность вернуться на родину? Не думаешь ли ты, что кому-нибудь из нас хочется зимовать здесь до следующего лета?

— Да, неважная была бы зимовка,— ответил Пловер: — бриг совсем не защищен.

— Да и кто знает,— заметил Болтон,— будет ли летом море свободнее ото льдов, чем теперь?

— Никто и не говорит о лете,— ответил Пэн.— Сегодня четверг, и вот если в воскресенье утром море не очистится, то мы отправимся на юг.

— Вот это дело! — вскричал Клифтон.

— Зиачит, идет? — спросил Пэн.

— Идет! — ответили товарищи.

— И правильно,— продолжал Уэрен,— потому что если уж надо убиваться и тянуть бриг канатом, то, по-моему, лучше вести его назад.

— Увидим в воскресенье, — сказал Уолстен.

— Пусть только мне прикажут,— заметил Брентон,— а мной задержки не будет — я живо пущу машину.

— И без тебя пустим,— ответил Клифтон.

— А если кому-нибудь из начальства захочется зимовать тут — пожалуйста, милости просим,— заметил Пэн.— Его преспокойно оставят; снега здесь много, так что он легко соорудит себе из него хижину и будет жить, как настоящий эскимос,

— Ну нет, это не годится,— сказал Брентон.— Оставлять никого не надо, слышите? Да мне кажется, что Шандона нетрудно будет и уговорить: у него такой озабоченный вид, и если поговорить с ним по-хорошему, то...

— Это, брат, еще как сказать, — возразил Пловер: — Шандон — человек крутой и очень упрямый. К нему надо подойти умеючи.

— Подумать только,— со вздохом сказал Болтон,— через месяц мы можем быть уже в Ливерпуле! Мы живо перемахнем через линию льдов. В начале июня Дэвисов пролив бывает свободен, и нам останется только спуститься в Атлантический океан.

— Не говоря уже о том,— ответил осторожный Клифтон,— что, возвратившись с Шандоном и действуя под его личной ответственностью, мы сполна получим свои наградные и жалованье. Вернись мы без него — дело примет сомнительный оборот.

— Не глупо сказано! — воскликнул Пловер.— Этот Клифтон все рассчитал, как настоящий счетовод. Постараемся же не ссориться с адмиралтейством и никого не оставим здесь, так-то будет верней.

— А если командиры сами не захотят следовать за нами? — спросил Пэн, желавший подбить товарищей на крайние меры.

— Об этом потолкуем в свое время,— ответил Болтон. — Надо только склонить на свою сторону Ричарда Шандона, а это, думается мне, не так-то уж трудно.

— А все-таки кое-кого я оставлю здесь...— сказал Пэн и выругался,— хоть бы он отгрыз мне руку.

— Собаку, наверно,— сказал Пловер.

— Да, собаку! Разделаюсь-таки я с ней.

— Тем более,— ответил Клифтон, возвращаясь к своей любимой теме,— что во всех наших несчастьях виновата она одна.

— Она околдовала нас,— сказал Пловер.

— Привела к ледяным горам,— подсказал Гриппер.

— И нагромоздила на нашем пути такую массу льдов, какой никогда и не видывали здесь в эту пору,— добавил Уолстен.

— А на меня напустила глазную болезнь,— сказал Брентон.

— И отменила выдачу водки и джина, — заметил Пэн.

— Во всем виновата только она!

— И вдобавок ко всему — она же еще и капитан! — сказал Клифтон.

— Так погоди же ты, окаянный капитан! — вскричал Пэн, безумная злоба которого усиливалась по мере того, как он говорил.— Уж больно ты хотел побывать здесь, ну и оставайся!

— Да, но как это устроить? — сказал Пловер.

— Теперь для этого самое удобное время,— ответил Клифтон. — Шандона нет на бриге; лейтенант спит в своей каюте; туман настолько густ, что Джонсон и не заметит нас...

— А где собака? — спросил Пэн.

— Спит себе подле трюма с углем, — ответил Клифтон,— и если кто хочет...

— Это уж мое дело! — бешено закричал Пэн.

— Берегись, Пэн! Она способна перекусить зубами железную полосу.

— Шевельнись она только — и я распорю ей брюхо! — ответил Пэн, вытащив свой нож.

И он бросился к выходу в сопровождении Уэрена.

Вскоре оба матроса возвратились, неся на руках собаку, у которой крепко были связаны веревкой лапы и морда. Пэн и Уэрен набросились на нее в то время, когда она спала, и несчастное животное не успело спастись.

— Ура! Молодчина, Пэн! — вскричал Пловер.

— А теперь что ты намерен делать с ней? — спросил Клифтон.

— Утопить. Посмотрим, удастся ли ей вернуться назад! — со свирепой улыбкой ответил Пэн.

В двухстах шагах от брига во льду была тюленья дыра, нечто вроде круглого отверстия, которое эти животные прогрызают зубами, и притом всегда изнутри наружу. Через эту дыру тюлень выходит на лед, чтобы подышать воздухом, и не дает ей замерзнуть, потому что челюсти его устроены так, что он не может прогрызть отверстие снаружи внутрь, чтобы в случае опасности скрыться от своих врагов.

Пэн и Уэрен направились к этой дыре и, не взирая на энергичное сопротивление собаки, безжалостно бросили ее в воду, заложив отверстие большой льдиной, так что животное оказалось плотно закупоренным в своей ледяной тюрьме.

— Счастливого плавания, господин «Капитан»! — воскликнул грубый матрос.

Несколько минут спустя Пэн и Уэрен были на бриге. Джонсон так ничего и не узнал; туман все больше сгущался вокруг брига, начинался сильный снегопад.

Через час Ричард Шандон, доктор и Гарри возвратились на «Форвард».

Они заметили на северо-востоке свободный проход. Шандон решился воспользоваться им и отдал соответствующие распоряжения. Экипаж, по-видимому, повиновался довольно охотно, желая убедить Шандона в невозможности дальнейшего движения вперед. Впрочем, в течение трех дней матросы готовы были повиноваться.

Почти всю ночь и следующий день шла дружная работа; «Форвард» на две мили подвинулся к северу и 18-го числа находился в виду материка,в пяти или шести кабельтовых от утеса, которому вследствие его странной формы было дано название «Чортов палец».

Здесь в 1851 году были затерты льдами суда Кэйна — «Принц Альберт» и «Эдванс».

Странная форма «Чортова пальца», пустынная и печальная местность, громадное скопление ледяных гор, из которых иные имели более трехсот футов высоты, зловеще повторяемый эхом треск льдин — все это создавало на бриге мрачное настроение. Шандон рассчитывал, что через двадцать четыре часа ему удастся вывести бриг из этих мрачных мест и продвинуться на две мили к северу. Он чувствовал, что его начинает одолевать страх; фальшивое положение, в котором он находился, парализовало энергию, Подвигаясь, согласно инструкции, вперед, он подвергал бриг чрезвычайной опасности; тяга канатом окончательно истомила экипаж. Для того чтобы во льду от четырех до пяти футов толщиной прорубить канал длиной в двадцать футов, требовалось более трех часов; экипаж начинал ослабевать. Молчание и необычайное усердие матросов изумляли Шандона, и он опасался, что это затишье служит только предвестником бури.

Каковы же были изумление, досада и даже отчаяние Шандона, когда он заметил, что вследствие незаметного движения ледяных полей «Форвард» в ночь с 18-го на

19-е число утратил все с таким трудом завоеванное пространство!

В субботу, утром, он находился в еще более критическом положении и снова в виду грозного «Чортова пальца». Число ледяных гор увеличилось; подобно призракам, проплывали они в тумане, пугая суеверных матросов.

Шандон окончательно растерялся; сердцем этого мужественного человека овладел страх. Он узнал о гибели собаки, но не решился наказать виновных, опасаясь вызвать на бриге бунт.

Весь день стояла ужасная погода; бриг заволакивало непроницаемой пеленой снега, По временам ураган приподнимал завесу туманов, и «Чортов палец», высившийся подобно привидению, представлялся тогда во всем своем грозном величии испуганному экипажу.

«Форвард» забросил якорь на одну большую льдину, так как ничего другого не оставалось делать. Мрак до того усилился, что рулевой не мог разглядеть даже Джемса Уэлла, стоявшего на вахте.

Шандон спустился к себе в каюту; доктор приводил в порядок путевые заметки; часть матросов находилась на палубе,остальные — в кубрике.

Ураган удвоил свою ярость; среди волнуемых бурным ветром туманов «Чортов палец» словно разросся до ужасающих размеров,

— Господи! — с ужасом вскричал Симпсон.

— Что такое? — спросил Фокер.

Со всех сторон тотчас раздались крики:

— Нас раздавит!

— Мы гибнем!

— Господин Уэлл! Господин Уэлл!

— Мы пропали!

— Господин Шандон! Господин Шандон! — кричали одновременно все стоявшие на вахте.

Уэлл бросился к корме; Шандон в сопровождении доктора выбежал на палубу и осмотрелся вокруг.

В просвете тумана «Чортов палец», казалось, быстро приближался к бригу; он страшно увеличивался в размерах, и на вершине его покачивался другой опрокинутый конус огромных размеров. Он раскачивался из стороны в сторону и готов был рухнуть и раздавить судно. Каждый невольно подался назад при виде этого ужасного зрелища, многие из матросов прыгнули с брига на лед

— Ни с места! — грозно крикнул Шандон.

— Не бойтесь, друзья мои,— уговаривал, в свою очередь, доктор,— нет никакой опасности! Посмотрите, Шандон, посмотрите, Уэлл: это мираж[24]— и больше ничего!

— Вы правы, доктор,— ответил Джонсон.—Эти темные люди испугались тени

Слова доктора успокоили большинство матросов. Они возвратились по местам; их ужас сменился изумлением, и они не могли надивиться странному феномену, который не замедлил, однако, вскоре исчезнуть.

— Ишь ты! Они называют это миражем! — сказал Клифтон.— Но поверьте, ребята, тут дело не обошлось без нечистой силы!

— И то правда! — ответил Гриппер.

В просвете тумана Шандон заметил большой, свободный ото льдов канал, о существовании которого он даже и не подозревал. Казалось, течение относило бриг от берегов, и Шандон не преминул воспользоваться этим обстоятельством. Людей расставили по обеим сторонам канала, подали им трос, и экипаж бечевой повел бриг на север.

В течение многих часов матросы работали усердно, хотя и молча, Шандон приказал развести пары, желая воспользоваться так кстати открытым каналом.

— Чрезвычайно счастливое обстоятельство, — сказал он Джонсону, — и если удастся пройти еще несколько миль, то все наши невзгоды кончатся... Брентон, усильте огонь; как скоро пары достигнут надлежащего давления, скажите мне. А пока экипаж должен удвоить свои усилия. Матросы хотят уйти подальше от «Чортова пальца» — и прекрасно, воспользуемся их добрым намерением.

Вдруг бриг остановился.

— В чем дело? — спросил Шандон. — Уэлл, неужели лопнули трссы?

— Нет,— сказал Уэлл, наклоняясь над бортом.— Эге! Да матросы бегут назад, взбираются на бриг! Видно, они чем-то страшно перепуганы.

— Что это значит? — вскричал Шандон, направляясь к носу судна.

— На бриг, на бриг! — в смятении кричали матросы.

Шандон взглянул на север и невольно вздрогнул: в семистах футах от брига большими прыжками неслось какое-то животное, высунув из огромной пасти дымящийся язык. Ростом оно было, по-видимому, футов двадцати двух; шерсть на нем стояла дыбом; оно преследовало матросов, по временам останавливалось и своим гигантским хвостом взметало целые клубы снега. При виде такого чудовища хоть кто пришел бы в ужас.

— Это медведь! — вскричал один матрос.

— Морское чудовище!

— Апокалипсический лев![25]

Шандон побежал в каюту за своим всегда заряженным ружьем. Доктор тоже схватился за карабин, готовясь выстрелить в зверя, величиной своей напоминавшего доисторических животных.

Между тем чудовище приближалось громадными прыжками. Шандон и доктор выстрелили одновременно, и выстрелы их, приведя в сотрясение слои атмосферы, произвели неожиданное действие.

Доктор внимательно стал всматриваться и расхохотался.

— Рефракция[26],— сказал он.

— Мираж! — вскричал Шандон.

Но крик ужаса, раздавшийся на палубе, прервал их слова.

— Собака! — воскликнул Клифтон.

— Собака-капитан! — повторил его товарищ.

— Собака! Опять эта проклятая собака! — вскричал Пэн.

Действительно, то был «Капитан». Он разорвал веревки, которыми был связан, и вышел на лед через другое отверстие. Преломление лучей света, как это часто случается в полярных широтах, придало собаке громадные размеры, исчезнувшие от сотрясения воздуха. Как бы то ни было, но случай этот произвел дурное впечатление на матросов, с трудом допускавших, чтобы странное явление могло быть объяснено чисто физическими причинами. «Чортов палец», появление собаки при таких загадочных обстоятельствах — все это окончательно сбило их с толку.

Экипаж начал роптать.

 XIIКапитан Гаттерас

«Форвард» быстро шел под парами, искусно пробираясь между айсбергами и ледяными полями. Джонсон стоял у руля. Шандон, вооруженный снежными очками, молча наблюдал горизонт. Но недолго длилась его радость; вскоре он заметил, что канал заперт ледяными горами.

Идти назад было, однако, нелегко, и поэтому Шандон предпочел двигаться вперед, хотя надежды на успех почти не было.

Собака бежала за бригом по льду на довольно значительном расстоянии.- Всякий раз, когда она отставала, слышался какой-то странный свист, как бы звавший «Капитана».

Услышав этот свист в первый раз, матросы переглянулись между собой. Они находились на палубе совсем одни, никого из посторонних не было, а между тем свист повторялся несколько раз.

Клифтон встревожился первый.

— Слышите? — сказал он. — Смотрите, как прыгает собака, заслышав свист.

— Просто не верится!— ответил Гриппер.

— Конечно! — вскричал Пэн.— Уж дальше-то я ни за что не пойду!

— Пэн прав, — заметил Брентон. — Идти вперед — это значит бога гневить.

— Не бога, а чорта, — добавил Клифтон. — Я скорее соглашусь лишиться всех своих заработков, чем сделаю еще хоть шаг вперед.

— Нет, нам уже не вернуться, — уныло проговорил Болтон.

Экипаж окончательно пал духом.

— Решено, значит? Ни шагу вперед! — вскричал Уолстен.

— Ни шагу! — отвечали матросы.

— Тогда пошли к Шандону, — сказал Болтон.— Я поговорю с ним.

И матросы толпой направились к шканцам.

«Форвард» входил в это время в обширный бассейн, около восьмисот футов в поперечнике; за исключением протока, которым шел бриг, бассейн со всех сторон был окружен льдами, и другого выхода из него не было.

Шандон понял, что он по собственной вине попал в тиски. Что же оставалось теперь делать? Каким образом вернуться назад? Он сознавал всю тяжесть лежавшей на нем ответственности; рука его судорожно сжимала подзорную трубу.

Доктор, скрестив на груди руки и не произнося ни слова, смотрел на ледяные стены, вздымавшиеся в среднем более чем на триста футов. Над этой пропастью висел полог густого тумана.

И тут как раз к ним подошел Болтон.

— Господин Шандон, — взволнованным голосом проговорил матрос,—дальше идти мы не можем!

— Что такое? — переспросил Шандон, которому кровь бросилась в лицо.

— Я говорю, — продолжал Болтон, — что довольно уж с нас, послужили капитану-невидимке — и хватит, дальше мы не пойдем.

— Не пойдете? — вскричал Шандон.— И вы осмеливаетесь говорить это, Болтон? Мне? Вашему начальнику?.. Берегитесь!

— Угрозы ваши ни к чему, — грубо отрезал Пэн, — дальше мы не пойдем!

Шандон направился к возмутившимся матросам, но в эту минуту Джонсон сказал ему вполголоса:

— Нельзя терять ни одной минуты, если вы хотите выбраться отсюда. Эта ледяная гора, которая приближается к каналу, может закрыть единственный выход из бассейна и запереть нас здесь, как в тюрьме.

Шандон понял затруднительность своего положения.

— Мы еще поговорим о вашем поведении,— сказал он, обращаясь к матросам.—А теперь — слушай команду!

Матросы бросились по своим местам. «Форвард» быстро переменил направление. Топку доверху набили углем, чтобы увеличить давление пара и успеть опередить пловучую гору. Началась борьба между бригом и айсбергом.

Бриг несся к югу, чтобы успеть выйти из прохода, айсберг же двигался к северу, чтобы закрыть этот проход.

— Прибавьте пару! — кричал Шандон. — Полный вперед! Слышите, Брентон?

«Форвард» птицей несся между льдинами, дробя их своим форштевнем; корпус судна вздрагивал от действия винта, манометр показывал громадную силу давления пара, избыток которого со свистом вырывался через предохранительные клапаны.

— Откройте все предохранительные клапаны! — вскричал Шандон.

Машинист выполнил приказание, хотя и опасался, что котлы могут взорваться.

Но все усилия были напрасны; ледяная гора, увлекаемая подводным течением, быстро приближалась к каналу. Бриг находился еще на расстоянии трех кабельтовых от устья канала, как вдруг гора вклинилась в свободный проход, плотно примкнув к его ледяным стенам, и закрыла единственный выход из бассейна.

— Мы погибли! — вскричал невольно Шандон.

— Погибли! — подхватила команда.

— Спасайся, кто может! — кричали одни.

— Спустить шлюпки! — говорили другие.

— Разбивай, ребята, бочки с вином! — орали Пэн и его единомышленники. — Раз нам суждено утонуть, то уж лучше утонем в джине!

Матросы отказывались повиноваться команде, началась паника. Шандон чувствовал, что силы его иссякли; вместо слов команды у него вырвалось лишь бессвязное бормотанье; казалось, он лишился дара слова. Доктор взволнованно ходил по палубе, Джонсон молчал, стоически скрестив руки на груди.

И вдруг раздался чей-то громовой, энергичный и повелительный голос:

— Все по местам! Право руля!

Джонсон вздрогнул и бессознательно, но быстро налег на штурвал.

И как раз во-время: бриг, шедший полным ходом, готов был разбиться в щепы о ледяные стены своей тюрьмы.

В то время как Джонсон инстинктивно повиновался, Шандон, доктор, экипаж — словом, все, вплоть до кочегара Уэрена, оставившего машину, и негра Стронга, бросившего свою плиту, собрались на палубе, и тут все увидели, что из каюты капитана, ключ от которой находился только у него, вышел... матрос Гарри.

— Милостивый государь! — вскричал побледневший Шандон. — Гарри... это вы... По какому праву распоряжаетесь вы здесь?..

— Дэк! — крикнул Гарри, причем послышался его свист, так удивлявший экипаж.

Собака, названная своей настоящей кличкой, одним прыжком поднялась на шканцы и спокойно легла у ног своего хозяина.

Экипаж молчал. Ключ, который мог находиться только у капитана, собака, присланная им и, так сказать, свидетельствовавшая его личность, повелительный тон, не признать который не было возможности,— все это произвело сильное впечатление на матросов и утвердило авторитет Гарри.

Впрочем, Гарри нельзя было узнать: он сбрил густые бакенбарды, обрамлявшие его лицо, которое от этого приняло еще более энергичное, холодное и повелительное выражение. Он переоделся в форму капитана, бывшую в его каюте, и явился перед экипажем при всех знаках отличия своей власти.

И весь экипаж «Форварда» с присущим ему непостоянством в один голос крикнул:

— Ура! Ура! Ура! Да здравствует капитан!

— Шандон, — сказал капитан своему помощнику,— соберите экипаж; я сделаю ему смотр.

Шандон повиновался и взволнованным голосом отдал приказание.

Капитан подошел к матросам и каждому из них сказал что-нибудь соответствующее его заслугам и поведению.

Окончив смотр, он поднялся на шканцы и спокойным голосом проговорил:

— Я такой же англичанин, как и вы все; я избрал своим девизом слова адмирала Нельсона: «Англия надеется, что каждый исполнит свой долг». Как англичанин, я не хочу, мы не хотим, чтобы другие люди побывали там, где мы еще не были.. Как англичанин, я не дозволю, мы не дозволим, чтобы на долю других выпала слава дойти до крайних пределов севера. Если ноге человека суждено стать на полюсе земли, то это должна быть только нога англичанина! Вот знамя нашей родины! Я снарядил этот бриг, пожертвовав моей и вашей жизнью, лишь бы наше национальное знамя развевалось на Северном полюсе мира. Мужайтесь! Начиная с этого дня за каждый пройденный на север градус вы получите по тысяче фунтов стерлингов. Мы находимся под семьдесят вторым градусом, а всего их девяносто. Считайте. Впрочем, порукой за меня мое имя. Оно означает: энергия и патриотизм. Я — капитан Гаттерас!

— Капитан Гаттерас! — вскричал пораженный Шандон.

По рядам экипажа глухим ропотом пронеслось это имя прекрасно известного всем английского мореплавателя.

— А теперь, — продолжал Гаттерас, — забросьте якоря на льдины, погасите огонь в машине, и пусть каждый займется своим обычным делом. Шандон, я намерен поговорить с вами о делах, касающихся брига. Зайдите ко мне в каюту с доктором, Уэллом и Джонсоном. Джонсон, распустите экипаж.

И Гаттерас, спокойный и невозмутимый, сошел со шканцев.

Кто же такой был этот Гаттерас и почему его имя произвело на всех столь глубокое впечатление?

Джон Гаттерас, единственный сын лондонского пивовара-миллионера, умершего в 1852 году, еще юношей поступил в торговый флот, несмотря на то что его ожидала блестящая будущность. Он стал моряком вовсе не потому, что чувствовал призвание к торговле, — нет, его соблазняли географические открытия. Гаттерас мечтал только об одном.— побывать там, где не ступала еще нога ни одного человека.

В двадцатилетием возрасте он обладал уже сильным и выносливым организмом людей худощавых и сангвинического темперамента. У него было энергичное лицо с правильными чертами; высокий, крутой лоб, прекрасные, но холодные глаза, тонкие губы скупого на слова рта; он был среднего роста, коренаст, с железными мускулами — словом, вся его фигура говорила о сильном характере.

Достаточно было взглянуть на него, чтобы сразу же признать в нем человека отважного; достаточно было его послушать, чтобы убедиться в его холодном и вместе с тем страстном темпераменте. То была натура, ни перед чем не отступающая, человек, с такой же уверенностью ставивший на карту жизнь других, как и свою собственную. Одним словом, это был один из тех людей, следовать за которыми можно лишь после зрелого размышления.

Однажды один французский офицер, желая сказать ему любезность, заметил:

— Если бы я не был французом, то хотел бы быть англичанином

— А если бы я не был англичанином, то желал бы быть только англичанином,— ответил Гаттерас, высокомерный, как вообще все англичане.

По ответу можно судить и о самом человеке.

Гаттерас хотел во что бы то ни стало закрепить за своими соотечественниками монополию географических открытий; но, к его крайнему сожалению, в течение предшествовавших столетий англичане очень мало сделали в этом отношении.

Америка открыта генуэзцем Христофором Колумбом; Индия — португальцем Васко да Гама; Китай — португальцем Фернандом д’Андрада; Огненная Земля — португальцем Магелланом; Канада — французом Жаком Картье; Зондские острова, Лабрадор, Бразилию, мыс Доброй Надежды, Азорские острова, Мадеру, Ньюфаундленд, Гвинею, Конго, Мексику, мыс Белый, Гренландию, Исландию, Южный океан, Калифорнию, Японию, Камбоджу, Перу, Камчатку, Филиппинские острова, Шпицберген; мыс Горн, Берингов пролив, Тасманию, Новую Зеландию, Новую Британию, Новую Голландию, Луизиану, остров Ян-Майена — открыли исландцы, скандинавы, русские, португальцы, датчане, испанцы, голландцы, и среди них не было ни одного англичанина. Гаттерас приходил прямо-таки в отчаяние, что его соотечественники исключены из славной фаланги мореплавателей, сделавших в XV и XVI веках столь важные географические открытия.

Правда, за последнее время англичане вознаградили себя открытиями, произведенными Стэртом, Стюартом, Бурке, Уилл-Кингом, Грэем — в Австралии, Пализерви — в Америке, Кириллом Грэемом, Уаддингтоном, Кеммингамом — в Индии, Бургоном, Спиком, Грантом и Ливингстоном — в Африке.

Но Гаттерасу этого было недостаточно, так как все названные выше открытия он считал скорее продолжениями чужих открытий. Надо было найти что-нибудь получше, и Гаттерас готов был даже изобрести целую страну, лишь бы только на его долю выпала честь ее открытия.

Гаттерас заметил, что если англичане и не составляли большинства в числе древних мореплавателей и если Новая Каледония открыта только в 1774 году Куком, а Сандвичевы острова, где Кук погиб, лишь в 1778 году, все же на земном шаре существовали места, на исследование которых направлялись, повидимому, все усилия англичан. А именно: то были полярные страны и моря, лежащие к северу от Америки.

Действительно, хронологическая таблица географических открытий англичан имеет следующий вид:

  Западный берег Гренландии открыл Барроу в 1556 году

  Дэвисов пролив — » —  Дэвис — » — 1587 — » —

  Гудзонов залив — » — Гудзон — » — 1610 — » —

  Баффинов залив — » — Баффин — » — 1616 — » —

За последнее время исследованием полярных стран прославились Херн, Меккензи, Джон Росс, Парри, Франклин, Ричардсон, Бичи, Джемс Росс, Бак, Диз, Симпсон, Рэ, Инглфилд, Бельчер, Келлет, Мур, МакКлюр, Кеннеди и Мак-Клинток.

И хотя северные берега Америки были исследованы, а Северо-западный проход почти открыт, это было еще не всё; оставалось самое главное, и Джон Гаттерас уже дважды пытался осуществить это, и оба раза он на свой счет снаряжал для этого суда. Он хотел достичь полюса и самым блестящим подвигом увенчать все открытия англичан.

Достигнуть полюса — в этом была вся цель его жизни!

После довольно удачных путешествий в южные моря Гаттерас в 1846 году впервые сделал попытку подняться к северу Баффиновым заливом, но дальше 74° пройти не мог. Он командовал тогда шлюпом «Галифакс». Его экипаж подвергся столь ужасным лишениям, безумная отвага Гаттераса была так велика, что моряки стали побаиваться экспедиций под его начальством.

В 1850 году Гаттерасу все же удалось набрать на судно «Фарвел» десятка два решительных людей, которых главным образом соблазнила предложенная им высокая плата. Доктор Клоубонни тоже хотел тогда поступить на корабль и с этой целью он написал Гаттерасу письмо, но, к счастью для Клоубонни, должность судового врача была уже занята.

«Фарвел», следуя по пути «Нептуна» из Абердина, в 1857 году поднялся севернее Шпицбергена, дойдя до 76° широты. Там ему пришлось зазимовать. Страдания, которым подвергались здесь матросы, были настолько велики, а стужа так сильна, что ни один человек из экипажа, кроме самого Гаттераса, не возвратился в Англию. Он прошел больше двухсот миль по льду и был доставлен на родину датским китобойным судном.

Это возвращение всего лишь одного человека из целой экспедиции наделало много шума. И кто же после этого решился бы следовать за Гаттерасом в его безумных попытках? Однако он не отчаивался. Его отец, пивовар, умер, и Гаттерас сделался обладателем громадного состояния, не уступавшего состоянию индийского набоба.

Между тем произошло новое географическое открытие, самым чувствительным образом затронувшее самолюбие Гаттераса.

Бриг «Эдванс», с экипажем в семнадцать человек, снаряженный коммерсантом Гриннелем и состоявший под начальством доктора Кэйна, отправился на поиски Джона Франклина. В 1853 году он через Баффинов залив проник в пролив Смита и прошел за 82° северной широты, то-есть подвинулся к полюсу ближе, чем кто-либо из его предшественников. И самое ужасное было то, что этот бриг был американским судном, а сам Гриннель и доктор Кэйн — американцами!

Нетрудно понять, что презрение англичанина к янки в сердце Гаттераса превратилось в ненависть, и он во что бы то ни стало решил пройти еще дальше, чем его отважный соперник, и достичь полюса.

Он уже два года жил инкогнито в Ливерпуле, выдавая. себя за матроса. В Ричарде Шандоне он угадал именно такого человека, какой ему был необходим, и в анонимном письме предложил ему, так же как и доктору, свои условия. «Форвард» был построен, вооружен, снаряжен, Имени своего Гаттерас не объявил, иначе никто не согласился бы сопровождать его. Гаттерас решился принять начальство над бригом только при каких-нибудь чрезвычайных обстоятельствах или когда «Форвард» настолько продвинется вперед, что возврат будет уже невозможен. Впрочем, в крайнем случае он мог предложить экипажу, как мы уже видели, столь выгодные денежные условия, что ни один матрос не отказался бы следовать за Гаттерасом хоть на край света.

И действительно, Гаттерас хотел отправиться на край света.

Видя бриг в столь критическом положении, Гаттерас, не колеблясь, заявил о себе экипажу.

Первой признала Гаттераса его собака Дэк — верный товарищ во всех его путешествиях, и, к радости людей мужественных и крайнему прискорбию робких людей экипажа, вскоре выяснилось, что капитаном брига «Форвард» действительно был сам Джон Гаттерас. 

XIIIПланы Гаттераса 

Появление на бриге этого отважного человека было принято членами экипажа различно. Одни из матросов, соблазненные выгодностью дела или побуждаемые духом отваги, целиком стали на сторону Гаттераса, другие, хотя и приняли участие в экспедиции, однако сохранили за собой право протеста з будущем, так как в настоящее время не было никакой возможности противиться такому человеку, как Гаттерас. Все вернулись к своим обычным занятиям. Воскресенье, 20 мая, было посвящено отдыху.

В каюте Гаттераса состоялся совет, в котором приняли участие сам капитан, Шандон, Уэлл, Джонсон и доктор.

— Господа, — своим мягким и вместе с тем повелительным голосом сказал капитан, — вам известно, что я намерен подняться к полюсу. Я хотел бы знать ваше мнение. Что, например, думаете об этом вы, Шандон?

— Что же мне думать? — холодно ответил Шандон.— Я должен только повиноваться.

Этот ответ не удивил Гаттераса.

— Я прошу вас, господин Шандон,— не менее холодным тоном продолжал капитан, — высказать ваше мнение относительно успешности предпринимаемого дела.

— За меня ответят факты, капитан, — сказал Шандон. — Все подобного рода попытки до сих пор оказывались неудачными. Желаю, чтобы мы были более счастливы.

— Мы и будем более счастливы. Как ваше мнение, господа?

— Что касается меня, — ответил доктор, — я полагаю, что ваше намерение осуществимо. Ведь когда-нибудь должны же мореплаватели достигнуть полюса, и я не вижу причины, почему бы этого не сделать именно нам!

— И нам сделать это тем легче, — ответил Гаттерас,— что мы можем воспользоваться опытом наших предшественников... Кстати, Шандон, благодарю вас за ваши труды по снаряжению брига. В числе матросов есть несколько беспокойных голов, но я сумею обуздать их. Вообще, я могу только благодарить вас.

Шандон холодно поклонился. Его положение на бриге, которым он имел надежду командовать, было очень двусмысленно. Гаттерас сразу это понял и больше не настаивал.

— Что касается вас, господа, — сказал он, обращаясь к Уэллу и Джонсону, — то я не мог бы заручиться содействием людей более мужественных и опытных, чем вы.

— Я весь к вашим услугам, капитан,— отвечал Джонсон, — и хотя, по-моему, ваше предприятие несколько рискованно, но вы можете вполне рассчитывать на меня.

— И на меня тоже,— добавил Уэлл.

— Что касается вас, доктор, то я хорошо знаю вам цену.

— Ну, значит, вы знаете больше, чем я сам, — с живостью ответил доктор.

— Считаю нужным, господа,— начал опять Гаттерас,— объяснить вам, на каких неопровержимых данных основывается моя попытка подняться к полюсу. В 1817 году судно «Нептун» из Абердина достигло 82° к северу от Шпицбергена. В 1826 году знаменитый Парри после своей третьей экспедиции в полярные моря отправился со Шпицбергена в санях-лодках и поднялся на сто пятьдесят миль к северу. В 1852 году капитан Инглфилд достиг в проливе Смита 78°35' широты. Все это были английские суда, состоявшие под командой наших соотечественников, англичан.

Здесь Гаттерас остановился.

— Я должен добавить...— продолжал он с усилием, будто каждое слово стоило ему большого труда, — я должен добавить, что в 1854 году американец Кэйн, командовавший бригом «Эдванс», поднялся еще выше, а его помощник Мортон, отправившись по ледяным полям, водрузил знамя Соединенных Штатов выше 82° широты. Я уже не вернусь больше к этому предмету. Необходимо, однако, знать, что капитаны кораблей «Нептун», «Энтерпрайз», «Изабелла» и «Эдванс» установили, что за этими высокими широтами начинается полярный бассейн, совершенно свободный ото льдов...

