По традиции, первого муфлона должен был пристрелить монарх.
Группа опытных егерей из той самой деревни вывели одного крупного представителя этого бараньего племени на открытую поляну. При этом они постарались, чтобы солнце не било в глаза шаху.
– Ну что, началось? – у Мохаммеда сверкнули глаза. – Во имя Аллаха, начнем. Он прицелился из старинного – скорее всего, фамильного – ружья. Муфлон замер, как будто всю жизнь мечтал стать жертвой его величества. Трудно было не попасть! Мохаммед выстрелил – и муфлон тут же повалился как подкошенный.
Зазвучали аплодисменты и одобрительные возгласы. Подданные восхищались своим шахом. Пронин почувствовал в этом какую-то наигранность. Скорее всего, егеря чем-то накачали несчастное животное. Но ясно, что старт охоты и первый выстрел шаха должен быть удачным. Вот они и подстраховались. Нечто подобное бывает и у нас…
Все поздравляли шаха, а он раскланивался, как актер после бенефиса. Какой-то знатный перс с форсом выпил из фляги, установленной на клинок сабли, за добрую охоту и за здоровье любимого шаха. Пронин замечал, что молодому монарху эти почести всё по душе. Не приелись ещё.
Потом Мохаммед и его свита расстреляли в удобной низинке целое стадо муфлонов – штук восемь. Но не всем удавалось так блистательно поразить свою цель с первого выстрела.
Пронина заинтересовала более трудная цель – муфлон, бежавший в гору. Уж тут и солнце пылало в глаза, но он уложил его с первого выстрела – мастерски.
Сурия зааплодировала: «Браво, Пронин! Браво! Вот это выстрел». Шах тоже обратил внимание на меткость русского торгпреда:
– Вот теперь я вижу выстрел настоящего пахлевана! Учитесь, господа!
Перон добавил:
– Теперь понятно, почему русские в последнее время бьют немцев… При любой погоде, а не только зимой.
– Солдатская выучка, – пожал плечами Пронин. – Мне довелось служить в пехоте во время прошлой войны…
– Это видно, – сказал Альварес, которому сегодня откровенно не везло. Раза три он прицеливался, наметив, казалось бы, верную цель, но стрелял только мимо.
Постепенно охота превратилась в суматошную игру. Стрельба, крики, здравицы и проклятия… Чем-то эта суета напоминала рождественские фейерверки в довоенном цветущем Париже. Пронин однажды бывал там в командировке – как раз в конце декабря.
Но тут, щурясь на солнце, Пронин заметил, как молодой крестьянин-егерь гнал муфлона на выступ скалы – чтобы он стал удобной добычей Перона. Егерь увлекся, тихо передвигаясь на четвереньках – и потерял бдительность. А сзади к нему приближался огромный зверь. Пронин пригляделся – это был дикий леопард во всей своей красе. Опасная кошка, свирепая и непредсказуемая. Перон не мог не видеть его, прицеливаясь. Но его интересовала только добыча. И тут одновременно прозвучали два выстрела. Перон ранил муфлона, а Пронин, щегольски вытянувшись, как гимнаст, выстрелил в леопарда.
– Прямо в сердце! – крикнул кто-то по-ирански.
Все тут же забыли про Перона и про раненного, недобитого муфлона, который ревел от боли. Пронина окружила толпа егерей, они эмоционально верещали на своем фарси. Сам шах стал переводчиком Пронина:
– Они благодарят вас, что вы спасли молодого Рауфа накануне его свадьбы. Теперь вы обязаны посетить это торжество. Двойная свадьба – старинная иранская традиция. Она состоится завтра. Рауф – один из женихов. Он стал бы жертвой дикого леопарда, если бы не ваш меткий выстрел. Кстати, Пронин, примите и мою благодарность. В первый раз вы спасли мою жизнь, а сегодня – честь. Если бы шахская охота окончилась гибелью егеря – подданные восприняли бы это как дурной знак…
Шах снял с собственного плеча саблю и передал ее Пронину:
– Примите в дар этот скромный клинок. Почти 300 лет он принадлежал властителям Ирана, но сейчас он обретет не менее достойного хозяина – русского храбреца!
Пронин поцеловал клинок.
А потом тихо спросил Сурию:
– Останемся на свадьбу?
Ни Альварес, ни шах со свитой остаться не могли: в Тегеране их ждали неотложные дела. А Сурия – личность свободная и свободолюбивая.
– Почему бы и нет? – ответила она.
Для Пронина это был шанс получше узнать Сурию и преподать ей кое-какие уроки.
Пронин всё рассчитал верно. Шахская свита вернулась в Тегеран, а он остался в деревне, вместе с Суриёй – дожидаться завтрашней свадьбы в деревне. И у него после охоты имелись кое-какие трофеи…
Быть может, лучший способ отвлечься от наших грешных дел – это приготовление пищи. В Туркестане он не только сражался с басмачами и преследовал иностранных шпионов, но и пристрастился к настоящему плову. Не только как едок, но и как повар. Ведь это дело на Востоке доверяют только мужчинам.
Вот и сейчас Пронин сам умело разделал молодого барашка. Чистого веса в нем было 25–30 кг. Он ловко вырезал со спины два каре, и изнутри еще две небольшие полоски. Это самое нежное мясо. Пронин порезал его на небольшие кусочки, получилось около полутора килограммов. Больше с барашка и не возьмешь на настоящий плов.
