Жизнь и приключения Ганса Ганса
Из розетки я слышал секретный сигнал,
Говорят, что в больнице есть нал и безнал,
Но завхоз отожрался, а я похудел,
Где же, где же ты, вождь, прекрати беспредел!
Юность Ганса
Аристократия помойки
Диктует моду на мораль,
Мне наплевать, а сердцу горько,
И бьет по печени печаль.
Ганс вырос на рабочей окраине Петромории в переулке Тихой Сапы. Когда он был маленьким, его звали Гензелем (маленьким Гансом) или Гансиком. Родители Ганса – простые морийцы, отец – рабочий, мать – медсестра. В те времена все жили очень тесно. Жили в коммунальных квартирах, ютились, как сельди в бочке[43]. Родители Ганса имели одну комнату. С наступлением весны и до осени окна в доме распахнуты настежь. Всё видно. Во дворе все знали, что делается в каждой семье. Каждая семья – как на ладони. Днём дети рассказывали друг другу о том, как взрослые занимаются любовью. Горячей воды и ванных не было. Раз в неделю маленького Ганса водили мыться в Стефановские бани. Дом, где жила семья ГАНСов, был наполовину разрушен. Говорят, что часть его рухнула несколько лет назад, когда к Петромории подходила эскадра вражеских кораблей. Они обстреливали жилые районы, и один снаряд попал в это здание. Рухнувшую часть дома никто не восстанавливал. Власти Петромории даже не думали об этом. Среди чудом уцелевших стен и качающихся перекрытий руин детвора с удовольствием играла в прятки.
Недалеко от их дома находился Стефановский продуктовый рынок, названый в память о Себастьяне Бранте. Во дворе этого здания было место тусовок местной шпаны, уличных банд приблатнённых. Здесь готовились и отсюда совершались набеги на Стефановский рынок. Украв кусок мяса или что-то другое, шпана убегала в этот двор, из него – во второй двор, оттуда уходила в длинные, тёмные подвалы, цепочку полузатопленных трюмов, имеющую в конце слуховое окно с выходом на улицу Ржавой пушки.
Дети весь день проводили во дворе. Детвора ежедневно видела быт воровского сообщества. Усваивала его язык. И его правила. Жила по дворовым законам. Мальчишеский мир был разделён по возрастному признаку. Жёсткая иерархия. Верхний слой – старшие, пятнадцати-шестнадцатилетние ребята, заставшие времена обстрелов с моря вражеской эскадрой. Малыши не могли войти в этот круг.
Волчьи законы. Старшие верховодили над младшими. Как на зоне – паханы и слуги. Малыши должны были делать всё, что скажут старшие. Жёсткие правила. Если ослушался – накажут. Если наказали, побили, родителям – ни-ни. Пожалуешься – будешь вечным изгоем. Гансик, он был из младших, не сразу принял и понял законы дворового мира. Однажды, когда его поколотили старшие, позвал отца, крутого мужика. Отец заступился за Гансика, наказал старших мальчишек. Потом сказал: «В следующий раз меня не зови, разбирайся сам». Правила жизни и язык дворовых банд усваивались и старшими, и младшими мальчишками. Они часто видели настоящих блатных, просто приблатнённых, паханов – может быть, и редко, но настоящих братанов, правильных пацанов – чаще частого. Поэтому и старшие, и младшие, которые называли себя обычно как все: рёба, хлопцы, мальчишки, чаще все-таки говорили «пацаны», как взрослая шпана, подражая им и вдохновляясь примерами их жизни. Взрослые, родители мальчишек, старшие братья и сёстры, занятые тяжёлой работой, жили бедно, беспросветно и не задумывались над тем, что происходит в дворовом мире: «пацаны» так «пацаны», так и есть «пацаны». А что детям тяжело живётся во дворах, так кому сейчас легко живётся? Мальчишки закалялись в трудностях. Пусть, говорили их родные, пусть растут настоящими мужиками. Не понимали, что говорили больше, чем думали в тот момент. «Мужики» – так определяли они место своим ребятам в воровской иерархии, складывающейся не только во дворе, во всей стране. Ведь в те годы до четверти населения было в тюрьмах и на зонах. И в каждой семье был кто-то, кто ещё отбывал наказание или уже освободился и вернулся. Тюремные понятия постепенно входили в каждую семью. А кто такой «мужик»? По воровской, преступной иерархии – обычный человек, работяга, который никогда не станет рядом с настоящими «пацанами». Вот так и получалось, будто взрослые хотели, чтобы их мальчишки выросли настоящими «мужиками».
Мальчишки, брошенные на произвол улицы, думали, как выживать. Кучковались в свои группки. Конечно, они были просто детьми. И, как все дети, придумывали себе разные забавы. Мастерили из досок и железок самокаты. Бродили по неопрятным берегам своей окраины, рядом с набережными и старыми разломанными изгородями. Собирали обрывки отслуживших свой век сетей, ржавые крючки, пеньку, канаты, огромные корабельные гвозди. Обломки бортов и мачт. Кому-то удавалось найти старый наконечник гарпуна или осколок снаряда, обломок якоря. Кому-то повезло найти старый ржавый пистолет. У мальчишек полны карманы всякого барахла. Свисток. Шило. Деревянная дудка. Старый собачий ошейник. Фантики от конфет – большая ценность. Играли в фантики. В биту. Обменивались своими сокровищами. Строили плоты. Плавали на них в затопленных подвалах. Отправлялись на плотах вдоль берегов Петромории. Ночевали в кустарнике на берегу. Иногда только через два-три дня удавалось найти «путешественников» и с позором переправить заплаканным матерям.
Гансик с малых лет стремился стать более независимым. Он был главарём в их «тайной компании». «Мы должны закаляться», говорил он закадычному другу. Преданному другу Богдану (Богом данному). Мальчишки ложились раздетыми в снег. Или катались зимой в одних трусах на льдинах. «Гонки на выживание». Многие простужались и надолго заболевали.
Гансик был классическим непоседой. Часто хулиганил. На уроках постоянно крутился, вертелся, не слушал учителей, плевался через трубочку жёваной промокашкой, лез под парту за упавшей ручкой, карандашом, пеналом. Прерывал учителей. Дети, допишите фразу: «Царь сидел на балконе и смотрел на закат». Гансик тянет руку. Говори, Гансик. «Он сидел и смотрел. А солнце садилось всё ниже и ниже. И чем ниже садилось солнце, тем больше волос падало с головы царя. Когда солнце село, весь балкон был покрыт волосами царя. Вот и сказочке конец, а кто лысый – молодец». Ха-ха-ха – смеётся весь класс. Учительница юмора не понимает. Злится. Опять Гансик срывает урок. Садись, Гансик. Очень плохо. Двойка. Родителей вызывают в школу. Гансик очень доволен. Он может стать лидером. И он будет лидером.
Однажды в полузатопленном трюме мальчишки нашли неразорвавшийся снаряд, оставшийся со времён обстрела Мории. Гансик схватил тяжёлый снаряд, принёс его в полицию и бухнул на стол оторопевшему и потерявшему от страха дар речи полицейскому начальнику. «Хочу, чтоб обо мне написали в газете». «Ах ты хулиган этакий-разэтакий! – кричал пришедший в себя пузатый полицай. – Вон отсюда, иди, пока цел!»
Гансик ходит в секцию боевых единоборств. Мальчишки зовут его, если старшие ребята обижают. Гансик уже может постоять за себя. И за своих друзей. Но он не может победить всех. Не может в одиночку одолеть весь этот мир шпаны. Время от времени старшие пацаны, и Косырь, и Лобан, и Сидор, нет-нет да и поколотят его.
Гансик с Богданом ищут в книжках решения проблем. Марк Твен. Их идеалы: Том и Геккльберри. Книгу «Том Сойер» зачитывали до дыр. Гансик с Богданом всегда будут вместе. Как Том и Гек. Но ни Том, ни Геккельбери не сломали мир взрослых.
Гансик упорно тренируется. Осваивает всё новые и новые боевые приёмы. Постепенно и старшие ребята начинают его опасаться.
Уличная шпана постоянно выясняла отношения с соседями. Стефановская банда ходила биться с Лиговскими. Петровские ходили на Ваську. С Васьки ходили биться с Заставскими. Особенно почётно было драться на масленицу. Жгли соломенные чучела. На прудах у Заставы, на льду, сходились стенка на стенку. Все придерживались кодекса чести. Ногами не били. Упавшего не били, давали встать. Не били того, кого вышибали из стенки. Бойцы стояли плечо к плечу. И молотили друг друга без пощады. Подросший Гансик тоже встаёт в шеренгу. Кто-нибудь из могучих бойцов ударом вышибает его – Гансик вылетает спиной вперёд, летит по скользкому льду до ближайшего сугроба. Падает, вскакивает и снова бросается на обидчика. Крики бойцов, треск горящей соломы, разбитые кулаки и носы. А в воздухе, поднимающемся горячей волной к небесам, носятся древние валькирии. Чувствуют прилив молодой крови, поют боевые песни, полные устрашающего воя и неземной тоски.
А над всей этой печальной картиной горящей соломы, копающегося в грязи, неизвестно что выясняющего друг с другом молодняка грешной расы людей, над стаей дряхлых уже валькирий, взбодрившихся видом ратной битвы, несутся мерные звуки колокола из ближайшей церкви. Праздник, чай, на дворе. Больно уж грустны эти удары, будто на кладбище отпевают жизнь и свободу великого морийского народа.
Гансик с Богданом любят играть в разведчиков. Зачитываются книгами о разведчиках. «Щит о щит», «Меч современного крестоносца», «Майор Вихрастый», «Подвиг лазутчика», «Действуй по обстановке». По прошествии многих лет Богдан, немолодой уже, как впрочем, и Ганс, его друг, говорит, что остались у него на всю жизнь светлые воспоминания о детстве, пусть и нелёгком, и о дружбе с Гансиком.
А у Гансика в голове мысли разные роятся. Эх, кабы в разведчики всамделе податься!
Ему видится, как на утлой лодочке подплывает он к вражескому кораблю. «Помогите, дяденьки, сбился с пути. Замёрз. Поесть, попить дайте». Уговаривает оставить его на корабле. Становится матросом. Доверенным лицом капитана. Узнаёт о планах. И сообщает на Родину о будущем нападении. Флажками. Морским телеграфом.
Эх, кабы он был агентом могучего Ведомства. Созданного ещё Великим Кифой. Тайного политического сыска (Тайного Писка). Никто об этом ведомстве на Мории не знал. Но знали о нем все. С незапамятных времен власти относились к Ведомству с особым уважением. А сыск всегда держал руку на пульсе власти. Да и всего населения Мории.
– А как же Тайная Канцелярия?
– ТАК – это так, для бутафории. Для демократического прикрытия. Все важные дела решались Писком.
Никто никогда не слышал Писка. Но все его очень боялись. Никто никогда не видел того, кто уже слышал этот Писк. Услышал Писк – верный признак того, что тебя уже больше никто не увидит, верный признак, что тебя ждут очень большие неприятности, а то и конец всех возможных неприятностей и приятностей. Серьёзное ведомство.
Работать бы в этом ведомстве. Не то, что биться стенка на стенку. Пора уже тебе, Гансик, учиться жить по-взрослому. Вот к кому можно было бы прислониться.
Если бы Ведомство направило его на этот корабль, у него был бы с собой волшебный зонтик. На конце зонтика – игла, на конце иглы – капсула, меньше булавочной головки. Случайно, как бы случайно, коснётся Гансик щиколотки вражеского капитана. Тот не почувствует даже микроскопического укола. Содержимое капсулы попадёт в кровь. Сердечный приступ. Внезапная смерть – никто не установит, в результате чего. Или в амулете порошок. Перетёртая в пыль ядовитая медуза с крестом на спине. Чуть посыпать этот порошок на карту, что рассматривает капитан… День пройдёт. Неделя. Месяц. С каждым днём чувствует себя капитан всё хуже и хуже. Никакие лекарства, никакие доктора не помогают. Высыхает он… Выпадают волосы. Вылезают из орбит глаза. Никто не спасёт врага Великой Мории. Так одинокий герой может защитить свой народ и изменить судьбу всей страны.
Ну, погоди, Косырь, ну, погоди, Лобан, ну, погоди, Сидор. Вы ещё пожалеете, что давали зуботычины маленькому Гансу! И вас, и других – всех отправим в лагеря. Закроем в трюмах. Будете работать на благо Великой Мории. А не захотите – заживо там и сгниёте. Мы, новое поколение, станем настоящими пацанами, чёткими Братанами.
И не только по названию. Братаны руководят жизнью. А вам, Косырь, Лобан, Сидор, и таким, как вы, и «мужиками»-то стать не позволим. Будете опущенными. И других опустим. Кто не хочет жить по понятиям. Не знал тогда юный Гансик, что значит «жить по понятиям». Только слова такие знал. Но ничего. Придет ещё его час. Всё узнает. Всё постигнет. Всё освоит. А пока живёт он своими детскими мечтами в своём детском мире.