— Свободный ото льдов! — вскричал Шандон, прерывая капитана. — Но этого не может быть!

— Заметьте, Шандон, — спокойно сказал капитан, глаза которого на мгновение сверкнули, — что я привожу факты и указываю имена. Добавлю еще, что во время стоянки капитана Пенни в 1851 году в проливе Уэллингтона его помощник Стюарт тоже видел свободное ото льдов море, как это подтверждается свидетельством капитана сэра Эдварда Бельчера, зимовавшего в 1853 году, в Нортумберлендском заливе под 76°52' широты и 99°20' долготы. Факты эти не подлежат никакому сомнению, и отрицать их могут только люди недобросовестные.

— Однако, капитан, — сказал Шандон, — факты эти настолько противоречивы, что...

— Ошибаетесь, Шандон! — прервал доктор.— Они нисколько не противоречат указаниям науки. С разрешения капитана, я могу доказать вам это.

— Прошу вас, доктор, — сказал Гаттерас.

— Итак, слушайте, Шандон. Географическими данными и исследованием изотермических линий неопровержимо доказано, что область наибольших холодов на земном шаре находится не у полюса, но, подобно магнитному полюсу Земли, отклоняется от него на несколько градусов Исследованиями Брюстера, Берхама и других физиков установлено, что на нашем полушарии существуют два полюса холода: один в Азии, под 79°30' северной широты и 120° восточной долготы, а другой в Америке, под 78° северной широты и 97° западной долготы. В настоящее время нас занимает второй из них, и, как видите, Шандон, он отстоит от полюса больше чем на двенадцать градусов. После этого спрашивается: почему море у полюса не может быть настолько же свободно ото льдов, как под шестьдесят шестой параллелью, то-есть в южных частях Баффинова залива?

— Совершенно верно, — заметил Джонсон.— Доктор говорит об этих вещах, как специалист.

— Да оно, кажется, так и есть,— добавил Уэлл.

— Химеры и предположения! Чистые гипотезы! — упорствовал Шандон.

— Рассмотрим оба случая, Шандон, — сказал Гаттерас: — море или свободно ото льдов, или оно не свободно от них; но и в том и в другом случае ничто не может помешать нам подняться к полюсу. Если море свободно, «Форвард» легко доставит нас к цели наших желаний; если же нет, то мы попытаемся подняться к полюсу на санях. Согласитесь, что дело это выполнимое. Раз мы достигнем 83°, нам останется до полюса всего четыреста двадцать миль.

— Но что значат эти четыреста двадцать миль, когда нам известно, что казак Алексей Марков на санях, запряженных собаками, прошел по Ледовитому океану, вдоль северных берегов Азиатской России, восемьсот миль, и притом всего-навсего в двадцать четыре дня! — живо отозвался доктор,

— Итак, Шандон? — сказал Гаттерас.

— Я могу только повторить уже сказанное мною, капитан, — холодно ответил упрямый моряк: — я буду повиноваться.

— Хорошо. Теперь рассмотрим наше настоящее положение, — продолжал Гаттерас. — Нас затерло льдами. Мне кажется, что в нынешнем году мы не войдем в пролив Смита, и поэтому нам следует...

Гаттерас разложил на столе одну из тех превосходных карт, которые были изданы в 1859 году по распоряжению адмиралтейства.

— Не угодно ли вам, господа, проследить за мною. Если пролив Смита для нас закрыт, то нельзя сказать того же о проливе Ланкастера на северо-западном берегу Баффинова залива. Я думаю, мы должны подняться этим проливом до пролива Барро, а оттуда — до острова Бичи. Путь этот уже тысячи раз проходили парусные суда, следовательно пройти его на винтовом бриге будет совсем нетрудно, Достигнув острова Бичи, проливом Уэллингтона мы подвинемся насколько возможно севернее, к устью протока, соединяющего канал Уэллингтона с каналом Королевы, к тому месту, где было замечено свободное ото льдов море. Сегодня 20 мая. Следовательно, при благоприятных обстоятельствах мы через месяц достигнем этого пункта, а оттуда направимся к полюсу. Что вы на это скажете, господа?

— Очевидно, это единственный путь, по которому следует идти, — ответил Джонсон.

— В таком случае мы пойдем, и не дальше как завтра. Пусть нынешний воскресный день будет посвящен отдыху.

— Слушаю, капитан, — проговорил Шандон и вместе с Джонсоном и Уэллом вышел из каюты.

— Доктор, — сказал Гаттерас, указывая на Шандона, — вот человек, которого погубило чувство уязвленного самолюбия. Рассчитывать на него я более не могу.

На другой день, рано утром, капитан приказал спустить на воду шлюпку, намереваясь осмотреть ледяные стены бассейна, имевшего не более двухсот ярдов ширины. Гаттерас заметил, что в результате незаметного напора льдов канал начал суживаться. Поэтому необходимо было сделать в нем брешь, чтобы не попасть в тиски ледяных гор. Судя по тому, как Гаттерас взялся за это, можно было безошибочно сказать, что он человек энергичный.

Прежде всего он приказал прорубить ступеньки в ледяной стене, поднялся на вершину горы и убедился в возможности проложить себе дорогу н юго-запад. По его приказанию, почти в центре горы была проделана скважина. Работа шла быстро и в понедельник была уже окончена.

Взрывчатые цилиндры с восемью-десятью фунтами пороха не годились для такой массы льда; ими можно было взрывать только ледяные поля. Поэтому Гаттерас приказал заложить во льды тысячу фунтов пороха и тщательно рассчитать направление взрыва; от мины наружу тянулся длинный шнур, обтянутый гуттаперчей. Галерею, проведенную к скважине, наполнили снегом и обломками льда, которым мороз следующей ночи должен был придать крепость гранита. Действительно, температура воздуха под действием восточного ветра понизилась до — 11° по Цельсию.

На следующий день, в семь часов утра, «Форвард» стоял в стороне под парами, готовый воспользоваться первым открывшимся проходом. Взорвать мину поручили Джонсону. Длина шнура была рассчитана таким образом, что, прежде чем воспламенить мину, он мог гореть в течение получаса. Следовательно, у Джонсона оставалось достаточно времени, для того чтобы возвратиться на бриг. И действительно, выполнив данное ему поручение, Джонсон через десять минут был уже на своем месте.

Экипаж находился на палубе. Погода стояла довольно сухая и ясная; снег перестал идти. Гаттерас, стоя на шканцах с доктором и Шандоном, отсчитывал время по хронометру.

В восемь часов тридцать пять минут послышался глухой взрыв, менее, однако, сильный, чем можно было ожидать. Профиль ледяных гор мгновенно изменился как бы от землетрясения; столб густого белого дыма взвился к небу на значительную высоту; длинные трещины избороздили склоны ледяных гор, верхние части которых, разметанные на далекое расстояние, обломками падали вокруг брига.

Но проход все-таки не был очищен; огромные льдины, опираясь на соседние горы, висели в воздухе, и приходилось опасаться, что своим падением они замкнут кольцо льдов, охватывающих бриг.

Гаттерас мгновенно нашел выход из положения.

— Уолстен! — крикнул он.

Оружейник явился немедленно.

— Что прикажете, капитан? — спросил он.

— Зарядите пушки тройным зарядом, — сказал Гаттерас, — да покрепче его забейте.

— Значит, будем обстреливать гору пушечными ядрами? — спросил доктор.

— Нет, — ответил Гаттерас. — Ядер не надо, Уолстен, а только тройной заряд пороха. Живее!

Спустя несколько минут пушка была уже заряжена.

— И что он тут поделает без ядра? — сквозь зубы процедил Шандон.

— Вот увидим, — ответил доктор.

— Готово, капитан, — сказал Уолстен.

— Хорошо,— ответил Гаттерас.— Брентон! — крикнул он машинисту. — Внимание! Малый ход вперед!

Брентон дал пар, и винт пришел в движение; «Форвард» приблизился к минированной горе.

— Наведите пушку прямо на проход! — крикнул капитан оружейнику.

Тот повиновался. И когда бриг находился в полукабельтове от горы, Гаттерас скомандовал:

— Огонь!

Раздался оглушительный выстрел, и ледяные глыбы, поколебленные сотрясением воздуха, мгновенно рухнули в море.

— Полный ход вперед, Брентон! — вскричал Гаттерас. — Прямо на проход, Джонсон!

Джонсон стоял у руля; бриг, приводимый в движение винтом, буравившим вспененные волны, ринулся в свободный проход.

И едва лишь «Форвард» успел проскочить, как стены ледяной тюрьмы снова сомкнулись.

То было грозное мгновение. И только одно твердое и спокойное сердце не дрогнуло на бриге — сердце капитана. Экипаж, изумленный смелым маневром, не мог удержаться от восклицания:

— Ура! Да здравствует капитан Джон Гаттерас! 

 XIVЭкспедиция, отправленная на поиски Франклина 

В среду, 23 мая, «Форвард» продолжал свое опасное плавание, искусно лавируя благодаря пару между паковым льдом и айсбергами. А сколько мореплавателей, отправлявшихся в полярные моря, были лишены этой послушной силы! Бриг словно резвился среди движущихся айсбергов и, подобно коню под ловким всадником, повиновался воле своего капитана.

Температура повышалась: в шесть часов утра термометр показывал —3° по Цельсию, в шесть часов вечера —2°, а в полночь +4°. Дул легкий юго-восточный ветер.

В четверг, к трем часам утра, «Форвард» прошел мимо залива Владения на берегу Америки, при входе в пролив Ланкастера. Вскоре показался мыс Верней; несколько эскимосских лодок направились было к бригу, но Гаттерас не стал их дожидаться.

Вершины Баям-Мартина на мысе Ливерпуль остались слева, скрывшись в вечернем сумраке, не позволявшем видеть мыс Хэй. Впрочем, последний очень невысок и сливается с прибрежными льдинами — обстоятельство, значительно затрудняющее проведение гидрографических исследований в полярных морях.

Буревестники, утки и белые чайки летали целыми стаями. Наблюдение показало 74°01' широты, а хронометр — 77° 15' долготы.

Горы Екатерины и Елизаветы возносили за облака свои снежные вершины.

В пятницу, в десять часов, бриг прошел мыс Уэрендер на правом берегу пролива, а на левом — залив Адмиралтейства, мало еще исследованный мореплавателями, которые всегда спешат уйти на запад. Поднялось довольно сильное волнение, и часто волны перекатывались по палубе брига, оставляя на ней куски льда. Северный берег представлял необычайное зрелище: гладкие вершины плоскогорий, словно зеркало, отражали яркие лучи солнца.

Гаттерас хотел было пройти вдоль северных берегов, с тем чтобы поскорее достичь острова Бичи и протока в канал Уэллингтона, но, к большой его досаде, сплошные гряды льдов заставили его идти южными проливами.

И вот 26 мая «Форвард», шедший среди тумана и густого снега, был у мыса Йорк, хорошо заметного благодаря находящейся на нем высокой и крутой горе. Погода немного прояснилась; к полудню на горизонте на несколько мгновений показалось солнце, и это дало возможность произвести довольно точное определение места, давшее 74°04' широты и 84°23' долготы. Следовательно, «Форвард» находился у оконечности пролива Ланкастера.

Гаттерас указал доктору на карте путь, которым шел «Форвард» и по которому ему предстояло идти дальше. Положение брига в данный момент представлялось очень интересным.

— Я хотел бы, — сказал Гаттерас, — находиться севернее, но что невозможно, то невозможно... Взгляните, доктор, мы сейчас находимся вот здесь.

И капитан указал пункт невдалеке от мыса Йорк.

— Мы находимся на перекрестке, открытом на все четыре стороны и образованном устьями проливов Ланкастера и Барро, канала Уэллингтона и прохода Регента. Здесь побывали все мореплаватели, отправлявшиеся в полярные воды.

— Да, — ответил доктор, — и, вероятно, им было здесь не очень-то сладко. Это, действительно, перекресток, где скрещиваются большие пути, а между тем я нигде не вижу верстовых столбов, указывающих истинный путь. Интересно, как действовали в подобных случаях Барро, Росс и Франклин?

— Они бездействовали, доктор, и только подчинялись обстоятельствам. Поверьте, выбора у них не было. Случалось, что пролив Барро закрывался для одного из них, чтобы в следующем году открыться для другого; случалось также, что корабль неудержимо относило к проходу Регента. Таким образом, им волей-неволей пришлось основательно изучить эти места.

— Что за своеобразная страна! — воскликнул доктор, глядя на карту. — Она вся истерзана, раздроблена, изрезана без всякого, по-видимому, порядка и логики. Можно подумать, что земли у Северного полюса нарочно так изрезаны, чтобы сделать его недоступным, тогда как в другом полушарии материки заканчиваются ровными треугольниками. Таковы, например, мысы Горн, Доброй Надежды и Индийский полуостров. Не является ли причиной этого большая быстрота вращения Земли по экватору, тогда как ее участки, расположенные у полюсов, благодаря недостаточной силе вращения Земли еще в то время, когда она была в полужидком состоянии, не могли так ровно сгуститься и отвердеть.

— Очевидно так, потому что все в мире совершается согласно законам логики и для всего есть свои причины, которые удается иногда разгадать ученым. Все это, доктор, относится и к вам.

— К сожалению, я буду очень сдержан в этом отношении... Какой, однако, страшный ветер свирепствует в этом проливе! — сказал доктор, плотно надвигая шапку.

— Да, здесь преобладает северный ветер, отклоняющий нас от прямого пути.

— В таком случае, он должен отбросить льды к югу и очистить дорогу.

— Совершенно верно, доктор, — должен бы. Но ветер не всегда делает то, что ему следовало бы делать. Посмотрите, эта гряда ледяных гор, по-видимому, непроходима. Что ж, мы постараемся достичь острова Гриффита, затем обогнем остров Корнуэлса и пройдем в канал Королевы, миновав пролив Уэллингтона. Но я непременно хочу сделать остановку у острова Бичи и запастись там углем.

— Запастись углем? — спросил изумленный доктор.

— Да. По распоряжению адмиралтейства, там сложены большие запасы для снабжения углем будущих экспедиций, и хотя капитан Мак-Клинток в августе 1859 года забрал часть угля, я уверен, что там осталось кое-что и для нас.

 — Действительно, — сказал Клоубонни, — эти области исследовались в продолжение пятнадцати лет, и пока еще не было вполне доказано, что экспедиция Франклина погибла, адмиралтейство постоянно держало в полярных морях пять-шесть кораблей. Если не ошибаюсь, то остров Гриффита, который я вижу вот здесь на карте, почти в центре перекрестка, сделался сборным пунктом мореплавателей.

 — Да, доктор, злополучная экспедиция Франклина заставила нас познакомиться с далекими полярными странами,

 — Именно так, капитан. Начиная с 1845 года было снаряжено немало экспедиций. Когда в 1848 году участь, которая постигла корабли «Эребус» и «Террор», состоявшие под начальством Франклина, начала тревожить общество, друг адмирала, доктор Ричардсон, несмотря на свои семьдесят лет, поспешил в Канаду, поднялся по реке Купфермайн и спустился в Ледовитый океан Со своей стороны, Джемс Росс, командовавший судами «Энтерпрайз» и «Инвестигейтор», вышел из Уппернивика в 1848 году и прибыл к мысу Йорк, где мы теперь находимся, Каждый день он бросал в море бочку с запиской, в которой указывалось местонахождение кораблей; в туманную погоду с кораблей стреляли из пушек, по ночам жгли бенгальские огни и пускали ракеты, причем суда все время держались под малыми парусами. И, наконец, зиму с 1848 на 1849 год Джемс Росс провел в порту Леопольда. Наловив там множество песцов, он надел им медные ошейники с обозначением местонахождения кораблей и запасов продовольствия и выпустил их на волю. Весной он отправился на санях вдоль берега Норт-Соммерсета, подвергался опасностям и лишениям, от которых переболел весь его экипаж, и вдоль всего пути строил гурии[27] из камней и оставлял под ними медные цилиндры с необходимыми указаниями затерявшейся экспедиции. Во время отсутствия Джемса Росса его помощник Мак-Клюр занялся исследованием северных берегов пролива Барро. Замечательно, капитан, что под начальством Джемса Росса находились тогда два офицера, которым впоследствии суждено было прославиться: Мак-Клюр, почти прошедший Северо-западным проходом, и Мак-Клинток, нашедший остатки экспедиции Франклина.

— В настоящее время оба они — достойные, мужественные капитаны и добрые англичане. Продолжайте, продолжайте, доктор. Вы хорошо знаете историю исследования полярных морей; из рассказов о смелых подвигах всегда можно почерпнуть 'что-нибудь полезное.

— Итак, чтобы не возвращаться уже к Джемсу Россу, добавлю, что он старался с запада подойти к острову Мельвиля. При этом он едва не погубил свои суда, был затерт льдами и, против воли, отброшен в Баффинов залив...

— Против воли, — повторил Гаттерас, нахмурив брови.

— Он так ничего и не нашел, — продолжал доктор. — С 1850 года английские суда не переставали бороздить полярные моря. Была назначена премия в двадцать тысяч фунтов стерлингов каждому, кто обнаружит следы «Террора» и «Эребуса». Еще в 1848 году капитаны Келлет и Мур, командовавшие судами «Геральд» и «Плоувер», старались проникнуть в Берингов пролив. В 1850 и 1851 годах капитан Остин провел зиму у острова Корнуэлса; капитан Пенни исследовал на кораблях «Ассистанс» и «Резолют» канал Уэллингтона; старик Джон Росс тоже не утерпел и отправился на яхте «Феликс» разыскивать своего друга; леди Франклин снарядила небольшой винтовой бриг «Принц Альберт». В этом же году Мак-Клинток, помощник капитана Остина, поднялся до острова Мельвиля и мыса Дундаса, крайних пунктов, до которых доходил Парри в 1819 году. Там, на острове Бичи, были найдены следы зимовки Франклина в 1845 году.

— Да, — сказал Гаттерас, — там же погребены трое из его матросов, более счастливые, чем их товарищи.

— В 1851 и 1852 годах, — продолжал доктор, жестом подтверждая замечание капитана, — «Принц Альберт» предпринял свое второе путешествие в полярные воды под командой французского лейтенанта Бэлло, который провел зиму в Батти-бай, в проливе Принца Регента, исследовал юго-западные части Соммерсета и прошел вдоль его берегов до мыса Уокера. Между тем возвратившиеся в Англию суда «Энтерпрайз» и «Инвестигейтор», поступив под начальство Коллинсона и Мак-Клюра, отправились в Берингов пролив на соединение с капитанами Муром и Келлетом. Коллинсон возвратился на зиму в Гонконг, а Мак-Клюр отправился на север и, проведя там три зимы, с 1850 на 1851, с 1851 на 1852 и с 1852 на 1853 год, открыл Северо-западный проход, ничего не узнав об участи, постигшей экспедицию Франклина. С 1852 на 1853 год новая экспедиция, состоявшая из трех парусных судов — «Ассистанс», «Резолют» и «Норт-Стар» — и двух пароходов — «Пионер» и «Интрепид», отплыла к полюсу под начальством сэра Эдварда Бельчера и его помощника, капитана Келлета. Сэр Эдвард проник в канал Уэллингтона, провел зиму в заливе Нортумберленд и прошел вдоль берегов, а Келлет между тем, достигнув Бридпорта на острове Мельвиля, безуспешно исследовал эту часть полярных земель. В то время в Англии распространился слух, что два брошенных среди льдов корабля были замечены невдалеке от берегов Новой Шотландии, Леди Франклин немедленно снарядила небольшой винтовой пароход «Изабелла». Капитан Инглфилд поднялся на нем в Баффиновом заливе до мыса Виктории, под восьмидесятой параллелью, и затем без всяких результатов возвратился на остров Бичи. В начале 1855 года американец Гриннель снарядил новую экспедицию, и доктор Кэйн, стараясь подняться к полюсу...

— Но, к счастью, безуспешно! — вскричал Гаттерас.— И мы сделаем то, чего он не мог сделать!

— Знаю, капитан, — ответил доктор, — и если я упомянул об этом факте, то только потому, что он находился в связи с поисками Франклина. Впрочем, экспедиция Кэйна не увенчалась успехом» Я чуть было не забыл сказать, что адмиралтейство, считая остров Бичи сборным местом всех экспедиций, поручило капитану Инглфилду в 1853 году доставить на остров запас продовольствия на пароходе «Феникс». Инглфилд отправился туда с лейтенантом Бэлло, который вторично отдавал себя в распоряжение Англии. Инглфилд лишился этого мужественного человека в полярных морях. О его гибели нам может рассказать участник этой экспедиции Джонсон.

— Лейтенант Бэлло был доблестным человеком, и память его чтит вся Англия.

— Мало-помалу, — продолжал доктор, — корабли экспедиции Бельчера начали возвращаться назад. Не все, впрочем, потому что сэр Эдвард оказался вынужденным

бросить «Ассистанс» в 1854 году, подобно Мак-Клюру, бросившему «Инвестигейтор» в 1853 году. Между тем доктор Рэ в письме, помеченном 29 июля 1854 года и отправленном из Рипалсбэя, куда он прибыл из Америки, довел до сведения адмиралтейства, что у эскимосов Земли Короля Уильяма находятся многие предметы с кораблей «Террор» и «Эребус». После этого не оставалось уже никаких сомнений насчет участи, постигшей экспедицию. «Феникс», «Норт-Стар» и судно Коллинсона возвратились в Англию, так что в арктических морях не осталось ни одного английского корабля, Правительство, казалось, потеряло всякую надежду найти Франклина, но леди Франклин все еще не сдавалась и на остатки своего состояния снарядила, корабль «Фокс» под командой Мак-Клинтока. Отправившись в путь в 1857 году, Мак-Клинток провел зиму в тех местах, где вы явились к нам, капитан. 11 августа 1858 года он дошел до острова Бичи, второй раз провел зиму в проливе Бэлло, возобновил свои поиски в 1859 году, 16 мая нашел документ, не оставлявший никакого сомнения насчет участи «Эребуса» и «Террора», и в конце того же года возвратился в Англию... Все это совершилось в течение пятнадцати лет, и со времени возвращения «Фокса» ни один корабль не отваживался больше пускаться в эти опасные моря.

— Ну, а мы отважимся! — воскликнул Гаттерас.

XV«Форвард» отброшен к югу

К вечеру погода прояснилась, материк был ясно виден между мысами Сеппинга и Кларенса, из которых последний идет сначала к востоку, а затем к югу, соединяясь на западе с берегом посредством довольно низкой косы.

При входе в пролив Принца Регента море было свободно ото льдов, но за портом Леопольда, как бы желая преградить путь «Форварду» на север, лежал непроходимый, сплошной лед.

Хотя это и было неприятно Гаттерасу, тем не менее, затаив свою досаду, он вынужден был прибегнуть к петардам, пытаясь войти в порт Леопольда. В воскресенье,

27 мая, бриг вошел в порт и зацепился якорем за большие глыбы крепкого, как камень, льда.

Капитан в сопровождении Джонсона, доктора и своей собаки Дэка сошел на лед и вскоре уже был на берегу. Дэк прыгал от радости; впрочем, со времени признания Гаттераса капитаном брига собака стала очень ласкова и кротка п злилась только на тех матросов, которых недолюбливал и сам Гаттерас.

Бухта оказалась свободной ото льдов, которые обычно заносятся сюда восточными ветрами; вершины отвесных гор материка были окутаны снегом. Дом и вышка, построенные Джемсом Россом, сохранились довольно хорошо, но запасы были, по-видимому, расхищены песцами и медведями, свежие следы которых виднелись повсюду. Да и люди, как видно, тоже приняли участие в расхищении: на берегу виднелись еще остатки эскимосских хижин.

Могилы шести отважных матросов с кораблей «Энтерпрайз» и «Инвестигейтор», заметные по небольшим земляным холмикам, остались нетронутыми. Звери и люди пощадили их.

Доктор, впервые ступив ногой на почву полярного материка, был сильно взволнован. Трудно представить себе, какие чувства овладевают человеком при виде остатков жилищ, палаток, хижин, складов, которые природа так дивно сохраняет в полярных странах.

— Вот то место, которое сам Джемс Росс назвал Станом Убежища,— сказал доктор своим товарищам.— Если бы экспедиции Франклина удалось добраться сюда, она была бы спасена, А вот оставленная им машина. Вот печь, установленная им на фундаменте; подле нее в 1851 году грелся экипаж «Принца Альберта». Все сохранилось в прежнем виде. Можно подумать, будто капитан Кеннеди вчера только оставил этот гостеприимный уголок. Вот шлюпка, в течение нескольких дней служившая убежищем ему и его матросам. Оставив свой корабль, Кеннеди был спасен лейтенантом Бэлло, который отправился отыскивать капитана, невзирая на октябрьскую стужу.

— Я знал лично этого мужественного и достойного офицера, — сказал Джонсон.

В то время как доктор с пылкостью археолога отыскивал остатки прежних зимовок, Гаттерас собирал запасы продовольствия и топлива, которые в небольшом количестве были найдены в складах. На следующий день их перевезли на бриг. Доктор делал небольшие экскурсии, не слишком, однако, удаляясь от брига, и зарисовывал наиболее интересные виды. Температура постепенно поднималась; снежные наносы начали таять. Клоубонни успел составить довольно полную коллекцию полярных птиц: чаек, нырков, гаг. У многих из этих птиц живот был уже обнажен от того красивого пуха, которым самка и самец выстилают свои гнезда. Доктор заметил также больших тюленей, выходивших на лед подышать воздухом, но ему не удалось застрелить ни одного из них.

Во время своих экскурсий Клоубонни нашел камень, на котором были начертаны следующие знаки:

Э И

1849

Знаки эти свидетельствовали о том, что здесь прошли корабли «Энтерпрайз» и «Инвестигейтор». Доктор дошел даже до мыса Кларенса, до того именно места, где Джон и Джемс Россы с таким нетерпением ждали в 1833 году начала ледохода. Земля здесь была вся усеяна черепами и костями животных, и без труда можно было еще различить следы жилищ эскимосов.

Доктор хотел было поставить в порту Леопольда гурий с надписью, в которой говорилось бы о проходе «Форварда» и цели экспедиции, но Гаттерас не согласился на это, не желая оставлять за собой следов, которыми мог бы воспользоваться кто-либо из его соперников, и, несмотря на всю основательность своих доводов, доктор все же вынужден был уступить капитану. Шандон тоже порицал упрямство Гаттераса, потому что в случае катастрофы ни один корабль не мог бы явиться на помощь «Форварду». Но Гаттерас так и не согласился.

Закончив погрузку запасов в понедельник вечером, он еще раз попытался подняться к северу и проложить себе путь среди пловучих льдов, но после нескольких опасных попыток был вынужден войти в пролив Принца Регента. Гаттерас не хотел оставаться в порту Леопольда, который хотя и был пока свободен ото льдов, но в любой день мог наполниться ими вследствие неожиданного передвижения ледяных полей, как это нередко случается в полярных странах и чего особенно должны остерегаться мореплаватели.

Несмотря на внешнее спокойствие, Гаттерас был сильно озабочен. Он хотел продвинуться па север, а между тем должен был отступать к югу. Куда же они в конце концов придут? Неужели придется возвращаться назад, в порт Виктории, в залив Боотия, где сэр Джон Росс провел зиму 1833 года? Но будет ли пролив Бэлло свободен ото льдов в это время и можно ли, обогнув Норт-Соммерсет, подняться на север проливом Пиля? А что, если его корабль на несколько лет затрет льдами, среди которых, подобно своим предшественникам, он истощит понапрасну и свои силы и запасы продовольствия?..

Вот какого рода тревожные мысли теснились в его голове.

Надо было, однако, на что-то решиться, и, переменив направление, Гаттерас повернул на юг.

Пролив Принца Регента почти на всем своем протяжении — от порта Леопольда до залива Аделаиды — одинаково широк. «Форвард» быстро продвигался среди льдов, более счастливый, чем предшествующие экспедиции, которым для прохода пролива требовался месяц, да и то в лучшее время года. Впрочем, все их суда были парусные и не всегда могли справиться со встречным ветром, за исключением «Фокса»,

Экипаж ликовал, видя, что бриг повернул на юг; видимо, мало кто сочувствовал мысли капитана подняться к полюсу, все опасались честолюбивых замыслов Гаттераса, отвага которого не представляла ничего утешительного. Гаттерас пользовался малейшим случаем, чтобы продвигаться вперед, с какими бы последствиями это ни было сопряжено. В полярных морях идти вперед — дело хорошее, но ведь, кроме этого, надо также уметь сохранять и закреплять за собой отвоеванные позиции.

«Форвард» шел на всех парах, и черный дым, клубившийся из его труб, поднимался спиралью над сверкающими остриями айсбергов. Погода беспрестанно менялась, быстро переходя от сухого мороза к снежным туманам. Бриг, неглубоко сидящий в воде, шел вблизи западного берега, Гаттерас не хотел пропустить входа в пролив Бэлло, потому что из залива Боотии ведет на юг один только проход, недостаточно исследованный судами «Фьюри» и «Хекла». Следовательно, из этого залива невозможно было бы выйти, если бы пролив Бэлло оказался закрытым льдами.

Вечером «Форвард» находился в виду залива Эльвина, который был опознан по высоким отвесным утесам. Во вторник, утром, показался залив Батти, где «Принц Альберт» 10 сентября 1851 года встал на якорь на продолжительную зимовку. Доктор наблюдал берега в подзорную трубу. Отсюда отправлялись по различным направлениям все экспедиции, определившие географические очертания Норт-Соммерсета.

Но, по-видимому, эти пустынные страны интересовали только доктора и Джонсона; Гаттерас, вечно сидевший над картой, говорил мало и становился все более и более молчаливым, по мере того как бриг подвигался к югу. Часто он поднимался на мостик и, скрестив на груди руки и устремив в пространство взор, по целым часам наблюдал горизонт. Приказания его были кратки и резки. Шандон тоже молчал, замкнувшись в себе, и говорил с Гаттерасом лишь постольку, поскольку этого требовала служба. Джемс Уэлл, всецело преданный Шандону, следовал его примеру. Остальной экипаж ждал дальнейших событий, готовясь воспользоваться ими в своих интересах. На бриге не существовало уже того единства мыслей и общности идей, которые так необходимы в каждом большом деле, и Гаттерас это прекрасно знал.

В этот день экипаж заметил двух китов, быстро направляющихся на юг, и белого медведя, в которого стреляли без успеха. Капитану был дорог каждый час, а потому он не разрешил преследовать животное.

Утром, в среду, бриг прошел канал Регента, за которым море вдавалось в берег глубокой бухтой. Взглянув на карту, доктор узнал мыс Соммерсет-Хауз, или мыс Фьюри.

— Вот место, — сказал он своему обычному собеседнику, — где погибло первое английское судно, отправленное в полярные моря в 1851 году во время третьей экспедиции Парри к полюсу. «Фьюри» настолько пострадал ото льдов во время своей второй зимовки, что экипаж его был вынужден бросить свое судно и возвратился в Англию на сопровождавшем его бриге «Хекла».

— Это ясно доказывает, как полезно иметь при себе конвоира, — ответил Джонсон. — И предосторожность эту должны соблюдать все, кто отправляется в полярные моря. Но капитан Гаттерас не из тех людей, которые обременяют себя попутчиками.

— Вы находите, что он действует неблагоразумно? — спросил доктор.

— Ничего я не нахожу, доктор... Но что это? На берегу видны еще шесты, на которых болтаются обрывки полусгнившей палатки.

— Да, Джонсон, там Парри выгрузил все свои запасы, и если память не изменяет мне, то крыша возведенного им дома состояла из марселя, покрытого снастями судна «Фьюри».

— С 1825 года все это, вероятно, очень изменилось, доктор?

— Ну, не очень-то сильно, Джонсон. В 1829 году Джон Росс нашел приют и спасение своему экипажу в этом жалком доме. В 1851 году, когда принц Альберт отправил сюда экспедицию, дом еще существовал; девять лет назад его починил капитан Кеннеди. Интересно было бы побывать в нем, но Гаттерас не намерен останавливаться здесь.

— И, разумеется, у него на это есть свои причины. Если в Англии время — деньги, то здесь время — жизнь. Один день, один час проволочки могут погубить всю экспедицию, Пусть капитан действует по своему усмотрению.

В пятницу, 1 июня, «Форвард» пересек по диагонали залив, известный под именем залива Кресуэля. Начиная от мыса Фыори берега тянулись на север отвесными скалами в триста футов высотою; но на юге они были не так высоки. Иные из снежных гор представлялись взорам в виде ясно очерченных усеченных конусов; другие же вздымались ввысь причудливыми пирамидами.

Погода стояла мягкая, но туманная. Материк скрылся из виду; термометр поднялся до 0° по Цельсию. Там и сям носились стаи куропаток; стаи диких гусей тянулись на север, Экипаж оделся полегче — в арктических странах чувствовалось веяние весны.