Не забыл и про нутряное сало, его набралось с полкило. Пронин порезал его мелкими кусочками. Нашинковал лук, но не кольцами, а длинными соломками. Покрошил морковку – чтобы получились тоже не кругляшки, а палочки. Он кулинарил в удовольствие, напевая самые веселые мотивы советских и венских оперетт. Развел костер, поставил треногу и на неё повесил казан. С ним Пронину на этот раз повезло: он был старинный, видавший виды, чугунный и очень тяжелый. Объемом литров на 15. Он залил туда хлопковое масло, на глазок точно определив нужную меру. Подождал, когда оно запузырилось и забулькало, и положил туда кусочки нутряного сала, которое принялся помешивать деревянной ложкой, неусыпно следя, чтобы огонь был не сильный, но и не слабый.
Когда сало вытопилось, Пронин аккуратно переложил в миску образовавшиеся шкварки. А в кипящую жидкость положил мясо, интенсивно помешивая, чтобы оно не прилипало к стенкам и кусочки обжарились равномерно, сохранив сок. Добавил соли, перца, лаврового листа, зиру и барбарис. Сурия с удивлением наблюдала, с каким удовольствием Пронин производил все эти манипуляции…
Закрыл крышкой: пускай готовится мясо.
Отрезал два куска хлеба, положил на него белый сладкий лук, сверху – шкварки и чуть-чуть посолил. Взял один кусок себе, а другой подал Сурие.
Та с удивлением посмотрела на него.
– Это вкусно. Лук, целоваться не будем, – пошутил он.
Она осторожно откусила и стала жевать.
– Действительно, вкусно. И как-то необычно!
– Ешь, плов будет готов еще нескоро, а нам нужно подкрепиться. Только не пей потом холодной воды.
Минут через двадцать он открыл крышку казана, выловил кусочек мяса, остудил его и снова протянул девушке: «Попробуй, мягкое».
Она прожевала, проглотила и ответила с легкой улыбкой: «Да».
– Теперь засыпаем морковь, варим и перемешиваем минут 15, – воскликнул Пронин.
Через некоторое время он добавил к моркови лук. Еще минут через 10–15 всё это методично перемешал. Сверху положил пять головок чеснока, чтобы палочки сантиметров по 10 стояли вертикально и выверенным движением засыпал туда килограмма полтора промытого твердого риса.
– Теперь наша задача – периодически открывать и аккуратно, по лезвию ножа, подливать воду, – прокомментировал Пронин.
Этим он и занимался еще часа два с половиной, время от времени доверяя заливку воду Сурие. А попутно рассказывал ей об огромной Советской России, с которой нужно дружить иранцам, если они хотят возродить свою древнюю страну.
Наконец, поздним вечером Пронин угощал Сурию настоящим узбекским пловом с азербайджанским гранатовым соусом наршараб.
– Ты ещё и прекрасно готовишь, – сказала она. – Очень вкусно, где ты научился?
– В Средней Азии пришлось поработать, забросила туда судьба, там и научился. Да и на Кавказе я бывал, времени не терял. Наша работа в чём заключается? Узнать обычаи народа, кое-что перенять… Вот так и набираемся ума потихоньку.
Они подозвали к столу помощников, вместе с которыми охотились, егерей – и все церемонно нахваливали пронинский плов.
Потом была звездная ночь. Снова оставшись вдвоем, они пили чай со сладостями, и Пронин читал ей стихи Есенина, которого любил с юности – такого же деревенского парня, как и он сам, только гениального поэта. Читал из «Персидских мотивов» – ведь Есенин так тонко чувствовал эстетику и дух Востока:
В Хороссане есть такие двери,
Где обсыпан розами порог.
Там живет задумчивая пери.
В Хороссане есть такие двери,
Но открыть те двери я не мог.
У меня в руках довольно силы,
В волосах есть золото и медь.
Голос пери нежный и красивый.
У меня в руках довольно силы,
Но дверей не смог я отпереть.
Ни к чему в любви моей отвага.
И зачем? Кому мне песни петь? –
Если стала неревнивой Шага,
Коль дверей не смог я отпереть,
Ни к чему в любви моей отвага.
– Красиво! Это тоже ты сочинил?
– Нет, это Сергей Есенин, русский поэт. Почти мой ровесник, чуть-чуть старше, но рано ушёл… Вся Россия его любит, от академика до чернорабочего. Всем он необходим. Правдой души, пожалуй. Души, открытой настежь.
– Я слышала эту фамилию.
Он читал ещё и ещё, а потом она уснула у него на коленях.
Пронин аккуратно перенес её в шатёр, положил на постель и нежно укрыл. «Совсем ещё девчонка. Сколько интриг, сколько забот на неё свалится… Но характер есть. Это главное».
Он подложил ей под голову самую маленькую подушечку, а сам вышел, посмотрел ещё раз на звезды. «У меня в руках довольно силы, но дверей не смог я отпереть…», – повторил он задумчиво. Ночь на охотничьем привале казалась намного темнее, чем в Тегеране.
Он вернулся в шатёр, ещё раз поправил на ней одеяло. Во сне она улыбалась и что-то бормотала по-немецки. Пронин вздохнул и лёг на другую постель, укрывшись шерстяным одеялом. Ночь выдалась неожиданно прохладная. После сытного плова оба они спали как убитые.