Идет отважный школьник Гансик в огромное каменное здание у набережной с тёмными зашторенными окнами и чёрными каретами у входа. Что в этом доме? Может, здесь и есть Тайный Писк? Никто не знает, но все боятся этого здания. Называют Большим домом. Гансик идёт туда. Стучит в дверь. Что нужно, чтобы работать у вас? Что нужно, что нужно? Сами решим, кому у нас работать. А тебе учиться надо, вот что. Не пить, не курить, не хулиганить. Многое поменялось в жизни Ганса. До этого он много времени проводил с дворовой шпаной, которая курит, матерится, пьёт пиво. Редко теперь его можно было увидеть в их компании. Время проводит только с близкими друзьями. Из своего круга. Любит общение, песни у костра. Становится справным хлопчиком. Учиться стал прилично. В скауты был принят, с запозданием, правда, на три года.
Играл на баяне, хоть и слуха не было. Настырный парень, говорил о нём учитель музыки, всё осилит. Боролся отлично. Друзьям помогал. Слепых котят однажды спас. Не позволил утопить. Подрабатывал на стройке. С первой зарплаты купил маме торт, учительнице кольцо подарил и серьги с яшмой.
Время шло. Мальчишки оканчивали школу. Интересы менялись. Каждый выбирал свой путь. Гансик казался друзьям инфантильным – надолго задержался в детстве. Упрямо грезил о разведке. Постоянно носил военную шапку-ушанку и старый отцовский китель. Не уставал повторять, что непременно станет разведчиком. Не получилось Тома и Гека из закадычных друзей Ганса и Богдана. Гансик избрал путь одиночки. В голове у Гансика всё перемешалось: и Великая Мория под тяжёлой пятой государя Кифы Первого, и несчастная Мория под пятой беспощадной Диктатуры Трудящихся, гроза и пугало всех стран свободного мира. Время от времени ощущал он себя маленьким товарищем Чугуниным, который усмехается в усы и думает: «Давайте, давайте, Вары. Я поучусь. В школе. Может быть, в университете. Всё равно потом двадцатилетним планом Мории буду заниматься лично я».
Окончил школу – опять в Большой дом. Мечтаю помочь Мории снова стать великой. Знаю, кто создавал Писк. И о великом товарище Чугунные знаю. Его портрет у меня дома висит. И о товарище Железном. Учись, учись. Там посмотрим. Языки надо знать. Право – и гражданское, и богословское. Как, ты ещё не крещен? Ай-ай-ай. Да и ругаться не пристало, коли работать в Большом доме хочешь. Многое, многое ещё придется тебе изучить. И борьба у тебя не та. Как это, не та? Самооборона без оружия. Думай, думай. Другая борьба нужна. А врага как обхитрить собираешься? Хитрость военная нужна. Понты называется. Что с того, что это оружие блатных? Подрастёшь – узнаешь. Блатные нам социально близкие. Не то, что всякие там чистенькие да гладенькие, да правильные. Эти умные-то, они нам страшней и опасней во сто крат. Не забывай, в какой стране живёшь. В стране дураков. Правильно. Так что не будь самым умным. Умных у нас не любят. И нигде не любят. Вот и получается: безоружный ты, некрещёный, да ещё и беспонтовый. Зачем ты нам нужен? Больше к нам не приходи. Сами решим, нужен ты нам или нет. Но надежду все-таки оставили.
Задумался Гансик о жизни своей. Больно уж хочется ему и разведчиком стать, и страну свою прославить.
Ну, креститься – дело нехитрое. Хоть креститься, хоть в мусульманство податься, хоть в иудейство, если Родине нужно. Эка невидаль – креститься. Вот крёстная моя будет тётя Маруся, она крещёная. Так что, она лучше меня? И я теперь тоже крещёный. Учиться буду. И право освою, и языки. А вот про борьбу какую такую они говорят? И Понты какие-то. Это что понтоны, на которых мосты стоят, что ли? Надо бы у авторитетов узнать. У паханов. Придётся на поклон к Косырю да Сидору, да Лобану. Говорят, они теперь в законе. А ругаться? Так кто обходится без фени да без мата? Конечно, не всегда. А по случаю. А они там, в Большом доме, сами-то? Такие уж чистенькие? И папаша мой, и братья Богдановы насмотрелись в местах, не столь отдалённых, вертухаев всяких. Так они всё языком Пушкина да Агнии Барто выражаются, что ли? Не смешите меня. Да и эти, начальники главные, по кабинетам что сидят, сами-то друг друга только матюгами-то и кроют да по фене величают. Сами-то – паханы, они и есть паханы.
Настанет моё время, ждите. Приду к вам. И буду ещё учить вас, как по фене ботать да посылать на ЁПРСТ, да к Ёшкину коту, да к ЁКЛМН, да к Ёкарному Бабаю. А сейчас ты, товарищ начальник, кто? Конь в пальто. Так он говорил про себя, мысленно споря с начальниками из Большого дома.
Да, кончилось детство мальчика Гансика. В жизнь окунулся. И на всех людей, на страну, на историю, да и на себя самого другими глазами начинает он смотреть. Нет, не пропадут его лучшие качества, обнаружившиеся с детства: непоседливость, непризнание авторитетов, напористость, умение за себя постоять, за товарищей постоять. И другие-то качества, быть может, и не самые лучшие, тоже не пропадут: злопамятность, желание получить своё, наказать противника по полной программе. Всё, всё, и то, и другое, послужит ему в великой цели постоять за величие отечества своего. Всё смешалось в не до конца оформившейся, не до конца образованной, не до конца тронутой цивилизацией голове, голове недолюбленного мальчика-волчонка с узко поставленными глазами, выросшего в среде коммунальных квартир, вблизи развалин, мокрых подвалов, мелкого ворья, помоек, бьющихся в кровь аристократов мелких уличных банд. Идёт он во взрослую жизнь. Большой путь пройдёт он. Много узнает, перетерпит, испытает. Пробьётся на самый верх. Поднимет гордо голову маленький Гансик. Станет выше всех в этой стране. Сам аристократом станет. Друзей своих не бросит. Шобла Гансика, которую он сколотит по пути наверх, станет новый аристократией страны. Но сумеют ли они полностью расстаться с тем, что впитывалось в их кровь и плоть с детства: грязная вода окраин и подвалов, грязный воздух, отравленный помоями и помойками, обстановка задавленной народной жизни и разгула мелких банд, обстановка рынка, воровства, блатного жаргона и непонятой в тот момент до конца жизни по понятиям?
Не упрекнёшь теперь этих ребят из шоблы Ганса в отсутствии знаний и налёта культуры. Отметим их ум, умение добиваться своего, личную чистоплотность. Но не течёт ли в их крови отрава детских лет, грязь двора и грязь душевная? Не осталась ли в голове доминанта – волчья хватка? Волчья мстительность. Ненасытность. Нежелание уступать ни в чём. Аристократия помойки. Но рано об этом. В нашем рассказе ещё не дожил Гансик до этих времён. Ещё не знает он, что доведётся ему занять самые высшие места, места, кои уготованы были природой и Господом для самых лучших, самых достойных представителей рода человеческого. Тех, с кем так и не сравниться Гансику ни по человеческим качествам, ни по деловым качествам государственного деятеля. Волею провидения, а вернее, силою могущественного Ведомства, привечающего многие мелкие душонки, будет он вознесён на самый верх, как всплывают пузыри, если бросить дрожжи в помои, или всплывает дерьмо, залитое водой. Никогда не возникнут у него мысли, что не на своём он месте. Так и будет играть он на огромном баяне величественной и блистательной Мории, так и будет играть – и без музыкального образования, и без слуха. Мы не осуждаем его. Он дитя своего времени. Он такой, какой он есть. Не лучше. Но и не хуже. Проследим дальше за его жизнью в студенческие годы.
А может, оно и хорошо, что к власти придут люди, которые вышли из низов и знают жизнь с её изнанки, с обратной стороны, которые знают жизнь народа, испытав её на своей шкуре. Придут простые люди, такие, каких большинство. Возможно, именно такие будут ближе сердцу и понятней простому морийцу. Быть может, в этом и есть высшая справедливость. Недаром говорят, каждый народ заслуживает своих правителей. А других, умных, честных, идеальных, небожителей, одним словом, где возьмёшь? Да и не любят в Мории небожителей-то. Не верят им. Пусть уж не небожитель, а кто-то похуже, такой, как мы, пусть с недостатками, недостатки-то все человеческие. Сказано: «Кто сам без греха – пусть бросит в него камень». Ну, не так точно сказано, но похоже. Такие, как он, наши, грешные, понятней и ближе нам. Пусть будут такие. А аристократы они или не аристократы, какая разница?
Звезда Мории и борьба Нельзя
Ганс уже не Гансик. Взрослый. Молодой человек изучает оба права. Что им там нужно, в этом Большом доме? Борьба, значит, не та? И какая ещё нужна? Без оружия – мало, без чего ещё? Ну ладно, раз им так надо, буду заниматься другой борьбой. Попробую японскую борьбу древнюю. «До-до» называется. Так же, как птица с острова Маврикий. Огромный земляной голубь Додо. Вряд ли японцы знали в те времена о Маврикии. До-до – что бы это значило? Говорят «мягкий путь». «До» – понятно, что перед чем-то. Второе «до» – дорога, наверное. До пути, перед путём. Может быть, и мягкий путь. Возможно, это как раз и надо задавакам из Большого дома. Всей страстью своей молодой души, своего ненасытного сердца, окунается молодой Ганс в этот вид восточных единоборств. Учителя по борьбе не нарадуются ему. Ганс очень вынослив, очень настырен, очень изобретателен. У всех борцов два-три излюбленных приёма. А Ганс пользуется всем арсеналом, с равным успехом применяет их и слева, и справа. Он и проигрывает, он и выигрывает, но всегда борется до конца. Все силы отдаёт схватке до последнего мгновенья. Будто каждый раз решается вопрос, возьмут его в Большой дом или нет. Успехи приходят. Становится Ганс классным борцом. Становится чемпионом Мории. Не загордился Ганс. Маме подарки приносит. Учительницу, крёстную тоже не забывает. Всё ждёт, когда же приметят его в Тайном Писке. Молодым борцам говорит: «До-до – не просто единоборство, это целый мир, это путь, это образ жизни». Путь мужчины, путь воина. Путь искренности, путь благородства. До-до развивает лучшие человеческие качества: дух сотрудничества, уважение к спарринг-партнеру, уверенность в себе, решительность, целеустремлённость. Это мягкий путь, потому что не надо ломать партнера, противодействовать ему грубой силой. До-до позволяет перехитрить любого противника, даже редкостного силача. Если партнёр тянет к себе – на это есть задняя подножка, толкает от себя – бросок через голову, давит сверху – бросок через спину. Надо помочь партнёру вовремя – вот он и упадёт. Что за чудесные принципы! Не противодействовать, но побеждать. Не только это, конечно, не только мягкость пути До-до нравится Гансу. Каждый бросок заканчивается грозной финальной развязкой: болевым приёмом на локоть, на плечо, на колено, на стопу. Или ещё того лучше – удушением. Вот это да! Вот это восторг!
Мягко подстелить, другом милым подкатиться да и придушить под конец. Чемпионом становится Ганс в этой, с виду такой милой, но жестокой по существу, иезуитской забаве. Что ни говори, прав Ганс, лучшие качества человека развивает и оттачивает до совершенства борьба угрюмых самураев. Как я уже силён! Что же не зовут меня и не зовут?
В небе над Петроморией в те времена звезда поднималась, особенная, яркая. Такая яркая, что была видна даже днём. Звездой Мории называли её. Сейчас неизвестно точно, что это была за звезда. Одни говорили о соединении Сатурна с Юпитером, к которым позже Марс присоединился. Соединились эти планеты в созвездии Рыб, которое считали знаком Мории. Это понятно, Мория ведь – морская страна. Какое же созвездие укажет на неё, как не созвездие Рыб? До нас дошли и другие объяснения: звезда была одной из великих комет XIX века. Нет, не та комета, о которой писал А. С. Пушкин: «вина кометы брызнул ток». Скорее всего, это была великая комета марта 1843 года. Как раз тогда она появилась в созвездии Рыб, и её яркость в тот момент была в 60 раз больше яркости полной луны. Так или иначе, но появление звезды предвидели великие астрологи того времени. Заранее просчитали, когда она появится. А как появится, тогда, они сказали, и сбудется предсказание провидца: звезда укажет место появления великого царя морийского.
Задолго до появления звезды вышли из своих стран предсказатели, великие маги-астрологи, чтобы приветствовать появление будущего царя Мории. Год добирались они до Мории. Нубуки Ватанабе – из Японии, Закадычный – из Московии. Шли они туда, где, как они знали, должна появиться звезда. Преодолевали огромные пространства каким-то образом, то ли посуху, то ли по морю. И прибыли вовремя в Морию. В Петроморию же вместе с ними, не сговариваясь, прибыл на поиски царя морийского другой астролог-предсказатель, волхв по-морийскому, из офеней родом, Швецом звали его. Пришли они в одну точку одновременно. Вошли в спортзал, где в этот момент Ганс занимался. Как раз в тот самый момент, когда звезда Мории стояла ровно над ними. Вошли в зал, узнали Ганса, и низко поклонились ему все трое. Приветствуем тебя, Великий Царь морийский.