К вечеру «Форвард» обогнул мыс Гарри, в четверти мили от берегов, на глубине десяти-двадцати брассов, и поплыл вдоль берега до залива Брентфорда. Под этой широтой должен был находиться пролив Бэлло, о существовании которого Джон Росс даже и не подозревал во время своей первой экспедиции, в 1828 году. На составленной им карте изображена непрерывная линия берегов, малейшие изгибы которых Росс тщательно отмечал. Очевидно, во время его исследований вход в этот пролив, совершенно закрытый льдами, нельзя было отличить от материка.

Пролив Бэлло был открыт капитаном Кеннеди во время экспедиции, предпринятой им в 1852 году, и назван проливом Бэлло в память, как говорит Кеннеди, «важных услуг, оказанных нашей экспедиции этим французским офицером». 

XVIМагнитный полюс

По мере того как бриг приближался к проливу, тревога Гаттераса усиливалась. Да и было отчего тревожиться: решалась судьба всей экспедиции. До сих пор Гаттерас достиг большего, чем кто-либо из его предшественников, из которых самый счастливый, Мак-Клинток, только через пятнадцать месяцев добрался до этой части полярных морей. Но этого было слишком мало. Все пойдет прахом, если Гаттерасу не удастся достичь пролива Бэлло. Вернуться назад он не мог — его со всех сторон окружали льды, так что пришлось бы зимовать до следующей весны.

Именно поэтому он лично хотел осмотреть берега и, поднявшись на мачту, в «воронье гнездо», провел в нем несколько часов.

Экипаж вполне понимал всю трудность положения, в котором находился бриг; глубокое молчание царило на судне. Машина едва работала. «Форвард» держался возможно ближе к материку, берега которого были усеяны льдами, не таявшими даже во время самого теплого лета. Чтобы различить между ними проход, надо было иметь очень опытный глаз.

Гаттерас по карте следил за очертаниями материка. В полдень на горизонте на несколько минут показалось солнце, и Гаттерас поручил Уэллу и Шандону произвести как можно более точное определение места, результаты которого устно передавались капитану на мачту.

Полдня прошло для всех в томительном ожидании, и вдруг около двух часов с фок-мачты раздалась громкая команда:

— На запад! К мысу! Усилить пары!

Бриг мгновенно повиновался и повернул в указанном направлении; море вспенилось под винтом, и «Форвард» полным ходом понесся между двумя ледяными полями.

Дорога была найдена; Гаттерас спустился на шканцы, а лоцман возвратился на свой пост.

— Итак, капитан,— сказал доктор,— наконец-то мы вошли в знаменитый пролив!

— Да,— понизив голос, ответил Гаттерас,— но этого мало: надо еще выйти из него.

И с этими словами Гаттерас отправился в свою каюту.

«Он прав,— подумал доктор.— Мы заперты, как в мышеловке, Места для маневрирования судна очень немного, и если придется провести здесь зиму... Что ж, не мы первые, не мы последние... Где другие выпутывались из беды, там выпутаемся и мы».

Доктор не ошибался. В этом именно месте, в маленькой бухте, названной Мак-Клинтоком бухтой Кеннеди, бриг «Фокс» провел зиму 1858 года. В этот момент можно было различить высокую гряду гранитных гор и отвесные скалы, тянувшиеся по берегам бухты.

Пролив Бэлло, шириной в одну и длиной в семнадцать миль, отделяет Норт-Соммерсет от Боотии. Понятно, что кораблям здесь негде развернуться. «Форвард» подвигался вперед очень осторожно, но все же он подвигался. В узком протоке часто свирепствуют бури, и бригу пришлось испытать на себе их ярость, По приказанию Гаттераса кливера[28] и брам-реи были спущены. Несмотря на это, бриг порядком потрепало; время от времени налетали шквалы, сопровождаемые проливным дождем; дым с удивительной быстротой несся на восток. Бриг шел почти наугад среди движущихся льдов; барометр упал; не было никакой возможности стоять на палубе, и большая часть экипажа попряталась в кубрике, не желая зря страдать от непогоды.

Несмотря на снег и дождь, Гаттерас, Джонсон и Шандон находились ка шканцах. Добавим, что и доктор, спросив себя, что именно в этот момент было бы ему наименее желательно, немедленно поднялся на палубу. Но так как не было никакой возможности ни слышать, ни видеть друг друга, доктор хранил свои размышления про себя.

Гаттерас старался проникнуть взором сквозь завесу туманов, так как, по его расчету, к шести часам вечера бриг должен был находиться в конце пролива. Но в настоящую минуту выход из пролива, казалось, был совершенно закрыт. Гаттерасу пришлось остановиться и бросить якорь на одну из ледяных гор. Целую ночь бриг держался под парами.

Погода стояла ужасная. Каждую минуту «Форвард» мог разорвать свои якорные цепи. Можно было опасаться, что ледяная гора, сдвинутая со своего основания сильным западным ветром, тронется и увлечет с собой бриг. Вахтенные были постоянно настороже и ждали самого худшего. К снежным вихрям присоединился настоящий град ледяных осколков, подхваченных ураганом с поверхности льдов. Острые иглы носились в воздухе,

В течение этой ужасной ночи температура значительно повысилась — термометр показывал 12° по Цельсию, и доктор заметил на юге блеск молний, за которыми следовали отдаленные раскаты грома. Этим, казалось, подтверждалось свидетельство китобоя Скоресби, наблюдавшего подобное же явление за шестьдесят пятой параллелью. Капитан Парри тоже видел этот странный метеорологический феномен в 1821 году.

К пяти часам утра погода переменилась с изумительной быстротой: температура упала до точки замерзания, ветер изменился на северный, и стало спокойней. Можно было уже ясно различить на западе выход из пролива, но, к сожалению, его загромождали льды, Гаттерас жадно глядел на берег, словно не веря своим глазам.

Но вот бриг снялся с якоря и стал медленно продвигаться среди движущегося льда; льдины с треском разбивались о корпус судна. Толщина льда достигала в это время шести-семи футов, и необходимо было избегать их давления: если бриг и выдержал бы его, он все-таки подвергался опасности быть приподнятым и поваленным набок.

В полдень экипаж в первый раз мог насладиться великолепным оптическим явлением — солнечным кольцом с двумя ложными солнцами. Разумеется, доктор тщательно исследовал это явление. Наружное кольцо простиралось с каждой стороны на расстояние 30° от горизонтального диаметра; оба солнца были отчетливо видны. Цвета светового круга шли от центра к периферии — красный, желтый, зеленый, бледноголубой и расплывчатый белый.

Доктор вспомнил об остроумной теории этого явления, предложенной Томасом Юнгом. Этот физик предполагает, что в атмосфере находятся облака, состоящие из ледяных призм; лучи солнца, падая ни эти призмы, преломляются в них под углом в 60—90°. Доктор находил это объяснение очень остроумным.

Моряки, знакомые с полярными странами, обыкновенно считают этот феномен предвестником обильного снега. Если бы их примета сбылась, «Форвард» очутился бы в очень затруднительном положении. Поэтому Гаттерас решился идти вперед. Весь день и всю следующую ночь он не отдыхал ни одной минуты; капитан наблюдал за горизонтом, поднимался на реи и всячески старался приблизиться к выходу из пролива.

Но утром он был вынужден остановиться перед непреодолимой преградой льда. Доктор поднялся на капитанский мостик. Гаттерас отвел его на корму, где они могли беседовать, не опасаясь, что кто-нибудь их подслушает.

— Мы застряли. Дальше идти невозможно.

— Невозможно? — спросил доктор.

— Да, невозможно! Даже при помощи всего запаса пороха, находящегося на бриге, мы не подвинулись бы вперед и на четверть мили.

— Но что же делать?

— Откуда я знаю!.. Проклятие этому злосчастному году, начавшемуся при столь неблагоприятных обстоятельствах!

— Ну что ж, капитан, если уж так необходимо зазимовать здесь, мы и зазимуем... Здесь ли, в другом ли месте — не все ли равно?

— Разумеется,— ответил Гаттерас, понизив голос.— Но досадно останавливаться на зимовку в июне. Зимовка сопряжена с большими трудностями и лишениями. Экипаж может пасть духом от продолжительного бездействия и лишений. Поэтому-то я и рассчитывал остановиться поближе к полюсу.

— Да, но судьбе было угодно, чтобы Баффинов залив оказался закрытым...

— Однако для других он оказался доступным! — гневно вскричал Гаттерас.— Для этого американца, для этого...

— Послушайте, Гаттерас,— сказал доктор, умышленно перебив капитана, — сегодня только 5 июня. Не будем же отчаиваться. Проход может неожиданно открыться перед нами. Вам известно, что лед обладает свойством трескаться и распадаться на глыбы даже в тихую погоду — так, словно в его состав входит какая-то особая расторгающая сила. Значит, с часу на час пролив может очиститься ото льдов.

— Только бы он очистился, и мы пройдем его! Возможно, что за проливом Бэлло нам удастся подняться к северу проливом Пиля или каналом Мак-Клинтока, и тогда...

— Капитан,—сказал подошедший в эту минуту Джемс Уэлл,— мы подвергаемся опасности лишиться руля от столкновений со льдинами.

— Что ж, рискнем рулем,— ответил Гаттерас,— но снять его я не разрешу! Каждую минуту, ночью и днем, мы должны быть в полной готовности. Примите меры, Уэлл; прикажите, чтобы льдины по возможности отталкивали. Но руль должен остаться на своем месте. Слышите?

— Однако...— начал было Уэлл.

— В замечаниях ваших я не нуждаюсь,— строго сказал Гаттерас.—Можете идти!

Уэлл возвратился на свое место.

— Я отдал бы пять лет жизни, лишь бы только продвинуться ближе к северу! — с гневом сказал Гаттерас.— Более опасного прохода я не знаю. И в дополнение ко всем этим невзгодам мы недалеко от магнитного полюса, компас не действует, стрелка мечется и то и дело меняет свое направление — на ее указания теперь нельзя уже полагаться.

— Действительно, капитан, плавание опасное,— сказал доктор.— Но предпринявшие его знали наперед сопряженные с ним невзгоды, и потому ничто не должно смущать их!

— Мой экипаж, доктор, значительно изменился; вы сами видели, что помощники уже начинают возражать мне. Поступили они на бриг только из-за выгоды. Но это имеет свои дурные стороны, потому что самая выгода дела заставляет их с тем большим нетерпением желать возвращения. Предприятие мое не встречает сочувствия, доктор, и если мне не суждено иметь успеха, то не по вине матросов, с которыми можно всегда совладать, а по недостатку доброй воли со стороны помощников... Но они дорого заплатят за это!

— Вы преувеличиваете, капитан!

— Нисколько. Не думаете ли вы, что экипаж недоволен препятствиями, которые я встречаю на своем пути? Напротив! Он надеется, что это заставит меня отказаться от моих намерений. Он не ропщет и не будет роптать до тех пор, пока «Форвард» направляется, на юг. Безумцы! Они думают, что приближаются к Англии! Но стоит лишь мне подняться к северу, и вы увидите, как все переменится. И клянусь вам, что ни одно живое существо не заставит меня уклониться от раз принятого намерения! Дайте мне малейший проход, даже щель, в которую мог бы протиснуться бриг, хотя бы при этом он и лишился части своей медной обшивки,— и я все преодолею!

Желание капитана отчасти исполнилось.

Согласно предсказаниям доктора, вечером наступила внезапная перемена: под влиянием ветра, течений или температуры ледяные поля разошлись, и «Форвард» смело помчался вперед, рассекая стальным форштевнем пловучие льды. Он шел всю ночь и к шести часам утра выбрался из пролива.

Но каково же было бешенство Гаттераса, когда он увидел, что дорога на север преграждена! Однако у него хватило силы воли ничем не выказать овладевшего им отчаяния, и, как бы предпочитая единственный открывшийся путь другим путям, он спустился в пролив Франклина. Не имея возможности подняться проливом Пиля, Гаттерас решил обогнуть Землю Принца Уэльского и затем войти в канал Мак-Клинтока. Но он очень хорошо знал, что Уэлла и Шандона нельзя обмануть. Уж от них-то не скроешь разочарования.

6 июня не произошло ничего особенного; небо было затянуто снеговыми тучами — видимо, прогноз солнечных колец начинал сбываться.

В течение тридцати шести часов «Форвард» шел вдоль извилистых берегов Боотии и не мог приблизиться к Земле Принца Уэльского. Гаттерас беспощадно жег уголь, усиливая пары; он надеялся пополнить запас топлива на острове Бичи. В четверг прибыли к оконечности пролива Франклина, но и тут дорога на север оказалась прегражденной.

Капитаном овладело отчаяние. Он уже не мог вернуться назад; льды заставляли его идти вперед, плотно смыкаясь вслед за кораблем, словно там, где час назад прошел бриг, никогда не существовало свободное море.

Таким образом, «Форвард» не только не мог подняться к северу, но и не смел остановиться ни на минуту из опасения быть затертым льдами. Он мчался, словно гонимый бурей.

В пятницу, 8 июня, бриг находился у берегов Боотии, у входа в пролив Джемса Росса, которого во что бы то ни стало следовало избегать, потому что пролив этот имел один только выход на запад — к американскому материку.

Произведенное в полдень наблюдение показало 70°05' 17" широты и 96046'45" долготы. Доктор отметил эти цифры на карте и увидел, что бриг находится в том самом месте, где, по определению Джемса Росса, племянника Джона Росса, находится замечательная точка земного шара — магнитный полюс[29].

Берега в этом месте были низменны, и только на расстоянии одной мили от моря почва приподнималась футов на шестьдесят.

Так как котел «Форварда» нуждался в промывке, то капитан велел бросить якорь на ледяное поле и позволил доктору отправиться на берег в сопровождении Джонсона. Сам же он, равнодушный ко всему, что не имело непосредственного отношения к его намерениям, заперся в своей каюте и молча пожирал глазами карту полярных стран.

Доктор и его спутник легко достигли берега. Клоубонни захватил с собой компас, желая проверить наблюдения Джемса Росса. Он без труда нашел сложенный Россом гурий из камней. Доктор поспешно подбежал к нему и под холмами из известняка увидел жестяной ящик, заключавший в себе протокол сделанного Джемсом Россом открытия. Казалось, что ни одно существо не побывало в тёчение последних тридцати лет на этих пустынных берегах.

В этом месте магнитная стрелка, подвешенная надлежащим образом, тотчас же под действием земного магнетизма приняла почти вертикальное положение. Следовательно, источник притяжения находился непосредственно под стрелкой.

Доктор тщательно произвел опыт.

Если Джемс Росс вследствие несовершенства своих инструментов определил наклонение стрелки на 89°59', то лишь потому, что истинный магнитный полюс находился в расстоянии одной дуговой минуты от этого места. Доктор был счастливее Росса и, к своему удовлетворению, нашел неподалеку место, на котором стрелка наклонилась ровно на 90°.

— Итак, в этом месте находится магнитный полюс Земли! — воскликнул он, ударяя ногой о землю.

— Именно здесь? — спросил Джонсон.

— Да, мой друг, здесь!

— Значит, надо отбросить все россказни о магнитной горе или магнитных массах...

— Конечно, дружище,— с улыбкой ответил доктор,— всё это гипотезы людей легковерных. Как видите, тут нет никакой горы, притягивающей к себе корабли, вырывающей у них железные изделия, якорь за якорем, гвоздь за гвоздем и так далее. И, как видите, ваши башмаки, подбитые гвоздями, вовсе не пристают к земле...

— Но как же тогда объяснить тот факт, что...

— Не все еще объяснено; для этого мы еще недостаточно сведущи. Но математически точно доказано, что магнитный полюс находится именно здесь.

— Как был бы счастлив капитан, если бы он то же самое мог сказать о Северном полюсе!

— И со временем он непременно скажет это.

— Дай-то бог! — ответил Джонсон.

Доктор и его спутник обозначили место магнитного полюса гурием и поспешили на бриг, откуда уже давали сигнал к возвращению.

XVIIГибель экспедиции Джона Франклина 

«Форвард», хотя и с трудом, пересек пролив Джона Росса; пришлось пустить в ход петарды и пилы. Экипаж страшно устал. К счастью, температура была сносная и на два градуса выше той, которую нашел здесь Джемс Росс в это же время года. Термометр показывал +2° по Цельсию.

В субботу бриг обогнул мыс Феликса на северной оконечности Земли Короля Уильяма — одного из небольших островов полярного бассейна.

Берега имели унылый вид и навеяли на экипаж грустное настроение, к которому примешивалось любопытство. И в самом деле, бриг находился в виду Земли Короля Уильяма, где разыгралась ужаснейшая драма.

Матросам «Форварда» были известны результаты попыток отыскать экспедицию адмирала Франклина, но подробностей катастрофы экипаж не знал. В то время как Клоубонни прослеживал по карте путь брига, Бэлл, Болтон и Симпсон подошли к доктору и вступили с ним в разговор. Вскоре присоединились другие матросы, побуждаемые непреодолимым любопытством. Бриг тем временем несся со страшной быстротой, и берег, с его мысами, косами и заливами, проносился перед изумленными взорами экипажа, точно огромная панорама.

Гаттерас быстрыми шагами ходил по юту. Усевшийся на палубе доктор вскоре был окружен толпой матросов. Понимая как интерес, так и важность рассказа при настоящих обстоятельствах, доктор возобновил начатый еще с Джонсоном разговор.

— Вам известно, друзья мои, как Франклин начал свое служебное поприще: подобно Куку и Нельсону, он поступил во флот юнгой. Проведя молодость в больших морских экспедициях, он в 1845 году задумал отправиться на север для открытия Северо-западного прохода, Под его начальством были испытанные корабли «Террор» и «Эребус», которыми командовал в 1840 году Росс во время своей экспедиции к Южному полюсу. «Эребус», на борту которого находился сам Франклин, имел семьдесят человек экипажа. На «Терроре» было шестьдесят восемь человек. Имена большей части этих несчастных, из которых ни один не увидел своей родины, запечатлены в названиях заливов, мысов, проливов, каналов и островов полярных стран. Всего — сто тридцать восемь человек. Нам известно, что последние письма, отправленные Франклином с острова Диско, были помечены 12 июля 1845 года. «Надеюсь, — писал он, — сегодня ночью отплыть к проливу Ланкастера». Но что произошло со времени его выхода из залива Диско? Капитаны китобойных судов «Принц Уэльский» и «Энтерпрайз» видели в последний раз корабли Франклина в заливе Мельвиля, и с той поры о них уже не было ни слуху ни духу. Однако мы можем проследить путь Франклина на запад. Войдя в проливы Ланкастера и Барро, он прибыл к острову Бичи, где и провел зиму с 1845 на 1846 год.

— Но каким образом узнали эти подробности? — спросил плотник Бэлл.

— Подробности эти поведали нам, во-первых, три могилы, найденные экспедицией Остина в 1850 году и заключавшие в себе останки трех матросов Франклина, и затем документ, открытый лейтенантом Гобсоном, с брига «Фокс», и помеченный 27 апреля 1848 года, Итак, нам известно, что после зимовки «Эребус» и «Террор» поднялись проливом Уэллингтона до шестьдесят седьмой параллели, но вместо того чтобы продолжать путь на север, они спустились к югу...

— И это их погубило! — сказал чей-то суровый голос. — Спасение было на севере.

Все обернулись и увидели на юте Гаттераса.

— Несомненно,— продолжал доктор,— Франклин хотел добраться до берегов Америки. На этом гибельном пути его застали бури, а 12 сентября 1846 года его корабли были затерты льдами в нескольких милях отсюда, к северо-западу от мыса Феликса, и затем отброшены к северо-западу от косы Виктории, вон туда,— добавил доктор, указывая на море. — Но экипаж оставил свои суда только 22 апреля 1848 года. Что произошло в течение этих девятнадцати месяцев? Что делали несчастные все это время? Очевидно, они бродили по окрестностям и делали все возможное для своего спасения, потому что адмирал был человек энергичный, и если он не имел успеха...

— То только потому, что, быть может, экипаж изменил ему,— глухим голосом сказал Гаттерас.

Матросы не смели взглянуть на капитана: слова его тяжелым грузом ложились на совесть каждого из них.

— Роковой документ сообщает нам, что 11 июня 1847 года сэр Джон Франклин изнемог от своих страданий... Честь его памяти!—сказал доктор, снимая шапку.

Матросы молча последовали его примеру.

— Что же делали в течение десяти месяцев эти несчастные, лишившись своего начальника? Они оставались на своих кораблях и решились покинуть их только в апреле 1848 года. Из ста тридцати восьми матросов в живых еще оставалось сто пять человек. Тридцать три умерли! Тогда капитаны Крозье и Фитц-Джемс сложили на косе Виктории гурий и оставили в нем свой последний письменный документ. Глядите, друзья мои, мы как раз проходим мимо этой косы. Можно еще видеть остатки гурия, возведенного, так сказать, на крайнем пункте, до которого дошел Джон Росс в 1831 году. Вот мыс Джона Франклина, вот коса Франклина, вот коса Левесконта, вот залив Эребуса, где найдена шлюпка, сделанная из остатков корабля и поставленная на полозья. Там же найдены серебряные ложки, масса съестных припасов, книги. Сто пять оставшихся в живых человек под начальством капитана Крозье отправились к Большой Рыбной Реке. До какого места они дошли? Удалось ли им добраться до Гудзонова пролива? Что сталось с ними?..

— Я могу рассказать вам, что сталось с ними,— громким голосом сказал Гаттерас.— Да, они старались достичь Гудзонова пролива, разделились на несколько партий и отправились на юг. В одном из писем своих доктор Рэ говорит, что в 1850 году эскимосы встретили па Земле Короля Уильяма сорок человек, которые охотились на моржей, шли по льду и тащили за собой лодку. Истомленные, тощие, они изнемогали от труда и болезней. Позднее эскимосы нашли на материке тридцать трупов и пять трупов на соседнем острове. Одни из них были наполовину погребены, другие брошены без погребения; одни лежали под опрокинутой лодкой, другие — под обрывками палатки; тут лежал офицер с подзорной трубой на плече и заряженным ружьем, там валялись котлы с отвратительной пищей. Получив эти сведения, адмиралтейство обратилось с просьбой к Гудзоновой Компании отправить на место катастрофы лучших своих агентов. Последние спустились по реке Бака до самого ее устья и безуспешно исследовали острова Монреаль, Маконохию и мыс Огль. Все несчастные погибли от лишений и голода; чтоб продлить свое жалкое существование, они прибегали даже к людоедству. Вот что сталось с ними на пути к югу — пути, усеянном их обезображенными трупами... Ну как, желаете вы после этого отправиться по их следам?

Мощный голос, энергичные жесты, пылающее лицо Гаттераса — все это произвело па слушателей сильнейшее впечатление, и экипаж, в высшей степени возбужденный видом этих роковых мест, в один голос закричал:

— На север, на север!

— На север! Там спасение и слава! На север! Ветер переменился! Проход свободен! Вперед!

Матросы бросились по своим местам. Мало-помалу ледяные поля разошлись; «Форвард» быстро переменил направление и на полных парах направился к каналу Мак-Клинтока.

Гаттерас не ошибся, надеясь встретить более свободное ото льдов море. Он шел по предполагаемому пути Франклина, вдоль восточных берегов Земли Принца Уэльского, достаточно уже известных; но противоположные берега этой земли не были еще исследованы. Очевидно, передвижение льдов на юг совершалось восточным протоком, так как пролив, казалось, совершенно очистился. «Форвард» мог наверстать потерянное время. Усилив ход, он 14 июня прошел залив Осборна и крайние пункты, до которых доходили экспедиции 1851 года. В проливе все еще было много льда, но он не мешал продвижению «Форварда». 

XVIIIНа север!

Экипаж, видимо, снова стал на обычный путь дисциплины и повиновения. Редкие, не особенно утомительные маневры давали матросам возможность отдохнуть. Температура держалась выше точки замерзания, и оттепель облегчала плавание.

Дэк, ласковый и общительный, завязал искреннюю дружбу с доктором. Они жили душа в душу. Но так как в дружбе один из друзей всегда подчиняется другому, то надо сказать, что доктор отнюдь не был этим «другим»: Дэк делал с ним решительно все, что хотел, а доктор повиновался собаке, как собака повинуется своему хозяину. Впрочем, Дэк, любезный в отношении большей части матросов и помощников, как бы по инстинкту избегал Шандона и недолюбливал — да и как еще! — Пэна и Фокера и при их приближении выказывал свою ненависть сдержанным ворчаньем. Но Фокер и Пэн не осмеливались открыто ссориться с собакой капитана— с «добрым гением Гаттераса», как говорил Клифтон.

Словом, экипаж снова проникся доверием к своему капитану и вел себя безупречно.

— Мне кажется,— сказал однажды Джемс Уэлл Шандону,— что наши матросы поверили рассказам капитана и, видимо, не сомневаются в успехе.

— Они заблуждаются,— ответил Шандон.— Если бы они хорошенько рассудили и взвесили наше положение, то заметили бы, что мы совершаем один ложный шаг за другим.

— Однако мы находимся теперь в море, свободном ото льдов, и идем по исследованному уже пути... Не преувеличиваете ли вы, Шандон?

— Нисколько, Уэлл, Ненависть, зависть, если хотите, внушаемые мне Гаттерасом, не ослепляют меня. Скажите: заглядывали ли вы в угольные ямы?

— Нет,— ответил Уэлл.

— Так сходите... Вы увидите, с какой быстротой уменьшается запас топлива. По-настоящему, следовало бы идти только под парусами, а к помощи винта прибегать лишь в крайних случаях, чтобы подниматься против течения или встречного ветра. Топливо надо беречь; кто знает, где и на сколько времени мы можем застрять здесь? Но Гаттерасу, безумно стремящемуся вперед, лишь бы только подняться к недоступному полюсу, нет никакого дела до таких мелочей. Попутный ли ветер, встречный ли, Гаттерас знай себе мчится на всех парах. Если так будет продолжаться еще некоторое время, мы очутимся в очень затруднительном положении, а то и окончательно погибнем.

— В самом деле, Шандон? Тогда, действительно, плохо наше дело.

— Да, Уэлл, очень плохо, и не только в отношении машины, которая за отсутствием топлива будет бездействовать как раз тогда, когда в ней будет необходимость, но и в отношении зимовки, которой рано или поздно нам не избежать. Находясь в странах, где ртуть замерзает в термометре, надо быть крайне осторожным.

— Если не ошибаюсь, Шандон, капитан надеется пополнить запас угля на острове Бичи?

— А разве в полярных морях всегда приходишь туда, куда желаешь прийти? Можно ли рассчитывать, что тот или другой пролив в данное время ’будет свободен ото льдов? А если мы не достигнем острова, если нельзя будет подойти к нему — что тогда?

— Вы правы, Шандон. По-моему, Гаттерас действует необдуманно. Но почему же вы ему об этом ничего не скажете?

— Нет, Уэлл,— отвечал Шандон с плохо скрываемым раздражением,— я решил молчать; за бриг я не отвечаю. Я буду ждать дальнейших событий. Мне приказывают — я повинуюсь, а мнений своих я высказывать не обязан.

— Позвольте вам заметить, Шандон, что в этом случае вы неправы. Дело идет о наших интересах, и за неблагоразумные поступки капитана мы все можем дорого поплатиться.

— А если я и скажу, разве он меня послушает, Уэлл?

Уэлл не решился ответить утвердительно.

— В таком случае,— сказал он,— может быть, он обратит внимание на заявление всего экипажа?

— Экипажа! — возразил Шандон, пожимая плечами.— Но, мой бедный Уэлл, разве вы не видите, что экипаж одушевлен совсем другим чувством, нежели чувством самосохранения? Экипаж знает, что он подвигается к семьдесят второй параллели и что за каждый градус, лежащий выше этой широты, он получит тысячу фунтов стерлингов.

— Вы правы, Шандон,— сказал Уэлл,— капитан прибегнул к самому верному способу, чтобы склонить матросов на свою сторону.

— Конечно, — ответил Шандон, — но они будут на его стороне только до поры до времени.

— Что вы хотите этим сказать?

— А то, что все будет идти хорошо, пока работа не трудна, опасности не слишком велики, а море спокойно. Гаттерас задаривает матросов деньгами, но непрочно то, что основано только на деньгах. Вот посмотрите, станут ли они заботиться о получении премии, когда наступят критические обстоятельства, опасности, лишения, болезни и холода, навстречу которым мы летим сломя голову.

— Следовательно, по-вашему, Гаттерас не будет иметь успеха?

— Нет, Уэлл, не будет! Такое предприятие требует полного единодушия между начальством, полного взаимопонимания. А между тем ни того, ни другого нет. Да к тому же еще Гаттерас — безумец; это доказывается Есем его прошлым. Но поживем — увидим. Обстоятельства могут сложиться так, что экипаж будет вынужден поручить командование бригом другому, менее взбалмошному капитану.

— Однако,— недоверчиво покачав головой, сказал Уэлл,— на его стороне всегда будут...

— Во-первых,— прервал Шандон,— доктор — ученый, который заботится только о науке; во-вторых, Джонсон — моряк, строгий, ни о чем не рассуждающий блюститель дисциплины, и, наконец, еще один или два, ну самое большее четыре человека, плотник Бэлл, например. А между тем на бриге нас восемнадцать человек. Нет, Уэлл, Гаттерас не пользуется доверием экипажа, и это хорошо ему известно. Он задобрил экипаж деньгами, ловко воспользовался историей катастрофы экспедиции Франклина, чтобы произвести перемену в настроении матросов, но длиться долго это не может. И если ему не удастся пристать к острову Бичи, то он погиб.

— Если бы экипаж подозревал это...

— Убедительно прошу вас, — с живостью сказал Шандон,— ничего не говорите об этом матросам: они и сами догадаются. Впрочем, в данный момент всего лучше держать путь на север. Но кто поручится, что, направляясь к Северному полюсу, Гаттерас, в сущности, не возвращается на юг? В конце капала Мак-Клинтока находится залив Мельвиля, в который впадает множество проливов, ведущих в Баффинов залив. Пусть Гаттерас побережется! Путь на восток менее труден, чем на север.

Из этих слов Шандона видно, каково было его настроение и как прав был Гаттерас, подозревая его в измене.

Впрочем, Шандон говорил правду, объясняя спокойствие экипажа надеждой пройти вскоре семьдесят вторую параллель. Жажда наживы овладела даже наименее смелыми из матросов. Клифтон составил подробный счет для каждого из своих товарищей.

Если не считать капитана и доктора, которые не могли принять участия в распределении премий, то на «Форварде» было шестнадцать человек. Размер премии был установлен в тысячу фунтов стерлингов, так что на долю каждого приходилось шестьдесят два с половиной фунта за каждый пройденный градус. Если бы судно достигло полюса, то за восемнадцать градусов каждый получил бы тысячу сто двадцать пять фунтов, то-есть целое состояние. Эта фантазия обошлась бы капитану в восемнадцать тысяч фунтов стерлингов, но Гаттерас был достаточно богат, чтобы заплатить столько за прогулку к полюсу.

Этот расчет до крайности разжег алчность экипажа, и многие из матросов, пятнадцать дней назад радовавшиеся, что бриг спускается к югу, в настоящее время страстно желали пройти вожделенную «золотоносную широту».

16 июня «Форвард» прошел мыс Аворта. Гора Роулинсона возвышала к небу свою белую вершину; благодаря снегу и туману она казалась колоссальной. Температура держалась на несколько градусов выше точки замерзания. По склонам горы ниспадали водопады; с грохотом, подобно беспрерывным залпам тяжелой артиллерии, низвергались снежные лавины. Ослепительно белыми скатертями сверкали глетчеры.

Бриг шел близ берегов. На защищенных с севера скалах виднелся чахлый вереск, розовые цветочки которого робко пробивались из-под снега; по земле стлались красноватый лишайник и поросли одного из видов карликовой ивы.

Наконец 19 июня под знаменитым 72° широты бриг обогнул мыс Минто, образующий собою одну из оконечностей залива Оммапея.

«Форвард» вошел в залив Мельвиля, который Болтон назвал «денежным». По этому поводу веселый моряк острил на все лады, а добродушный доктор от души смеялся его забавным шуткам.

Несмотря на сильный северо-восточный ветер, плавание «Форварда» протекало настолько успешно, что

23 июня он достиг 74° широты. Бриг находился теперь в заливе Мельвиля — одном из самых значительных полярных морей. Впервые это море перешел капитан Парри в экспедицию 1819 года, и экипаж его получил от правительства премию в пять тысяч фунтов.

Клифтон с удовлетворением заметил, что от 72° до 74° — два градуса. Следовательно, путь этот доставил каждому матросу по сто двадцати фунтов стерлингов. Но ему ответили на это, что в полярных странах деньги не имеют никакой ценности, что матрос тогда только вправе считать себя богатым, когда он может пропить свои деньги. Значит, прежде чем радоваться и потирать от удовольствия руки, надо дождаться той минуты, когда можно будет свалиться под стол в одной из таверн Ливерпуля. 

XIXОхота на кита 

Хотя залив Мельвиля не был свободен ото льдов, плавание в нем не представляло особых трудностей. До самого горизонта тянулись огромные ледяные поля; там и сям встречались айсберги, большей частью неподвижные, точно они стояли на якоре. «Форвард» на всех парах шел по широким проходам, в которых маневрировать было не особенно трудно. Ветер все время менял направление, перескакивая с одного румба на другой.

Изменчивость ветра в арктических морях представляет замечательное явление; нередко промежуток в несколько минут отделяет полный штиль от самой жестокой бури. И это привелось испытать Гаттерасу 23 июня посередине громадного залива Мельвиля.

Господствующие ветры дуют обыкновенно ото льдов в открытое море и бывают очень холодны. В этот день термометр опустился на несколько градусов; над ледяными полями сильными порывами проносился ветер, сопровождаемый густым снегом.

Гаттерас приказал спустить паруса, но все же ветром успело снести малый брамсель.

Капитан руководил маневрами с величайшим хладнокровием, ни на секунду не покидая палубу в продолжение всей бури. Ему приходилось бежать от непогоды к западу. Ветер вздымал огромные волны, среди которых метались всевозможных форм льдины, оторванные от ледяных полей; бриг бросало из стороны в сторону, словно игрушку; обломки льдин так и сыпались на него. По временам «Форвард» то взлетал отвесно на вершину водяной горы, и тогда его стальной нос сверкал, как расплавленный металл, то снова низвергался в бездну среди клубов черного дыма с вертящимся в воздухе винтом. Дождь, смешанный со снегом, лил как из ведра.

Доктор воспользовался удобным случаем для того, чтобы... промокнуть до костей. Он стоял на палубе, охваченный восторгом при виде подобного зрелища. Разговаривать не было никакой возможности, и поэтому доктор молчал и только смотрел. И тут ему привелось быть свидетелем одного странного явления, присущего одним лишь арктическим странам.

Буря ограничивалась незначительным районом и не выходила за пределы трех-четырех миль. Проносясь над ледяными просторами, ветер как бы лишается силы и не может распространять свое губительное действие на большое пространство. По временам сквозь прорывы в тумане доктор видел небо и свободное ото льдов море, расстилавшееся за ледяными полями. Следовательно, бригу стоило только пройти свободными проходами, чтобы достичь места, где плавание не встречало уже препятствий, хотя при этом судно подвергалось опасности быть выброшенным на одну из ледяных мелей. Через несколько часов Гаттерасу удалось уйти от бури, которая все еще свирепствовала на горизонте и замирала лишь в нескольких кабельтовых от «Форварда».

Залив Мельвиля имел теперь уже совсем другой вид. Под действием волн и ветра от берегов отделилось множество ледяных гор, которые плыли к северу, сталкиваясь и налетая друг на друга. Их можно было насчитать несколько сотен; но так как залив был очень широк, бриг свободно лавировал между ними. Великолепное зрелище представляли эти пловучие массы, несшиеся с неравными скоростями и, казалось, состязавшиеся друг с другом в быстроте бега на обширном ристалище[30].

Доктор был в восторге. Вдруг гарпунщик Симпсон подошел к нему и обратил его внимание на непрерывно изменяющиеся цвета моря, которые, переходя от темноголубого до оливково-зеленого, длинными полосами тянулись с севера на юг и так ясно обозначались своими краями, что их можно было проследить до крайних пределов горизонта, причем прозрачные места чередовались с темными.

— Что вы об этом думаете, доктор? — спросил Симпсон.

— То же самое, — ответил доктор, — что думал относительно этих так странно окрашенных полос китобой Скоресби. По его мнению, синяя вода лишена миллиардов тех крошечных простейших животных и медуз, которыми переполнена зеленая. Скоресби произвел множество опытов, и я охотно верю ему.

— Э, доктор, из такой окраски моря можно вывести еще и другое заключение.

— А именно?

— Будь «Форвард» китобойное судно, у нас в руках была бы, что называется, козырная игра.

— Но я не вижу никаких китов, — ответил доктор.

— Верно. Однако мы не замедлим их увидеть, уверяю вас. Встретить зеленые полосы воды под этой широтой — да ведь это чистая благодать для китобоев!

— Но почему же? — спросил доктор, который всегда очень интересовался замечаниями специалистов.

— Потому что в зеленых водах чаще всего попадаются киты, — ответил Симпсон.

— В чем же причина этого, Симпсон?

— Киты находят в ней более обильную пищу.

— Вы уверены в этом?

— Да я сам испытал это тысячу раз в Баффиновом заливе и не вижу никакой причины, почему бы то же самое не могло повториться в заливе Мельвиля.

— Возможно, вы правы, Симпсон.

— Да вот, — вскричал последний, наклоняясь над поручнями, — посмотрите, доктор!

— Точно след, оставленный килем судна!

— Это след, оставляемый китом. Значит, и сам он недалеко отсюда.

Доктор тщательно осматривал поверхность моря. Предсказание Симпсона не замедлило сбыться. Сверху раздался голос Фокера:

— Кит под ветром!

Все взглянули по указанному направлению: в одной миле от брига на синеве неба резко выделялся невысокий столб воды.

— Вот он, вот он! — вскричал Симпсон.

— Скрылся! — ответил доктор.

— Если бы понадобилось, я бы сумел его найти, — проговорил с сожалением Симпсон.

Но, к его удивлению, Гаттерас приказал спустить на воду китобойную шлюпку, хотя никто не осмеливался просить его об этом. Капитан был не прочь доставить развлечение своему экипажу и вместе с тем добыть несколько бочонков китового жира. Это разрешение поохотиться было принято с восторгом.

В шлюпку сели четверо матросов; Джонсон — у руля, Симпсон с гарпуном в руке стал на носу. Помешать доктору принять участие в экспедиции не было никакой возможности.

Море было довольно спокойно. Шлюпка быстро отвалила и спустя десять минут находилась уже в одной миле от «Форварда».

Кит, вдохнув новый запас воздуха, нырнул, но вскоре снова показался на поверхности, выбрасывая столб воды и слизи.

— Туда, живее! — вскричал Симпсон, указывая на место в восьмистах ярдах от шлюпки.

Шлюпка быстро направилась к киту; заметив это, бриг тоже приблизился, идя тихим ходом.

Громадный кит по прихоти волны то скрывался, то появлялся на поверхности воды, выставляя из нее свою темную спину, похожую на подводный утес среди моря. Киты вообще плавают быстро только тогда, когда подвергаются преследованию, поэтому животное, о котором идет речь, лениво покачивалось на волнах, ничего, казалось, не опасаясь.

Шлюпка бесшумно подвигалась полосой зеленой воды, непрозрачность которой мешала киту видеть своих врагов. Утлый челнок, осмеливающийся нападать на такое чудовище, — это зрелище способно породить сильные ощущения. Кит был около ста тридцати футов длины; между 72° и 80° встречаются киты и более ста восьмидесяти футов. Древние писатели упоминают даже о китах в семьсот футов, но подобных китов по всей справедливости следует отнести к породе «воображаемых».

Вскоре шлюпка подошла к киту вплотную. Симпсон сделал знак рукой — весла приостановились. Сильно размахнувшись, искусный моряк метнул гарпун. Орудие это снабжено на одном конце зазубренными остриями, которые глубоко вонзаются в жировой слой животного. Раненый кит всплеснул хвостом и нырнул в воду. Тотчас четыре весла перпендикулярно поднялись вверх; веревка, прикрепленная к гарпуну и свернутая на носу шлюпки, начала разматываться со страшной быстротой, и кит помчал шлюпку, которой управлял Джонсон.

Животное удалялось от брига и в течение получаса шло по направлению плавающих ледяных гор. Приходилось время от времени смачивать веревку, чтобы она не воспламенилась от сильного трения. Когда животное ослабело и поплыло тише, веревку стали понемногу вытаскивать и наматывать. Вскоре кит опять показался на поверхности воды, волнуя ее всплесками своего страшного хвоста; водяные столбы дождем обдавали шлюпку, которая быстро приближалась к киту. Симпсон схватил длинное копье, готовясь вступить в единоборство с громадным животным.

Но вдруг кит со страшной быстротой понесся каналом между двумя ледяными горами, так что преследование его стало чрезвычайно опасным.

— Чорт побери! — сорвалось у Джонсона.

— Вперед, вперед! Смелее, ребята! — кричал Симпсон, которым овладела горячка охоты. — Кит наш!

— Невозможно следовать за ним между этими ледяными горами, — заметил Джонсон, задерживая ход шлюпки.

— Можно! Можно! —- кричал Симпсон.

— Нет! Нет! — говорили одни.

— Можно! — утверждали другие.

Но кит уже плыл между двух айсбергов, вот-вот готовых сомкнуться.

Шлюпке, которую кит вел на буксире, грозила опасность быть увлеченной в проход. Но тут Джонсон бросился к носу и одним ударом топора перерубил веревку. И как раз вовремя, потому что обе горы столкнулись со страшной силой и раздавили кита.

— Пропал! — вскричал Симпсон.

— Но зато мы спасены! — ответил Джонсон.

— Действительно... — заметил не моргнувший глазом доктор. — На это стоило посмотреть!

Сила столкновения ледяных гор ужасна. Кит стал жертвой случайности, очень частой в полярных морях.

Несколько минут спустя шлюпка подошла к бригу и была поднята на свое обычное место.

— Это урок для неосторожных людей, решающихся входить в протоки между ледяными горами! — громко сказал Джонсон.

XXОстров Бичи 

26 июня «Форвард» находился в виду мыса Дундаса, на северо-западной оконечности Земли Принца Уэльского. Здесь, среди массы льдов, трудности плавания увеличивались. В этом месте море суживается, и ряд островов — Крозье, Юнга, Дэ, Лаутера и Гаррета, выстроившись, как форты перед рейдом, — способствует скоплению здесь льдов. От 25 и до 30 июня бриг прошел путь, который при других обстоятельствах он мог бы пройти в один день. «Форвард» то останавливался, то возвращался назад, то выжидал удобного случая подойти к острову Бичи, расходовал много угля и во время остановок лишь уменьшал топку, но не прекращал ее ни днем, ни ночью, держась под парами.

Гаттерасу не хуже, чем Шандону, было известно состояние запасов угля. Надеясь, однако, найти достаточное количество топлива на острове Бичи, он не хотел терять ни одной минуты из-за соображений экономии. Отступление на юг и так задерживало продвижение к северу, и хотя он оставил Англию в апреле, тем не менее ушел не дальше предшествующих экспедиций.

30 июня на северо-восточной оконечности Земли Принца Уэльского был замечен мыс Уолкера. Это крайний пункт, который видели Кеннеди и Бэлло 3 мая 1852 года, пройдя весь Норт-Соммерсет. В 1851 году капитану Омманею, из экспедиции Остена, посчастливилось запастись здесь продовольствием для своего отряда.

Этот очень высокий мыс замечателен своей красно-бурой окраской; в ясную погоду взор простирается с него до входа в канал Уэллингтона.

К вечеру показался мыс Бэлло, отделяющийся от мыса Уокера бухтой Мак-Леона. Мыс Бэлло назван так в честь молодого французского офицера.

Английская экспедиция приветствовала мыс троекратным криком «ура».

В этом месте берег состоит из шероховатого желтого известняка и защищен огромными льдинами, нанесенными сюда северным ветром. Вскоре «Форвард» потерял мыс из виду и шел среди разрозненных льдин через пролив Барро к острову Бичи.

Решившись идти напрямик, чтобы бриг не отбросило дальше острова, Гаттерас в последующие дни ни на минуту не покидал своего поста. Он часто поднимался в «воронье гнездо», отыскивая удобные проходы, и во время плавания проливом сделал все, что может сделать искусный, хладнокровный, отважный моряк. Но ему не везло, потому что в это время море уже должно было бы очиститься ото льдов. И все же, не щадя ни угля, ни экипажа, ни самого себя, Гаттерас достиг наконец своей цели.

3 июля, в одиннадцать часов утра, лоцман донес, что на севере показался материк. Произведя наблюдение, Гаттерас узнал остров Бичи — место встречи всех исследователей арктических стран. К этому острову приставали почти все корабли, отправлявшиеся в полярные моря. Там Франклин провел зиму, прежде чем войти в пролив Уэллингтона. Кресуэл, помощник Мак-Клюра, пройдя по льдам четыреста семьдесят миль, встретил бриг «Феникс», на котором и возвратился в Англию. Последним судном, посетившим остров Бичи, был бриг «Фокс». Мак-Клинток запасся там провиантом 11 августа 1855 года и привел в порядок склады и жилища не больше двух лет назад. Гаттерасу были известны все эти подробности.

При виде острова сердце у Джонсона сильно забилось: он был здесь, когда служил старшим рулевым на корабле «Феникс». Гаттерас расспрашивал Джонсона о расположении берегов, о якорной стоянке и возможности подойти к острову. Погода установилась великолепная; температура держалась +14° по Цельсию.

— Вы узнали это место, Джонсон? — спросил капитан.

— Да, капитан, это остров Бичи. Только нам необходимо подняться несколько севернее, потому что там берега более отлоги.

— Но где же дом, склады? — спросил Гаттерас.

— Их можно увидеть, только выйдя на берег. Они расположены вон за той возвышенностью.

— И вы там оставили большие запасы?

— Большие, капитан. Адмиралтейство отправило сюда в 1853 году нас на пароходе «Феникс» под командой капитана Инглфилда и транспортное судно «Брэдалбан», нагруженное провизией. Этими запасами можно было снабдить целую экспедицию.

— Но ведь в 1855 году капитан «Фокса», наверно, много взял из этих запасов? — сказал Гаттерас.

— Не беспокойтесь, капитан, — ответил Джонсон.— Кое-что осталось и для вас. На холоде провиант чудесно сохраняется, и мы найдем его таким же свежим, как и в ту минуту, когда он был выгружен на берег.

— Главное для меня не продовольствие, которого нам хватит на несколько лет, а уголь, — сказал Гаттерас.

— Мы оставили на острове больше тысячи тонн угля, капитан. В этом отношении можете быть спокойны.

— Итак, к острову! — сказал Гаттерас, наблюдая берега в подзорную трубу.

— Видите этот мыс? — спросил Джонсон. —- Обогнув его, мы окажемся недалеко от якорной стоянки. Именно отсюда мы отправились в Англию с лейтенантом Кресуэлом и двенадцатью больными с корабля «Инвестигейтор». Нам посчастливилось доставить на родину лейтенанта Мак-Клюра, но французский офицер Бэлло так и не увидел отчизны. Грустно вспоминать об этом... Я думаю, капитан, что мы должны стать на якорь вот здесь.

— Хорошо, — ответил Гаттерас и отдал соответствующее приказание.

«Форвард» находился в двух кабельтовых от берега, в небольшой бухте, защищенной от северного, восточного и южного ветров.

— Господин Уэлл, — сказал Гаттерас, — приготовьте шлюпку и отправьте в ней на берег шестерых матросов для перевозки угля на бриг.

— Есть, капитан, — ответил Уэлл.

— Я отправляюсь на берег в гичке с доктором и Джонсоном. Господин Шандон, угодно вам сопровождать нас?

— К вашим услугам, — ответил Шандон.

Несколько минут спустя доктор, запасшись снаряжением ученого и охотника, занял место в шлюпке со своими товарищами. Через десять минут они уже высадились на низменный и скалистый берег.

— Ведите нас, Джонсон,— сказал Гаттерас.— Вы узнаете местность?

— Как нельзя лучше, капитан. Только вот памятник... я не видел его здесь.

— Я знаю, что это такое! — вскричал доктор.— Подойдем! Камень этот сам скажет нам, как он здесь очутился.

Путники подошли к памятнику, и доктор сказал, сняв шапку:

— Это памятник, поставленный Франклину и его товарищам.

Действительно, в 1855 году леди Франклин передала одну плиту черного мрамора доктору Кэйну, другую — в 1858 году — Мак-Клинтоку, с тем чтобы они были доставлены на остров Бичи. Мак-Клинток выполнил возложенное на него поручение и поставил плиту невдалеке от надгробной колонки, воздвигнутой Джоном Барро в память лейтенанта Бэлло.

На доске была начертана следующая надпись:

В ПАМЯТЬ

ФРАНКЛИНА, КРОЗЬЕ, ФИТЦ-ДЖЕМСА

и всех их доблестных товарищей, офицеров и матросов,

пострадавших и погибших за дело науки и во славу родины.

Камень этот воздвигнут близ места, где они провели первую

арктическую зиму и откуда отправились, чтобы преодолеть

все препятствия или умереть.

Он свидетельствует о памяти и уважении их друзей и

соотечественников и о смягчаемой верой скорби жены,

которая в начальнике экспедиции утратила преданного

и искренне любимого супруга.

Господь ввел их в пристань, где всем уготовано

вечное успокоение.

 1 8 5 5

При виде этого печального памятника, затерявшегося в необъятных далях сурового севера, у всех сжалось сердце. А у доктора при чтении этих скорбных слов выступили слезы. На том месте, которое прошли Франклин и его товарищи, полные надежды и сил, не осталось ничего, кроме куска мрамора. И вот, несмотря на это мрачное предостережение судьбы, «Форвард» готов был отправиться по следам «Эребуса» и «Террора».

Гаттерас первый стряхнул с себя гнет тяжелых размышлений и быстро стал подниматься на довольно высокий холм, едва прикрытый снегом.

— Оттуда мы увидим склады, — сказал следовавший за капитаном Джонсон.

Когда они поднялись на вершину холма, к ним подошли Шандон и доктор.

Взоры их скользили над необъятной равниной, на которой не было заметно ни малейших следов человеческого жилья.

— Странно... — оказал Джонсон.

— Но где же склады? — с тревогой спросил Гаттерас.

— Не знаю... Ничего не вижу... — бормотал Джонсон.

— Вы, верно, сбились с дороги, — сказал доктор.

— Да нет, мне кажется, — в раздумье проговорил Джонсон, — что они должны быть именно в этом месте...

— Ну, куда же нам теперь идти? — нетерпеливо перебил Гаттерас.

— Спустимся вниз, — сказал Джонсон. — Может быть, я ошибся... За семь лет немудрено и забыть местность.

— Особенно, когда местность так монотонна и однообразна, — добавил доктор.

— И все же... — пробормотал Джонсон.

Шандон не произнес ни слова.

Через несколько минут Джонсон остановился.

— Нет, я не ошибся! — воскликнул он.

— В чем дело? — спросил Гаттерас, озираясь по сторонам.

— Почему вы так говорите, Джонсон? — спросил доктор.

— Видите вы этот бугор? — сказал Джонсон, указывая на легкое возвышение у своих ног, на котором ясно различались три борозды.

— Это могилы трех матросов Франклина, — ответил Джонсон. — Я уверен в этом. Да, я не ошибся! В ста шагах отсюда должно находиться жилье, и если его нет, то... то...

Он не решался докончить фразу. Гаттерас бросился вперед; им овладело отчаяние: не осталось ни малейших следов от бывших здесь складов, и только необъятная пелена снега покрывала мерзлую землю.

Гаттерас был ошеломлен. Доктор смотрел вокруг, покачивая головой. Шандон молчал, но внимательный наблюдатель мог бы подметить на его губах злорадную усмешку.

В это время прибыли люди, посланные Уэллом; они сразу же всё поняли. Шандон подошел к капитану и сказал:

— По-моему, капитан, отчаиваться не следует. К счастью, мы находимся еще при входе в пролив Барро, которым можем пройти в Баффинов залив.

— Господин Шандон, — ответил Гаттерас,— к счастью, мы находимся при входе в пролив Уэллингтона, которым поднимемся к северу.

— Но как же мы пойдем, капитан?

— Под парусами! Топлива у нас хватит еще на два месяца, а больше и не нужно для нашей будущей зимовки.

— Позвольте вам заметить... — начал было Шандон.

— Я позволю вам только одно — следовать за мною на бриг, — ответил Гаттерас.

И, повернувшись спиной к своему помощнику, он возвратился на судно и заперся в своей каюте.

В течение двух дней дул встречный ветер; капитан не выходил на палубу. Доктор воспользовался этой вынужденной двухдневной остановкой «Форварда» для того, чтобы исследовать остров Бичи. Он собрал несколько экземпляров растений, которым сравнительно высокая температура дает возможность пробиваться на обнаженных от снега скалах: несколько экземпляров вереска, несколько разновидностей мха, род желтого лютика, какую-то похожую на щавель траву и довольно крупные экземпляры камнеломки.

Фауна острова оказалась гораздо богаче его скудной флоры. Доктор видел длинные вереницы гусей и журавлей, тянувшихся на север; класс пернатых имел здесь достойных представителей в куропатках, в темно-синих гагах, в нырках с очень удлиненным корпусом, в многочисленных птицах, похожих на кур и очень вкусных, в птицах с черным корпусом, с крыльями, испещренными белыми пятнышками, с красными, как коралл, лапками и клювами, в крикливых стаях морских чаек и в крупных с белыми животами тупиках. Доктору посчастливилось застрелить несколько серых зайцев, которые еще не успели одеться в свои белые зимние шубы, и голубого песца, с замечательным искусством загнанного Дэком. Медведи, очевидно побаивавшиеся человека, не подпускали к себе на близкое расстояние; тюлени тоже стали очень осторожными — по той же, вероятно, причине, как и их враги — медведи. В заливе было много тру-борогов, очень приятных на вкус. Класс двукрылых имел своим представителем простого комара, которого доктор, к великому удовольствию своему, изловчился поймать, хотя и был при этом укушен. В качестве конхиолога он был менее счастлив и успел собрать лишь несколько экземпляров съедобных ракушек да несколько двустворок.

XXIСмерть Бэлло 

3 и 4 июля температура была + 14° по Цельсию, то-есть самая высокая за все время экспедиции. Но в четверг, 5 июля, подул юго-восточный ветер, сопровождаемый сильным снегом. За ночь ртуть в термометре опустилась до —5°. Не обращая внимания на дурное настроение экипажа, Гаттерас приказал готовиться к отходу. За тринадцать дней, прошедших со времени прохода мимо мыса Дундаса, «Форвард» не подвинулся ни на один градус к северу.

Часть матросов, во главе с Клифтоном, роптала; но так как ее желания совпадали с решением Гаттераса подняться в канал Уэллингтона, то команда охотно принялась за дело.

Много труда стоило поставить паруса, но наконец ночью подняли бизань, марсель и брамсели. Гаттерас смело пошел между льдами, увлекаемый течением на юг. Экипаж страшно устал, так как часто приходилось менять паруса.

Канал Уэллингтона не очень широк и суживается между берегами Девона на востоке и островом Корнуэлса на западе. Остров этот считался полуостровом до тех пор, пока Джон Франклин не обошел его с запада на восток в 1846 году, на обратном пути из северных частей канала.

Канал Уэллингтона исследован в 1851 году капитаном Пенни на китобойных судах «Леди Франклин» и «София». Один из его помощников, Стюарт, достигнув мыса Бичера под 76°20' широты, видел оттуда свободное ото льдов море. Свободное море — вот на что надеялся Гаттерас!

— Что нашел Стюарт, то найду и я, — сказал капитан доктору.— И тогда под парусами отправлюсь к полюсу.

— А не опасаетесь ли вы, — ответил доктор, — что экипаж...

— Экипаж... — сурово сказал Гаттерас. Затем, понизив голос, он прошептал, к крайнему изумлению доктора: — Несчастные!

В первый раз подметил Клоубонни такое чувство в сердце капитана.

— Но нет! — энергично продолжал Гаттерас. — Они должны следовать за мною и во что бы то ни стало пойдут!

Хотя «Форвард» уже не опасался столкновения со льдинами, разошедшимися далеко одна от другой, он все же очень медленно подвигался на север, так как встречные ветры заставляли его часто останавливаться. Бриг с трудом обогнул мыс Спенсера и Инниса и 10-го числа, во вторник, к величайшей радости Клифтона, прошел наконец 75е широты.

«Форвард» находился в том самом месте, где американские суда «Рескью» и «Эдванс» под начальством капитана Хенена подвергались столь ужасным опасностям. Доктор Кэйн участвовал в этой экспедиции. В конце сентября 1850 года их суда были окружены льдами и с непреодолимой силой отброшены в пролив Ланкастера.

Шандон рассказал об этой катастрофе Джемсу Уэллу в присутствии нескольких матросов.

— «Эдванс» и «Рескью», — говорил он, — так сильно бросало во все стороны и подкидывало вверх, что решено было не держать на борту огня, а между тем температура упала на восемнадцать градусов ниже нуля. Целую зиму несчастный экипаж находился среди льдов, ежеминутно готовясь бросить свои суда. Три недели люди не снимали с себя теплой одежды. В таком ужасном положении, дрейфуя на протяжении тысячи миль, суда были отнесены на середину Баффинова залива...

Можно себе представить, какое впечатление этот рассказ произвел на самочувствие и без того упавшего духом экипажа!

Пока Шандон рассказывал, Джонсон беседовал с доктором об одном событии, происшедшем в этих местах. Доктор сообщил Джонсону, что бриг находился в данную минуту как раз под 75°30' широты.

— Да ведь это случилось именно здесь! — вскричал Джонсон. — Проклятое место!

И слезы выступили на глазах достойного человека.

— Вы говорите о смерти лейтенанта Бэлло? — сказал доктор.

— Да, доктор, о смерти этого великодушного, храброго, мужественного офицера!

— И катастрофа произошла в этом самом месте?

— Да, именно здесь, на этом берегу Северного Девона! Во всем этом было нечто роковое. Возвратись капитан Пуллэн раньше на свое судно, и ничего бы не случилось.

— Что вы хотите этим сказать, Джонсон?

— Выслушайте меня, доктор, и вы увидите, от чего зависит иногда жизнь человека. Вам известно, что лейтенант Бэлло участвовал в экспедиции, отправленной в 3850 году на поиски Франклина?

— Да, Джонсон, он находился на корабле «Принц Альберт».

— Так вот. Возвратившись в 1853 году во Францию, Бэлло получил разрешение отправиться на судне «Феникс», на котором я служил матросом под начальством капитана Инглфилда. Мы доставили на остров Бичи запасы продовольствия на транспортном судне «Брэдал-бан».

— Те самые, которых, увы, мы не нашли?

— Те самые, доктор. Прибыли мы на остров Бичи в начале августа, а 10-го числа того же месяца капитан Инглфилд оставил «Феникс» и отправился на розыски капитана Пуллэна, который уже месяц, как покинул свое судно «Норт-Старт». По возвращении он надеялся отправить адмиралтейские депеши сэру Эдварду Бельчеру, зимовавшему в канале Уэллингтона. Вскоре после отъезда капитана Пуллэн возвратился на свое судно. Ах, зачем он не возвратился до отъезда капитана Инглфилда!.. Лейтенант Бэлло, опасаясь, что отсутствие нашего капитана может затянуться на долгое время, и, с другой стороны, зная, как важны депеши адмиралтейства, вызвался доставить их лично. Он передал командование над обоими кораблями капитану Пуллэну и 12 августа отправился в путь, взяв с собой сани и каучуковую лодку. Его сопровождали Гарвей, боцман с корабля «Норт-Старт», и три матроса — Мэдуэн, Дэвид Хук и я. Думая, что сэр Эдвард Бельчер находится невдалеке от мыса Бичера, к северу от канала, мы отправились в ту сторону на санях, придерживаясь восточных берегов материка. В первый день мы остановились в трех милях от мыса Инниса, а на следующий день — на льдине, почти в трех милях от мыса Баудена. Ночь была светлая, как день, и лейтенант Бэлло решился переночевать на материке, удаленном от нас всего на три мили. Он пытался доплыть туда в каучуковой лодке, но сильным юго-восточным ветром его два раза относило от берега, Гарвей и Мэдуэн оказались счастливее лейтенанта и добрались до берега. Они захватили с собой канат и протянули его от берега к льдине. При помощи этого каната на берег были уже доставлены три предмета, но при четвертой попытке мы почувствовали, что наша льдина тронулась с места. Лейтенант Бэлло велел товарищам отпустить веревку, и всех нас — Дэвида Хука, меня и лейтенанта — в один миг отнесло далеко от берегов. В это время дул сильный юго-восточный ветер, шел снег. Но большой опасности мы еще не подвергались, и лейтенант вполне мог спастись — ведь спаслись же мы!

Джонсон помолчал мгновение, глядя на этот роковой берег, затем продолжал:

— Потеряв из виду своих товарищей, мы тщетно старались укрыться под палаткой из саней и затем ножами стали прорубать себе во льду убежище. Лейтенант посидел еще около получаса, рассуждая с нами об опасности нашего положения. Я спросил у него, который час. «Около четверти седьмого»,— ответил лейтенант. Это было 18 августа, в четверг, в четверть седьмого утра. Связав свои книги, лейтенант сказал, что хочет взглянуть, как движется льдина. Не более чем через четыре минуты после его ухода я отправился искать его и обошел кругом льдину, на которой мы находились, но так и не нашел его. Возвращаясь назад, я увидел его палку, которая лежала по ту сторону полыньи шириною около пяти туазов[31]. Я начал звать лейтенанта — ответа не последовало. В эту минуту дул очень сильный ветер. Я еще раз обошел льдину, но не мог найти ни малейших следов бедного лейтенанта.

— Что же, вы думаете, с ним случилось? — спросил растроганный доктор.

— Я думаю, что когда лейтенант вышел из нашего убежища, его снесло ветром в полынью. Пальто на нем было застегнуто, следовательно плавать и подняться на поверхность воды он не мог. О, доктор, это было величайшее горе в моей жизни! Просто не верилось... Этот достойный офицер погиб жертвой своего долга потому только, что, повинуясь приказаниям капитана Пуллэна, он хотел добраться до берега, прежде чем тронулся лед. Достойный молодой человек, его так любили на корабле! Его оплакивали во всей Англии. Даже эскимосы, узнав от капитана Инглфилда, возвратившегося из залива Поунда, о смерти лейтенанта, плакали, как плачу я теперь, и говорили: «Бедный Бэлло, бедный Бэлло!»

— Но каким образом вам и вашему товарищу удалось добраться до берега? — спросил доктор, тронутый этим печальным рассказом.

— Очень просто, доктор. Двадцать четыре часа мы оставались еще на льдине без огня и пищи и наконец встретили севшую на мель льдину, перепрыгнули на нее и при помощи единственного оставшегося у нас весла притянули к себе небольшую льдину, способную нести нас и которой можно было управлять, как паромом. Вот таким-то образом мы и добрались до берега, но... одни, без нашего достойного офицера...

«Форвард» в это время уже прошел гибельный берег, и Джонсон потерял из виду место ужасной катастрофы. На следующий день залив Гриффита остался вправо от брига, а через два дня — мыс Гриннеля и Хельпма-на. Наконец 14 июля «Форвард» обогнул косу Осборна, а 15-го бросил якорь в заливе Беринга. Плавание было не особенно трудное, и Гаттерас встретил здесь почти такое же свободное море, как и Бельчер, который на кораблях «Пионер» и «Ассистанс» отправился на зимовку почти под 77° широты. Это было во время его первой зимовки — с 1852 на 1853 год. А следующую зиму он провел в бухте Беринга, где сейчас стоял на якоре «Форвард».

После самых ужасных испытаний и опасностей Бельчер был вынужден бросить «Ассистанс» среди вечных льдов.

Шандон не упустил случая рассказать и об этой катастрофе деморализованному экипажу. Знал ли Гаттерас об измене своего старшего помощника? Трудно сказать; во всяком случае, он ничего об этом не говорил.

В глубине залива Беринга находится узкий проток, соединяющий канал Уэллингтона с каналом Королевы. Льды скопились там в громадном количестве. Напрасно пытался Гаттерас пройти северными проливами острова Гамильтона. Ему помешал ветер; пришлось пытаться пройти между островом Гамильтона и островом Корнуэлса, на что ушло пять дней. Температура начала понижаться и 19 июля опустилась до —4° по Цельсию; впрочем, на следующий день она опять поднялась. Этот грозный предвестник арктической зимы не позволял медлить. Установившийся западный ветер замедлял движение брига; тем не менее Гаттерас старался как можно скорее добраться до места, где Стюарт видел свободное море.

19 июля капитан решил во что бы то ни стало подняться свободным протоком. Ветер дул встречный; при помощи паровой машины бриг, конечно, мог бы бороться с налетевшими снежными шквалами, но Гаттерасу приходилось экономить топливо. Для того же, чтобы тянуть бриг канатом, проток был слишком широк. Не обращая внимания на усталость экипажа, Гаттерас прибегнул к средству, употребляемому в подобных обстоятельствах китобоями. Он приказал спустить шлюпки на воду, подвесив их на талях[32] по бокам брига. Шлюпки закрепили с носа и с кормы; у одних весла находились с правой, у других — с левой стороны; матросы уселись за весла и гребли изо всех сил, двигая бриг против ветра.