Весть о приходе магов-волхвов в Петроморию распространилась по всей земле, далеко за пределами Мории. В греческом поверье этих магов звали Авемилех, Охозат и Фикол, а в сирийском – Гомизд, Яздегерд, Пероз. Очень удивлён был Ганс, увидев троих коленопреклонённых величественных старцев. Мы дары тебе принесли, о великий царь. Прими от нас борцовку, золотом шитую, – дань правителю, ладан[44] – символ поклонения и смирну[45] – символ жертвенности и уколов жизни. Жертвенность-то зачем, кому и что жертвовать надобно? Что беспокоит тебя, царь Мории? – спрашивают. Мы здесь, чтобы помочь тебе. А беспокоит меня, говорит им Ганс, выйдя понемногу из состояния полного оторопения, что не призывают меня из дома Большого да таинственного. Больше всего хотел бы я разведчиком стать. Да не знаю я, что им в доме том от меня надобно. Борьба моя их не устраивает. Сменил борьбу обыкновенную на до-до, единоборство восточное. Не знаю, правильно ли сделал? Ты всегда поступаешь правильно, отвечают. А о Тайном Писке не беспокойся. Помнят они о тебе и следят за тобой. Но борьба им другая нужна-надобна. И без оружия, и без контакта борьба нужна.
Возможно ли это? Да, это возможно – боец набирает энергию и перемещает сознание противника внутрь себя. Примеры борьбы такой показывают нам японец Кано, сенег-колдун Сиди Мансур, прорицатель с берега Слоновой Кости Мустафа Диаби, африканцы племени Буду. И мы можем показать.
Вперед выходит старец Закадычный. Ничего себе особенного: невысоконький, сухонький, совсем не гигант. С ним – группа громил из спецназа. Окружили Закадычного. Кто с пустыми руками, кто со стулом, кто с палкой, а кто и с ножом. Бросаются громилы на старца. Тот не смотрит на них почти, кричит страшно. Добегают до него громилы. Каждый пытается дотянуться до мастера, кто ногой, кто кулаком, кто палкой, а кто и ножом. И каждый чуть-чуть не дотягивается. Кажется, вот толика маленькая – и поражён будет дед, неуязвимый мастер. Каждый тянется, и так неудобно ему… Падают они, один за другим, как подрезанные, во все стороны летят стулья, палки, ножи. Как в театральной постановке. Встают богатыри спецназа с пола в полном конфузе. Ничего понять не могут. Что-то тут не так… Тяжело отдувается дед. Минут пятнадцать-двадцать не может прийти в себя, хоть и не дотрагивался ни до кого. Много энергии, видать, истратил.
Следующим выходит – тоже немолодой уже – японец Нубуки Ватанабе. Окружают его железные самураи. Кто с палкой, кто с копьём, у кого – меч самурайский. На головах – шлемы. На груди, на плечах – доспехи. Ни звука не произносит Нубуки. Лишь руки его и грудь движутся медленно, жёстко, словно набирая энергию в концы рук и низ живота. С жутким воем, рёвом, рыканьем и свистом бросаются на него самураи. Медленно и незаметно движется Ватанабе. Все орудия самураев находят только пустое пространство, всё быстрее и быстрее движутся самураи, пытаясь догнать незаметные движения великого учителя из Японии, проваливаются всё дальше и дальше и разлетаются в конце концов в разные стороны, теряя оружие, вылетающее как из пушки во все стороны зала, но мимо Ватанабе.
Как вы это делаете? Надо подготовить противника. Психотропное воздействие – половина успеха. Все нападавшие говорят, что чувствовали себя во время боя не в своей тарелке. Будто помутнение в голове. Элемент запугивания. У первого – крики. У второго – жёсткий цигун[46] с включением в движение мощных масс тела. Для психического воздействия можно произносить тексты, содержащие сильные эмоции или несущие тяжёлую, впечатляющую смысловую нагрузку.
Конечно, для бесконтактной борьбы есть и другие средства: дать напиточек особенный, поставить тяжёлый рок, обогащенный вибрацией сильнейшей на низких частотах, использовать запахи одурманивающие. Это хорошо. Это нравится Гансу. Тогда возможность достижения необходимого результата повышается с пятидесяти процентов до почти стопроцентной. Если противник знает, что ты бесконтактный боец, победить его будет труднее. Что тогда делать? Перейти к обычным жёстким методам борьбы. Но лучше побеждать без контакта. Побеждает без контакта тот, кто победил до встречи. А у вас, уважаемый мастер, какая техника? – спрашивает Ганс у Швеца. Из офеней я, отвечает тот. Наша методика «накат». Что-то типа цигуна у Ватанабе. Но только у противника «крышу» снести может. А занятия у нас – Любки. Никто никому не противодействует. Движутся два бойца согласно, кто кого переиграет. Вроде и борьба. Но выходить из Любок нельзя. Когда бойцы в Любках – весь мир в гармонии. И взаимное уважение. «Да нет, это и не поединок вовсе. Что ж, что старинный обычай офеней. Где здесь победа? И не борьба это вовсе», – так возражал Ганс.
Да нет, всё это борьба. И первое, и второе, и третье. «Нельзя» называется. Борьба Нельзя. А, я слышал. У вас в Японии были такие непобедимые воины – черепашки Нельзи. Ну ладно, давайте будем учиться, раз так нужно для дела. А почему борьба называется Нельзя?
Нельзя: тянуть – толкать,
хватать – бросать,
бить – душить,
касаться – кусаться.
Как же можно в этой борьбе победить? Бойцы Нельзи побеждают противников, управляя потоками энергии Че, которая пронизывает весь наш мир.
Ну что делать, стал заниматься Нельзей Ганс. Да не особо он в это верил. Спектакль показывали старики. Просто постановка такая. Ослушаться, однако, не решился. Вдруг стариков прислал Тайный Писк? С Большим домом шутить не следует. Чтоб старые навыки не забывать, продолжал Ганс заниматься До-до. Вот радость-то. И руку открутить можно, и ногу, и придушить клиента малёхо. Не то, что эти: «ни-ни, не-не, нельзя-нельзя». Ничего. Придёт моё время. Будет: «но-но, ну-ну, можно-можно». Всё, что захочу. Раз уж эти тронутые признали меня Царём морийским. Что я, отказываться буду, что ли?
На этом мы закончим рассказ об обучении Ганса тайным видам борьбы Нельзя и проследим, куда ведёт его дальнейший жизненный путь.
Тихая жизнь
Как нас задёргали гопники местные,
Шмары заборные, выборы гнойные,
Гансы позорные, сходки протестные,
Лидеры партии власти помойные.
Легко узнаем Каина полёт,
Где Авель попадает в переплёт.
С того момента вокруг бедного Ганса началась всяческая чехарда. Новые лица появлялись неизвестно откуда, непонятно зачем. Исчезали они потом также неожиданно. На смену приходили другие лица. Во всей этой неразберихе можно было уловить некоторую систему, некий замысел, но какой и чей – непонятно.
Началось с того, что в скромной комнатке семьи ГАНСов как раз в тот момент, когда юный Ганс был дома, а родители его – на работе, появился высокий, респектабельный, элегантный чиновник. Представился: Иаков из мэрии. Да, заместитель. Отвечаю за трубы, воду, фонари. Инспектирую ваш дом. Зашёл посмотреть, как живет наш чемпион. Прозрачные водянистые глаза смотрят ласково. Толстые губы шепчут доверительно. Да, потолочек у вас весь в протечках. Вон кусок штукатурки отвалился. Нет, не бойтесь. Дальше падать не будет. Драночка-то у вас ещё не гнилая. Кранчики текут. Трубы ржавые. Пол дубовый, да, да – весь прогнил. И скрипит, и играет. Наверное, много воды льёте, когда пол моете. Прогнулся дугой к середине комнаты. Лаги-то разрушаются, видимо. Рамы тоже совсем гнилые, ветхие. Дует, поди, зимой? А печечка-то дровяная, совсем недурственная. Где дрова храните? В подвальчике. Сухой подвальчик, сухой, я знаю. Низко там, меньше двух метров потолочек. Трудно дрова колоть, я знаю. Да и сам-то ты росточком так себе. Ничего-ничего. Коли пока. Сам и носишь. В мешочке. Носи, носи. Да, четвёртый этаж без лифта. Ну ничего, ты ведь спортсмен. И топишь сам. А кто потопит-то? Родители, поди, на работе. А ты уже из университета вернулся. Так-так. Отремонтируем ли? Да нет, вряд ли. Хватает забот у города и без этого. Потерпите пока. Зачем заходил? Чемпиона повидать чтоб, я же сказал. Слушай, всё у тебя будет. И дворцы будут, и хоромы. Потерпи ужо. Откуда знаю? Так маленькая совсем Петромория-то наша. Всё друг о друге известно. А ты, это, знаком ли с Трамблёром? Кто это? Илия из Малиновых. Нет-нет, я советую. Зайди к нему. Непременно. Просил ли он? Нет, не просил. Но рад будет. Зайди, зайди, полезный человек. Ну, засиделся я у тебя. Будь здоров, чемпион.
Идет Ганс к дому, где Трамблёр живет. Дом большой, мрачный, старого кирпича. Окна металлом зарешёчены. Большие кованые ворота. Над входом – надпись витиеватыми буквами: «Мир входящему». Охранники – крутые ребята. Выслушали Ганса. Что-то пошептали друг другу на ухо. Один убежал куда-то. Вернулся. Опять шепчутся. Ваши документы. Смотрят документы, потом в лицо, опять в документы. Ворота отворяются. Ганса ведут по парадной мраморной лестнице на второй этаж. Дом отделан, как дворец. Классика и ампир. Картины. Сдержанно, под старину.
Выходит Трамблёр. Обнимает за плечи. Илия зовут меня. Прикасается щекой к щеке. Чёрный, небритый, наглый, крикливый. Матюки на матюках. Иаков, старый козёл, говорил, так перетак, етитская сила. Да рад я тебе! Хороших людей в лицо надо знать, ёшкина качель. Что делать-то думаешь, мать твою? Ах, учишься, растуды твою учёбу. А лавэ? Ладно-ладно, кто ж лавэ не любит… Неужто не знаешь меня, етит твою? Илия при диктатуре всеми пивными на Рейнском командовал, так твою четырежды ети. А сейчас искусством занимаюсь. Дык не хуже китового золота лавэ даёт, ёшь твою двадцать!
Не нравится, что говорю? Ты что, не мориец, что ли, по-морийски не понимаешь? Наш это язык, твою. И не леера отказываться от него. Сам-то я не мориец. Из хазов я, разве не видишь? Да мне, твою, всё равно, ети, – хазы, морийцы, так твою, лишь бы лавэ было, так твою сбоку. Кто же страну свою не любит, ети ее в качель? Она, твою, и друзей даёт, и лавэ.
Вот с человеком тебя, лядь, полезным познакомлю, лядь твою. Только из зоны вышел. Чемпионом тюрьмы по шахматам был. Боксёром кличут. За столом сидел маленький незаметный человечек. Рассматривал шахматную позицию. Стрижка короткая. Лицо серенькое. Глазки маленькие. Нос сломан и провален в переносице.
А имя его Василёк. Базилевс – правильно говорить: царь по-гречески. Неслабо, твою мать? Я ещё Серым зову, Сердюком. Ты тоже можешь Серым звать, так-перетак. Базилевсом не любит, скромный, твою. Будешь работать с ним. Да я почти и не работаю, замечает Ганс. Как же так, твою? Что, иногда вагоны разгружаешь, твою четырежды качель? Помогать будет. Да не разгружать же, через пень-колоду ети. От где тебя волхвы ятские подобрали такого? Крышевать тебя будет. Мы бережём лучших людей, твою в дышло. Ты, грят, царём станешь, верь не верь своим отсосам. А поберечь-то тебя нам след, твою сверху и снизу. Дык, гришь, никто не нападает? Хочешь стать царём? А нападут-то один только раз, твою. И не будет, етит твою, царя. А чё, Серденько? Ить грохну-ка я его для забавы прям щас, твою? И не будет, твою, царя!
Ты, слышь-ка, Иленька, шути, да меру знай. Жути нагоняешь. Пальцы аж на ногах растопырил, не жмут ботинки? Не пугай мне Гансика. Смотри, он совсем посерел со страху, такой серый, того гляди обсерется… Аки вошка белая. Ан и не видно уже на фоне белой стены. Да ты не бойся, малой, эт мы шуткуем так. Гансик ишо пригодится до мэни.
Серденько поднялся, пальчики свои поломатые веером разобрал. Хоть и люблю я больше хазиков, дык и с Гансиком дружить будем. Так, Гансик? А станет Гансик царём морийским, дык, мож, вспомнит Серденьку. Крышевать-то буду – никто тебя не тронет. Скаэшь толь – Базилевсков я, кто не поймёт – ко мне посылай. У меня коллектив. Коллектив-то завсегда разберётся.
Ты меня лучше, Илию, послушай. Серденько-то, друг мой лучший, твою, непростой человек. В диктатуру все наши, и чёрной масти, и малиновые пиджаки – все под ним ходили. И напёрсточники. И картёжники. И сутенёры. И фарца. И валютчики. А уж воры и щипачи – то, так твою, перетак, в Босфор так, в Дарданеллы твою, сам бог велел. Да христиане мы, свят истинный крест. Все носили ему. Все дороги, твою, вокзалы схвачены были, так твою. Ан в зону попал. Ты чёрной масти теперь, Сердёнь, али нет? Молчит, твою. Как Горби закрыл Диктатуру, так-перетак, освободился Сердёня. Вчера шёл он по Рейнскому, мимо Горби в пролётке мчался, твою. Так остановился, лядь твою, вышел и лично Сердёне руку пожал, твою. Уважает, четырежды ети. Вот Сердёня, твою, работать, твою, будет. Коллектив есть у него, через Босфор его четырежды качель. Как же ты без крыши, вошка ты белая? Без крыши как? Горби – нет, не имеет, твою, так он и не при делах сейчас. А кто в законе… Чобак, мэр Петромории, – с Малышом, Иаков, что к тебе приходил, твою, – с Могилой, Валюта – с Кумом, я, твою, – сам себе крыша, у каждого крышняк есть. Все под нами ходят, а для тебя бы Сердёня – солидняк будет. Да что тебе стоить-то будет, так твою через качель, да ничего, по дружбе только. Сам-то с ним и сговаривайся, лядь твою. Правда, Сердёня? Будешь, твою, с ним – будет у тебя тихая, четырежды твою, жизнь.
Не смотри, твою, что Сердёня – сердечный, тихий с виду, твою. Калликтифф-то у него самый крутой будет, твою. Никого не бьют, твою, никого не калечат. Кто против них, твою, в подвальчике, в укромном местечке, твою, к кроватке привяжут, думай, так твою сбоку. Ищут его, привязанного, все евонные дружбаны, четырежды ети, упрашивают коллектифф, выведывают, что хотят от них? Сами думайте, в Дарданеллы. И то предлагают, ети, и это, а как договорятся, выпустят субчика, бледненького, ети, да как шёлкового, в качель. Дык учти ещё, Серденько-то на перевалке сидит, твою, весь жидкий поток золотой, лядь его, через калликтифф его, твою, идёт, твою.
А братьёв-то у Серденьки аж трое. Все один к одному, етит твою, рядом поставишь – не отличишь, ёшкина сила. Но никогда вместе не появляются, в дышло. Будет к тебе Серденько приходить, в лядь, а ты и не узнаешь, он ли, брат ли его, етитская сила. Да ты и не думай. Они всё друг про друга-лядь знают. Будешь, вошь ты белёсая, за Сердёней, как за каменой стеной.
Ты не боись, слышь-ка, вошка белая, говорит ему Серденько. Я следить-то буду да наведываться. Люблю я таких молоденьких да перспективных. Профессором ещё наук наших паханских станешь. Да забудь ты про шпану дворовую. Не чета они те.
Выходит Ганс из дома Трамблёрова. Оглядывается. Надпись над входом: «Мир входящему». Мурашки по спине.
Ну, раз денег брать не будут, думает Ганс, так пусть так и будет, как говорено. Базилевс-то с братьями вроде в авторитете.
И стал Серденько наведываться к Гансу. Видит как-то Ганс, въезжает в маленький дворик дома его карета агромадная. Вся обвешанная по бортам быками могучими, охранниками-громилами – да кто там разберёт их. Еле поместилась карета в дворике. Как выбираться станут? Не развернуться ведь. Смотрит Гансик из окна – никто, вроде, не выходил из кареты. Вдруг дверь комнаты открывается – Сердёня на пороге. Как прошмыгнул? Никто и не заметил. Да и я такой же, подумал Ганс, тоже незаметный да неприметный. Что-то у нас общее есть.
Сидят, беседуют. Всё в порядке? Да. Ничего подозрительного. Ты за Илюшу не расстраивайся. Не всё у него с головой-то в порядке. Гнилой человек. Несёт незнамо что. Держись от него подальше. Что за борьба-то у тебя? Бесконтактному стилю учат? Хорошее дело. Физическая сила мало что стоит, главное – сила внутренняя. Да нет, я только так в зал хожу. Побегать. Размяться. В баскет поиграть. Для мужского здоровья. Чтоб хотелось и моглось, моглось, моглось, моглось. Борьба всем нужна. Да она у меня уж и совсем бесконтактная. Яды, психотропники? Окстись, чур меня, чур. Надо, чтоб человек сам делал то, что тебе нужно. Поучить тебя? Хорошо, буду рассказывать. Искусство это. А для искусства тишина нужна. Расти, всё тебе будет дадено. Серденько исчез так же незаметно, как и появился. Когда проскочил обратно в карету с тёмными окнами? – никто не заметил. Только быки встали вдруг на подножки, и карета задним ходом тихонечко двор и покинула.
Стали Ганса навещать то дома, то в зале и другие авторитеты. Друзья друзьями.
Петруша приехал. Познакомиться хочу. Только что из мест заключения. Чобак посоветовал. Работать теперь с тобой буду. Так я ж почти не работаю. Не волнуйся. Помогать буду во всём. Ах, в этом смысле? Дык я уже работаю с братьями. Базилевсами, что ли? Ну да. Поверь, я не против – работать с тобой. Но ты с ним договорись сперва. Согласится он не работать со мной – так я с тобой буду. А точно, что с Базилевсами? Да, не сомневайся. Не обманываешь? Я проверю. Потом вернусь, если что не так. Хорошо, до встречи, Петруша. И нет Петруши. Будто и не приходил. Не шутил, видать, Серденько.
Потом Колёсико приходил. Далась тебе учёба эта – банком руководить будешь. Много лавэ. С ним весельчак Андр приходил. Двуручником звали. Хвастался – стреляю, мол, по-македонски, с двух рук, в прыжке, в падении, не глядя. Соблазняли Ганса гости, Колёсико с Андром. Приглашали отобедать у них. Ресторан «Тихая жизнь». Рядом с башней полицейского общежития. Тишина в «Тихой жизни». Спокойствие.
Кормят хорошо. Хорошие вы ребята. Очень нравитесь мне. Да не со мной решать нужно дело это. Да с Базилевсами. Ушли и не вернулись. Узнает Гансик через некоторое время, что пришли неизвестные в «Тихую жизнь» среди бела дня, подошли к столику, где Андр, искусник стрельбы по-македонски, вкушал в тот момент из ассортимента «Тихой жизни», и в упор расстреляли двуручника. Так же тихо ушли. Не хвастайся, Андр, впредь. Такова вот «тихая жизнь».
И другие приходили. Бывало, что и порохом попахивало. Бывало так, что и уходить Гансику приходилось дворами, аккуратненько, чтобы ненужных встреч избежать. Всегда, правда, заканчивалось всё благополучно для Ганса, слава Всевышнему.
Шутник бритоголовый приходил, в прошлом советник Чобака. Спутник его вовсе без волос на голове, лице и бровях. Спутник – лютый, всё молчит и молчит. Смотрит на Ганса в упор: сейчас тебя придушить, «царь морийский», или чуть позже? Предложение то же. Развод тот же. Уходят, не возвращаются.
Приглашает Серденько Ганса домой к себе. Сам-то одет простенько. Костюмчик спортивный. Колени на штанах вытянуты. Люблю, чтобы удобно было. Да и питаюсь я обыкновенно. Сухофрукты, орехи. Чайку хочешь?
Особняк шикарный. Раньше эмир Катарский жил здесь, объясняет. Вот посмотри, как отделал тут всё. Музей, знамо. Золото, шёлк, росписи венецианские, росписи мавританские, люблю это. Один раз живём на свете. Вот тронный зал. Вензель над головой SB, Сердюк Базилевс, значит. В имении своём семейном дворец заложил на берегу, там зал приёмов, рыцарский зал, церковь придомная, кладбище семейное. Ну, в подвальчиках камеры-то есть, конечно. Для тех, кто не согласен, знамо.
Историю люблю семейства Господ Всея Мории. Книги о них собираю. На захоронения в Иоанновском соборе люблю приходить. Сам-то я из простых буду. Да и не стремлюсь никуда. Сколько нам отмерено. Живу в свое удовольствие. Лавэ? – конечно. Здесь всё в порядке. Чай, на перевалке сижу. У тебя другой путь. Откуда знаю? Все говорят. Думай. Уму-разуму набирайся.
Заходит жена тихо. Красивая, молодая, высокая, лицо строгое. Серденько ей чуть выше плеча будет. Люблю таких, говорит, чтоб стать была видна. О чём-то шепчутся в сторонке.
Жена уходит. Серденько возвращается к гостю. Лицо недовольное. Кривится. Опять деньги ей надобны. В магазин хочет съездить. Есть кучер, охрана. Деньги, деньги. Дал ей, конечно. Пусть привезёт хоть продукты в дом. Сапоги ей, вишь, надо по такой погоде! Не любит, видать, Серденько с деньгами расставаться, подумал Гансик.
Так о чём это я? А, да. Ты с волхвами-то поговорил? Как о чём? К тебе наведывались? Шутник, Колёсико, Петруша. А потом, гришь, не появлялись? Вот так-то, милок. Калликтифф-то работал, знамо. Конечно, платить надо. У них тоже жёны, дети. Кушать-то всем хотца. Вот и скажи волхвам-то. Так и так. Да нет, это постоянно требуется. А как же? Да ты объясни всё, так, мол, и так. Я с тебя, друг сердешный, и не возьму-то почти ничего. Раз в месяц два кило золотых монет. Разве это деньги для такого человека, как ты? Ничего. Ерунда сущая. Волхвы-то поймут. Нужно будет, и с ними поговорят. Лучше не доводить до этого. Калликтифф-то у меня, сам знаешь, – горячие ребята. Да зачем я об этом. Мы же с тобой, сам знаешь. Близкие мы. Обнимает. Подталкивает к выходу. Ну, иди-иди. С Богом! Дай я тя перекрещу на дорожку, сердечный. Был бы ты хаз, що больше любил бы. Пальцы веером. Да и так сгодишься.
Идёт бедный Гансик к волхвам. Снова почувствовал он себя маленьким мальчиком. Лицом побелел. Совсем прозрачным стал. Идёт тихонечко вдоль стены. Посмотришь на него – вроде и не видно почти. Может, тень заметишь. А может, ничего и не заметишь. В голове шурум-бурум. На душе кошки скребут. Мама, зачем ты родила меня? Мама, роди меня обратно. Эти-то, сорвиголовы такие, чего доброго, и грохнуть могут. Хотел в Большой дом. А развели меня, как последнего дурака. Как это у них? Лохи, что ли? Развели, словно лоха.
Встречается Гансик с волхвами. Так, мол, и так. Совсем он волхвов ничем не удивил, оказывается. Поморщились только: многовато твой Серденько забирает. Да ладно. Решим вопрос. А нужен ли мне Серденько-то, Базилевс этот? Ничего в мире подлунном просто так не происходит, милок. На всё причины есть свои и резоны. Просто так, что ли, выпускали Серденько из тюрьмы-то? Знать, нужно было кому. И к тебе приставили его не просто так. Конечно, сотрудничает. С Большим домом. Но как бы никто не знает. Мы не знаем. Он не знает. Да и ты, считай, не знаешь. Наблюдает он за Малиновыми. Вроде, свой среди них. Чтоб в Писке всё о них известно было. Малиновые-то – народ ненадёжный. Пригляд за ними, след да пригляд. Да ты не думай об этом. Ты птица другого полёта. А от Серденько не отмахивайся. Вот кто мастер бесконтактного боя. Людей насквозь видит. Как увидит человека – так и понимает его сразу. Учись. Впитывай. В жизни ан пригодится.
И стал Гансик почаще видеться с Серденько да узнавать у него, как жизнь в Мории устроена на самом деле, а не с виду, как кажется. Понял Гансик, что друг-то его новый, он и покровитель, и защитник от охламонов разных, авторитетов, быков, приблатнённых, да и от вельможных наездов, да наскоков всяких, коими жизнь морийская вельми богата, не говоря уже о всякой шушере, шпане, да и от канцев недорезанных. А славен Серденько не столь этим. Жизнь всю морийскую проницает и умом предвосхищает. Даром что простой с виду. Понимает он мироустройство. Как сложилось оно с тех времён, когда Бог землю и человека создал, и как поведано было нам об этом мудростью древних Офеней. Из самой гущи «тихой жизни» вышел Серденько, кровь от крови, плоть от плоти мира Братанов авторитетных. Так вот и Гансику довелось окунуться в эту «тихую жизнь» с головой. Полную внутренней борьбы и смертельных опасностей. Боже, если бы бедная мама моя знала, чем я занимаюсь!
Вначале было понятие
Ты цацки любишь, любишь лесть,
Пацан, ты помни, кто ты есть.
Не надо о пахане плохо,
И не считай пахана лохом.
Не забывай – смотрящий бдит,
Ты сам лишь лох, а не бандит.
И вот в который уже раз Ганс снова становится Гансиком. Для той новой жизни, которую он теперь узнавал, был он пока ещё просто птенчиком желторотым. Маленьким испуганным мальчиком. Учился Гансик в универе. В соревнованиях участвовал. На стройки ездил. Подрабатывал помаленьку. Всё ждал, позовут ли его тайно из Тайного Писка. И окунался всё больше и больше в настоящую пацанскую жизнь. Серденько не любил поучать да объяснять подолгу. Но из их дружеских бесед складывалась у Ганса картина реального мира, так необходимая человеку, если он хочет жить в этом, действительно реальном мире, а не в том иллюзорном, о котором говорят в семье, в универе, говорят учителя, препы, студенты у костра, о чём в «вумных» книжках пишут.