Таким образом «Форвард» медленно шел протоком. Разумеется, работа эта была страшно тяжела. Экипаж начал роптать. Четыре дня, до 23 июля, бриг подвигался вперед и наконец добрался до острова Беринга и канала Королевы.

Ветер был все время встречный. Экипаж окончательно изнемог. Доктору казалось, что здоровье матросов начало расстраиваться, и у некоторых из них он заметил симптомы цынги. Для борьбы с этим страшным недугом он пустил в ход все имеющиеся в его распоряжении средства, воспользовавшись тем, что на корабле был большой запас лимонного сока и кальциевых пилюль.

Гаттерас понял, что на экипаж полагаться нельзя. Действовать добром и увещаниями было бесполезно, и потому он решился прибегнуть к более крутым, а в случае необходимости и к беспощадно строгим мерам. Особенно он опасался Ричарда Шандона и Джемса Уэлла, которые, однако, не осмеливались выказывать неудовольствие. На стороне Гаттераса были доктор, Джонсон, Бэлл и Симпсон; Фокера, Болтона, оружейника Уолсте-на и Брентона, старшего машиниста, он относил к числу колеблющихся, которые в любой момент могли примкнуть к недовольным. Что же касается Пэна, Гриппера, Клифтона, то они уже и теперь совершенно явно высказывали свои мятежные замыслы и хотели принудить капитана «Форварда» возвратиться в Англию.

Гаттерас очень хорошо знал, что от плохо настроенного и, главное, истомленного экипажа нельзя требовать прежней работы. Двадцать четыре часа он продержался в виду острова Беринга, не подвинувшись ни на шаг вперед. Однако температура понижалась, и в июле месяце под этими высокими широтами уже сказывалось влияние наступающей зимы. 24-го числа термометр опустился до —6° по Цельсию. По ночам образовывался молодой лед, в полдюйма толщиной, который, если бы его покрыло снегом, вполне мог бы выдержать тяжесть человека. Море принимало уже грязноватый оттенок, указывающий на образование в воде ледяных кристаллов.

Гаттерас прекрасно понимал, что все это значит. Закройся проток — и ему пришлось бы провести здесь зиму, вдали от цели, даже мельком не взглянув на свободное море, которое, по свидетельству его предшественников, находится где-то совсем близко. Он решил поэтому во что бы то ни стало, подняться на несколько градусов к северу. Но, видя, что экипаж не в состоянии грести и что встречный ветер не даст идти под парусами, Гаттерас приказал развести пары.

XXIIНачало бунта

Это неожиданное приказание ошеломило экипаж.

— Развести пары? — спрашивали одни.

— Чем? — говорили другие.

— Да ведь у нас в трюме угля-то всего на два месяца! — вскричал Пэн.

— А чем мы будем топить зимой? — спросил Клифтон.

— Придется, видно, сжечь бриг до ватерлинии, — ответил Гриппер.

— И топить печи мачтами, начиная с брам-стеньги и кончая бушпритом, — добавил угрюмо Уэрен.

Шандон пристально смотрел на Уэлла. Оторопевшие машинисты не решались спуститься вниз.

— Слышите?— раздраженно крикнул Гаттерас.

 Брентон направился к люку, но вдруг остановился.

— Не ходи, Брентон! — раздался чей-то голос.

— Кто сказал это? — вскричал Гаттерас.

— Я! — ответил Пэн, подходя к капитану.

— И вы говорите?.. — спросил последний.

— Да, я говорю... — ответил Пэн, — я говорю, что дальше мы не пойдем, что мы не хотим околеть зимой от холода и трудов и что котел не растопят!

— Господин Шандон, — спокойно сказал Гаттерас,— прикажите заковать в цепи этого человека.

— Но, капитан, — ответил Шандон, — этот человек...

— Если вы повторите сказанное им, то я запру вас в вашей каюте и буду держать под стражей, — сказал Гаттерас. — Взять его, слышите!

Джонсон, Бэлл и Симпсон направились к обезумевшему от бешенства матросу.

— Первый, кто тронет меня!..— вскричал Пэн, размахивая палкой над головой.

Гаттерас подошел к нему.

— Пэн, — спокойным голосом сказал капитан, — еще одно двнжеше — и я пущу тебе пулю в лоб!

Сказав это, он взвел курок револьвера и прицелился в матроса.

Послышался ропот.

— Ни слова, — обратился Гаттерас к другим матросам, — или этот человек погиб!

Джонсон и Бэлл обезоружили Пэна, который уже не пытался сопротивляться, и увели его в трюм.

— Идите, Брентон, — сказал Гаттерас.

Машинист в сопровождении Пловера и Уэрена отправился на свой пост. Гаттерас пошел на шканцы.

— Этот несчастный Пэн... — начал доктор.

— Он был на волосок от смерти, — спокойно сказал капитан.

Вскоре пар достиг достаточной степени давления. «Форвард» снялся с якоря и, забирая на восток, направился к мысу Бичера, дробя своим форштевнем молодой лед..

Между островом Беринга и мысом Бичера встречается множество островов, так сказать застрявших среди ледяных полей. В узких проливах, которыми изборождена эта часть моря, под действием сравнительно низкой температуры увлекаемые течением льдины спаивались между собой. Кое-где образовывались уже бугры, и видно было, что при первых же морозах эти плотные и твердые льдины спаяются в одну сплошную массу.

Трудно было ориентироваться среди метели. Но время от времени, неожиданно, как это обычно бывает в северных широтах, на горизонте вдруг показывалось солнце, температура поднималась на несколько градусов, словно по мановению волшебного жезла море очищалось, и там, где недавно еще протоки были затянуты льдами, открывалась ласкающая взор моряка пелена вод. Небо сверкало великолепными оранжевыми тонами, на которых отдыхали утомленные вечной белизной снегов глаза.

В четверг, 26 июля, пройдя остров Дундаса, «Форвард» направился к северу, но вскоре наткнулся на сплошной лед высотой в восемь-девять футов, образовавшийся из небольших, оторвавшихся от берега айсбергов. Пришлось долго идти на запад, огибая льды. Беспрерывный треск льдов и скрип снастей сливались в унылую и жалобную мелодию. Наконец «Форвард» вошел в свободный проход и с трудом стал продвигаться вперед. Иногда огромная льдина задерживала ход судна на много часов, туман мешал лоцману видеть путь впереди судна. Нетрудно избежать препятствий, если видишь перед собой хоть на милю; но в тумане поле зрения ограничивается районом одного кабельтова.

Бриг сильно страдал от качки.

По временам блестящие, светлые облака принимали какой-то странный вид, словно они отражали отблеск ледяных полей; выпадали дни, когда желтые лучи солнца не могли пробиться сквозь завесу густого тумана.

Встречавшиеся во множестве птицы оглашали воздух пронзительными криками; тюлени, лениво лежащие на льдинах, поднимали головы и повертывали свои длинные шеи вслед за бригом, который задевал их пловучие жилища и нередко оставлял на них куски своей медной обшивки.

Наконец 1 августа, после шестидневного трудного и медленного плавания, на севере показался мыс Бичера. Гаттерас последние часы не сходил с «вороньего гнезда». Свободное море, виденное Стюартом 30 мая 1851 года под 76°20' широты, должно было бы находиться неподалеку, а между тем, насколько можно было окинуть горизонт взором, Гаттерас нигде не замечал ни малейших признаков свободного ото льдов полярного бассейна. Он молча спустился вниз.

— Верите вы в существование этого свободного моря? — спросил Шандон Уэлла.

— Начинаю сильно сомневаться, — ответил последний.

— Не был ли я прав, назвав это предполагаемое открытие гипотезой и химерой? А между тем мне не хотели верить, да и вы сами, Уэлл, были против меня.

— Но теперь-то вам будут верить во всем.

— Да, — ответил Шандон, — когда уже слишком поздно.

И Шандон вошел в свою каюту, из которой он почти не выходил со времени ссоры с капитаном.

К вечеру подул южный ветер. Гаттерас приказал поднять паруса и потушить огонь. В течение нескольких дней экипажу снова пришлось много работать. Паруса то убирали, чтобы замедлить ход брига, то ставили вновь; затвердевшие от холода веревки плохо ходили в разбухших блоках, и это делало работу еще труднее. Прошло больше недели, прежде чем бриг достиг мыса Барро; таким образом, в десять дней он не прошел и тридцати миль.

Но тут ветер снова изменился на северный, и опять пришлось прибегнуть к помощи винта. Гаттерас все еще надеялся встретить за 77° широты свободное ото льдов море, виденное Эдвардом Бельчером.

Согласно показаниям Пенни, та часть моря, по которой в настоящее время шел «Форвард», должна была бы быть свободной, потому что Пенни, достигнув предела льдов, исследовал на шлюпке пролив Королевы до 77° широты.

Неужели показания Пенни ложны? Или, быть может, в полярных странах наступила в этом году ранняя зима?

15 августа показалась в тумане гора Перси, покрытая вечными снегами; сильный ветер сыпал градом, как картечью. На следующий день солнце в первый раз скрылось за горизонтом. После 15 августа настали ночи, не вполне, однако, темные, так как солнце хотя и скрывалось за горизонтом, но все же благодаря рефракции давало рассеянный свет.

19 августа после долгих наблюдений на восточном берегу был замечен мыс Франклина, а на западном — мыс леди Франклин. Благодарные соотечественники адмирала пожелали, чтобы на крайнем пункте, до которого несомненно дошел этот отважный мореплаватель, имя его преданной жены стояло рядом с его именем. Трогательная эмблема их постоянной и искренней любви!

По совету Джонсона, доктор уже начал приучать себя к низкой температуре и почти все время находился на палубе, не обращая внимания на стужу, ветер и снег. Он немного похудел, но здоровье его не страдало от сурового полярного климата. Впрочем, он готовился к трудностям зимовки и шутил над признаками наступающей зимы.

— Подмотрите-ка, — сказал он однажды Джонсону, — на эти стаи улетающих на юг птиц. Как быстро летят они! Они кричат нам свое последнее «прости»!

— Да, доктор, что-то подсказало им, что пора убираться, и они пустились в свой дальний путь.

— Многие из нас, полагаю, были бы рады подражать им.

— Да, люди робкие, доктор, не прочь бы последовать их примеру, но ведь у птиц нет запасов продовольствия, как у нас: должны же они где-нибудь отыскивать себе пищу. Тогда как моряки, чувствующие у себя под ногами крепкий корабль, могут отправиться хоть на край света,

— Вы надеетесь, что Гаттерас добьется своего?

— Да, доктор, он добьется!

— Я думаю точно так же, как вы, Джонсон, и даже в том случае, если у него останется только один верный товарищ...

— Нас будет двое!

— Да, Джонсон! — ответил доктор, пожав руку честному моряку.

Земля Принца Альберта, вдоль берегов которой шел «Форвард», называется также Землей Гриннеля. Гаттерас, из ненависти к янки, никогда не называл ее этим именем, под которым, однако, она общеизвестна. Причина этого двоякого наименования заключается в следующем: в то время как англичанин Пенни дал ей название Земли Принца Альберта, командир судна «Рескью» лейтенант Эвен назвал ее Землей Гриннеля, в честь американского коммерсанта, снарядившего на свой счет экспедицию.

Огибая берега этой земли, «Форвард» сталкивался с целым рядом серьезных препятствий и шел попеременно то под парусами, то под паром. 18 августа бриг находился в виду горы Британия, едва заметной в тумане, а на следующий день стал на якорь в заливе Нортумберленда.

Со всех сторон громоздились льды.

XXIIIБорьба со льдами 

Гаттерас лично присутствовал при отдаче якоря и затем ушел к себе в каюту, взял карту и тщательно обозначил на ней место брига, который, как оказалось, находился теперь под 76°57' широты и 99°20' долготы, то-есть всего в трех минутах от семьдесят седьмой параллели. В этом именно месте сэр Эдвард Бельчер провел первую арктическую зиму на судах «Пионер» и «Ассистанс».

Отсюда на санях и лодках он предпринимал свои экскурсии, во время которых открыл Столовый остров, Северный Корнуэлс, архипелаг Виктории и пролив Бельчера. За 78°, как он заметил, берега уклоняются к юго-востоку и, по-видимому, должны соединяться с берегами пролива Джонса, выходящего в Баффинов залив. Но на северо-западе, говорил Бельчер в своем отчете, свободное море простирается на необозримое пространство.

Гаттерас с волнением смотрел на то место морской карты, где большим белым пятном обозначались не исследованные еще страны, и его взор то и дело обращался к полярному, свободному ото льдов бассейну.

«Сомневаться после стольких свидетельств Стюарта, Пенни и Бельчера невозможно, — сказал он себе. — Так должно быть на самом деле! Эти отважные моряки собственными глазами видели свободное море. Можно ли сомневаться в истинности их показаний? Нет! Но что если в то время море было свободно только из-за поздно наступившей зимы?.. Нет, открытия эти производились в течение нескольких лет. Свободный ото льдов бассейн существует, и я найду, увижу его!»

Гаттерас поднялся на шканцы. Густой туман окружал «Форвард»; с палубы едва можно было видеть верхушки мачт. Гаттерас приказал лоцману спуститься и занял его место в «вороньем гнезде», стараясь воспользоваться малейшим просветом в тумане, чтобы осмотреть северо-западную часть горизонта,

Шандон не преминул по этому случаю сказать Уэллу:

— Ну, а где же свободное море?

— Вы были правы, Шандон. А между тем угля у нас осталось всего на шесть недель.

— Доктор придумает средство топить печи и без угля, — ответил Шандон. — Я слышал, что при помощи огня теперь делают лед; быть может, он умудрится изо льда добыть огонь.

И Шандон, пожав плечами, вошел в свою каюту.

На следующий день, 20 августа, туман рассеялся всего лишь на несколько минут. Гаттерас, сидя на мачте, жадно осматривал горизонт, затем, не сказав ни слова, он сошел на палубу и приказал сниматься с якоря. Нетрудно было заметить, что его надежды окончательно рухнули.

«Форвард» снялся с якоря и неуверенно продолжал свой путь на север. Из-за сильной качки реи были спущены со своими снастями, так как нельзя было рассчитывать на беспрестанно менявшийся ветер, который в извилистых каналах становился почти бесполезным. На море местами начинали уже показываться беловатые пространства, похожие на маслянистые пятна и предвещавшие скорое наступление морозов. Едва ветер стихал, как море почти мгновенно застывало, но этот молодой лед легко ломался и расходился под действием ветра. К вечеру термометр опустился до —7° по Цельсию.

Входя в какой-нибудь закрытый проход, бриг начинал работать в качестве тарана: на всех парах устремлялся на препятствие и разбивал его. Порой можно было подумать, что «Форвард» окончательно попал в западню, но неожиданное движение полярных масс открывало ему новый проход, в который бриг и входил, нимало не колеблясь. Во время остановок пар, вырывавшийся из клапанов, сгущался в холодном воздухе и в виде снега падал на палубу. Ход брига замедляли и другие причины: нередко под лопасти винта попадали твердые, как камень, куски льда, разбить которые машина была не в состоянии. Тогда приходилось давать задний ход, и матросы ломали их и ганшпугами[33] освобождали винт от застрявших в лопастях осколков. Отсюда — затруднения, усталость и остановки.

Так шли дела в течение целых тридцати дней. «Форвард» с трудом продвигался проливом Пенни. Экипаж роптал, но повиновался, поняв, что вернуться назад теперь уже нет никакой возможности и что движение на север представляло меньше опасностей, чем обратный путь на юг. Необходимо было подумать о зимовке.

Матросы толковали об этом между собой, а потом заговорили с Ричардом Шандоном, который, как им хорошо было известно, был на их стороне. В явное нарушение своих обязанностей должностного лица, Шандон позволял матросам в своем присутствии обсуждать действия капитана.

— Значит, по вашему мнению, господин Шандон, — сказал Гриппер, — мы не можем возвратиться?

— Теперь уже слишком поздно, — ответил Шандон.

— Видно, — начал другой матрос, — нам остается думать только о зимовке?

— В этом наше единственное спасение! Но мне не хотели верить...

— Уж в другой-то раз вам непременно поверят, — ответил Пэн.

— А так как распоряжаться я не имею права... — сказал Шандон.

— Как знать! — возразил Пэн. — Джон Гаттерас волен отправиться, куда ему угодно, но мы не обязаны следовать за ним.

— Стоит только вспомнить о его первой экспедиции в Баффинов залив и о ее последствиях, — сказал Гриппер.

— И о плавании судна «Фарвел», — добавил Клифтон, — погибшего под его командой в водах Шпицбергена!

— Откуда один только Гаттерас и возвратился,— продолжил Гриппер.

— Он да его собака, — вторил Клифтон.

— Мы не имеем ни малейшей охоты жертвовать собой в угоду этому человеку! — вскричал Пэн.

— И лишиться своих заработков, — добавил Клифтон. — Когда мы пройдем семьдесят восьмой градус, до которого уже недалеко, то каждому из нас будет причитаться как раз по триста семьдесят пять фунтов стерлингов.

— Но не лишимся ли мы их, возвратившись без капитана? — спросил Гриппер.

— Конечно, нет, если будет доказано, что возвратиться было необходимо.

— Однако... капитан...

— Не беспокойся, Гриппер, — ответил Пэн, — у нас будет капитан, да еще какой бравый! Господин Шандон его знает. Когда командир судна сходит с ума, его сменяют и назначают другого. Не так ли, господин Шандон?

— Друзья мои, — уклончиво ответил Шандон, — во мне вы всегда будете иметь преданного вам человека... Станем ждать дальнейших событий.

Итак, над головой Гаттераса собиралась гроза, но он, непоколебимый, энергичный, самоуверенный, смело шел вперед. Правда, он не мог направлять судно по своему желанию, но нужно отдать ему должное: «Форвард» вел себя отлично, и путь, пройденный им в пять месяцев, другие мореплаватели проходили в два или три года. Обстоятельства вынуждали Гаттераса провести здесь зиму, но это ничего не значило для людей мужественных и решительных, для испытанных и твердых душ, для бесстрашных и закаленных моряков. Разве Джон Росс и Мак-Клюр не провели несколько зим в арктических странах? И неужели сделанное раз не может повториться?

— Разумеется, может! — воскликнул Гаттерас. — И не один только раз, если понадобится. Как жаль, — говорил он доктору, — что я не мог выйти в пролив Смита. Теперь я наверное был бы уже у полюса!

— Ничего! — неизменно отвечал доктор. — Придем туда не семьдесят пятым, так девяносто девятым меридианом. Что ж такого? Если все пути ведут в Рим, то еще более несомненно, что все меридианы ведут к полюсу.

31 августа термометр показывал —10° по Цельсию. Приближался конец навигационного периода; «Форвард» оставил вправо Эксмут, а через три дня прошел Столовый остров, лежащий посередине пролива Бельчера. В менее позднее время года этим проливом можно было бы пойти в Баффинов залив, но теперь об этом не стоило и думать. Во всем проливе не осталось ни вершка свободной воды, он весь был затянут сплошным льдом, и взор наблюдателя свободно проносился над бесконечными ледяными равнинами, обреченными на полную неподвижность в течение восьми месяцев.

К счастью, можно было подняться еще на несколько минут к северу, разбивая молодой лед с большого разбега или взрывая его петардами. При низкой температуре более всего следовало опасаться тихой погоды, во время которой проливы быстро замерзают. Поэтому экипаж «Форварда» радовался даже встречным ветрам. Одна только тихая ночь — и замерзло бы все море.

«Форвард» не мог зазимовать среди пролива, в открытом месте, так как он со всех сторон подвергался действию ветров, столкновениям с ледяными горами и риску быть увлеченным течением пролива. Необходимо было подумать о безопасном убежище. Гаттерас, надеясь добраться до берегов Нового Корнуэлса и найти за мысом Альберта достаточно безопасный залив, упорно держал курс на север.

Но 8 сентября бриг наткнулся на сплошной, непроходимый ледяной барьер; температура опустилась до —12° по Цельсию. И встревоженный Гаттерас тщетно искал какого-нибудь прохода и сотни раз подвергал опасности судно, лишь благодаря необычайной ловкости выбираясь из тисков. Его можно ^>ыло обвинить в неблагоразумии, необдуманности действий, в безумной отваге, в ослеплении, но как моряк он был безупречен.

Положение «Форварда» стало чрезвычайно опасным. В самом деле, море за ним замерзло, и через несколько часов лед сделался настолько крепким, что экипаж совершенно безопасно бегал по нему, пытаясь тянуть бриг канатом.

Не будучи в состоянии обойти препятствия, Гаттерас решил напасть на них с фронта и пустил в ход самые сильные петарды, заряжавшиеся десятью-восемнадцатью фунтами пороха. Для этого во льду прорубали отверстие, наполняли его снегом, чтобы иметь возможность вставить петарду в горизонтальном положении, при котором действию взрыва подвергается большая площадь льда, и наконец зажигали фитиль, защищенный гуттаперчевой трубкой.

Итак, лед приходилось взрывать, распилить его было невозможно, потому что распиленные части тут же снова смерзались. Но, несмотря на все это, Гаттерас на следующий день все же надеялся проложить себе дорогу.

Однако ночью разбушевался ветер; море вздымалось под ледяной корой, словно сотрясаемое подводным волнением. Вдруг с мачты послышался испуганный голос лоцмана:

— Берегись! Гляди назад!

Гаттерас взглянул по указанному направлению и содрогнулся. И было отчего!

Высокая ледяная лавина, направляясь к северу, с огромной быстротой, неслась на бриг.

— Все наверх! — вскричал капитан.

Лавина была уже не больше чем в полумиле от «Форварда». Льдины вздымались, наползали друг на друга, перемешивались, как песок, поднятый ураганом; страшный грохот потрясал воздух.

— С такой опасностью мы еще не встречались, — сказал Джонсон доктору.

— Да, довольно-таки страшно, — спокойно ответил доктор.

— Лед идет на нас приступом, — продолжал Джонсон, — и мы должны его отразить.

— Действительно. Как они толкают друг друга и спешат, точно вперегонки! Будто огромное стадо тех допотопных животных, которые, как полагают, обитали у полюса.

— Иные из них вооружены острыми копьями, которых я посоветовал бы вам остерегаться, — заметил Джонсон.

— Настоящая осада! — воскликнул доктор. — Что ж, поспешим на валы!

И он бросился к корме, где экипаж, вооруженный шестами, железными полосами и ганшпугами, готовился отразить грозный приступ.

Лавина приближалась и, увлекая за собой окружающие льдины, все больше и больше росла. Гаттерас приказал стрелять ядрами из пушки, чтобы разбить грозный фронт льдов. Но лавина была уже возле брига и обрушилась на него. Раздался страшный треск — часть правого борта превратилась в обломки.

— Ни с места!— вскричал Гаттерас.— Следить за льдами!

Ледяные глыбы с неудержимой силой ползли вверх; они взбирались по корпусу и бортам брига; льдины поменьше взлетали до марса, падали острыми обломками, рвали ванты и резали снасти. Экипаж делал все, что мог, чтобы отразить приступ, и не один матрос был уже ранен.

Болтону сильно поранило левое плечо. Стоявший в воздухе грохот все усиливался. Дэк бешено лаял. Мрак ночи только усиливал ужас положения, хотя и не скрывал грозных льдин, белизна которых отражала остатки света, разлитого в атмосфере.

На протяжении этой сверхъестественной, чудовищной борьбы человека со льдами все-время раздавалась команда Гаттераса. Бриг под давлением громадной тяжести накренился на левую сторону, рея его грот-мачты уперлась в ледяную гору, грозя сломать самую мачту.

Вдруг над бортом появилась громадная ледяная глыба, величиной с бриг, она поднималась по его бортам, неудержимо росла и уже была на высоте юта. Если бы она обрушилась на «Форвард», все было бы кончено. Вот она встала стоймя и, покачиваясь на своем основании, поднялась выше брам-реи.

У всех вырвался крик ужаса. Матросы бросились к правому борту.

Но в эту минуту бриг чем-то приподняло, подхватило; в течение нескольких мгновений он висел в воздухе, потом покачнулся и упал на льдины, затрещав всем корпусом.

Что же произошло?

Приподнятый этим натиском льдов, подвергаясь с кормы напору льдин, бриг преодолел непроходимую преграду. Через минуту, показавшуюся целой вечностью, «Форвард» упал по другую сторону горы, на ледяное поле, проломив его своей тяжестью, и очутился в своей стихии.

— Прошли! — вскричал Джонсон.

— Слава богу! — сказал Гаттерас.

И в самом деле, бриг находился посреди ледяного бассейна. Со всех сторон его окружали льды, и хотя его киль находился в воде, тем не менее двигаться он не мог» Корабль был неподвижен, но вместо него двигалось само ледяное поле.

— Нас уносит со льдом! — крикнул Джонсон.

— Что ж, пусть себе уносит, — ответил Гаттерас.

Впрочем, как было и противиться этому? Утром заметили, что ледяное поле быстро продвигается на север. Пловучая масса льдов увлекала за собой «Форвард», неподвижно стоявший среди беспредельных ледяных массивов. На случай какого-нибудь несчастья, когда бриг мог быть повален набок или раздавлен напором льдов, Гаттерас приказал вынести на палубу значительное количество съестных припасов, лагерные принадлежности, одежду и одеяла экипажа. По примеру капитана МакКлюра, Гаттерас окружил корпус брига поясом из надутых воздухом мешков, чтобы предохранить его от значительных повреждений. При температуре —14° по Цельсию льды обступили «Форвард» стеной, над которой высились одни только мачты брига.

Семь дней плыли таким образом. 10 сентября был замечен мыс Альберта, находящийся на западной оконечности Нового Корнуэлса, но вскоре он скрылся из виду. С этой минуты ледяное поле стало заметно подвигаться на восток. Куда оно шло? Где оно остановится? Кто мог разрешить эти вопросы?

Экипаж ничего не делал и ждал дальнейших событий. Наконец 15 сентября, к трем часам пополудни, ледяное поле, натолкнувшись, вероятно, на другое такое же поле, внезапно остановилось. Бриг сильно вздрогнул. Гаттерас, произведя точное наблюдение, взглянул на карту: «Форвард» находился на крайнем севере — под 95°35' долготы и 78° 15' широты, в центре той области, того неисследованного моря, где географы помещают полюс холода. Не было видно никаких признаков земли.

XXIVПриготовления к зимовке 

Южное полушарие на равных широтах холоднее Северного. Но температура Нового континента еще на 15° ниже температуры других частей света, и ничто не может быть ужаснее области Америки, известной под названием полюса холода.

Средняя годовая температура этой области не превышает —19° по Цельсию. Ученые объясняют это следующим образом: в Америке господствуют юго-западные ветры; направляясь от Тихого океана, они несут с собой ровную и умеренную температуру. Но, чтобы достигнуть арктических морей, им необходимо пройти над огромным, покрытым снегами материком Америки, вследствие чего ветры по пути охлаждаются и заносят в северные страны ледяную стужу.

Гаттерас находился у полюса холода, за пределами стран, виденных его предшественниками. Он ожидал суровой зимы на затертом льдами корабле, — было отчего задуматься! Но, как всегда энергичный, он решил бороться со всеми невзгодами.

Прежде всего с помощью опытного Джонсона он принял меры, необходимые для зимовки. По его расчету, «Форвард» отнесло на двести пятьдесят миль от последней исследованной земли, то-есть от Нового Корнуэлса. Ледяное поле охватило бриг точно гранитными стенами, и никакая человеческая сила не могла бы освободить корабль из этих тисков.

В обширных морях, скованных стужей арктической зимы, не видно было ни капли свободной воды. Кругом расстилались необозримые ледяные поля с громоздящимися на них айсбергами и торосами. С трех сторон, кроме юго-востока, «Форвард» был окружен ледяными утесами, так что он подвергался действию только юго-восточного ветра. Представьте себе скалы вместо льдин и зелень вместо снега; вообразите, что море приняло свой обычный вид, — и тогда бриг стоял бы на якоре в прелестной, защищенной от суровых ветров бухте. Но здесь, под полярной широтой, как все здесь было печально, какая унылая природа, какой грустный вид!

Несмотря на полную неподвижность брига, его все-таки укрепили на якорях, опасаясь внезапного движения льдов и подводных волнений. Когда Джонсон узнал, что «Форвард» на полюсе холода, он еще тщательнее стал готовиться к зимовке.

— Ну и достанется нам! — сказал он доктору. — Везет же капитану — застрять в самом скверном месте земного шара! Но погодите, мы еще выберемся из беды!

Что касается доктора, то в глубине души он был в восторге и не променял бы свое положение ни на какое другое. Подумать только, какое блаженство: провести зиму у полюса холода!

В первую очередь экипаж занялся работами по внешнему устройству брига: паруса остались на реях и не были убраны в трюм, как это делалось первыми мореплавателями, зимовавшими в полярных водах; их только свернули и уложили в чехлы, и лед вскоре образовал вокруг них непроницаемую оболочку. Не спустили даже брам-стеньгу[34]; наблюдательная бочка также осталась на своем месте, исполняя, так сказать, должность обсерватории. Убрали только снасти.

Необходимо было обколоть лед вокруг брига. На его корпусе наросли тяжелые глыбы льда. Предстояла трудная и продолжительная работа. Через несколько дней подводные части брига были освобождены от намерзших масс, и обстоятельством этим воспользовались для того, чтобы осмотреть киль. Он нисколько не пострадал благодаря прочной конструкций судна и только лишился своей медной обшивки. Облегченный бриг приподнялся почти на восемь дюймов. Затем вокруг судна вырубили лед наискось, вследствие чего ледяное поле соединилось под килем брига и нейтрализовало силу своего давления.

Доктор принимал деятельное участие во всех этих работах; он искусно владел ножом-ледорезом и своей жизнерадостностью подбодрял матросов. Он учился сам и в то же время учил других и очень одобрял форму, приданную льду под судном.

— Прекрасная мера предосторожности, — сказал он.

— Без этого судну ни за что не выдержать бы давления льдов, — подтвердил Джонсон. — А теперь можно смело возвести снежную стену до самой палубы брига; материала не занимать стать.

— Превосходная мысль! — ответил доктор. — Снег — плохой проводник тепла, следовательно теплота брига не будет уходить наружу.

— Совершенно верно, — сказал Джонсон. — Мы возведем также настоящее укрепление в защиту от холода и диких зверей, если бы им вздумалось наведаться к нам. Вот увидите, что по окончанию работы все это будет иметь отличный вид. Мы сделаем в массе снега две лестницы: одна из них будет вести на носовую часть брига, а другая — на корму; польем их водой, которая, замерзнув, превратится в твердый, как камень, лед — и королевская лестница готова!

— Отлично! — ответил доктор. — Как хорошо, что мороз дает снег и лед, то-есть средства, предохраняющие от губительного действия мороза. Иначе мы очутились бы в очень затруднительном положении.

Действительно, бригу суждено было исчезнуть под толстым слоем льда, от которого зависело сохранение внутренней температуры «Форварда». Над палубой, во всю ее длину, натянули толстую просмоленную парусину, покрывшуюся вскоре снегом. Парусина свешивалась вниз и закрывала борта брига. Палуба, защищенная навесом от внешней низкой температуры, превратилась в настоящее место прогулок; ее покрыли слоем снега в тридцать дюймов толщины; снег утоптали и утрамбовали, так что он превратился в твердую массу, препятствовавшую уходу наружу внутренней теплоты. Сверху снег посыпали песком, который, смешавшись со снегом, образовал очень прочную мостовую.

— Еще бы несколько деревьев, — сказал доктор, — и мне казалось бы, что я нахожусь в Гайд-парке или даже в висячих садах Вавилона.

Недалеко от брига в ледяном поле прорубили полынью — круглое отверстие, настоящий колодец, который каждое утро восстанавливали, ломая образовавшийся на поверхности лед. Этот колодец нужен был для того, чтобы иметь воду на случай пожара, а также и для частых ванн, которые предписывались экипажу из гигиенических соображений. Чтобы меньше тратить топлива, воду черпали из глубины моря, где она менее холодная. Делалось это при помощи аппарата, изобретенного французским ученым Франсуа Араго. Аппарат, погруженный на известную глубину, наполнялся водой через цилиндр с двойным подвижным дном.

Обыкновенно в зимнее время на время стоянки все громоздкие предметы выносят с корабля на берег и устраивают там для них склады. Но что возможно у берегов, то невозможно для судна, стоящего на якоре в ледяном поле.

Внутри брига были приняты все меры против двух опаснейших врагов человека, присущих полярным широтам, — холода и сырости. Первый неминуемо ведет за собой вторую. Противиться холоду еще можно, но в борьбе с сыростью человек сдается. Следовательно, необходимо было предупредить появление этого опасного врага.

«Форвард», предназначавшийся для плавания в арктических морях, был отлично приспособлен для полярной зимовки. В кубрике, устроенном очень целесообразно, совсем не было углов, в которых прежде всего находит себе приют сырость. Действительно, при низкой температуре на перегородках и в углах образуется лед, который при таянии и дает сырость. Всего лучше, если бы кубрик имел круглую форму. Но и этот был удобен для жилья, так как отапливался большой печкой и хорошо проветривался. Стены его были обтянуты оленьими шкурами, а не шерстяной материей, так как последняя задерживает пары, которые, скапливаясь, насыщают воздух влагой.