Узнал Гансик, почему бытие морийского человека и его речь так обильно украшены символами Матери и Отца. Да почему ж морийского только человека? Везде и всегда. Пришло это из древних языческих верований, задолго до христианства появившихся.
Ты, Гансик, на Илию-то не серчай. Ну недалёкий он человек. Все знают, как дети получаются, десятки тысяч лет ужо. Дети только этого не знают, поди, пока совсем ещё малые и неразумные. Да и те знают: у мальчиков перчик есть, у девочек – нет… А он, Илюша наш, всё про то и талдычит, и талдычит через слово, никак забыть не может. Конечно, очень важная сторона жизни. Никак нельзя забывать об этом. Вон я, немолодой, поди. Правильной жизнью живу. Потому и торчу орлом без передыха от зари до зари. Но чё ж об ентом говорить-то всё? А бояться слов таких тоже не надобно. На енто язык. И образы материнского плодородия и мужеской силы натуральной имеют место быть в жизни нашей. Ан и утончённые-то, интеллигенция всяка – туда же. В Лондоне они построили башню саму высокую в виде огромного огурца фаллического. В России, грят, поэт-то Барков Иван чем прославился? – только об ентом и писал. Таки классиком стал. Луку Мудищева, его пера книгу, грят, на морийский перевели. Да собираются памятник Болту его, Луки то бишь, плешивому да краснорожему, в Петромории поставить. Как символ мужеского творческого начала и силы созидательной. Не западло нам будет. А и то – есть ли на свете что лучше и естественней, чем муждщины с жентсчиной отношения, чем соединение любовное, соитие, так сказать? Кому не вжилу, это их дело, пусть на Миконас, остров грецский, катят, там и мужескую любовь подадут, и козочек для утех. Никаких секретов. Ни у нас, ни у их сословия. А и такие есть, что жизнь посвящают богу плодородия, Приапу уродскому, сыну Диониса и нимфы, Елде греческой: жрицы шоссейные дурнопахнущие, стриптизёрши и стриптизёры гламурные клубные, модели драные, девушки и юноши по вызову безмозглые, сутенёры безбашенные. Ну, а нам шарманку крутить «мать-перемать», как Илюша-то, достойно ли? Нам с тобой думать следует, как мир устроён, и откуда лавэ происходит.
А мир как устроён – от офеней мы узнали. А они откуда? Дык важно ли, что до появления Мории было? Морийцы мы. А что до того было, пусть другие думают. «Вначале было слово» – писано. Так-то оно так, да не совсем.
Вначале было понятие. А не слово. Пацанский быт существует в правильном мире высокой чёткости. Этот мир пронизан вечным сиянием Абсолюта. И правит там, в этом вечном сиянии, Вечный и Справедливый Пахан. Живущий по законам непреложных Понятий. Здесь и сейчас (эти «здесь и сейчас» ничего тебе не напоминают из эпохи Кифы Великого?). Ниспадающие потоки Вечного Ништяка услаждают там путь. В союзе и на пересечении этих могущественных сил и существует пацанчик, реальный, чёткий, ровный и здравый.
Слово большую силу имеет. Слово – камень в руке. Может бить, наказывать, уничтожать, мять, кромсать, резать. Однако слово – это всего лишь слово, звук.
Понятие – это совсем другое дело, оно тяжёлое, неподвижное. Понятия непреложны – они всегда есть, были и будут быть. Понятия идут от Верховного Пахана. Понятия – грубая основа мира, сермяга. Слово – лишь средство для выражения сермяги. Понятие – палец, нажимающий на курок. Рука, бросающая камень. Сила, управляющая миром. Инстинкт. Животные не знают слов. Но знают, что такое инстинкт. Живут по понятиям. Пацан знает правильный язык, феню и понятия знает.
Мудрецу даны знания, мужику[47] – умения, пацану – понятия.
Понятия пришли от блатных. При Диктатуре до четверти морийцев на зоне были. Блатные говорили «по фене». В стародавние времена офени говорили на фене, чтобы скрыть содержание разговора. Блатным это не нужно. Феня выдаёт блатных. Феню, наоборот, используют, чтобы показать своим, кто ты. Феня подтверждает статус блатного.
Тебе, наверное, известно, что в стародавние времена люди делились на группы, занимающиеся разными видами деятельности – касты. По индусски – варны. Вона я – простой человек – а слова ваши учёные очень-на хорошо знаю и понимаю.
Шаг за шагом много нового узнаёт Гансик от Серденько. «Варна» переводится как «цвет». На западнославянских языках – «барва» (краска, цвет). Высшая каста в Индии – брахманы, учёные, мыслители. Говорят, что делать, куда идти. Потом – кшатрии (воины, управленцы), они говорят, как делать, как двигаться по этому пути. Третья каста – шудры (работяги). Эти и идут, и делают, и кормят всех. Кто не входил ни в одну из каст – неприкасаемые, изгои.
У блатных, что захватили Морию в мутной воде перемен, такое же деление. Брахманам, высшей касте, соответствуют воры в законе, паханы. Среди них авторитеты, свояки, смотрящие, положенцы. Их авторитет непререкаем. Они неподсудны, вечны на своих местах и в своей правоте. Их масть – чёрная.
Кшатриям, воинам, соответствуют обычные блатные – пацаны, братаны (козырные фраеры), приблатнённые (фраеры), а также всякая мелкая шушера – бойцы, быки, которых паханы не очень-то жалуют. Тоже чёрной масти.
Кшатриев отличает кодекс чести. Их интересует просто жизнь, воинская честь, им не нужна сытая, безбедная старость, не нужны сомнительные способы удовлетворения сиюминутной похоти. Из них вышли аферисты, преступники, авантюристы, наёмники; в их характере – пренебрежение всем материальным, достатком, комфортом, стремление к лихой удаче, безрассудство, обострённое чувство собственного достоинства и справедливости. Правильные пацаны, в основном, унаследовали подобные ценности.
Шудрам соответствуют мужики. Честные работяги, врачи, учителя. Синей масти. Низшая группа мужиков – черти, неавторитетные, неуважаемые мужики. Так же, как от шудров отделились вайшьи, торговцы, так от мужиков отделились барыги. Вначале это были цыгане, врождённые барыги, обманщики, воры, кидалы. Наихудшие из них – обычные бродяги. Их место – между пацанами и мужиками. Основной ценностью для них становятся деньги. Барыги поднимаются фактически с самого низа, проходя путь от неприкасаемых, изгоев, до самого верха, захватывая лучшие места в обществе, в морийском обществе времен посещения Мории капитаном Александром. Лавэ, золотой телец – вот их царь и бог.
Неприкасаемым соответствуют серый и красный цвета. Серые – чушки, морально опустившиеся, безвольные, потерявшие человеческий облик. Пенсы, учителя, врачи, интеллигенция. Шестёрки на побегушках. Красные – петухи, обиженные, опущенные. Между синими и красными – козлы, ссучившиеся, сотрудничающие с администрацией, стукачи, докладывающие всё начальству, доносящие куму на мужиков и братву.
Так видел устройство общества мудрец мира братанов, тайный агент Тайного Писка, профессор по распоняткам, пахан, братан, барыга и козёл, Большого дома стукачок – всё в одном лице. Четырёхликий Янус, показывающий каждому только одно лицо, то лицо, которое нужно показать соответственно обстоятельствам здесь и сейчас. Да четырёхликий ли только? Он и государей, что правили до Диктатуры, поклонник, и святой христианской церкви послушник, так, во всяком случае, говорить любит, и нравственности да чистой жизни блюститель, и любитель женскими прелестями лакомиться без разбора, павший ниц пред золотого тельца и воинствующего лавэ алтарём. Он и блюститель правильной открытой жизни в честном «коллективе», проповедник «тихой жизни» и мастер бесконтактного боя, уничтожающий противников неизвестно почему сваливающимися на них несчастьями разными, проблемами, неизвестно откуда прилетающими шальными пулями. Красивый человек, сложная личность.
Какая глубина! Мыслитель с тяжёлыми кулаками, которых никто не видел. Восточный мудрец, который будет ласково улыбаться заклятому врагу. Всё сделает, чтобы похоронить его. Дождётся, когда тело врага земле предадут. Бросит вслед ему последнюю горсть земли. Скажет слова скорбные и проронит слезу скупую, провожая в последний путь, ни разу так и не высказав своего настоящего к нему отношения.
Воровские понятия, объяснял он Гансу, базируются на людских. Людские – на понятиях благородства. Многие любят говорить, что блатные и братва живут не по людским понятиям. Братва не меньше вашего о чести и о людских понятиях печётся, не дает сердцу зачерстветь. Братанские понятия – закон и моральная сила. Они направлены против господствующей в обществе «правильной морали». Морали тех, кто лучше вылижет начальнику одно место и достигнет в результате вершины общественной пирамиды. Морали общества, в котором за бортом оказываются говорящие правду. Понятия братанов – против общества, где властвуют хитрые, беспринципные, подлые.
Понятия, как воровские, так и людские, бывают положительные и отрицательные. Порядочные и гадские. Порядочные понятия, отношения – порядочные люди. Мужики и братва. Барыги. Непорядочные понятия, ментовские и гадские – чушки (морально опустившиеся), петухи (обиженные) менты, козлы. Гады против людских понятий – это крысы, крадущие у своих братанов, курицы, что стучат клювиком, беспредельщики. Гадский поступок – красть у членов коллектива, воровать у мужиков, стучать, провоцировать ментов на пресс всей хаты, беспредельничать – отнимать, бить без основания, насиловать женщин, детей. Гадский, нелюдской поступок – такой, который причиняет вред кому-либо или коллективу. То, что положительно для ментов, отрицательно для братанов. За гадский поступок могут опустить символически или реально. Могут спросить. Это предъява. Обвиняемый, как и в людском суде, имеет право на защиту, может пригласить очевидцев.
Короче, Гансик: людское – взаимопомощь, взаимопонимание, сочувствие, самопожертвование. Гадское – поставить личные интересы выше общественных, желание получить что-то за счёт других и в ущерб другим. Сердёня рассказывал всё так, чтобы создать иллюзию благородства братанской жизни и братанских понятий. Братаны, мол, не хотят душу погубить. Но жестокость братанов проступала из рассказов. По людским понятиям можно простить человека. По блатным – нет. Отказал в просьбе авторитету, взял без спросу конфету, хоть ты мужик, хоть пацан – пятнадцать лет тебе парашу мыть, ни садиться за стол со всеми, ни словом перечить, с тобой нельзя ни разговаривать, ни здороваться за руку, к тебе нельзя прикасаться – гадом становишься навсегда, бесповоротно, без права возвращения. Это называется «опустить». В касту презираемых. А то и опустить всамделе, петухом сделать. Презираемым существом. Перевести в камеру в самом нижнем трюме. Без права возврата. Это как решат. С пацана, братана могут спросить не по гадски, а «по-братски». Не будет впоследствии «косяков»[48] – восстановят обычные «отношения».
Понятия блатные, воровские принимаются добровольно. Понятия ментовские – тоже.
Надобно по понятиям жить, чтобы стать правильным пацаном, конкретным пацаном. Правильный пацан поступает правильно. «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу», – правильный пацан не любит трепаться. Пацану трудиться западло. Пацан слово держит. Знаменитое правило ПСПС – Пацан Сказал, Пацан Сделал. Нарушил закон – придётся проотвечаться. По понятиям – нельзя забирать последнее. Бить по лицу – беспредел. Нарушишь – даже маститого опустят. Братан – от слова братство. Коллектив – превыше всего. Помогай общаку. Сдавай деньги в общак. Для помощи авторитетам и братанам в беде. Для подкупа ментов. Мужики тоже должны деньги сдавать. Пацан справедлив. Не оскорбляет, не отнимает. Продуманно говорит. Осторожен в словах. Пацан не будет шерстяным (шестёркой), не будет выдавать себя за авторитета. Если поручено верховодить – будет держать масть.
Пацан знает, как держать базар. Базар может продолжаться до истощения гнилых пацанов, если есть такие, или до прихода поддержки (мазы). В случае косяка – базар, тёрки. За базар могут притянуть по понятиям. Если виноват, пацан признает косяк, признает себя неправым. Судьи на тёрках – опытные пацаны, «смотрящие», положенцы.
Пацан знает, как разложить по понятиям.
Как залечить тему.
Как задвинуть постановку.
Не верь, не бойся, не проси.
Фильтруй базар.
Подумай, прежде чем подумать.
Не оправдывайся.
Не жалуйся.
Не хвастай.
Не обсуждай других.
Не ври самому себе.
Оставайся самим собой, не подстраивайся ни под кого: «Да, я такой!».
Пацана узнаешь по наколкам, по одежде, по походке, по жестикуляции, по корточной позе. По речи. Речь изобличает «своего». Позорно сказать что-нибудь неправильно. Феню-то щас все знают. Правильный пацан и говорит, и думает на фене. Многие слова фени пришли из других языков.
Греческий: кимальница – кровать, манатка – рубашка, травьяк – обед, хирки – руки, декан – десятка.
Польский: шпаргалка – исписанная бумага, коцать – бить, резать.
Тюркские языки: бирять – платить, сарынь – деньги, яман – плохо, башлять – выплачивать (баш – голова скота).
Немецкий, идиш: фраер – свободный, вольный.
Талмуд: мусор – предатель, доносчик (мосер).
Многим обычным словам феня дала расширительное, изменённое толкование. Решка – решётка; акула – ножовочное полотно; барыга – скупщик, коммерсант; беспредел – беззаконие; западло – стыдно, унизительно; заточка – тюремный нож; следить за базаром – следить за словами; подмотать вату – собрать вещи; гнать – переживать; не в тему – невпопад; опустить, обидеть – изнасиловать; мацан – мужик; общак – воровская касса, котёл; кум – опер; дермоха – драка; солоха – баба; хилять – течь, идти; монастырить – строить, делать; ботать – болтать; бухать – пить спиртное; клёво – удачно, здорово; паханя – хозяин.
Феня широко использует имена животных: козёл (рогатый), олень, петух, курица, наседка (стучат), бык, конь, конячить, кобыла, крыса (ворующий у своих), гад.
Пацан живёт по понятиям.
А если кто не понимает? Да, лохи они, те, кто не понимает. Для них есть Понты. Кто это лохи? Что это – Понты? Да не что это – Понты, а для чего Понты!
Учитель понты
Понты дешёвые учу я,
За «крышу» не хотят платить.
Лишь потому Понтам учу я,
Что надобно уметь понтить.
Чу! Я слышу денег шелест
Это лох идёт на нерест.
Наконец, подходим мы, милок, к главному. Так говорил Серденько Гансику. Для чего Понты? Вот в чём вопрос. Понты – закон природы. Понты существуют, когда кто-то «ведётся». Когда ты один – Понты не нужны. А среди людей без Понтов не проживёшь. Понты – это главный механизм. Понты осуществляют жизнь людскую, двигающуюся по пищевой цепочке. Как в природе. Наверху – Авторитеты. Ниже – обычные блатные. Ещё ниже – всяка мелка шушера. Все – блатные. Может, это и не видно, но мы-то всегда сверху. Даже когда в лагере. Даже когда в тюрьме. Все остальные – под нами ходят. Даже охрана. Даже начальник тюрьмы. Остальные, все без исключения, нас как раз обеспечивают. Лохи, одним словом. И мужики, и барыги, и обиженные, конечно, тоже. И начальники всякие, и канцы, и военные, и боссы, и коммерсы, и олигархи. Массы, короче. Население морийское. Я бы даже сказал – электорат.
Им кажется – они живут и работают для себя. Да у природы свой замысел имеется. Они есть и существуют только для нас, высшей касты. Для тех, кто понимает понятия, живёт – по понятиям, думает – по понятиям, говорит – по понятиям. Так и коровки с бычками, кто же их не любит? Милые, живут счастливо. Травку едят. Теляток делают. Мычат аж от удовольствия. Вот, думают, человеки-то всё стараются, чтоб нам, коровкам, хорошо было. Не понимают бурёнки, что существуют они только для того, чтоб человекам-то этим было что покушать. Так же и с лохами. Пыжатся. Надуваются. Ан все под нами ходят. Всех крышуют скромненькие пареньки из честных коллективов. Так всё объяснял-разобъяснял Серденько Гансику о жизни правильной пацанской.
– Ты же говорил, Серденько, что негоже отнимать у честного мужика, да и опущенного даже обижать – это не по понятиям. Это ведь косяк будет.
Экой ты смешной, вошка ты бледненькая. Понятия, как и закон, – куда хочешь, туда и повернёшь. Кто сильнее, тот и прав. Так же, как в природе. Идёшь к положенцу – он и трактует закон. Имеет право. Человек – мерило всему. Вот он и мерит. Вначале по себе. Потом по свояку. А лохи, они для того и есть, чтобы их разводили по понятиям. Правильный пацан всегда над лохом верх возьмёт. У него свет Верховного Пахана. У него Ништяк. У него Понты на все случаи жизни припасёны. Ничего не ясно? Дык Верховный Пахан – чай, объяснял уже. Ништяк. Лох. Понты. Ну серый ты, Гансик, будто не на Мории родился!
Значит, Ништяк. Верховный Пацанский бог расслабления. Проявление Высшего Пацанского блага. Полное спокойствие, присущее разве лишь Рекам Мёртвых. Покой странника, вернувшегося домой. Опыт и матёрость пацанчика, только что «откинувшегося с кичи»! Пожелание Ништяка – знак уважения и участия: «Ништяков тебе, удачи и лохов побогаче»! «Ништяк» – иногда говорят и с иронией. «Ништяк» на блатном жаргоне – место между анусом и вагиной, «ништяк» – всё впустую, ни туда, ни сюда – имеют в виду. Ништяк – слово по Далю от «ништо» (хорошо, отлично) и от «ништенько» (не бойся, это свой) происходит. Ништяк всегда с пацанчиком, Ништяк укрепляет пацанчика.
Что за слово «лох»?
Lohi (финн.) – лосось.
Лох, лоховина (помор.) – сёмга на нересте.
Облоховаться – выметать всю икру (словарь Даля).
Лоха (солоха) – глупая крестьянская баба, так называли её ушлые торговцы – коробейники из офеней.
Лахут (иврит) – жадный, резкий, ретивый, алчный, скороспелый.
Loch in kopf (идиш) – дырка в голове.
Лох – особая форма жизни.
Лох действует рефлекторно, часто наобум, импульсивно, вопреки здравому смыслу. У него эмоции преобладают над разумом. Он не может экономить ресурсы. Мгновенно растрачивает силы под давлением инстинкта самосохранения. Реальный, чёткий пацан говорит мало, держится спокойно, сохраняет энергию. Стойка разводилы. Миссии лоха и пацана диаметрально противоположны.
Лох – тупой, завистливый, бездарный, необразованный. У лоха два инстинкта: грести к себе и держаться сильного. Он не делает выводов из ошибок. Не может просчитать последствий. Не только на два шага. Даже на один шаг. Лохом быть невыгодно. Он пилит сук, на котором сидит.
Лох – простофиля, рохля, пентюх, лопух. Классическая ошибка лоха – считать себя умнее или выше гопника. У лоха склонность к спонтанной агрессии. Руку дающую отгрызёт по локоть. Мысль лоха, если в природе есть такое понятие «мысль лоха», всегда торжествует над здравым смыслом. Лох рвётся выйти из границ разумного. «Бей образованных»! Он любит разрушать. Хаос – его ремесло. Гласа Божьего, прости меня господи, не слышит неразумный. Лошиной энергии надо уметь положить предел, чтобы удержать его в естественных границах. А для этого есть чёткие, правильные пацаны.
Лох к смыслам глух, уши развесил как лопух. Пацан весел, лапши на уши навесил. Пацан прикололся, а лох повёлся. Эх, лохи, дела ваши плохи.
Скупой платит дважды, тупой – трижды, лох – постоянно. Лохи сами выстраиваются в пищевую цепочку. Задача правильного пацана – найти самого жирного. Того, кто сверху и насосался.
Лох теряет больше, чем приобретает. Оставшись ни с чем, снова и снова находит силы восстать из пепла, чтобы принести себя в жертву очередному хищнику.
Лохов много. Они регенерируют. Лохи – не динозавры! Не вымрут! Лохи, простофили, пентюхи всех стран, – объединяйтесь!
Доченька-то у Чобака тоже лохов любит. У-у-у-мная. Да-да – Ксетка грёбаная. Тоже разводила неслабая. Зы, шо пышыт.
«Лох – объективная реальность, данная нам в ощущениях». «Лох – божественное орудие, позволяющее мне неустанно совершенствоваться». «Не надо лохов любить или уничтожать, надо принимать их как данность и сосуществовать с ними». Лох – это народ наш. Куда от него деться? Пусть живут.
И как уж она их всех, лохов-то, описала. И богатый лох. И серебристый. Весь на понтах. И недалёкий, крикун да наглец безжалостный. И сладкий. И позитивный. И потерянный – планктон, пища для всех.
«Лохи потерянные» готовы повестись на все разводки. Для них: реклама, МММ, фэн-шуй, мормоны, секта Муна, новый мессия Виссарион, диетологи, таблетки для потенции, великие вожди, лже-цари и лже-царевны, плачущие иконы, могилы великомучеников, НЛО, вампиры, мистические практики, ожидаемый конец света, престарелые примадонны, массажные салоны и салоны красоты, профуры (профурсетки) и бичёвки, футбол, бокс, письма счастья, Форекс, тату, астрологи, поп-звёзды, экстрасенсы, маги, колдуны, шаманы, учителя, которые знают, как надо, и прочая, и прочая, и прочая.
Кроме того, лох честный, упоительный, публичный, лох-силовик, мыслитель, лох воинственный и другие. Да нам-то что? Это неважно. Все лохи – и олигархи, и генералы – все ведутся.
Нашествие агрессивных лохов уничтожило Рим, Византию, древние цивилизации Египта, Греции, Персии, Индии, Лемурийцев и Атлантов.
Чтобы остановить лоха, надо заставить его почувствовать себя виноватым. Обычный приём тоталитарных сект. Целительниц. Предсказателей, магов. Доморощенных учителей жизни, «помощников в беде». Виноватый человек становится легковнушаем. Им можно манипулировать.
Почувствует вину – придёт страх. Лох заведомо уважает «тот» мир. Мир, правила которого он не знает. Правила сильных, правила мира блатных и авторитетных «наблатыканных» – понятия. Доступ к которым закрыт. Законы, которые недоступны. Он не знает наших «примочек». Принимает условия игры, не зная этих условий. «Наблатыканный» урод, хилый, тщедушный, знающий пару примочек, обыграет его в два счета. Потому что тот согласился играть по его правилам. Потому что человек, добровольно согласившийся играть по правилам, которых не знает, – лох, лох, лох, лох…
С «наблатыканными» потруднее ему будет, чем с блатными. Наблатыканные-то кто? Стремятся «проканать» под блатных поведением и языком. Стараются утвердиться в более высокой группе. Авторитеты их не любят. Это просто гопники. От «гоп-стоп» – разбой, грабёж по фене. Они обычно инициаторы беспредела, конфликтов, интриг, наездов, базаров. Подойдут к тебе вежливо. Дай закурить. Дай часики. А ты отвечаешь нервно. Ты и есть агрессор. Страху нагонят. Сам отдашь и деньги, и часы. Не так уж это и нужно им. Важно – чувство превосходства. Важно, чтоб боялись. А если важняки какие начнут разборки после этого – так ведь сам отдал. Никто не угрожал. Сам отдал? Сам. А почему? И ответить-то нечего. Вот Понты. Вот в чём их сила.
Чтоб не смешным, а грозным слыть, Серденько Ганса стал Понтам учить.
Понты – это красота, это искусство. Это душевное волнение, переживания. Это такой тип поведения, когда пацанчик явно или неявно хвастает. Понтуются, хвастают обычно материальными какими-то благами. Бывает, что и просто «умничают». Понт нужен, чтобы поднять собственный статус здесь и сейчас. Зачем? Произвести впечатление крутизны, большого человека, создать ареол успешности, востребованности. Такой разговор дает пацанчику уверенность в себе.
Кинуть понты – пустить пыль в глаза.
Дешёвые понты – необоснованное хвастовство. Фраза типа «Тысяча золотых монет за часы? – фигня, могу себе позволить». Грубый, неотёсанный понт.
Понты – самореклама: экипаж – понтовый, куртка – понтово смотрится. Голда – понтовая. Кресло у меня в доме видел? В золоте, в драгоценных камнях, в карете у меня такое же – это понтово. Простой, дешёвый дом – беспонтовый. Без понта – безнадёжно. Грамотно понтить – тонкость требуется.
Понт[49] – шулерский, блатной приём. Чтобы отвлечь жертву[50]. Готовить понта – искать жертву. Крепкий понт – неопытная жертва. Рваный понт – лох, побывавший уже в переделке. Бить понт – притвориться невинным.
Понт – это скрытая агрессия или открытое нападение. Цель – выставить жертву в невыгодном свете. Быть круче жертвы. Выше в стадной иерархии. Соблазнить человека на то, что тебе нужно (так поступают напёрсточники, картёжники, сутенёры).
Чтобы не стать жертвой, нужно грамотно обламывать чужие понты и самому грамотно понтиться. Чтобы злые супротивники не могли обломать твои собственные понты.
Подходит к тебе гопник. Слышь, братан, немного денег не хватает. Волчары-мусора закрыли пацанчиков. Надо «намутить» денег. Отмазать «ровных пацанов». Дай по мелочи. Немного не хватает. Это ловушка. Нет – говорить нельзя. Откажешься – оскорбишь и гопника, и ровных пацанов, и авторитетов. Поставят на счётчик. Все отнимут. И часы, и деньги. И будешь должен до конца дней. Дашь мелочи – уже проиграл. Раскрутят, сделают виноватым. Запугают.