На юте поснимали перегородки, и у офицеров получилась большая, светлая, отапливаемая одной печкой кают-компания.

Перед этой каютой, так же как и перед кубриком, было нечто вроде передней, благодаря которой не терялась теплота и создавалась возможность постепенного перехода из одной температуры в другую. В передних оставляли запорошенную снегом одежду, а снаружи поставили железные скребки для очистки ног от снега и льда, чтобы не заносить в комнату сырости.

Брезентовые рукава проводили воздух, необходимый для печей; через другие рукава водяные пары выходили наружу. Кроме того, в обоих помещениях устроили конденсаторы, поглощавшие пары ъ не позволявшие им оседать на стенах. Два раза в неделю конденсаторы опоражнивались; иногда в них оказывалось по нескольку ведер воды.

Благодаря вентиляционным трубам топка печей регулировалась очень легко. Гаттерас приказал определить запасы угля, причем оказалось, что, при самой строгой экономии, топлива хватит только на два месяца. Температура в помещениях установлена была в +10° по Цельсию.

Устроили также сушильню для одежды, которую приходилось часто стирать; сушить мокрую одежду на воздухе было нельзя, потому что она твердела и становилась ломкой.

Хрупкие части машины были разобраны и заперты в герметически закрытую кладовую.

Вся жизнь на бриге была подчинена строгому распорядку. Гаттерас сам составил расписание и вывесил его в кают-компании.

Команда вставала в шесть часов утра. Койки три раза в неделю проветривались; каждое утро пол жилых помещений оттирали горячим песком. После каждой еды давали горячий чай; пища, по возможности, разнообразилась каждый день. Она состояла из хлеба, муки, говяжьего жира, изюма для пудингов, сахара, какао, чая, риса, лимонного сока, мясных консервов, маринованной в уксусе капусты и овощей. Кухня находилась в стороне от жилых помещений; пришлось отказаться от использования ее теплоты, так как варка пищи служит постоянным источником паров и сырости.

Здоровье человека во многом зависит от того, чем он питается. В полярных странах нужно употреблять в пищу как можно больше животных продуктов. Доктор при составлении меню имел решающий голос.

 — Надо брать пример с эскимосов, — говорил он: — сама природа была их наставником, и в этом отношении они наши учителя. Арабы и африканцы довольствуются ежедневно несколькими финиками и горстью риса; но здесь необходимо есть, и есть много. Эскимосы ежедневно поглощают от десяти до пятнадцати фунтов жира. Если такая пища вам не по вкусу, то мы должны прибегнуть к веществам, богатым сахаром и жиром. Мы нуждаемся в углероде, значит и будем поглощать углерод. Отнюдь недостаточно наполнять кухонную печь углем, необходимо также снабжать топливом ту драгоценную печь, которую мы носим в самих себе.

Наряду с пищевым режимом экипажу предписывалось соблюдение правил самой строгой опрятности. Каждый должен был ежедневно принимать ванну из полузамерзшей воды, доставляемой колодцем,— превосходное средство для сохранения своей естественной теплоты. Доктор подавал пример; сначала он делал это как нечто доставляющее ему наименьшее удовольствие, но вскоре у него не стало этого предлога, и он начал находить истинное удовольствие в -подобного рода гигиенических занятиях.

Когда работа, охота или разведка сопровождались большими холодами, тогда люди особенно заботились о том, чтобы не отморозить себе какие-либо части тела. В случае отмораживания циркуляцию крови восстанавливали, натирая пораженное место снегом. Впрочем, у людей, с ног до головы одетых в шерстяную одежду, были, кроме того, плащи из оленьей кожи и панталоны из моржовой кожи, совершенно непроницаемой для ветра.

Различные работы и переделки на бриге потребовали около трех недель; все было окончено без особых приключений.

Настало 10 октября.

XXVСтарый песец Джемса Росса

В этот день термометр показывал —16° по Цельсию. Погода стояла довольно тихая; благодаря отсутствию ветра экипаж довольно легко переносил стужу. Гаттерас, пользуясь светлым днем, отправился на разведку; он прошел снежные поля, поднялся на самую высокую ледяную гору, но ничего не увидел в подзорную трубу, кроме бесконечного ряда ледяных гор и полей. Ни одного клочка земли; повсюду хаос в его печальнейшей форме. Капитан возвратился на бриг, стараясь определить вероятную продолжительность своего пленения.

Охотники, и в числе их доктор, Джемс Уэлл, Симпсон, Джонсон и Бэлл, снабжали бриг свежим мясом. Птицы исчезли — они улетели на юг, в менее суровый климат. Один только род куропаток, свойственный полярным странам, не бежал перед зимней стужей. Бить куропаток было нетрудно; они водились в таком большом количестве, что экипаж мог рассчитывать на обильный запас дичи.

Не было также недостатка в медведях, песцах, горностаях и волках. Французские, английские или норвежские охотники не имели бы права жаловаться на недостаток дичи. Но дело в том, что животные эти не подпускали к себе охотников на близкое расстояние. А кроме того, их с трудом можно было различить на столь же белых, как и они сами, равнинах. До наступления больших холодов животные эти меняют свой цвет и облекаются в зимнюю одежду.

Часто встречались также морские коровы, морские собаки — животные, известные под общим наименованием тюленей. Добыча их в особенности рекомендовалась охотникам — как из-за шкур, так и из-за жира этих животных, вполне пригодного для отопления. Впрочем, и печень тюленей могла при нужде служить превосходной пищей. Тюленей насчитывали целыми тысячами; а в двух или трех милях на север от брига ледяное поле было буквально избуравлено отдушинами этих громадных животных. Но беда в том, что они инстинктивно чувствовали присутствие охотников и скрывались подо льдом.

Однако 19-го числа Симпсону удалось добыть одного из них в трехстах или четырехстах ярдах от брига. Он изловчился предварительно закрыть отдушину тюленя, так что животное очутилось в полной власти охотника. Тюлень долго сопротивлялся, но в него пустили несколько пуль и в конце концов убили. Он был девяти футов в длину; судя по его громадной бульдожьей голове, по тому, что у него было шестнадцать зубов, по большим грудным плавникам, похожим на крылья, по короткому хвосту, снабженному другой парой плавников, тюлень этот являлся представителем морских собак. Доктор, желавший сохранить голову тюленя для своей зоологической коллекции, а кожу — для домашнего обихода, препарировал свою находку при помощи одного быстрого способа. Он погрузил тушу животного в полынью, где тысячи мелких рачков до последней частички уничтожили его мясо. В полдня работа их была закончена, и притом с искусством, которому мог бы позавидовать лучший представитель достопочтенной корпорации ливерпульских кожевников.

После того как солнце пройдет точку осеннего равноденствия — 23 октября, — начинается арктическая зима. Благодетельное светило мало-помалу склонялось к горизонту, и 23 октября скрылось совсем, осветив в последний раз своими косыми лучами вершины ледяных гор. Клоубонни сказал ему последнее «прости» ученого и путешественника — до февраля он уже не увидит солнца.

Не следует, однако, думать, что во время продолжительного отсутствия дневного светила в полярных странах царит полный мрак. Луна до известной степени заменяет здесь солнце, не говоря уже о ярком сиянии звезд и планет, о частых северных сияниях и отраженном блеске льда и снега. Солнце в момент своего наибольшего отклонения к югу, 21 декабря, находится лишь на тридцать градусов ниже полярного горизонта, и каждые сутки в течение нескольких часов наблюдается как бы сумеречный свет. Только туманы да снежные метели часто погружают в полный мрак эти холодные страны.

Однако до сих пор стояла довольно сносная погода, одни только куропатки и зайцы имели право жаловаться, потому что охотники не давали им покоя. Было поставлено несколько капканов на песцов, но эти пугливые зверьки никак не попадались в ловушку; нередко они разгребали снег под капканом и, не подвергаясь опасности, съедали приманку. Доктор посылал их к чорту, скорбя, однако, о том, что вынужден делать сатане такие ценные подарки.

25 октября термометр показывал —20° по Цельсию. Разразился страшный ураган; валил густой снег, не пропускающий ни единого луча света, В течение многих часов на «Форварде» беспокоились о Бэлле и Симпсоне, которые, увлекшись охотой, ушли слишком далеко и вернулись только на следующий день. Они все время пролежали на льду, завернувшись в оленьи шкуры, а над ними несся ураган, который покрыл их снежным покровом в пять футов высотой. Они чуть не замерзли, и доктору пришлось много потрудиться, чтобы восстановить у них нормальное кровообращение.

Буря продолжалась целых восемь дней, и все это время не было возможности выйти наружу. В течение дня колебания температуры достигали пятнадцати и двадцати градусов.

Во время этого вынужденного бездействия каждый проводил время по-своему. Одни спали, другие курили, третьи разговаривали вполголоса и умолкали при виде доктора или Джонсона. Между людьми экипажа не существовало уже никакой духовной связи. Они собирались вместе только по вечерам — на общую молитву — да по воскресеньям — на чтение библии и богослужение.

Клифтон высчитал, что за 78° его премия достигнет суммы трехсот семидесяти пяти фунтов стерлингов; сумму эту он находил довольно кругленькой, и дальше ее честолюбие его не простиралось. Другие матросы, мечтавшие о том, как бы получше истратить эти деньги, приобретенные ценой таких лишений и трудов, были вполне с ним согласны.

Гаттерас почти не показывался; он не участвовал ни в охоте, ни в прогулках и нисколько не интересовался метеорологическими явлениями, которые так восхищали доктора. Он жил одной лишь мыслью, выражавшейся всего в двух словах: «Северный полюс», и ждал только минуты, когда свободный «Форвард» снова отправится в свое опасное плавание.

Одним словом, на бриге царило самое печальное настроение. И в самом деле, трудно представить себе что-либо более унылое, чем это судно, вырванное из своей родной стихии и утратившее свою форму под толстым слоем льда, Оно уже не походило само на себя, его превратили в деревянный дом, в амбар, в оседлое жилище; созданное для движения, оно было обречено на полную неподвижность. Эта аномалия, это фальшивое положение наполняли душу моряков невыразимым чувством тревоги и скорби.

Во время часов бездействия доктор приводил в порядок свои дорожные записи, точным воспроизведением которых и является этот рассказ; он ни минуты не сидел без дела, и ровное расположение духа никогда не изменяло ему. Тем не менее он с удовольствием отметил, что буря близится к концу, и готовился приняться за свои обычные занятия охотника.

 3 ноября, в шесть часов утра, при температуре —21° по Цельсию Клоубонни отправился на охоту в сопровождении Джонсона и Бэлла. Ледяные поля расстилались гладкой скатертью. Снег, выпавший в большом количестве в течение предшествовавших дней, затвердел от мороза и представлял довольно удобную для ходьбы почву. Стоял сухой и резкий мороз; ярко светила луна, рождая дивную игру света на малейших шероховатостях льдов; следы шагов, освещенные по краям, тянулись за охотниками блестящей полосой, а их огромные тени с удивительной отчетливостью выделялись на льду.

Доктор взял с собой своего друга Дэка, вполне основательно предпочитая его гренландским собакам, так как последние на охоте приносят мало пользы и, по-видимому, не обладают священным огнем, присущим собакам умеренного пояса. Дэк бегал, обнюхивал дорогу и время от времени делал стойку перед свежими еще следами медведей. Однако, несмотря на все его искусство, охотники после двухчасовой ходьбы не нашли ни одного зайца.

— Неужели вся дичь перекочевала на юг? — сказал доктор, останавливаясь у подошвы одного холма.

— Вполне возможно, — ответил Бэлл.

— Вряд ли, — возразил Джонсон: — ведь зайцы, лисицы и медведи здесь у себя дома. По-моему, их исчезновение связано с последней бурей. Но как только ветер подует с юга, они снова появятся. Другое дело, если бы речь шла об оленях или муксусных быках.

— И тем не менее на островах Мельвиля эти животные встречаются большими стадами, — сказал доктор. — Правда, остров этот находится гораздо южнее. Во время своих зимовок Парри всегда имел достаточный запас превосходной дичи.

— Ну, мы не так-то счастливы, — ответил Бэлл. — Впрочем, мы были бы довольны, если бы нам удалось' запастись хоть медвежьим мясом.

— В том-то и дело, — сказал доктор. — Мне кажется, что медведи здесь очень редки и осторожны. Они еще не настолько цивилизованны, чтобы добровольно подставлять себя под пули.

— Бэлл говорит о медвежьем мясе, — сказал Джонсон, — но в настоящее время для нас гораздо важнее жир этих животных, чем их мясо и мех.

— Что правда, то правда, Джонсон, — ответил Бэлл.— Ты, видно, только и думаешь о топливе?

— Да как же не думать-то? При самой строгой экономии. у нас хватит угля не больше чем на три недели.

— Да, — сказал доктор, — это, действительно, очень опасно. Теперь только еще начало ноября, а между тем февраль — самый холодный месяц в полярных странах. Во всяком случае, за недостатком медвежьего жира мы можем воспользоваться жиром тюленей.

— Да и то ненадолго, доктор, — ответил Джонсон, — потому что тюлени тоже скоро уйдут от нас. Холод загонит их под лед.

— В таком случае, — сказал доктор, — нам не остается ничего, кроме медведей. Говоря по правде, это самые полезные животные здешних стран: они доставляют необходимые человеку пищу, одежду, освещение и топливо... Слышишь, Дэк, — прибавил доктор, лаская собаку, — нам нужны медведи; ищи же, дружок, хорошенько ищи!

Дэк обнюхивал в это время лед; поощренный голосом и ласками доктора, он вдруг с быстротой стрелы бросился вперед. Он громко лаял, и несмотря на дальность расстояния, его лай ясно доносился до охотников.

Охотники, прислушиваясь к отдаленному лаю, отправились по следам Дэка. Пройдя одну милю, они едва переводили дыхание, потому что деятельность легких быстро слабеет в холодной атмосфере. Дэк стоял в пятидесяти шагах от какой-то громадной массы, покачивавшейся на вершине ледяного возвышения.

— Наше желание сбылось! — вскричал доктор, взводя курок ружья.

— Медведь, да какой огромный! — подтвердил Бэлл, также прицеливаясь.

— Только странный какой-то, — добавил Джонсон, предоставляя своим спутникам стрелять первыми.

Дэк бешено лаял. Бэлл подошел шагов на двадцать и выстрелил, но, видимо, промахнулся, потому что зверь продолжал мотать головой.

Тут подошел и Джонсон; он тщательно прицелился и спустил курок.

— Опять промах! — вскричал доктор. — Чорт бы побрал эту проклятую рефракцию! Мы ведь еще не подошли на выстрел... Никогда, видно, к ней не привыкнешь. Медведь находится от нас больше чем в тысяче шагов!

— Вперед! — крикнул Бэлл.

Все трое устремились на зверя, который ничуть не испугался выстрелов. Медведь казался огромным; но, невзирая на опасность, связанную с нападением на такого зверя, охотники уже заранее торжествовали победу. Подойдя поближе, они выстрелили; медведь, видимо смертельно раненный, сделал огромный прыжок и упал у подошвы возвышения.

Дэк бросился к нему.

— Вот медведь, с которым нетрудно было справиться, — сказал доктор.

— Всего три выстрела — и уже повалился, — презрительно заметил Бэлл.

— Странно! — пробормотал Джонсон.

— А может быть, мы явились как раз в ту минуту, когда он умирал от старости! — засмеялся доктор.

— Старый ли, молодой ли, а добыча неплохая!

С этими словами охотники подошли к возвышенности и, к своему крайнему удивлению, увидели, что Дэк теребил... труп белого песца!

— Ну, это уж чересчур! — вскричал Бэлл.

— Стреляли по медведю, а убили песца! — шутил доктор.

Джонсон не знал, что и ответить.

— Опять мираж, вечно этот мираж! — воскликнул доктор со смехом, к которому примешивалась досада.

— Как это, доктор? — спросил Бэлл.

— Да вот так, друг мой. Преломление лучей ввело нас в заблуждение как относительно расстояния, так и относительно величины животного, заставило нас принять песца за медведя. Это нередко случается с охотниками в здешних условиях. Значит, мы только зря предавались напрасным мечтам.

— Медведь ли, песец ли — все равно съедим, — сказал Джонсон. — Возьмем его.

И, уже собираясь вскинуть песца себе на плечи, Джонсон вдруг вскричал:

— Этого еще недоставало!

— Что такое? — спросил доктор.

— Посмотрите, доктор. На песце — ошейник!

— Ошейник? — переспросил доктор и наклонился над зверьком.

Действительно, в белом пуху песца виднелся медный ошейник, на котором, как показалось доктору, была начертана какая-то надпись. Доктор сорвал ошейник, надетый, очевидно, очень давно.

— Что это значит? — спросил Джонсон.

— Это -значит, — ответил доктор, — что мы убили песца, выпущенного Джемсом Россом в 1848 году!

— Возможно ли? — воскликнул Бэлл.

— Это не подлежит ни малейшему сомнению. Мне очень жаль, что мы убили несчастное животное. Во время своей зимовки Джемс Росс вздумал наловить капканами белых песцов; им надели на шею медные ошейники, на которых было обозначено местонахождение кораблей «Энтерпрайз» и «Инвестигейтор» и количество запасов продовольствия. Песцы проходили громадные пространства в поисках пищи, и Джемс Росс надеялся, что хоть одно из этих животных попадет в руки кого-либо из экспедиции Франклина. Вот вам и все объяснение. И это несчастное животное, которое в свое время могло бы спасти жизнь двух экипажей, бесполезно погибло от наших пуль!

— Есть мы его не станем, — сказал Джонсон. — И то сказать — двенадцатилетний песец! А шкуру его сохраним на память об этой курьезной встрече.

Джонсон вскинул песца себе на плечи, и охотники отправились на бриг, ориентируясь по звездам. Но их экспедиция все же не осталась бесплодной, потому что на обратном пути они настреляли множество куропаток.

За час до прихода охотников на бриг произошло одно явление, в высшей степени изумившее доктора: то был, в полном значении этого слова, дождь падающих звезд. Ослепительно белые звезды падали тысячами, точно ракеты при грандиозном фейерверке. Свет луны померк. Глаза не могли вдоволь насладиться созерцанием дивного зрелища, длившегося в течение многих часов. Казалось, что небо устроило земле праздник под безотрадными полярными широтами.

По возвращении на бриг доктор всю ночь наблюдал великолепное зрелище, прекратившееся только к семи часам утра, среди полнейшего затишья в атмосфере. 

XXVI Последний кусок угля

Добыть медведей, казалось, не было никакой возможности, но 4, 5 и 6 ноября удалось убить нескольких тюленей. Ветер переменился, температура поднялась на несколько градусов, и опять начались жестокие снежные метели. Сойти с корабля было невозможно, и борьба с сыростью становилась все труднее. В конце каждой недели в конденсаторах накапливалось по нескольку ведер льда.

15 ноября погода снова переменилась, и термометр опустился до —31° по Цельсию. До сих пор еще ни разу не наблюдалось такой низкой температуры. При тихой погоде она была еще терпима, но, к несчастью, в последнее время стал свирепствовать резкий, пронизывающий до костей ветер. Доктор очень жалел, что оказался в домашнем плену и не может по затвердевшему, удобному для ходьбы снегу предпринять какую-нибудь дальнюю экскурсию.

Надо сказать, что всякое усиленное движение в такую стужу вызывает одышку, при которой человек не может выполнять и четвертой доли своего обычного труда. До железных орудий невозможно дотронуться; если к ним нечаянно прикоснуться, то ощущается боль, как при ожоге, и на неосторожно взятом предмете остаются куски кожи.

Запертый на бриге экипаж прогуливался каждый день по два часа на крытой палубе, где матросам позволялось курить, тогда как в общей каюте употребление табака воспрещалось.

Лишь только огонь в печи ослабевал, тотчас же на стенах и в пазах пола появлялся лед, и тогда не оставалось ни одного железного крюка, гайки, которые не покрывались бы слоем ледяных кристаллов.

Доктора поражала быстрота, с какой это происходило. Выделяющиеся при дыхании водяные пары сгущались в воздухе и, переходя из газообразного состояния в твердое, выпадали в виде снега. В нескольких шагах от печи уже чувствовался мороз, и все теснились поближе к огню.

Доктор советовал постепенно приучаться к суровой температуре. Он советовал матросам мало-помалу подвергать свой кожный покров действию холода и подавал сам пример всей команде. Но лень или состояние оцепенения приковывали каждого к его месту, которого никто не хотел оставить, предпочитая всему сон пусть даже в нездоровом тепле.

По мнению доктора, переход из теплой комнаты на сильную стужу совсем не страшен и сопряжен с опасностью только для людей, покрытых испариной. В подтверждение своего мнения доктор приводил многие примеры, но его советы не производили никакого или почти никакого, действия.

Что касается Гаттераса, то, по-видимому, он не чувствовал действия низкой температуры. Он молча прогуливался, не ускоряя и не замедляя своих шагов. Неужели холод не влиял на его крепкое тело? Или он обладал высшей степенью той внутренней теплоты, которой искал у своих матросов, и настолько был поглощен своей навязчивой идеей, что становился невосприимчивым к внешним явлениям? Экипаж с удивлением наблюдал, как капитан переносит стужу в двадцать четыре градуса ниже нуля. Часто Гаттерас отлучался с брига на несколько часов, но по возвращении на его лице не замечалось ни малейших признаков озноба.

— Удивительный человек, — сказал однажды доктор Джонсону,— он просто изумляет меня! Он носит в себе раскаленную печь. Это одна из самых могучих натур, какую только мне приходилось наблюдать в жизни.

— Действительно, — отвечал Джонсон, — он ходит на открытом воздухе одетый не теплее, чем в июне.

— Одежда не имеет особенно большого значения, — заметил доктор. — В самом деле, к чему тепло одевать того, кто сам по себе не производит теплоты? Это все равно, что пытаться согреть кусок льда, закутав его в шерстяное одеяло. Но Гаттерас в этом не нуждается. Такова уж его натура, и я бы нисколько не удивился, если бы подле него было так же тепло, как подле раскаленных углей.

Джонсон, которому было поручено каждое утро очищать полынью, заметил, что лед достигает более десяти футов в толщину.

Почти каждую ночь доктор мог наблюдать великолепные северные сияния. От четырех до восьми часов вечера небо слегка окрашивалось на севере; позже окраска эта принимала правильную форму бледно-желтой каймы, которая концами своими как бы опиралась на ледяные поля. Мало-помалу светлая кайма подвигалась по направлений магнитного меридиана и покрывалась темноватыми полосами; затем светлые волны разливались, удлинялись, уменьшались или увеличивались в блеске. Достигнув зенита, это явление представляло взору восхищенного наблюдателя массу дуг, тонувших в красных, желтых и зеленых волнах света. Ослепительное, ни с чем несравнимое зрелище! Вскоре отдельные дуги собирались в одну точку и образовывали роскошный венед. Наконец дуги сливались одна с другой, яркие лучи принимали бледные, слабые, неясные оттенки, и дивный феномен, померкший, почти погасший, мало-помалу расплывался на юге в грядах потемневших облаков.

Трудно вообразить все очарование подобного зрелища под высокими широтами, на расстоянии менее двенадцати градусов от полюса. Северные сияния, видимые иногда в умеренном поясе, не дают даже слабого представления об этом грандиозном явлении природы, словно на долю северных стран достались самые изумительные чудеса.

В лунные ночи можно было часто наблюдать ложные луны. Нередко также вокруг луны возникали кольца, и тогда она ярко сияла в центре блестящего круга.

26 ноября подо льдами чувствовалось большое волнение, и вода сильно била из полыньи. Толстый слой льда колыхался от морской зыби; зловещий треск льдин свидетельствовал о подводной борьбе. К счастью, бриг был укреплен вполне надежно, только цепи его сильно громыхали. Впрочем, в предупреждение несчастной случайности Гаттерас приказал закрепить якоря.

Последующие дни были еще холоднее; небо заволокло туманом; ветер вздымал снежные сугробы. Трудно было разобрать, откуда несется снег — сверху или снизу, с ледяных полей. В воздухе царила невообразимая сумятица.

Экипаж занимался различными работами, из которых главная состояла в приготовлении тюленьего жира и сала, немедленно превращавшихся в лед. Его рубили топорами на куски, по твердости не уступавшие мрамору; таким образом собрали бочонков двенадцать сала и жира. Его так и оставили кусками, потому что наполнять бочки растопленным жиром было опасно: они все равно треснули бы под давлением замерзающей жидкости.

28 ноября термометр опустился до —36° по Цельсию. Угля оставалось только на десять дней, и все с ужасом ждали той минуты, когда запас топлива иссякнет.

В целях экономии Гаггерас приказал прекратить топку печи в кают-компании, поэтому Шандон, доктор и сам капитан вынуждены были перебраться в кубрик. Гаттерасу пришлось таким образом быть постоянно среди матросов, которые бросали на него тупые, свирепые взгляды. Он слышал их жалобы, упреки и даже угрозы, но не мог подвергнуть их наказанию. Но он, казалось, был глух ко всему вокруг. Он не требовал места у огня и, не говоря ни слова, скрестив на груди руки, сидел где-нибудь в углу.

Несмотря на советы доктора, Пэн и его друзья не делали ни малейшего движения; они целые дни проводили у печи или лежали, закутавшись в одеяла, на своих койках. Здоровье их расстроилось; они не могли бороться с гибельным действием климата, и потому неудивительно, что на бриге вскоре обнаружилась цынга.

Доктор уже давно начал каждое утро выдавать экипажу лимонный сок и кальциевые пилюли. Но эти обычно вполне достаточные предохранительные средства на этот раз почти не оказывали действия — болезнь прогрессировала и вскоре приняла угрожающие размеры.

Ужасен был вид корчащихся от боли несчастных. Ноги их страшно распухли и покрылись темно-синими пятнами; десны сочились кровью, а распухшие губы произносили лишь какие-то невнятные звуки. Совершенно переродившаяся, дефибринированная кровь уже не доставляла конечностям тела веществ, необходимых для поддержания в них жизни.

Клифтон первый заболел этим страшным недугом, а вскоре слегли Гриппер, Брентон и Стронг. Те матросы, которых болезнь пока щадила, вынуждены были смотреть на страдания своих товарищей, потому что другого помещения не было. Приходилось всем жить вместе, и вскоре кубрик превратился в больницу, так как из восемнадцати человек экипажа тринадцать в короткое время заболели цынгой. Пэну, видимо, удалось избежать болезни; этим он был обязан своей необычайно крепкой натуре. У Шандона обнаружились было первые симптомы цынги, но тем дело и кончилось. Благодаря прогулкам здоровье помощника капитана поддерживалось в удовлетворительном состоянии.

Доктор ухаживал за больными с величайшим самоотвержением; у него сжималось сердце при виде страданий, которых он не мог облегчить. Он старался по мере возможности развлекать удрученный экипаж. Его слова утешения, философские рассуждения и удачные остроты облегчали матросам томительное однообразие длинных дней страдания. Он читал больным вслух; благодаря удивительной памяти Клоубонни знал много забавных историй, и здоровые матросы охотно слушали их, собравшись вокруг печи. Но порой его речь прерывали стоны больных, их жалобы, крики отчаяния, и тогда, не окончив рассказа, доктор возвращался к роли заботливого и преданного врача.

Сам доктор был вполне здоров и не худел. Его тучность заменяла ему самую теплую одежду. По его словам, он был очень доволен тем, что одет подобно моржам или китам, которые благодаря покрывающему их тело толстому слою жира легко переносят стужу арктического климата.

Что касается Гаттераса, то, казалось, он ничего не чувствовал ни в физическом, ни в нравственном отношении. Но, быть может, он только не позволял своему чувству проявляться? Внимательный наблюдатель мог бы порой подметить, что в его железной груди бьется человеческое сердце.

Доктор анализировал, изучал его, но никак не мог понять эту удивительную натуру, этот сверхъестественный темперамент.

Температура между тем понизилась еще больше. Место прогулок на палубе опустело; и одни лишь гренландские собаки бродили там с жалобным воем.

У печи постоянно находился дневальный, поддерживавший в ней огонь. Надо было следить, чтобы огонь не угас. Едва лишь он ослабевал, стужа мгновенно проникала в комнату, стены покрывались льдом и испарения, сгущаясь, осаждались снегом на злополучных обитателей брига.

Среди таких невыразимых страданий наступило наконец 8 декабря. Утром, по своему обыкновению, доктор отправился взглянуть на термометр, находившийся на палубе, и увидел, что ртуть в чашечке инструмента замерзла.

— Сорок четыре градуса ниже нуля! — ужаснулся доктор.

В этот день в печь бросили последний кусок угля!  

XXVIIРождественские морозы

Наступила минута полного отчаяния. Мысль о смерти, о смерти от холода, предстала во всем своем ужасе. Последний кусок угля горел со зловещим треском, огонь вот-вот готов был потухнуть; температура в комнате значительно понизилась. Но Джонсон отправился за новым топливом, добытым из тела морских животных, наполнил им печь, прибавил пакли, смешанной с замерзшим жиром, и таким образом восстановил в комнате достаточную степень тепла.

Запах сала был невыносим. Но как избежать его? Сам Джонсон сознавал, что новое топливо оставляет желать много лучшего и не имело бы успеха в богатых домах Ливерпуля.

— Однако, — сказал он, — этот неприятный запах может иметь благие результаты.

— Какие именно? — спросил плотник.

— Он приманит медведей, вообще очень падких на подобного рода запахи.

— А зачем нам медведи? — спросил Бэлл.

— На тюленей рассчитывать нечего! — ответил Джонсон. — Они скрылись, и притом надолго, и если не удастся добыть медвежьего жира, то не знаю, что станется с нами.

— Да, Джонсон, наша участь незавидна... Она просто ужасна. И если у нас не будет даже такого топлива... то не знаю, к какому средству...

— Есть и еще одно средство!

— Еще одно? — спросил Бэлл.

— Да, Бэлл, в крайнем случае... но только капитан никогда... А может быть, все-таки придется прибегнуть и к этому средству.

Старик Джонсон печально покачал головой и погрузился в молчаливое раздумье, которого Бэлл не хотел прерывать. Он знал, что этих кусков жира, с таким трудом добытых, хватит не больше чем на восемь дней, даже при соблюдении самой строгой экономии.

Джонсон не ошибся. Невдалеке от «Форварда» было замечено несколько медведей, привлеченных запахом жира.

Здоровые матросы пустились за ними в погоню; но медведи бегают с замечательной быстротой и одарены чутьем, дающим им возможность избегать всех охотничьих уловок. Не было никакой возможности приблизиться к ним, и пули, пущенные самыми искусными стрелками, не достигли своей цели.

Экипажу брига грозила серьезная опасность умереть от холода; люди не выдержали бы и сорока восьми часов, если бы внешняя температура проникла в кубрик. Каждый с ужасом видел, что топливо скоро кончится.

Наконец 20 декабря, в три часа дня, все топливо вышло. Огонь погас. Матросы, стоявшие вокруг печи, угрюмо поглядывали друг на друга. Один лишь Гаттерас неподвижно сидел в своем углу.

Доктор, по своему обыкновению, тревожно ходил по каюте; он положительно не знал, как поступить в данном случае.

Температура в помещении мгновенно опустилась до —22° по Цельсию.

Но если доктор стал в тупик, если он не знал, что теперь делать, то другим это было хорошо известно. Шандон, спокойный и решительный, Пэн, гневно сверкая глазами, и два или три их товарища, которые могли еще двигаться, подошли к Гаттерасу.

— Капитан! — сказал Шандон.

Гаттерас, погруженный в размышления, не слышал его.

— Капитан! — повторил Шандон, дотронувшись до него рукой.

Гаттерас выпрямился.

— Что такое? — спросил он.

— Капитан, у нас больше нет топлива!

— Ну и что же? — ответил Гаттерас.

— Если вы желаете, чтобы мы умерли от холода, — с жестокой иронией сказал Шандон, — то мы покорнейше просим уведомить нас об этом.

— Я желаю, — суровым голосом ответил Гаттерас, — чтобы каждый исполнял свой долг до конца.

— Есть нечто выше долга, капитан, — сказал Шандон, — и это — право на самосохранение. Повторяю вам, что у нас нет топлива, и если настоящее положение вещей продлится хотя бы два дня, то никого из нас не останется в живых.

— Дров у меня нет, — глухо ответил Гаттерас.

— В таком случае, — дерзко крикнул Пэн, — их можно нарубить там, где они есть!

Гаттерас побледнел от гнева.

— Где же это? — спросил он.

— На бриге! — грубо ответил Пэн.

— На бриге? — повторил капитан, сжав кулаки и сверкнув глазами.

— Разумеется, — ответил Пэн. — Когда судно не может больше нести свой экипаж, тогда такое судно жгут!

В начале этой фразы Гаттерас схватил топор; в конце ее топор был уже занесен над головой Пэна.

— Негодяй! — крикнул Гаттерас.

Доктор бросился к Пэну и оттолкнул его. Опустившийся топор глубоко вонзился в палубу. Джонсон, Бэлл и Симпсон, стоя подле Гаттераса, казалось, решились защищать его. Но вдруг с коек, где лежали умирающие, послышались жалобные, тоскливые, скорбные голоса.

— Огня! Огня! — стонали несчастные больные, продрогшие под своими одеялами.

Гаттерас сделал над собой усилие и, помолчав несколько мгновений, спокойным голосом сказал:

— Если уничтожить бриг, то как мы возвратимся в Англию?

— Быть может, — ответил Джонсон, — можно сжечь менее существенные части судна, например фальшборт[35] и надстройки.

— Шлюпки все-таки останутся, — подхватил Шандон. — Впрочем, мы могли бы построить судно из остатков брига?..

— Никогда!—вскричал Гаттерас.

— Но!.. — возвысив голос, воскликнули несколько матросов.

— У нас много винного спирта, — ответил Гаттердс. Сожгите его до последней капли.

— Что ж, спирт так спирт! — сказал Джонсон с безза* ботностью, которой далеко не чувствовал.

При помощи больших светилен, пропитанных спиртом, бледное пламя которого стлалось по стенкам печи, Джонсон сумел на несколько градусов поднять температуру помещения.

В течение нескольких дней после этой прискорбной сцены дул южный ветер; температура поднялась; в немного потеплевшем воздухе кружился снег. В те часы дня, когда сырость немного уменьшалась, некоторые из матросов уходили с брига, но большую часть экипажа офтальмия и цынга держали на судне. Впрочем, ни охотиться, ни ловить рыбу было невозможно.

Но это был только короткий перерыв в морозах. 25-го числа ветер неожиданно переменился; замерзшая ртуть опять скрылась в чашечке термометра. Пришлось прибегнуть к спиртовому термометру, который не замерзает даже при самых сйльных морозах.

Доктор ужаснулся, увидев, что спирт в термометре опустился до —52° по Цельсию. Едва ли человек подвергался когда-либо такой температуре!

По полу длинными матовыми зеркалами стлался лед, в помещении стоял густой туман; влага осаждалась на всех предметах толстым слоем снега; нельзя было видеть друг друга; тепло покидало человеческие тела; руки и ноги синели; голову сжимало словно железными обручами; неясные, ослабевшие мысли путались в голове и вызывали безумный бред... Страшный симптом: язык не мог произнести ни одного слова.

С того времени, как экипаж высказал угрозу сжечь бриг, Гаттерас каждый день целыми часами ходил по палубе. Он наблюдал, бодрствовал. Дерево брига — это его, Гаттераса, плоть! Отрубить кусок дерева от судна — значило бы отсечь у Гаттераса часть тела. Он вооружился и зорко сторожил, несмотря на снег, лед и холод, от которого деревенела его одежда, облегала его, как железной броней. Дэк, понимавший своего хозяина, сопровождал его с диким воем.

Однако 25 декабря Гаттерас вошел в общее помещение. Доктор, собрав остаток сил, прямо подошел к капитану.

— Гаттерас, — сказал он, — мы погибнем от недостатка топлива.

— Никогда! — ответил Гаттерас, зная, что кроется за словами доктора.

— Это необходимо, — вполголоса продолжал доктор.

— Никогда! — еще с большей силой повторил Гаттерас. — Никогда я не соглашусь на это. Если хотят, пусть делают помимо моей воли.

Этими словами экипажу предоставлялась свобода действий. Джонсон и Бэлл бросились на палубу. Гаттерас слышал, как дерево брига затрещало под топорами. Он заплакал.

Это случилось на рождество — самый большой семейный праздник в Англии, день детских вечеров. И как тяжело становилось на сердце при воспоминании о веселых детях, собравшихся вокруг разукрашенной зеленой елки! Кому не приходили на память аппетитные куски жареной говядины от специально откормленных по этому случаю быков! А торты, а пирожки со всевозможными начинками по случаю этого дня, столь дорогого для сердца каждого англичанина! А здесь — горе, тоска, отчаяние, невыразимое бедствие и вместо рождественской елки — куски дерева от разрушаемого судна, затерявшегося в глубине полярных областей.

Под действием тепла сознание и силы вернулись к матросам; горячий чай и кофе также оказали благотворное влияние. Надежда столь свойственна человеку, что экипаж приободрился и снова начал надеяться. При таких обстоятельствах кончился гибельный 1860 год, ранняя зима которого расстроила честолюбивые замыслы Гаттераса.

1 января 1861 года ознаменовалось неожиданным открытием. Погода несколько потеплела. Доктор приступил к своим обычным занятиям и читал отчет сэра Эдварда Бельчера о его полярной экспедиции, как вдруг одно до тех пор не замеченное им место привело достойного ученого в изумление; он два раза подряд пробежал прочитанные строки. Не могло быть никакого сомнения.

Сэр Эдвард Бельчер говорил, что, прибыв к оконечности канала Королевы, он заметил следы передвижения и пребывания там людей.

«Я видел, — пишет он, — остатки жилищ, гораздо более благоустроенных, чем самые лучшие из тех, какие встречаются у эскимосов с их грубыми привычками бродячих племен. Стены жилищ глубоко уходят в землю; пол внутри помещения покрыт хорошим щебнем и выстлан камнем. Мы нашли там уголь».

При последних словах отчета в уме доктора внезапно промелькнула одна мысль; он взял книгу и дал прочесть это место Гаттерасу.

— Уголь! — воскликнул тот.

— Да, Гаттерас, уголь, то-есть спасение для всех нас!

— Уголь? На этом пустынном берегу? — продолжал Гаттерас. — Нет, это невозможно!

— Но почему вы сомневаетесь, Гаттерас? Бельчер никогда бы не сообщил этого факта, если бы не был вполне уверен, если бы не видел этого собственными глазами.

— Что же дальше, доктор?

— Мы находимся только в ста милях от места, где Бельчер видел уголь. Но что значит пройти какие-то сто миль? Ровно ничего! Нередко совершались и более далекие разведки среди льдов во время таких же холодов. Отправимся, капитан!

— Отправимся! — вскричал Гаттерас. Он мгновенно решился, и его живое воображение уже рисовало ему картину спасения.

Джонсону немедленно сообщили о решении капитана; старый моряк одобрил его и передал новость остальным. Некоторые обрадовались, другие отнеслись к намерению капитана с полным равнодушием.

— Какой тут может быть уголь! — сказал лежавший в постели Уэлл.

— Пусть себе идут, — таинственно ответил ему Шандон.

Но прежде чем начать готовиться к путешествию, Гаттерас пожелал с математической точностью определить географическое положение «Форварда». Разумеется, сделать это было необходимо, так как, удалившись от судна, его нельзя было бы отыскать, не имея точных цифровых данных его местонахождения.

Гаттерас отметил положение луны и высоту главнейших звезд в различное время.

Производить наблюдения было очень трудно, потому что из-за низкой температуры стекла и зеркала инструментов покрывались от дыхания слоем льда. Не раз прикосновение к медной оправе подзорных труб сильно обжигало капитану веки.

Гаттерас все же окончил наблюдения и возвратился в каюту для вычислений; произведя их, капитан с изумлением посмотрел на доктора.

— В чем дело? — спросил последний.

— Под какой широтой находились мы в начале зимовки?

— Под 78° 15' широты и 95°35' долготы, как раз у полюса холода.

— Наше ледяное поле дрейфует, — вполголоса сказал Гаттерас. — Мы находимся на два градуса дальше к северо-западу, по меньшей мере в трехстах милях от вашего склада угля.

— И несчастный экипаж даже не подозревает этого!— воскликнул доктор.

— Молчите! — сказал Гаттерас, поднося палец к губам. 

XXVIIIПриготовления к отъезду

Гаттерас не сообщил экипажу о своем открытии. И он был прав, потому что если бы эти несчастные люди узнали, что их с непреодолимой силой относит на север, то, быть может, ими овладело бы безумие отчаяния. Доктор понял Гаттераса и одобрял его молчание.

Гаттерас втайне радовался. То была его первая удача за долгие месяцы, проведенные в постоянной борьбе со стихиями. Его отнесло на сто пятьдесят миль к северу, и он находился только в восьми градусах от полюса. Однако он глубоко затаил свою радость; о ней не подозревал даже доктор, который только подумал, почему это глаза Гаттераса так необычайно сияют. Но тем дело и кончилось: доктору даже в голову не приходил самый естественный ответ на этот вопрос.

Поднимаясь к полюсу, «Форвард» удалялся от залежей угля, виденных Бельчером; следовательно, чтобы найти их, необходимо было возвратиться на юг не на сто, а на двести пятьдесят миль. Тем не менее после короткого совещания между доктором и Гаттерасом поездка была решена.

Если сэр Бельчер говорил правду — а не верить ему не было никаких оснований, — то уголь должен был сохраниться. С 1853 года ни одна экспедиция не проникала в эти широты. Эскимосы тоже вряд ли могли сюда забраться. Неудача, испытанная на острове Бичи, не могла повториться на берегах Нового Корнуэлса. Продукты сохраняются при низкой температуре годами. Таким образом, все говорило в пользу экспедиции по льдам,

Рассчитали, что путешествие Может продлиться самое большее сорок дней, и Джонсон занялся соответствующими приготовлениями.

Прежде всего он позаботился о санях. Они были гренландского образца и при ширине тридцать пять дюймов[36] имели двадцать четыре фута в длину. Сани эскимосов часто достигают пятидесяти футов. Они состоят из загнутых спереди и сзади досок, стянутых, наподобие лука, двумя крепкими веревками. Подобное устройство придает саням известную эластичность и делает толчки менее опасными. Такие сани легко скользят по льду; но во время снежной погоды, для езды по свежевыпавшему снегу их снабжают двумя вертикальными шасси. От этого сани становятся выше и не требуют большой тяги. Чтобы сани легче скользили, полозья натерли, как это делают эскимосы, смесью серы и снега.

Упряжка саней состояла из шести гренландских собак. Животные эти, очень выносливые, несмотря на свою худобу, по-видимому нисколько не страдали от суровой зимы. Их упряжь из оленьей кожи находилась в исправности; вообще на всю экипировку, добросовестно проданную гренландцами в Уппернивике, можно было вполне положиться. Шестерка собак могла везти две тысячи фунтов груза, не слишком утомляясь.

Лагерные принадлежности состояли из палатки, на случай если бы постройка снежной хижины оказалась невозможной, большого куска брезента, который расстилался на снегу, препятствуя его таянию от соприкосновения с телом человека, и, наконец, из шерстяных одеял и буйволовых кож. Кроме того, взяли с собой каучуковую лодку.

Продовольствие состояло из пяти ящиков пеммикана, весом каждый по четыреста пятьдесят фунтов; на каждого человека и собаку полагалось ежедневно по фунту пеммикана. Собак, считая и Дэка, было семь; людей же должно было отправиться не больше четырех. Взяли также двенадцать галлонов, то-есть около полутораста фунтов, винного спирта, сухари, чай, маленькую переносную кухню, значительный запас фитилей и пакли, пороха и четыре двустволки. По изобретенному капитаном Парри способу, все участвующие в экспедиции опоясывались каучуковыми поясами. Теплота человеческого тела и движение, производимое людьми при ходьбе, сохраняют в жидком состоянии чай, кофе и воду, налитые в такие пояса.

Джонсон с особенным усердием занялся изготовлением деревянных канадских лыж, привязывающихся к ногам ремнями; они употреблялись вместо коньков. Для ходьбы по совершенно замерзшей и затвердевшей земле лыжи успешно заменялись мокасинами[37] из оленьей кожи. Каждый участник экспедиции получил по две пары лыж и мокасин.

Готовиться к экспедиции приходилось очень тщательно — малейшая упущенная из виду мелочь могла погубить все дело; поэтому на сборы ушло четыре дня. Каждый день в двенадцать часов Гаттерас определял положение уже не дрейфовавшего больше брига. Последнее обстоятельство необходимо было точно установить, потому что иначе нельзя было бы возвратиться на бриг.

Гаттерас занялся выбором людей, которые должны были сопровождать его, что оказалось очень трудным делом. Некоторых матросов нельзя было взять с собой, но их не следовало также оставлять и на бриге. Однако от успешности путешествия зависело общее спасение, и потому Гаттерас решил прежде всего выбрать себе надежных и опытных товарищей.

Шандон, само собой разумеется, был устранен; впрочем, он нисколько и не жалел об этом. Джемс Уэлл лежал больной, следовательно также не мог принять участие в экспедиции.

Состояние больных не ухудшалось; все их лечение состояло из ежедневного массажа и больших доз лимонного сока, так что присутствие врача не представляло особой необходимости, и доктор также решил принять участие в экспедиции. Никто не возражал против этого.

Джонсон очень желал сопровождать капитана в его опасном путешествии, но капитан отвел старого моряка в сторону и ласковым, почти растроганным голосом сказал:

— Джонсон, я доверяю только вам одному! Вы единственный человек, которому я могу поручить мое судно. Мне необходима уверенность, что вы находитесь здесь и следите за Шандоном и другими. Зима задержала их здесь, но кто знает, на какие гибельные решения способна побудить их злоба. Я снабжу вас формальными инструкциями, в силу которых, в случае надобности, вы примете начальство над бригом. Вы будете вторым мною. Наше отсутствие продлится, пожалуй, четыре-пять недель. Я буду спокоен, зная, что вы находитесь там, где я сам не могу быть. Вам необходимы дрова, Джонсон. Я знаю это. Но, насколько возможно, пощадите мое бедное судно! Понимаете, Джонсон?

— Понимаю, капитан, — отвечал Джонсон. — Я останусь, если вам так угодно!

— Благодарю, — сказал Гаттерас, пожав руку Джонсону.— Если нас долго не будет,—добавил капитан,— то подождите вскрытия льдов и постарайтесь подняться к полюсу. Если другие не согласятся на это, не думайте больше о нас и приведите «Форвард» в Англию.

— В этом состоит ваша воля, капитан?

— Да, это моя непреклонная воля! — сказал Гаттерас.

— Ваше приказание будет исполнено, — просто ответил Джонсон.

Когда доктор узнал об этом решении, он очень жалел, что ему придется расстаться со своим достойным другом, хотя он сознавал, что капитан поступал благоразумно.

Бэлл и Симпсон также приняли участие в путешествии. Первый, человек крепкий, мужественный и преданный, мог быть очень полезен при устройстве на снегу лагеря; второй, хотя и менее решительный, вошел в состав экспедиции, потому что мог принести пользу в качестве охотника и рыболова.

Таким образом, отряд состоял из Гаттераса, доктора, Бэлла, Симпсона и верного Дэка. Следовательно, кормить приходилось четверых людей и семь собак. Согласно этому было рассчитано количество съестных припасов, взятых отрядом.

В первых числах января температура в среднем держалась на —37° по Цельсию. Гаттерас с нетерпением ждал перемены погоды и часто посматривал на барометр, которому не следовало, однако, доверять. Под высокими широтами инструмент этот как бы лишается своей обычной точности. Природа в полярных странах значительно отступает от своих общих законов: так, при ясном небе не всегда наступает холод, а при выпадении снега не всегда поднимается температура. Барометр, как замечено многими путешественниками в полярных морях, опускался при северных и восточных ветрах; когда он падал, наступала хорошая погода, когда он поднимался, выпадал дождь или снег. Словом, указаниям его не следовало доверять.

Наконец 5 января в результате восточного ветра температура поднялась до —28° по Цельсию. Гаттерас решил на следующее же утро отправиться в путь; он не мог больше оставаться и смотреть, как на его глазах разрушают судно. Вся верхняя палуба пошла уже в печь.

Итак, 6 января, несмотря на метель, Гаттерас приказал выступать. Доктор дал последние наставления больным; Бэлл и Симпсон молча пожали руки своим товарищам. Гаттерас хотел было попрощаться с экипажем, но отказался от своего намерения, заметив, что на него со всех сторон устремлены недоброжелательные взоры. Ему показалось даже, что на губах Шандона промелькнула насмешливая улыбка. И, возможно, взглянув на «Форвард», Гаттерас даже заколебался, уходить ли ему.

Но отменить свое решение он уже не мог: нагруженные и запряженные сани ждали на льду. Бэлл шел впереди, другие следовали за ним. Джонсон четверть мили сопровождал путешественников; затем Гаттерас попросил его вернуться на бриг. Старый моряк исполнил желание капитана и распрощался.

Обернувшись в последний раз, Гаттерас увидел, что верхушки мачт уже исчезли в снежных облаках.

XXIXПо ледяным полям 

Небольшой отряд спустился к юго-востоку. Симпсон управлял собаками. Дэк усердно помогал ему и, по-видимому, не слишком удивлялся ремеслу своих сородичей. Гаттерас и доктор шли сзади, а Бэлл шел первым, расчищая путь и пробуя его концом своей палки с железным наконечником.

Повышение температуры предвещало снег, который не заставил себя ждать и вскоре повалил большими хлопьями. Густые снежные хлопья залепляли глаза, люди сбивались с прямой дороги; продвигаться приходилось очень медленно, но все же в среднем проходили по три мили в час.

Поверхность ледяного поля под действием мороза стала неровной и покрылась выбоинами. Сани часто подпрыгивали и то и дело грозили опрокинуться. Но в общем пока все шло благополучно.

Гаттерас и его спутники плотно кутались в гренландскую меховую одежду. Она не отличались красотой, но зато была вполне приспособлена к требованиям климата. Лица путешественников плотно обрамляли капюшоны, непроницаемые для снега и дождя; только рот, нос и глаза оставались открытыми. Впрочем, их и не следовало кутать. Нет ничего неудобнее высоких воротников и кашне, леденеющих на морозе от дыхания; их можно было бы снять, разве что разрубив топором, а такой способ раздевания неприменим даже в арктических странах. Напротив, нужно оставлять свободный проход для дыхания, потому что выделяющиеся при дыхании водяные пары, встречая препятствие, тут же замерзают.

Вид безграничной равнины был утомительно однообразен. Повсюду только льды и льды... Нагромождение ледяных глыб, ледяные бугры, которые тянулись на такое большое пространство, что оно под конец начинало казаться равниной, ледяные горы и между ними извилистые ледяные долины. Путешественники шли с компасом в руках и говорили мало. Открывать рот на таком морозе — очень мучительно, потому что при этом между губами мгновенно образуются острые кристаллы, нетающие даже от теплого дыхания. Путешественники шли, не говоря ни слова, и каждый ощупывал палкой неизведанную почву. Шаги Бэлла отпечатывались в мягких слоях снега; все старались идти по проложенным им следам; где проходил Бэлл, там могли пройти и Другие.

По всем направлениям перекрещивались многочисленные следы медведей и песцов; но в первый день не заметили ни одного из этих животных. Охотиться на них было бы и опасно и бесполезно — не следовало еще больше отягчать сани, и без того сильно нагруженные.

Обычно во время подобного рода экскурсий путешественники оставляют по дороге съестные припасы, скрывая их от диких зверей в складах, покрытых снегом, и на обратном пути мало-помалу забирают продовольствие, которое им, таким образом, не приходится возить с собой.

Но Гаттерас не мог прибегать к такому средству на ледяных и, по всей вероятности, подвижных полях. Склады можно устраивать лишь на твердой земле, а не на пловучих ледяных равнинах, передвигаясь по которым не можешь быть вполне уверен, что пойдешь обратно по тому же пути.

В полдень Гаттерас остановился со своим отрядом под защитой ледяной горы.

Завтрак состоял из пеммикана и горячего чая, живительные свойства которого не замедлили оказать свое благотворное действие. Поэтому путники сильно налегли на чай.

Отдохнув час, отряд снова двинулся в путь и прошел в первый день около двадцати миль. К вечеру люди и собаки окончательно утомились.

Но, несмотря на усталость, необходимо было еще устроить снежную хижину для ночлега; палатка для этого не годилась. На постройку ушло полтора часа. Бэлл оказался искусным строителем. Он быстро накладывал одну на другую нарубленные ножом глыбы льда; постепенно постройка округлялась в виде купола, и наконец последняя глыба, составлявшая замок свода, сообщила ей необходимую прочность. Мягкий снег заменял известку; им заполняли промежутки между глыбами, и они быстро смерзались в сплошную твердую массу.

В эту импровизированную пещеру вело узкое отверстие, в которое можно было протиснуться только ползком: доктор не без труда прополз в него, другие последовали за ним.

На спиртовке быстро приготовили ужин. Температура внутри снежной хижины была сносная, и бушевавший снаружи ветер не проникал в нее.

— Прошу к столу! — весело сказал доктор.

Ужин был простой, без разносолов, но здоровый. Поужинав, каждый думал только о сне; брезент, разостланный на снегу, предохранял людей от сырости. Путешественники просушили свои чулки и обувь у переносной кухни, а затем трое из них, завернувшись в шерстяные одеяла, легли спать, тогда как четвертый должен был заботиться о безопасности товарищей и следить, чтобы снег не занес отверстие хижины. Без этой предосторожности путешественники подвергались риску быть заживо погребенными.

Дэк спал вместе с людьми; гренландские собаки остались снаружи и, поужинав, забились в снег, который вскоре покрыл их непроницаемым покровом.

Утомленные путешественники быстро уснули. Доктор сменил дежурного в три часа утра. Ночью свирепствовала сильная буря. Странную картину представляла собой эта горсточка людей, затерявшихся среди снегов, в ледяной могиле, заносимой метелью.

На следующий день, в шесть часов утра, отряд снова тронулся в путь. И опять все те же долины, те же ледяные горы, то же гнетущее однообразие, среди которого трудно ориентироваться. Температура понизилась на несколько градусов, верхние слои снега покрылись ледяным настом — идти стало легче. Часто встречались холмики, похожие на гурии или на эскимосские кладовые; доктор, для успокоения совести, разобрал одно из таких возвышений и нашел в нем только куски льда.

— А что вы надеялись найти здесь, доктор? — сказал Гаттерас.— Разве мы не первые люди в этом месте земного шара?

— Возможно, — ответил доктор, — но все же... как знать?

— Не станем тратить время на бесполезные изыскания,— продолжал Гаттерас.— Я спешу возвратиться на бриг, если бы даже нам не удалось найти столь желанного топлива,

— Я вполне уверен, что мы найдем его, — успокаивал доктор.

— Напрасно я оставил «Форвард», это большая ошибка,— сказал Гаттерас. — Капитан должен быть только на своем судне, и нигде больше!

— Но ведь на судне остался Джонсон.

— Да, конечно... Поспешим, однако!

Собаки шли быстро; слышен был голос погонявшего их Симпсона. Вследствие фосфоресценции казалось, что собаки бегут по воспламененной почве, а из-под полозьев саней сыплются искры. Доктор пошел было вперед, чтобы исследовать столь оригинальный снег, как вдруг, перескакивая через один торос, он исчез из глаз путешественников. Находившийся поблизости Бэлл поспешил на помощь.

— Эй, господин Клоубонни, где вы? — тревожно кричал он.

Гаттерас и Симпсон тоже бежали на помощь.

— Доктор, доктор! — крикнул Гаттерас.

— Я здесь, в яме! — ответил спокойный голос.— Подайте мне веревку, и я не замедлю появиться на поверхности земного шара.

Доктору, свалившемуся в расщелину глубиной футов в десять, подали веревку; он обвязался ею, и товарищи не без труда вытащили его.

— Не ушиблись ли вы? — спросил Гаттерас.

— Пустяки! Ничего особенного не случилось,— сказал Клоубонни, отряхивая снег со своей благодушной физиономии.

— Но как же это случилось?

— Во всем виновата рефракция,— улыбаясь, ответил доктор.— Вечно эта рефракция! Мне казалось, что надо перескочить пространство в один фут шириной, а между тем я очутился в яме шириной в десять футов. Уж эти мне оптические обманы! Впрочем, это единственные оставшиеся у меня иллюзии, освободиться от них мне будет трудновато. Пусть послужит вам уроком, что никогда не следует делать ни одного шага, не испробовав предварительно почву, потому что полагаться в этих местах на свои чувства очень неблагоразумно. Здесь нельзя доверять ни глазам, ни ушам. Прелестная страна!

— Можем мы продолжать путь? — спросил капитан.

— Само собой разумеется. Это незначительное падение принесло мне больше пользы, чем вреда.

Отряд продолжал продвигаться на юго-восток. Вече-ром, пройдя двадцать пять миль, утомленные путешественники остановились, что не помешало, однако, доктору подняться на вершину одной из ледяных гор, пока Бэлл занимался постройкой снежной хижины.

Почти полная луна дивно сияла на безоблачном небе; звезды сверкали необыкновенно ярко. С вершины айсберга можно было окинуть взглядом огромную равнину, усеянную ледяными глыбами самых причудливых форм; их остроконечные контуры блестели под лучами луны и отбрасывали резкие тени; иные льдины походили на колонны, другие — на пьедесталы и надгробные памятники огромного кладбища, безмолвного и унылого, лишенного даже растительности, где покоились вечным сном двадцать поколений человечества.

Несмотря на усталость и холод, доктор долго стоял, созерцая чудесную картину, и товарищам лишь с большим трудом удалось оторвать его от этого зрелища. Надо было подумать об отдыхе; снежная хижина была готова, путешественники забились в нее, как кроты, и тут же уснули.

На другой день, впрочем как и во все последующие дни, не случилось ничего особенного. Путешествие совершалось то с большими, то с меньшими трудностями, быстрее или медленнее, смотря по прихотям погоды, то суровой и холодной, то сырой и пронизывающей путников до мозга костей. В зависимости от состояния почвы шли то в мокасинах, то на канадских лыжах.

Настало 15 января. Луна в последней своей четверти ненадолго появилась на небосклоне, Солнце, хотя и скрывавшееся еще за горизонтом, ежедневно в течение шести часов давало слабый свет, нечто вроде сумерек, недостаточно, впрочем, освещавших дорогу. По-прежнему приходилось держать путь по компасу. Бэлл шел впереди, за ним Гаттерас, затем доктор и Симпсон. Несмотря на то что все они старались идти по прямой линии, путники порой уклонялись от прямого направления на тридцать и даже на сорок градусов, и тогда опять приходилось сверяться с компасом.

К 15 января, к воскресенью, по расчету Гаттераса, отряд продвинулся на сто миль к югу. Утро этого дня было посвящено починке одежды и лагерных принадлежностей.

Отряд тронулся в путь в полдень. Погода стояла холодная; термометр показывал —36° по Цельсию, при очень ясной атмосфере.

 Ничто не предвещало внезапной перемены погоды. Вдруг с поверхности льда поднялся пар; он достиг высоты девяноста футов и повис в воздухе, не рассеиваясь. Путешественники не видели друг друга на расстоянии одного шага. Пар прилипал к одежде и осаждался на ней острыми и длинными ледяными призмами.

Путники, захваченные врасплох этим своеобразным явлением, прежде всего решили собраться вместе. Послышались крики:

— Эй, Симпсон!

— Сюда, Бэлл!

— Доктор!

— Капитан, где вы?

Все четверо, вытянув вперед руки, искали друг друга в густом тумане, не позволявшем ничего видеть. Больше всего их тревожило то, что на их оклики не последовало ответа. Можно было подумать, что этот пар не проводит звуков.

Тут им пришло в голову выстрелить из ружья, чтобы подать друг другу сигнал к сбору. Но если звук голоса оказался слишком слабым, то выстрелы, наоборот, были слишком сильны; эхо подхватило их, и они произвели страшный гул, направление которого трудно было определить.

Тогда каждый стал действовать сообразно со своим характером: Гаттерас остановился и, скрестив на груди руки, решил ждать; Симпсон ограничился тем, что остановил упряжку, не без труда, впрочем; Бэлл возвратился назад, тщательно отыскивая рукой свои следы; доктор натыкался на льдины, падал, вставал, бросался из стороны в сторону, возвращался к своим следам и все больше и больше сбивался с пути.

Через пять минут он сказал себе: «Кончится же это когда-нибудь! Странный климат. Чересчур уж много сюрпризов! Не знаешь, на что и рассчитывать. И как эти острые ледяные иглы больно колются, чорт возьми!»

— Ау, ау! Капитан! — снова крикнул он.

Ответа не последовало. На всякий случай доктор зарядил ружье; несмотря на толстые перчатки, ствол ружья обжег ему руки. В это время Клоубонни показалось, что в нескольких шагах от него движется какая-то неопределенная масса.

— Наконец-то,— сказал он.— Гаттерас! Симпсон, Бэлл, это вы? Да отвечайте же!

Послышалось глухое рычанье.

«Эге! Что же это такое?» — подумал доктор.

Неопределенная масса приближалась; уменьшившись в размерах, она приняла более ясные очертания. «Медведь!» — мелькнуло в голове доктора.

В самом деле, то был громадный медведь. Он заблудился и бродил в тумане, рискуя натолкнуться на путешественников, о присутствии которых он и не подозревал.

«Вот так история!» — подумал, останавливаясь, доктор.

Время от времени он ощущал даже дыхание зверя, который, однако, тут же исчезал в густом тумане; видел огромные лапы, которыми чудовище размахивало в воздухе; порой лапы оказывались так близко от доктора, что острые когти разрывали его платье. Тогда Клоубонни осторожно отступил, и движущаяся масса, подобно призраку, растаяла в тумане.

Отступая, доктор вдруг почувствовал, что почва под ним возвышается. Цепляясь руками за льдины, он вскарабкался на одну ледяную глыбу, затем на другую и стал ощупывать почву своей палкой.

«Ледяная гора! — сказал он себе. — И если только мне удастся подняться на ее вершину — я спасен!»

Сказав это, доктор с удивительным проворством поднялся на высоту почти в восемьдесят футов; голова его была уже над ледяным туманом, верхние слои которого выделялись очень ясно.

— Прекрасно! — сказал доктор и, оглянувшись вокруг, увидел своих трех спутников, тоже вынырнувших из густого тумана.

— Гаттерас!

— Бэлл!

— Симпсон!

Эти три возгласа раздались почти одновременно. Небо, озаренное великолепными лунными кольцами, окрашивало своими бледными лучами застывший туман; верхушки ледяных гор казались массами расплавленного серебра. Путешественники находились на площадке в сто футов диаметром. Благодаря прозрачности верхних слоев воздуха и очень низкой температуре слова раздавались с большой отчетливостью, и они могли разговаривать с высоты своих ледяных тронов. Не получив ответа на первые выстрелы, каждый из них постарался подняться выше тумана.

— Где сани? — спросил Гаттерас.

— В восьмидесяти футах под нами, — ответил Симпсон.

— Все в целости?

— Да.

— А медведь? — спросил доктор.

— Какой медведь? — недоумевалБэлл.

— Медведь, которого я встретили который чуть  бы-

ло не проломил мне череп.

— Медведь? — вскричал Гаттерас. — Так спустимся вниз!

— Нет,— ответил доктор,— а томы опять разбредемся и придется снова искать другдруга.

— А если медведь нападет на собак? — сказал Гаттерас.

Как раз в эту минуту послышался лай Дэка, раздававшийся из тумана и легко доносившийся до слуха путешественников,

— Это Дэк! — вскричал Гаттерас.— Наверно, что-нибудь случилось. Я иду!

Со стороны, где находилась упряжка, слышалось дикое завывание и рев; Дэк и гренландские собаки бешено лаяли. В густом тумане происходила какая-то невидимая битва; туман волновался, как море во время борьбы водяных чудовищ.

— Дэк! Дэк! — крикнул капитан, готовясь войти в туман.

— Погодите, Гаттерас! — сказал доктор.— Кажется, туман начинает рассеиваться.

Туман не рассеивался, а мало-помалу оседал, как вода в спущенном пруде. Казалось, он всасывается в ледяную поверхность, из которой возник. Блестящие вершины айсбергов выплывали из тумана, подобно вновь образовавшимся островам, и увеличивались в размерах. Вследствие оптического обмана приютившимся на ледяной горе путешественникам казалось, будто они поднимаются в воздух; на самом же деле под ними всего-навсего понижался уровень тумана.

Вскоре показалась верхняя часть саней, упряжные собаки, затем около тридцати неизвестных животных, наконец какие-то копошащиеся громадные массы и прыгающий вокруг Дэк, голова которого то скрывалась в застывшем слое атмосферы, то появлялась вновь.

— Песцы! — вскричал Бэлл.

— Медведи! — ответил доктор. — Один, три, пять...

— Наши собаки, наши съестные припасы! — вскричал Симпсон.

Стая песцов и медведей, накинувшись на сани, уничтожала съестные припасы. Инстинкт грабежа породил у животных полнейшее согласие: собаки бешено лаяли, но грабители не обращали на них ни малейшего внимания и продолжали бесчинствовать.

— Стреляйте! — вскричал капитан, разряжая в стаю свое ружье.