Улыбаться надо. Варианты: «Ты чо, баран, попутал? Ты с кого ваще спрашиваешь? Ты в натуре рамсы попутал, конь!» Или: «Ты предъявить мне хочешь?» Будет возражать – отвечаешь: «Имею право поинтересоваться?» Или: «Ты попутал, братишка».
Другой вариант подхода гопника.
«Эй, ты, иди сюда!» – приглашение к войне.
Молчи, не отвечай. Обязательно улыбайся. Морозь ситуацию.
На второй, третий раз сам подойдёт. «Отморозился, припух!»
Ответ: «Могу чем-то помочь?»
Один из трюков гопника – протянуть руку. Трюк таков: я к нему по-пацански – клешню потрясти. Было, не? А он понты строить – 1:0 в его пользу.
Обламывай с самого начала. Смотри в лицо, улыбайся: «Ты кто?» (имеешь право спросить). Правильный пацан не пожмёт руку, не узнав, кто перед ним.
«Ты сам-то откуда? Ты кто по жизни будешь? Есть деньги?»
Улыбайся: «Я тебя не знаю». Иди дальше. Нападай: «С какой целью интересуешься?»
Возможные ответы пацана: «Не понял»; «Грубишь?»; «Меня не уважаешь?»; «Оправдываешься?».
Нельзя говорить: я не оправдываюсь. Получишь: обоснуй. Почему я должен обосновывать?
Потому что оправдываешься. Я не оправдываюсь. О, да ты ещё и грубиян!
Отвечай так: «Западло с нормальными пацанами побазарить?» Не думай, есть у тебя нормальные пацаны или нет. Продолжай: «Собираешься по беспределу наехать? Ты меня в чём-то обвиняешь? Ответь. Имею право поинтересоваться. Обоснуй. Для себя интересуюсь. Я тебя не знаю». Держи позицию. Кто начал разговор, тот и должен обосновывать.
Не выполняй мелкие просьбы. «Эй, подай стакан». Улыбнись в ответ. «Тебе в падлу, что ли?» Контратака. «Проверяешь на лоховую масть?». «Я тебя, как нормального пацана прошу». Назвал пацаном – твой балл. Можно идти навстречу. «Извини, не понял, на». Переломил ситуацию – можешь и лапу пожать.
Вопрос. «Ты по жизни к чему стремишься?». «К людскому», – отвечай. Воры-то честность как бы очень любят.
Так учил Гансика уму разуму «мудрый» Серденько Базилевс. Для чего учил? Сам-то он верил во все это? Может, задание у него было от кого? Может, сам понтил. Хотел свою значимость показать.
Гансик далёк был от таких мыслей. Во всём прав Серденько, друг сердечный. Слишком часто видел Ганс, что именно так, по понятиям, и решались вопросы на улице, на стройке, в спортзале и в универе, и с канцами в госучереждениях, и в среде серьёзных людей в судах и в прокуратуре, с которыми ему приходилось уже сталкиваться во время своей юридической практики, и даже, прости меня, господи, среди алчных да завистливых служителей морийской церкви. Нет, не зря мне Серденько талдычит про понятия да про Понты. Без этого не прожить тебе, Гансик, мальчик из переулка Тихой Сапы, парнишка без поддержки, без влиятельных «предков», без рода без племени, одним словом. А Базилевс-то силён. Голова. Опасный человек. Ах, от этого Серденько на душе у мя – мерзэнько… Хорошо бы держаться от него подальше. Но голова! Вот уж кто мастер бесконтактного боя. Учитель Понты. Великий Понты. Так мысленно называл его Гансик. Образ учителя этого пронёс Гансик через всю жизнь как образец житейской мудрости. Образец для подражания. Чего стоит только один совет: «подумай прежде, чем подумать». Вот и правда, много у нас с Серденько общего в характере. Да жизнь-то у нас разная. Грят же волхвы – будущее у меня великое. Может, и брешут. Подождать надо. Да мне хотя бы, чтоб в Писк позвали. Хватит с меня и этого.
Вот в таком окружении, в такой обстановке проходила юность Ганса, простого паренька с рабочих окраин. Тучи воронья поднялись, хлопая крыльями, крича, каркая. Закрыли небо несчастной Мории. Куда ни глянет честный бесхитростный мориец, везде чиновник на чиновнике, городовой на городовом, безжалостные правильные пацаны, грозные вельможи, тоже ровные пацаны, генералы, канцлеры, начальники, начальники, начальники. Паханы коронованные, предприниматели авторитетные, паханы доморощенные. Окрики, наезды, обман, несправедливость. Везде – право сильного. Ужас, тоска. Что мог вынести из опыта своей юной жизни недалёкий паренек с наивными романтическими мечтами, почерпнутыми из популярных детских книжек о смелых и благородных разведчиках? Куда ни кинешь взгляд, куда ни пойдёшь в этой стране, что ни попытаешься сделать, – понятия, жизнь по понятиям, алтари золотым тельцам и лавэ, ужасные пережитки языков далёких непросвещённых предков, живших жестоко, кроваво и беспросветно. Языки, выдаваемые за сполохи правды жизни, за языки истины в последней инстанции, сермяги. И везде Понты, Понты, Понты… Трудно разглядеть в этой жизни хоть крошку правды, хоть лучик света. Но была и правда, был и свет. Правда и свет никогда не покидали сердца умных, талантливых, неприхотливых жителей Мории, народа, который на протяжении почти четырёхсот лет своего существования тихо, без шума шёл своим путём. И шелуха правителей, мути, паханов всех мастей и пацанов, поднимавшихся со дна при каждом повороте истории, слетала, смывалась, уносилась ветром, исчезала и стиралась из памяти великого народа, благословлённого образом Святой Девы Марии. Настанет время – унесёт и эту шелуху. А пока пойдём дальше, вслед за Гансиком. Идущим по жизни лёгкой, подвижной, вкрадчивой и чуть косолапой походкой.
Приглашение на танец
А вот и нам бы: брать пример с травы,
Спокойно лечь, когда настанут сроки.
Зелёный лист из мёртвой головы
Укроет всех – и добрых, и жестоких.
Здесь нет вопросов и решений нет,
Но есть богатство и стальной порядок:
Ты жил, как выбрал – в гуще, в стороне,
Теперь ложись, а кто-то станет рядом.
Еду я на родину.
Пусть кричат – уродина.
А она мне нравится,
Хоть и не красавица.
К сволочи доверчива,
А ну, а к нам – тра-ля-ля-ля… ля…
Эй, начальник!
Вот и «сбылась мечта идиота».
Вначале пришли волхвы. Пора, говорят, нам домой возвращаться. А тебе, Швец, куда тебе-то? Ты ж морийский. Так и у меня есть своя слобода, говорит. И дом свой. Да недалече это. Свидимся, чай. Мория-то велика ли? А и ладно, думал Гансик. Мне эти «любки» да «накаты», да «гармония в борьбе»… Так и не совладал студент с наукой борений в «любках» да «накатов» в гармонии с противником. Не понял он, с каким человеком свела его судьба. Услышал бы Ганс тихие советы несравненного мастера да принял бы их сердцем своим, вся жизнь его другим путём могла бы пойти. Не думал, не гадал наш герой, что придётся ему ещё встретиться с могучим и загадочным Швецом, морийским учителем борьбы Нельзя. Не думал, не гадал он, при каких обстоятельствах это произойдёт. Нет, не встретятся они лицом к лицу и не свидятся. Но судьбы их пересекутся. В грозный час. Не знал, что по разные стороны баррикад они окажутся. Ни о чём таком пока Гансик не думает. Не нравятся ему «любки», и всё тут. Не по душе, одним словом. Руку бы открутить. Да придушить малёхо… Пусть идёт Швец. Пусть уходят все трое. Прощаются. Счастья тебе, восходящая звезда Мории, говорят волхвы.
А и правда, «сбылась мечта…» Сразу вслед за волхвами приходят другие. Совсем не такие. Аккуратненькие. В пиджачках. При галстучках. Пришли из Писка, словом. Да! – пригласили Ганса. За полгода до окончания универа. Мол, наблюдали. Подошёл ты нам. Заканчивай образование. Концы обрубай. Никаких твоих связей нам не надобно. И крышняк тебе не нужен будет, когда к нам-то придёшь. Никто за стенами нашими не углядит тебя. И с людьми будешь работать, которых никто не знает.
Вот, волхвы, мол, ушли. Ушли и ушли. Не нужны они нам боле. То есть тебе, имеем в виду. Ну учили. Может, и научили чему. Да неважно это. Важно, что пригляд был. Нет, нет, никаких Базилевсов, никаких Трамблёров, ни – кто там у тебя ещё есть? Сам, сам. Сам обзавёлся всякой шушерой. Сам и уходи от них. Да тебя новая жизнь ждёт. Сам же хотел, так что не подводи уж нас, раз мы решили, что будем доверять тебе. Обрадовался Гансик. Дух перехватило. А сердечко его так и бьётся, так и бьётся, как птичка малая. Что он Сердёне-то скажет? Как тот посмотрит на всё это?
А Серденько-то и не удивился совсем. Будто знал уже. Кораблик, говорит, совсем маленький, да, може, большим станет. Большого тебе и плаванья, коли получится, маленький ты кораблик. Не поминай лихом, говорит Серденько, ведь близкие мы. Може и не забудешь, когда звездой морийской станешь. А я… Могу не крышевать, коли не нужно. Что мне твои гроши, чай, на перевалке сижу. Да я и не брал себе ничего. Всё в калликтифф относил. А с коллективом-то сам разбирайся. Как разбираться? Я ведь и не знаю никого. Ладно-ладно простачком-то прикидываться. И видел. И говорил. И знаешь. И на стрелки с ними ходил. Паренёк-то ты приглядливый. Всё замечаешь бусинками-то своими. Губки-то не криви, однако. Что значит «и работы не было за последние годы»? Потому и не было, что работали-то люди Серденькины правильно. Сказал бы раз на сходняке, что не наш теперь Гансик, – вмиг порвали бы тебя. А так – все знали. И смотрящий знал. И положенцы знали. И там, в центре, авторитеты-то в законе тоже знали. Вот так-то, милок. Ну не хочешь встречаться с калликтивом… Зря. Они к тебе – очень даже с большим уважением. А я и так, без них, скажу. Крышняк – это как бизнес. Хочешь купить бизнес – заплати пятилетний доход. У нас с тобой – два кило золотых монет в месяц. За год – двадцать пять. За пять лет – сто пятьдесят. Где ж много? А как бы ты хотел? У коллектива работа была. Заработок. Жизнью люди рисковали. Как где возьмёшь? Ну, хорошо. Близкий ты мне. Давай заплати за полгода. Ладно, ладно. Хватит сопли размазывать – десяточку, по дружбе, и дело с концом.
Как Ганс разрулил ситауцию, разрулил ли – того нам не ведомо. Разрулил, видать. Может, Швеца нашёл. Да тот и помог. Хотя вряд ли. Слышал я, что, если вновь повстречаются они, то произойдёт это много позже, или вовсе не увидятся. Может, как по-другому с коллективом Ганс договорился. Расстались, говорят, без претензий. А Гансику с той поры тропиночка открылась желанная, в Большой дом у набережной ведущая. Так вот и выбрали нашего героя серые неприметные кардиналы из Писка. Окончил Ганс универ. Дипломы получил, специалистом стал обоих прав, гражданского и богословского. Как Себастьян Брант, с гордостью думал он. Несравненным мастером борьбы стал, для сердца – «До-до», для работы – «Нельзя». И бесконтактный бой освоил, науку Понтов повсеместных взял на вооружение скромный, незаметный Гансик. Понимал, что борьба та бесконтактная, да не «Нельзя» вовсе, а Понты искусные, не волхвов учения, а Базилевсовы премудрости, – вот они, «бои без правил», бои всерьёз не на жизнь, а на смерть. Науки Сердюковы на ум себе взял: «слово лишнее – не скажи», «подумай, прежде чем подумать» – всё пригодится ему в будущей жизни. Ничего даром не пропадёт.
Встал он в скромные ряды сереньких кардиналов. Что правят жизнью великой Мории. Что среди многих грозных и сиятельных фигур на балу жизни остаются самыми незаметными. Тихо, как тени, скользят они между простым и вельможным людом. Всё замечают, всё на замету берут. Никто и ничто не скроется от их внимательного, холодного и безжалостного взора.
Со страхом озирается на балу обыватель. Где они, эти, что из Писка? Пропустить их никак нельзя. Иначе неприятностей не оберёшься. А как их увидеть? Они – везде. Неприметные, словно тени. А то и вовсе прозрачные. Не разглядеть их. Не увидать. Говорят, что везде они. Ан нет их нигде. Не усмотришь. Не углядишь.