Товарищи последовали его примеру. Как только раздались выстрелы, медведи приподняли головы и, испустив прекомичное рычание, подали знак к отступлению. Они пустились мелкой рысцой, такой, однако, что даже лошадь, идущая галопом, не могла бы их догнать; песцы помчались за ними, и вскоре вся стая исчезла на севере среди льдов.

XXXГурий

Густой туман, свойственный полярным странам, продолжался почти три четверти часа, следовательно медведи и песцы могли поживиться вволю. Подкрепление изголодавшимся во время суровой зимы зверям пришло как раз в пору. Изорванный могучими когтями брезент саней, разбитые ящики с пеммиканом, мешки с толчеными сухарями, запасы разбросанного на снегу чая, разбитый порожний бочонок из-под драгоценного спирта, лагерные принадлежности, истерзанные, разметанные, — все свидетельствовало о ярости животных, о их жадности и ненасытной прожорливости.

— Вот это настоящая беда!—сказал Бэлл, глядя на печальную картину разрушения.

— И, вероятно, непоправимая,— ответил Симпсон.

— Прежде всего необходимо определить размеры урона,— сказал доктор,— а затем уж потолкуем.

Гаттерас, не говоря ни слова,, подбирал разбросанные ящики и мешки. Собрали пеммикан и годные для пищи сухари. Особенно тяжела была потеря некоторого количества винного спирта — без спирта не будет ни горячих напитков, ни чая, ни кофе. Подведя итог оставшимся, запасам, доктор констатировал потерю двухсот фунтов пеммикана и около полутораста фунтов сухарей, Следовательно, если продолжать путь, придется довольствоваться половинными порциями.

Некоторое время обсуждали вопрос, что делать. Вернуться на бриг и снарядить новую экспедицию? Но можно ли терять даром пройденные сто пятьдесят миль? К тому же возвращение без топлива произвело бы на матросов самое дурное впечатление. Найдутся ли еще раз люди, готовые пуститься в путь по ледяным полям?

Лучше уж было продолжать путь, несмотря на лишения и опасности.

Именно так думали доктор, Гаттерас и Бэлл. Симпсон же советовал вернуться. Трудности пути надломили его здоровье, и он, видимо, ослаб. Но так как никто не разделял его мнения, то Симпсон занял свое место впереди саней, и небольшой отряд тронулся в путь.

В течение трех следующих дней, с 15 по 17 января, путешествие отличалось обычным однообразием. Продвигались довольно медленно; люди устали и чувствовали слабость в ногах; упряжные собаки тоже тащились с трудом. Недостаток еды не давал окрепнуть ни людям, ни животным. Погода, как обычно, все время менялась, переходя от сильного мороза к сырым, пронизывающим туманам.

18 января вид ледяных гор внезапно изменился. На горизонте показалось множество пирамидальных возвышений, заканчивавшихся острыми и высокими вершинами. В некоторых местах из-под снега показалась земля, по-видимому состоявшая из гнейса, сланца, кварца и небольшого количества известняка. Наконец-то путешественники оказались на суше, и материк этот, по всем данным, был Новым Корнуэлсом.

Доктор не удержался и от радости топнул ногой о землю: до мыса Бельчера оставалось всего сто миль! Но идти по неровной почве, усеянной острыми камнями, трещинами и пропастями, было еще утомительней. Они то спускались во впадины, то взбирались на высокие береговые утесы или шли узкими ущельями, в который лежал снег глубиной от тридцати до сорока футов.

Путешественники вскоре пожалели о почти ровной и легкой дороге на ледяных полях, где так легко скользили сани. Теперь их приходилось тянуть с большими усилиями. Изнуренные собаки не могли уже одни везти их, и люди, впрягшись им на помощь, выбивались из последних сил. Несколько раз приходилось даже выгружать из саней поклажу, чтобы подняться на крутые холмы, по обледенелой поверхности которых скользили ноги. Чтобы пройти футов десять, тратили иногда целый час. Таким образом, в первый день отряд прошел только пять миль по земле Корнуэлса — земле, вполне оправдывающей свое название, так как она воспроизводит неровности, острые горные вершины, резкие линии и истерзанные скалы юго-западной оконечности Англии.

На следующий день отряд поднялся на вершину хребта. Вконец истомленные путешественники не в состоянии были даже построить себе снежную хижину; им пришлось ночевать под палаткой, закутавшись в буйволовые шкуры и просушивая на груди свои мокрые чулки. Последствия таких «гигиенических» условий понятны. Термометр ночью опустился до — 42° по Цельсию, ртуть в чашечке замерзла.

Здоровье Симпсона совсем расстроилось: упорный бронхит, жестокий ревматизм, невыносимые страдания заставили его лечь в сани, которыми он уже не мог управлять. Место его занял Бэлл; он тоже был нездоров, но еще крепился. Даже доктора не пощадил убийственный климат. Но у него не вырвалось ни единой жалобы. Он шел впереди, опираясь на палку, указывая дорогу, и везде поспевал на помощь. Гаттерас, невозмутимый, нечувствительный к стуже, здоровый, как в первый день путешествия, молча следовал за санями.

20 января погода была так холодна, что малейшее движение вызывало у путников полный упадок сил. Дорога стала еще труднее; Гаттерас, доктор и Бэлл впряглись в сани; от сильных толчков сломался передок, и пришлось его чинить. Такие задержки повторялись по нескольку раз в день.

Путешественники шли по глубокой ложбине, по пояс в снегу, и, несмотря на жестокий холод, они обливались потом. Все молчали. Вдруг Бэлл, шедший подле доктора, с ужасом посмотрел на последнего, схватил, не говоря ни слона, горсть снега и начал сильно натирать им лицо своего товарища,

— Да ну вас, Бэлл! — воскликнул, отбиваясь от него, доктор,

Но Бэлл не слушал и тер изо всех сил.

— Послушайте, Бэлл! — кричал Клоубонни, рот, нос и глаза которого были залеплены снегом.— В своем ли вы уме? В чем дело?

— В том,—ответил Бэлл,— что если у вас цел еще нос, то этим вы обязаны мне!

— Нос? — спросил доктор, поднося руку к лицу,

— Да, доктор, у вас лицо замерзло, Когда я взглянул на вас, ваш нос был уже совсем белый. Если бы не мое энергичное вмешательство, вы лишились бы этого украшения, столь неудобного во время путешествия в полярных странах, но необходимого в жизни.

Действительно, еще несколько минут —и док юр отморозил бы себе нос. Однако благодаря сильным растираниям Бэлла циркуляция крови была восстановлена, и опасность миновала,

— Благодарю, Бэлл. Когда-нибудь я расквитаюсь с вами.

— Надеюсь, доктор,— ответил Бэлл.— Дай только бог, чтобы с нами не случилось еще большего несчастья!

— Увы, Бэлл,—сказал доктор,— вы намекаете на Симпсона? Бедняга ужасно страдает.

— Вы опасаетесь за него? — с живостью спросил Гаттерас.

— Да, капитан,— ответил доктор.

— Чего же вы опасаетесь?

— Сильной цынги. У него уже начали пухнуть ноги и изъязвляться десны. Несчастный лежит под одеялами на санях полузамерзший; тряска ежеминутно усиливает его страдания. Мне так его жаль, Гаттерас, но помочь ему я ничем не могу,

— Бедный Симпсон! — пробормотал Бэлл.

— Придется, вероятно, остановиться на день или на два,— сказал доктор.

— Остановиться? — вскричал Гаттерас. — В то время, когда жизнь восемнадцати человек зависит от нашего возвращения!

— Однако... — заметил доктор.

— Послушайте, доктор, и вы, Бэлл: у нас осталось съестных припасов всего на двадцать дней. Можем ли мы терять хоть одну минуту?

Доктор и Бэлл ничего не отвечали, и сани после короткой остановки снова тронулись в путь.

Вечером отряд остановился у подошвы небольшого ледяного холма. Бэлл быстро прорубил в нем пещеру, в которой и приютились усталые путешественники. Доктор всю ночь ухаживал за больным; цынга уже оказывала свое губительное действие, и Симпсон все время стонал от жестокой боли:

— Ох, доктор, доктор...

— Мужайтесь, друг мой! — утешал Клоубонни.

— Нет уж, видно, мне не вернуться назад. Хоть бы умереть скорей! Сил моих больше нет терпеть.

На эти вызванные отчаянием слова доктор отвечал неусыпными заботами. Истомившись за день, он не отдыхал и ночью, приготовляя для больного успокоительное питье. Лимонный сок уже не помогал, а натирания действовали слишком слабо, и цынга все усиливалась.

На следующий день злополучного Симпсона уложили в сани, хотя он и просил, чтобы его бросили, покинули, дали бы спокойно умереть, и отряд продолжал свой опасный путь, трудности которого день ото дня возрастали.

Туман до костей пронизывал путников; снег и изморозь терзали им лица; они работали, как вьючные животные, и к тому же жили постоянно впроголодь.

Дэк, подобно своему господину, не обращал никакого внимания на усталость и все время забегал вперед. Постоянно бодрый, он по инстинкту отыскивал самую удобную дорогу, и в этом отношении путешественники вполне полагались на его удивительное чутье.

Утром 23 января царил полнейший мрак, так как было новолуние. Дэк убежал куда-то вперед и несколько часов не показывался; Гаттерас начинал уже тревожиться, тем более что на снегу виднелось множество медвежьих следов.

Он не знал, на что решиться, как вдруг послышался громкий лай.

Гаттерас поторопил собак и вскоре увидел верное животное на дне одного из оврагов.

Дэк стоял как вкопанный перед пирамидой, сложенной из известняковых камней, покрытых слоем льда, и лаял.

— Ну уж теперь-то это несомненно гурий,— сказал доктор.

— Да какое нам до этого дело? — спросил Гаттерас.

— Если это гурий, Гаттерас, то в нем может находиться какой-нибудь важный для нас документ. Возможно, здесь находятся съестные припасы. Уж ради одного этого его стоит тщательно осмотреть.

— Но кто же из европейцев мог забрести сюда? — пожав плечами, сказал Гаттерас.

— Если европейцев и не было,— ответил доктор,— то разве эскимосы не могли устроить здесь тайник и оставить в нем свою добычу после охоты или рыбной ловли? Насколько мне известно, они делают это очень часто.

— В таком случае разберите эту пирамиду, доктор. Но я опасаюсь, что вы только напрасно потратите время.

Доктор и Бэлл, вооружившись кирками, направились к пирамиде. Дэк продолжал бешено лаять. Известняковые камни были крепко сцементированы льдом, но после нескольких хороших ударов кирки они разлетелись на мелкие кусочки,

— Очевидно, там что-нибудь да есть,— сказал доктор.

— Я тоже так думаю,— ответил Бэлл.

Они быстро разобрали пирамиду и вскоре открыли тайник, в котором находился лист бумаги. Доктор с сильно бьющимся сердцем схватил бумагу. Гаттерас взял из его рук и прочитал:

— «АЛЬТАМ... «ПОРПОЙЗ», 13 дек... 1860, 12°... долг... 8°35' шир...»

— «Порпойз»! — сказал доктор.

— «Порпойз»! — повторил Гаттерас.— Мне неизвестно, чтобы судно с этим именем плавало когда-нибудь в здешних морях.

— Но совершенно очевидно, что не более двух месяцев назад здесь прошли мореплаватели или, быть может, люди, потерпевшие крушение,— сказал доктор.

— Несомненно, — подтвердил Бэлл.

— Что же нам теперь делать? — спросил доктор.

— Продолжать наш путь,— холодно ответил Гаттерас.— Мне неизвестно, что за корабль этот «Порпойз», но я знаю, что бриг «Форвард» ждет нашего возвращения.

XXXIСмерть Симпсона

Отряд снова двинулся в путь; у каждого в голове бродили новые и неожиданные мысли, так как всякая находка в полярных странах имеет очень важное значение. Гаттерас тревожно хмурил брови.

«Порпойз»? — спрашивал он себя.— Что это за корабль? И почему он был так близко от полюса?»

При этой мысли дрожь пробегала у него по телу. Доктор и Бэлл, размышляя о последствиях, которые может повлечь за собой находка документа, оба пришли к тому заключению, что или им придется спасать других, или, наоборот, тем придется спасать их самих.

Но возобновившиеся трудности пути и утомление вскоре заставили их думать лишь о собственном, крайне опасном положении.

Здоровье Симпсона все ухудшалось, и признаки его близкой кончины не могли ускользнуть от доктора. Но помочь больному он не мог; он и сам жестоко страдал от сильной офтальмии, которая могла окончиться полной утратой зрения, если бы доктор не принял надлежащих мер предосторожности. Сумерки давали довольно света, и этот отраженный льдами свет буквально жег глаза. Уберечься от него было трудно, потому что стекла очков покрывались слоем льда, делались непрозрачными и через них ничего не было видно. А между тем приходилось зорко следить за малейшими препятствиями пути и обнаруживать их, по возможности, еще издалека. Так что доктор махнул рукой па офтальмию, и, прикрывая глаза капюшоном, он и Бэлл попеременно управляли санями.

Сани тяжело тащились на стершихся полозьях; тянуть их становилось все труднее, а дорога ничуть не улучшалась, так как отряд находился на материке вулканического происхождения, среди гор. Порой, чтобы перевалить через какой-нибудь хребет, путешественникам приходи-* лось подниматься на высоту в полторы тысячи футов. Стояла жестокая стужа; неистовствовали шквалы и метели. Грустную картину представлял вид этих несчастных людей, еле тащившихся по безотрадным горным вершинам.

Путешественники страдали и от так называемой болезни белизны. Однообразный блеск снегов вызывал тошноту, головокружение, обмороки. Люди были как пьяные. Путникам казалось, что почва уходит у них из-под ног; взор их не находил на беспредельной снежной пелене ни одной точки, на которой могли бы отдохнуть утомленные глаза. Человек испытывал такое же ощущение, как во время сильной качки, когда палуба судна ускользает из-под ног.

Путники никак не могли освоиться с этим ощущением, а его продолжительность доводила их до полного отупения.

Тело их коченело, ими овладевала сонливость, и часто они шли, словно погруженные в дремоту. Внезапный толчок, неожиданное сотрясение выводили их из этого состояния инертности, но уже через несколько минут они снова погружались в то же оцепенение.

25 января отряд начал спускаться по крутым склонам, и это требовало еще большего напряжения. Один неосторожный шаг, избежать которого было очень трудно на обледенелых скатах,— и путники могли свалиться в какой-нибудь глубокий овраг, где они неминуемо погибли бы.

К вечеру над снежными вершинами разразилась страшная буря. Сила урагана была так велика, что невозможно было устоять на ногах, а приходилось ложиться на землю, но лежа люди подвергались опасности мгновенно замерзнуть.

Бэлл при помощи Гаттераса с большим трудом построил снежную хижину, в которой и приютились несчастные путники. Каждый съел по горсти пеммикана и выпил немного горячего чая. Оставалось всего четыре фляги винного спирта, и его берегли для удовлетворения жажды. Не следует думать, что снег в его натуральном виде может заменить собой воду: для этого его необходимо предварительно растопить. Следовательно, путешественники могли утолять жажду только путем превращения снега в воду, а для этого необходимо было жечь спирт.

В три часа утра, в самый разгар бури, доктор сменил дежурного. Он прикорнул в уголку хижины, как вдруг жалобные стоны Симпсона обратили на себя его внимание. Доктор встал, больно ударился головой о ледяной свод, но, нисколько не заботясь о своей голове, наклонился над Симпсоном и стал растирать его распухшие и посиневшие ноги. Через четверть часа, когда доктор хотел подняться с колен, он еще раз ударился головой о потолок, несмотря на то что в это время стоял на коленях.

«Странно», — подумал он.

Он поднял руки над головой: оказалось, что потолок хижины значительно опустился.

— Господи! — вскричал доктор.— Друзья мои, вставайте скорей!

При этом крике Бэлл и Гаттерас быстро поднялись и, в свою очередь, ударились головами о потолок. В хижине было совершенно темно.

— Нас раздавит! — сказал доктор.— Выходите, выходите!

Все трое, взяв Симпсона, выбежали из опасного убежища. И как раз во-время, потому что плохо прилаженные глыбы льда тут же с треском обрушились на землю.

Несчастные путешественники очутились без крова среди бури, на страшном морозе. Гаттерас хотел было разбить палатку, но укрепить ее на таком ветру не было никакой возможности. Пришлось завернуться в брезент, который вскоре покрылся толстым слоем снега, задерживавшим, по крайней мере, теплоту в теле и таким образом предохранявшим людей от опасности замерзнуть.

Буран утих только к утру. Запрягая полуголодных собак, Бэлл заметил, что три из них уже начали глодать свою ременную сбрую. Две собаки были, по-видимому, очень больны и еле передвигали ноги.

Несмотря на это, отряд кое-как продолжал свой обычный путь. До цели путешествия оставалось еще шестьдесят миль.

26 января Бэлл, шедший впереди, вдруг позвал своих товарищей. Они подбежали, и изумленный плотник указал им на прислоненное к одной из льдин ружье.

— Ружье! — вскричал доктор.

Гаттерас взял ружье; оно было заряжено и находилось в полной исправности.

— Экипаж судна «Порпойз» недалеко отсюда, — сказал доктор.

Осматривая ружье, Гаттерас заметил, что оно американское, и судорожно сжал обледеневший ствол.

— Вперед! — сдавленным голосом сказал он.

Отряд продолжал спускаться по склонам гор. Симпсон, казалось, лишился сознания и уже не стонал: он совсем ослаб.

Метель не утихала. Сани двигались все медленнее и медленнее. За сутки отряд проходил лишь по нескольку миль. Несмотря на строгую экономию, съестные припасы заметно истощались. Пока еще их хватило бы для обратного пути, но Гаттерас настойчиво шел вперед.

27-го числа под снегом нашли секстант и флягу. В ней была водка, или, скорее, кусок льда, в центре которого весь спирт напитка собрался в виде снежного шарика. Водка была непригодна к употреблению.

Очевидно, Гаттерас, сам того не зная, шел по следам какой-то ужасной катастрофы, подвигаясь по единственно возможному пути, и подбирал по дороге обломки какого-то страшного кораблекрушения. Доктор тщетно старался открыть новые гурии.

Печальные мысли приходили ему в голову. Действительно, если бы он встретил этих несчастных, то какую помощь мог бы оказать им? Он и его товарищи сами во всем нуждались, одежда их изорвалась, съестные припасы истощились. Если бы посторонних людей оказалось много, все они погибли бы от голода. Гаттерас, по-видимому, избегал роковой встречи. И не был ли он прав в этом отношении? На нем лежала обязанность спасти свой экипаж. Имел ли он право рисковать своим экипажем, приводя на бриг посторонних людей?

Но ведь эти посторонние люди — все-таки люди, наши ближние и, быть может, соотечественники! Разве можно отнимать у них последнюю надежду на спасение, как ни слаба была эта надежда? Доктор хотел узнать мнение Бэлла, но Бэлл ничего не ответил: собственные страдания ожесточили его сердце. Не решаясь обращаться с этим вопросом к Гаттерасу, доктор предоставил все судьбе.

27 января, вечером, Симпсону стало совсем плохо. Его окоченевшие руки и ноги, прерывистое дыхание, сгущавшееся вокруг его головы в виде тумана, судорожные вздрагивания — все это предвещало скорый конец. Лицо его выражало ужас и отчаяние, и он с бессильной злобой смотрел на капитана. В глазах его застыл немой, но, возможно, справедливый упрек: они обвиняли.

Гаттерас не подходил к умирающему; он избегал его взгляда и был более чем когда-либо молчалив и замкнут.

Ночь была ужасна: буря удвоила свою ярость и три раза срывала палатку; несчастных засыпало снегом, который залеплял им глаза, леденил тело и острыми ледяными иглами ранил лица, Собаки жалобно выли, Симпсон лежал на открытом воздухе, ничем не защищенный от страшной стужи. Бэллу удалось было опять поставить палатку, которая если и не защищала от холода, то, по крайней мере, предохраняла путников от снега. Но порыв ветра, еще более сильный, чем все предыдущие, в четвертый раз сорвал ее и со страшным свистом умчал в пространство.

— Это невыносимо! — вскричал Бэлл.

— Мужайтесь, мужайтесь! — ответил доктор, цепляясь за него, чтобы не свалиться в овраг.

Симпсон хрипел. Вдруг он сделал последнее усилие, приподнялся, погрозил кулаком Гаттерасу, который пристально смотрел на умирающего, испустил страшный вопль и упал мертвый, так и не выговорив своей угрозы.

— Умер! — воскликнул доктор.

— Умер! — повторил Бэлл.

Гаттерас хотел подойти к телу Симпсона, но ему помешал порыв ветра.

Итак, это был первый человек из экипажа, сраженный убийственным климатом. Симпсону первому суждено было никогда не возвратиться на родину; он первый, после невыразимых страданий, поплатился жизнью за непреклонное упорство капитана. Умерший считал Гаттераса своим убийцей, но тот не поник головою даже под тяжестью этого обвинения. Однако из глаз капитана выкатилась слезинка и застыла на его бледной щеке.

Бэлл и доктор с ужасом глядели на Гаттераса. Опершись на свою длинную палку, он казался духом полярных стран, непреклонным среди бушующей бури, мрачным в своей ужасающей неподвижности.

Так, не двигаясь, он простоял до самого рассвета, смелый, упорный, непреклонный, и казалось, что он вызывал на бой ревущую вокруг него бурю.

XXXIIВозвращение на бриг

Ветер стих к шести часам утра и, внезапно перейдя к северу, разогнал облака; термометр показывал —37° по Цельсию. Первые проблески рассвета посеребрили горизонт, чтобы через несколько дней залить его золотистым блеском.

Гаттерас подошел к своим опечаленным спутникам и мягким голосом, с грустью сказал им:

— Друзья мои, мы находимся еще в шестидесяти милях от места, указанного Эдвардом Бельчером. Количества оставшихся у нас съестных припасов хватит только для возвращения на бриг. Идти дальше — значит, подвергаться неминуемой гибели без всякой пользы для других. Мы возвратимся назад.

— Вполне благоразумное решение, Гаттерас,— сказал доктор.— Я готов следовать за вами, куда бы вам ни было угодно повести нас, но здоровье наше слабеет со дня на день. Мы едва можем передвигать ноги. Я вполне одобряю ваше намерение возвратиться на бриг.

— Вы такого же мнения, Бэлл? — спросил Гаттерас.

— Да,— ответил плотник.

— В' таком случае,— сказал Гаттерас,— мы отдохнем здесь два дня. Это не слишком много. Сани требуют починки. Я думаю, мы должны построить себе хижину, чтобы отдохнуть в ней и восстановить свои истощенные силы.

Порешив на этом, путешественники усердно приступили к делу. Бэлл принял все меры предосторожности, необходимые для сообщения прочности своему сооружению, и вскоре довольно сносная хижина возвышалась в долине, послужившей местом последней стоянки.

Без сомнения, Гаттерас только после сильной борьбы с самим собой решил вернуться. Столько напрасных трудов и лишений! Бесполезное путешествие это стоило жизни человеку. И, вдобавок, приходилось возвратиться на бриг без куска угля. Что станется с экипажем, что он предпримет под влиянием Шандона? Но Гаттерас уже не мог бороться.

Все свое внимание он обратил теперь на приготовления к обратному пути. Сани были исправлены; да и кладь их, значительно уменьшившаяся, весила всего двести фунтов. Починили также одежду, изношенную, изорванную, пропитанную снегом и затвердевшую от морозов. Сменили мокасины и канадские лыжи, так как старые уже совсем не годились к употреблению. Для работы этой потребовался целый день 29-го и утро 30-го числа. Впрочем, путешественники не особенно торопились и старались собраться с силами для предстоящего им обратного пути.

В течение всех этих тридцати шести часов, проведенных в снежной хижине и на льдах ложбины, доктор наблюдал за Дэком, странные действия которого казались ему неестественными. Собака все время бегала, описывая круги, которые, казалось, имели один общий центр — нечто вроде холмика или бугра, образованного наслоениями льда. Бегая вокруг этого места, Дэк тихонько лаял, нетерпеливо вилял хвостом, посматривал на своего господина, словно желая что-то спросить у него.

Доктор приписывал тревожное состояние собаки тому, что ее беспокоит труп Симпсона, которого товарищи еще не успели похоронить.

И потому он решил в тот же день совершить этот печальный обряд, так как на другой день, с рассветом, путники должны были отправиться в обратный путь.

Бэлл и доктор, взяв кирки, спустились в ложбину. Возвышение, указанное Дэком, было очень удобным местом для устройства в нем могилы. Труп необходимо было зарыть поглубже, чтобы предохранить его от медвежьих когтей.

Доктор и Бэлл удалили верхний слой рыхлого снега и начали разбивать отвердевший лед. При третьем ударе кирка доктора наткнулась на какой-то твердый, разлетевшийся вдребезги предмет. Доктор подобрал куски.

То были осколки стеклянной фляги.

Бэлл, в свою очередь, нашел одеревеневший от холода мешок, в котором находились прекрасно сохранившиеся крошки сухарей.

— Что такое? — пробормотал доктор.

Он позвал Гаттераса, который тотчас же подошел.

Дэк громко лаял и пытался разгрести лапами толстый слой льда.

— Неужели мы напали на склад . провизии? — воскликнул доктор.

— Похоже на то, — ответил Бэлл.

— Продолжайте рыть,— приказал Гаттерас.

Нашли еще небольшое количество съестных припасов

и четверть ящика пеммикана.

— Если это кладовая,— сказал Гаттерас,— то до нас в нее уже наведывались медведи. Посмотрите, провизией пользовались!

— Да,— ответил доктор,— следует опасаться этого, потому что...

Он не докончил фразы; его прервал крик Бэлла. Отбросив один довольно большой кусок льда, Бэлл указал на окоченевшую, торчащую из-под льдин человеческую руку.

— Труп! — вскричал доктор.

— Это не кладовая, а могила,— заметил Гаттерас.

То был труп матроса лет тридцати; он отлично сохранился. На нем была одежда моряков, отправляющихся в полярные страны. Доктор не мог определить, сколько времени прошло с момента его смерти.

Вслед за этим трупом Бэлл нашел второй труп человека, лет пятидесяти, на лице которого еще видны были следы сразивших его страданий.

— Не может быть, чтобы это были похороненные трупы! — вскричал доктор.— Эти несчастные поражены смертью в том виде, в каком мы их нашли.

— Вы правы, доктор,— ответил Бэлл.

Продолжайте, продолжайте! — сказал Гаттерас.

Но Бэлл колебался. Кто мог сказать, сколько еще человеческих трупов окажется под этим бугром!

— Люди эти погибли по случайности, которая едва не постигла и нас, — сказал доктор: — они погребены под развалинами обрушившейся снежной хижины. Посмотрим, не дышит ли еще кто-нибудь из них.

Быстро расчистили место, и Бэлл нашел еще один труп; то был труп человека лет сорока, Доктор наклонился над ним, и ему показалось, что в человеке еще есть признаки жизни.

— Он жив, жив! — вскричал доктор.

Бэлл и Клоубонни перенесли труп в снежную хижину, между тем как неподвижно стоявший Гаттерас смотрел на обрушившееся жилье.

Доктор, донага раздев несчастного, не обнаружил на нем ни малейших признаков ушибов, При помощи Бэлла Клоубонни стал растирать своего нового пациента пропитанной винным спиртом ватой и вскоре заметил, что жизнь начала возвращаться к нему. Он находился в состоянии полнейшего изнеможения и не мог говорить: язык его точно примерз к нёбу.

Доктор обыскал карманы его одежды, в которых не оказалось ничего, никаких документов. Он велел Бэллу продолжать растирание, а сам вернулся к Гаттерасу.

Капитан между тем исследовал снежную хижину, тщательно осмотрев ее пол, и шел навстречу Клоубонни, держа в руке полуистлевший обрывок конверта, на котором можно было прочесть следующие слова:

...тамонт.

...орпойз».

...ью-Йорк.

— Альтамонт,— вскричал доктор,— с корабля «Порпойз», из Нью-Йорка!

— Американец! — вздрогнув, сказал Гаттерас.

— Я спасу его,— ответил энергично доктор,— ручаюсь в этом! И мы будем наконец иметь ключ к этой ужасной загадке.

Он возвратился к телу Альтамонта, а Гаттерас, погруженный в свои мысли, остался около развалин снежной хижины. Благодаря заботам доктора к несчастному американцу возвратилась жизнь, но не сознание; он ничего не видел, ничего не слышал и не мог говорить, но все-таки он был жив.

На следующий день, утром, Гаттерас сказал доктору:

— Нам необходимо, однако, подумать об уходе.

— Что ж, отправимся, Гаттерас. Сани не нагружены, мы поместим на них этого несчастного и привезем его на бриг.

— Хорошо,— сказал Гаттерас.— Но прежде похороним мертвых.

Двух неизвестных матросов положили под развалины снежной хижины, а труп Симпсона занял место, на котором нашли Альтамонта.

Путешественники сказали последнее «прости» своему товарищу и в семь часов тронулись в обратный путь.

Так как две упряжные собаки околели, то Дэк добровольно дал запрячь себя в сани и выполнял свою обязанность с добросовестностью и выносливостью гренландской собаки.

В течение двадцати дней, от 31 января до 19 февраля, обратный путь был так же труден, как и движение вперед. Февраль — самый холодный месяц. Путники невыносимо страдали от низкой температуры, но зато больше не было буранов и метелей и снег покрылся твердым настом, так что идти было безопасней.

Солнце появилось в первый раз 31 января и с каждым днем все дольше и дольше оставалось над горизонтом. Полуслепые и хромые, Бэлл и доктор окончательно выбились из сил: плотник не мог идти без костылей.

Альтамонт, хотя и был еще жив, находился в совершенно бессознательном состоянии. Порой серьезно опасались за его жизнь. Но разумный уход и крепкая натура одержали победу над смертью. Зато сам достойный доктор сильно нуждался в лечении, так как здоровье его расстроилось от непомерных трудов.

Гаттерас все думал о «Форварде», о своем бриге. В каком-то состоянии он найдет его? Что там за это время произошло? Сумел ли Джонсон оказать сопротивление Шандону и его единомышленникам? Стояли жестокие холода. Неужели они сожгли все судно и не пощадили ни мачт, ни корпуса?

Думая так, Гаттерас быстро шел вперед, как бы желая первым увидеть еще издали свой любимый «Форвард».

Утром 24 февраля он вдруг остановился. В трехстах шагах перед ним показался красноватый отблеск огня, над которым возвышался огромный столб черного дыма, сливавшегося с серым, туманным небом.

— Дым! — вскричал Гаттерас.

Сердце у него билось с такой силой, что, казалось, готово было разорваться.

— Смотрите туда! Видите — дым! — сказал он дрогнувшим голосом подошедшим товарищам.— Мой бриг горит!

— Но мы еще в трех милях от брига,— ответил Бэлл, — это горит не «Форвард».

— Нет, это действительно «Форвард», — подтвердил доктор.— Сокращая расстояние, мираж приближает к нам судно.

— Бежим! — вскричал Гаттерас, обгоняя своих товарищей.

Его спутники, оставив сани под охраной Дэка, бросились за капитаном.

Через час они были в виду брига. Ужасное зрелище представилось их глазам. Бриг пылал среди таявших вокруг него льдов, Пламя охватило уже весь корпус; южный ветер доносил до слуха Гаттераса зловещий треск.

В пятистах шагах от пылавшего судна стоял какой-то человек, с отчаянием воздев к небу руки. Он был так беспомощен перед пожаром, в пламени которого погибал «Форвард»!

Этот одинокий человек был старик Джонсон. Гаттерас подбежал к нему.

— Мой бриг! Мой бриг! — изменившимся голосом вскричал он.

— Это вы, капитан? — ответил Джонсон.— Остановитесь! Ни шагу дальше!

— Что такое? — спросил Гаттерас страшным голосом.

— Мерзавцы! — ответил Джонсон. — Они подожгли бриг и ушли два дня назад.

— Да будут они прокляты! — вскричал Гаттерас.

Вдруг раздался страшный взрыв — земля дрогнула, айсберги рухнули на ледяные поля, столб дыма поднялся к облакам, и «Форвард», разлетевшись на куски под действием воспламенившегося пороха, исчез в огненной пучине.

В это время к Гаттерасу подошли доктор и Бэлл. Погруженный в бездну отчаяния, капитан вдруг встрепенулся.

— Друзья мои,— сказал он энергичным голосом,— трусы обратились в бегство, но люди мужественные победят! Джонсон и Бэлл, вы крепки духом! Доктор, вы сильны знанием! А у меня — вера! Там — Северный полюс! За дело же, друзья, за дело!

Товарищи Гаттераса словно возродились к новой жизни, услышав мужественные слова капитана.

А между тем как ужасно было положение этих четырех человек и их умирающего товарища, оставшихся без крова и продовольствия, одиноких, заброшенных под восьмидесятым градусом северной широты, в глубине полярных стран...

Конец первой части

Часть вторая