А как появится один из них – в пиджачке с галстуком, брючки отглажены, носки туфелек блестят, блестят – а лица-то и не видно почти. Без черт лица. Вроде и заметил что-то – а ничего не запомнил. Знать, не видел его, серенького, совсем не видел, показалось только. Но может и наподольше он подойти к обывателю. Ручку подаст – менуэт станцевать. Менуэт – танец старинный, чопорный, витиеватый. Очень галантный танец. Небыстрый. Плавный, церемонный, с поклонами и приседаниями. Движений и позиций немного. Да каждое движение, каждая позиция со смыслом. Всё важно, до чрезвычайности. И как носок ботиночка отдвинуть, и как головку наклонить. И какой пальчик да куда повернуть надлежит. Серьёзное ведомство Тайный Писк. И шутить с ним не следует ни обывателю, ни сиятельному вельможе. Раз приглашён на танец – не отказывайся. Сердце-то стук-стук да стук-стук. Что задумано, почему именно я оказался избранным? Что за этим воспоследует? Спрашивать ни о чём нельзя. Как и среди блатняка. Не верь, не бойся, не проси. Легко сказать – не бойся. А страшно-то как, Господи, как страшно… Танцуй уж свой менуэт. Может, ты благоизбранный? И путь тебе укажут, и одобрят, раз уж ты им сгодился для чего-то. Служи уж им верой и правдой да задумывайся поменьше. А и есть ли время, чтобы задумываться? Попал в могучее течение, оказался на стремнине… Некогда рассусоливать, греби, лавируй, успевай разглядеть валуны да скалы, появляющиеся на мгновение среди рёва, кипения волн да радужного облака брызг, и также мгновенно исчезающие. Да не подставляйся под могучий поток, вмиг ударит, сомнёт, размозжит и унесёт в своём течении. И нет маленького Гансика. И нет сиятельного вельможи. И нет надменного канца. И нет ровненького пацанчика. Танцуй свой менуэт, тот, который тебе достался. А правила-то тебе подскажут. Кто подскажет? Да страх. Да инстинкт самосохранения. Держись инстинктов. Понятий, то бишь. Все живут по понятиям. И ты живи. Вспоминай Серденько, мил друга. Тому тоже, поди, несладко пришлось. Да ведь дошёл, дополз, добрался до Ништяка. Бона теперь: в домах, в золоте, в бриллиантах. Осенённый неземным светом Верховного Пахана. В потоках лавэ.
К разным людям подходят серенькие. Вот другого тоже ведут в менуэте. Сдвигаются в паре с середины зала. Всё ближе к краю, ближе. И нет их. Куда исчезли? То ли в важные государственные дела ввели человечка. То ли совсем наоборот. Тихо пропадает человечек. Живёт где-то. Мышкой-норушкой служит. Может, вынырнет через много лет на поверхность, важной шишкой станет. Важняком. А то – и царём морийским. А может, и вообще исчез человечек тот. Сгинул. И никто уже о нём никогда не услышит. Так со многими морийцами бывало. С миллионами, поди.
Хорошо, если потом маляву родным передадут, то ли из острога, то ли из темницы, то ли с каторги, то ли из нижнего трюма для опущенных. Слава провидению, хоть так, да выжил человек. Знать, жил и там по понятиям. Иначе сгинул бы совсем. Держись понятий. Где понятия, там надежда; где надежда, там и жизнь. Далеко забросило человека. С одного бока завели его в тессеракт, гиперкуб в четырёх измерениях, с другого бока вывели, и оказался он в четвёртом, чужом нам, измерении. Вроде, и недалеко он совсем, а получается дальше дальнего, не видно его и не слышно. Большая сила, видать, и желание жизни заложены были в его маляву незатейливую, раз дошла до нас записочка скромная, преодолевая все законы правильные мира нашего, добралась из другого измерения, где только-то и может существовать мир сумеречный, почти и не реальный. На зябкой чужбине, среди воровских шаек, в острогах да на каторгах забудет тот человек и речь-то человеческую. Отвыкнет от родной речи. Научится и думать, и говорить, и поступать, и жить по понятиям.
А и те, кого серенькие-то в светлое будущее уведут… Их светлое будущее много ли отличается от нижнего трюма-то? Тот же свет самого Великого Пахана. Те же ровные, правильные братаны. Тот же поток светлого Ништяка. Те же нерушимые, незыблемые, вечные, тяжёлые, как камень, неподвижные понятия и Понты, Понты, Понты…
Танцуйте свой менуэт, избранные. Волнуйтесь, гадайте, вверх ли ваш путь, вниз ли. И то, и другое – одно. Это путь к Великому Ништяку. Путь в никуда. Бойтесь, люди добрые, молодцев во всём сером, со стальным серым взглядом, с мыслями серыми, с бесцветными серыми словами, наполняющими страхом наши обывательские души. Бойтесь их. Минует вас их цепкий взгляд, одобряющий или гневно-презрительный, – есть у вас шанс пробыть на празднике жизни до конца бала. Вкусить всё, что даёт нам краткий миг пребывания божественной души в нашем бренном теле. Испытать всё, что на роду написано: веселье, радость, печаль, любовь, ненависть. Построить дом, посадить дерево, вырастить сына. Следите внимательно за серыми тенями, посланниками царства тьмы, не пересекайтесь взглядом с ними, не отзывайтесь на их посулы и обещания, не прельщайтесь их дарами и сладостями. А случится так, что придвинется к вам тень полупрозрачная Тайного Писка, руку подаст, на менуэт пригласит – найдите мужество, не интересуйтесь, не соблазняйтесь, откажитесь от завораживающего, гипнотизирующего менуэта. Может, и оставят вас в покое тени тьмы. А нет, не захотят оставить, – примите испытания и удары сатанинской машины с достоинством истинного морийца, наследника благородных предков своих – Себастьяна Бранта и преподобного Иоанна Летсера.
А Ганса нашего закружило в медленном менуэте. Танец ускоряется. Всё сильнее бьют барабаны, поют волынки, играют лютни и завывают трубы. Медленный менуэт превращается то ли в быструю джигу, то ли в сумасшедшую вольту. Крутит Ганса в новом водовороте тайной жизни, в бешено вращающейся воронке. Внутри бьются и сталкиваются огромные массы воды. А на поверхности – гладкое зеркало. Лишь иногда – рябь пробежит и исчезнет. Да крошечные кружочки небольших вороночек медленно плывут от берега к берегу.
Много лет минуло с тех давних пор. Тихо трудился Ганс на просторных нивах Тайного Писка. Искоренял неморийское мышление. Тех, кто думал не так, говорил не так. Иначе. Искал неморийцев, выводил на чистую воду. Отдавал в руки правосудия морийского. Самого правосудного правосудия в мире. Тех, кому не нравились морийские порядки. Кому не нравилось засилье начальников. Воров. Пацанов. Суда по понятиям. Засилье безграмотных. Некомпетентных. Жадных. Жестоких. Безжалостных. Ишь, чего захотели! Умненьких им подавай. У нас страна дураков. И мы гордимся этим. Пусть катятся из нашей Мории, кто недоволен. В Америку. Европу. В Россию, на худой конец.
Дошла очередь до Гансика разведчиком стать, о чём всю жизнь мечтал. Послали в Европу Гансика. Возглавил он дом германо-морийской дружбы. Резидентом морийской разведки стал, работал под прикрытием. Занимался бизнесом, контролировал торговые операции. Отвлекал внимание от основной своей деятельности. Да и для себя не без пользы. Не может же он жить сейчас, как в бедной своей студенческой юности, без копейки в кармане.
Помнил Гансик наказ первых своих серых пиджаков: никаких старых долгов и связей не брать с собой. Ан там, в Петромории, гуляют себе спокойно разные братаны да авторитеты, да пацанчики, что знают о нём, Гансике, о его прежней нищенской жизни, о его знакомствах в блатной среде, не делающих теперь ему чести. Не нужны ему теперь эти знакомства. Хоть люди те и помогали ему немало и деньгами, и от гопников защищали. Ещё Чингиз-хан говорил: «Не оставляй в живых того, кто сделал добро тебе. Не будешь никому должен». Ну не убивать же их? Да и любить-то пацанчиков этих особенно не за что. Тоже вообразили. Все, грят, под ними ходят. Не все, видать. Тихие ребята из Писка не ходят под ними. И другие не ходят, у кого Писк крышняком стал. А Писк-то крышует всех важных да сановных. Тех, кто на самом-самом верху. Пацанам туда не забраться. Пусть и не крутятся под ногами. Не мешают серьёзным людям делом заниматься. Не знаю, только ли у одного Гансика мысли такие были. Может, и другие, кто серые пиджаки носит, думали об этом. Получалось, однако, что старые все знакомые Ганса уходили куда-то, случалось с ними что-то нежданно-негаданно. Случайно ли случалось? Виноваты ли были именно серые пиджаки или кто другой в их бедах? Путь-то знакомые эти сами свой, поди, выбрали! Кто всё это обтяпывал? Люди ли из Писка? Или руками своих блатных группировок душили… Какая разница? Важен результат.
А результат какой? Какой следует. Бадрика Петроморского и Кума закрыли. У Бадрика Кавзиморского приступ сердечный случился. Здоровый был человек. Так бывает. Раз, и готово. Все под богом ходим. Шутника тоже закрыли. И этого, дружка его с голым черепом. У Колёсика-то всё поотнимали. Сидит дома, гол как сокол, и не рыпается. Безвредный теперь, поди. Петрушу в Испании закрыли. Трамблёр где теперь? – неизвестно. О Малыше все давно уже позабыли. Могилу грохнули где-то в переулке, по беспределу. Солёненького, киллера прославленного – уж кто круче его был? – и того нашли в Греции – в мешочек, да и придушили. Кто выследил, и кто схватил киллера? Розенкрейцеры тайного мистического общества ордена Розы и Креста[51], граф Сен-Жермен[52], авантюрист эпохи просвещения, Российская Охранка, Бедные Рыцари Христа и Храма Соломона[53], Ассассины[54], черепашки Нельзи? Всё возможно, потому что равноневероятно.
Ромочка Цепп, тот, что дружил с Гансиком да охранял его от гопников, заболел внезапно… И ушёл от нас. Знал больно много. То ли болезнь лучевая, то ли лекарство такое, с виду лекарство, а на деле – яд. Лекарство, видать, то же, что и журналюге Хохотуну дали. Вот так вот. А ребята оба крутые были. Одного из братьев Шевов на Кипре нашли, беднягу. А Кирпичника и искать не надо было. Здесь, на Мории и настиг его кусочек металла, из свинца сделанный. В Базилевса-то аж семь раз стреляли. Семь дырок сделали. Везунчик, каждый раз уходил он. Один раз случайно перчик отстрелили Серденьке. Говорят, то ли с «шарами» был, то ли со «шпалами», то ли с усиками. Чуть было не потерял такую важную для жизни хреновинку. Особенно важную для сластолюбивого Серденько. Пришили, однако, хреновинку успешно. Все поотнимали у Серденько. И самое главное, перевалку. Нашлись, видать, человечки поважнее Базилевса. Жадность фраера сгубила. Денежку и дома, вроде, оставили. Тихо теперь живёт Серденько. Сидит в золотых креслах. Ездит из богатой квартиры в богатый особняк. Видно, ещё нужен в Писке. Свой человек – и для Писка, и для малиновых.
Связи-то пообрывал наш герой. А науку при себе оставил. Вот она, в головке сидит. Ждёт своего часа. Понятия людские всегда помнить надо. Денег у своих не отнимать. Не стучать. Своих не сдавать.
Здесь, в Тайном Писке, свой коллектив. Те же правила. Те же понятия. Да без Понтов нигде не проживёшь. Надобно и о себе не забывать. И по службе расти. Так претендентов-то завсегда много. Как-то складывалось так, что конкуренты сами собой прокалывались. В нужный момент вдруг начальству становилось известно: секретаршу соблазнял, взятки брал, мысли инакоморские имел, шмотки дорогие из Европы привозил. Ан тут как тут Гансик – гладенький, сладенький, никому не доверяющий, незамараный, незаметненький, бесконфликтненький. Всё по понятиям. Лишнего слова не скажет. Шёл и шёл, вверх и вверх. И не подкопаешься. Сослуживцы-то понимали, где собака зарыта. «Крысёныш» называли его за глаза. Крысятничал, значит. Да за руку не поймали. «Ничего, и до вас доберусь ещё, милые сослуживцы мои».
Длинный и непростой путь прошел Ганс с того времени. Направили его Чобаку помогать. Чтобы Писк руку на пульсе власти держать мог. Потом и сам Писк доверили Гансу возглавить – по рекомендации старших товарищей. А потом направили его на замену аж самого Ёлко Палкина. Важняки всякие, Новые Хазы – а может, Новые Моры то были – согласились с мнением Писка, решили, что неопасный человечек Ганс ГАНС, внушаемый. Будем управлять им. Всех развёл тихий Гансик. Уроки Базилевсовы даны были способному ученику. Лишнего не говорил. А всё нужное сделал. Поисчезали и Ходоры, и Берёзки, и Гусики, и Глушки, и Дубики – всех по дальним краям поразбросало. Будто само собой. И стал Ганс ГАНС канцлером. Великим Канцлером. Великим Канцлером Всея Мории. Такого человека застал и таким увидел Ганса капитан Александр в то время, когда он вместе с друзьями прибыл в Морию на своём корабле «Быстрые паруса».
Я рассказал тебе о танцах на балах славного острова Мория. И какой танцевали там менуэт. Путь этот могли пройти только те, кто решился на танец с серыми кардиналами Тайного Писка, кто хорошо знал, по каким правилам следует танцевать менуэт. Кто неизменно следовал всем правилам и ни разу не сбился с пути, очерченного в сиянии Великого Пахана и залитого холодными потоками Ништяка, великого блаженства конкретных пацанов.