– Всё намеченное выполнено, Лаврентий Павлович. Невесту шаху навязали успешно, покой товарища Сталина мы охраняли надежно. Сведений об англичанах и американцах, не говоря об иранцах, я привез сверх нормы. С шахом связи налажены. Наши агенты в Тегеране работают эффективно. Считаю, что и в дальнейшем мы можем активно действовать в этой стране.
Пронин отчитывался – как обычно, деловито и с независимым видом. Но Берия и Ковров над ним почему-то посмеивались. В чём дело?
Лаврентий Павлович встал, достал с заветной полки бутылку коньяку, налил всем троим.
– Дорогой наш товарищ Пронин, Иван ты наш свет Николаевич, – нараспев говорил Берия, перебарывая смех. – Ну скажи нам честно, ты действительно считаешь, что охранял в Тегеране товарища Сталина – на железной дороге и в шахском дворце?
И тут Пронин всё понял. Его же просто обманули! Как обманули весь честной Иран… Все его смутные подозрения сразу сложились в единую логичную картину. Это был не Сталин. Так бывает в разведке – его, полковника госбезопасности, использовали вслепую. Позор? Но иначе всё дело пошло бы насмарку, у Берия не было другого выхода. А так – и отрепетировали визит настоящего Сталина в Тегеран, и произвели сильное впечатление на шаха. Он-то никогда не поймёт, что это двойник, а не настоящий Иосиф Виссарионович. Даже когда через несколько недель увидит настоящего Сталина. Нет, не поймёт. И Курпатов никогда не поймёт. И Перон. Блестящую операцию продумали Ковров и Берия! И то, что он, Пронин, принял в ней посильное участие, есть великая честь.
На столе уже появились и рюмки, и блюдце с лимонными дольками в сахаре.
Берия поднял рюмку, наполненную смуглым напитком:
– И все-таки – за товарища Пронина, одного из лучших представителей великого племени советских чекистов. Твоя работа в Иране войдёт в историю службы. Это была поистине триумфальная командировка!
Ковров – давний доброжелатель Пронина – щедро добавил к тосту ещё несколько аргументов:
– Американцев на колени поставил. Англичан вообще как тараканов разогнал. Всю персидскую элиту под себя подмял. И под нас. Про шаха всё выяснил, про Перона этого… Они нам ещё ох как понадобятся. Теперь оба у нас – как на ладони. Достоин высокой награды!
– Бэзусловно! – заключил Берия, и они выпили.
Нарком развалился в кресле и тихо заговорил – так, чтобы присутствующие прислушивались и помалкивали.
– Мы тут тоже тебе помогли, мэжду прочим. Одного американца вывели на чистую воду. Пришлось из одной актрисы веревки вить… Тут, как вы понимаете, я лично действовал. Такую актрису в агента прэвратили! И всё ради тебя. Ну, и ради Родины, конечно. Запустили сказочку про курдов, про нападэние на Турцию. Тебе это пришлось на руку, правда?
– Да, товарищ Берия, дезинформация по курдам прошла идеально. Американцы большие силы на это направление перебросили. И Альваресу это помогло, и мне.
– Альваресу? – спросил Берия насмешливо, – А ему можно доверять, этому тореадору?
– Готов за него ручаться. В боевых операциях проявил себя героем. Кроме того – покладист, не капризен. Полезный человек. Хороший разведчик из него выйдет. Не только для Ирана, конечно.
– Это хорошо. Так и запишем. Мало у нас еще таких Альваресов, а иногда они очень нужны. В ближайшее время придется действовать в Латинской Америке. Там – его стихия.
– Хороший парень, – согласился Ковров. – Без опыта, без образования, но действовал как настоящий разведчик.
– И сейчас действует. Мы же его оставили в Иране… – сказал Пронин немного грустно.
Берия внимательно оглядел его, блеснув пенсне.
– Нэ обижаешься, Пронин? – спросил Лаврентий Павлович. – И правильно. Вот что значит – профессионал. А шах этот тебя надолго запомнит.
…Шах действительно не забыл о Пронине. К каждому советскому празднику он присылал ему гостинцы – ящики фруктов, изысканное домашнее вино, драгоценное оружие… А однажды прислал телеграмму: «В Тегеране больше не стреляют. Спасибо Вам!»
Пронину ещё много лет время от времени – хотя и не слишком часто – снилось стрекотание цикад. Как будто он пробирается по ночному Тегерану, где-то неподалеку бегает босоногий Али, а сзади крадутся исмаилиты.
Лет через пять шах действительно приехал в Советский Союз. Он остановился в гостинице «Метрополь» и, конечно, пригласил Пронина на дружеский ужин. Без свидетелей, один на один. Они говорили о многом, но больше всего – о Сурие. Шах всё ещё готовился к свадьбе. И всё ещё нахваливал свою невесту. «Вас она вспоминает буквально каждый день. И просила передать вам, товарищ Пронин…», – он достал из кармана шёлковый платок, в который что-то было завёрнуто. Боже мой, да это же тот самый золотой гребешок! Как из русской сказки! «Она достала его из своей причёски – и просила передать вам. Только вам».
Пронин ничего не ответил. Только кивнул – как будто издалека поклонился девчонке, которой столько пришлось вынести в те дни… Шах ещё что-то говорил о торговле коврами, передавал приветы от Перона и Курпатова, но Пронин ничего этого как будто не слышал.
Потом Пехлеви действительно женился. И даже Сталин, вообще-то чуравшийся таких жестов, послал молодым щедрые подарки к свадьбе. Поздравил чету Пехлеви и Пронин. Скромно, телеграммой. Но они удостоили его ответа.
После этого шах ещё дважды приезжал в Советский Союз. И всякий раз встречался с Прониным. Давно умерли или ушли в отставку те коллеги с Лубянки, которые знали о тегеранской командировке Пронина. Но по управлению ходили слухи о загадочном почтении, которое испытывает к советскому генералу иранский шах. Молодые подшучивали на эту тему, а старики торжественно помалкивали.
В 1949 году – неожиданно для многих в Иране – в СССР переселился Курпатов – уже ослабевший от многочисленных недугов. Пронин хлопотал за него. Почти всю жизнь природный казак прожил в Иране. Да, в Гражданскую он несколько месяцев повоевал в белых частях. Но это столь незначительный эпизод, что на него можно и закрыть глаза… Ему выделили домик в Краснодаре, неподалеку от военной части и госпиталя. «Черт возьми, что за название – Краснодар. Хотите меня совсем перековать? – ворчал Курпатов, – Я уважаю советскую власть, но не до такой же степени…»
Пронин как-то приезжал к нему – погостить, погреться под южным солнцем. На сутки, не более. Старик жаловался на болезни, грустно цитировал Есенина: «Мы теперь уходим понемногу…». На прощание Курпатов сказал ему: «А помнишь, сколько шуму ты в Иране наделал? Как исмаилитов бил, как шаха на этой девчонке женил? Как Сталин потом неожиданно явился… Ловко у тебя всё получилось, ловко. Мы так не умели, хотя и царедворцами считались. А я сразу понял, что ты чекист. Мы тоже сами с усами. Но уровень твой я определил не сразу. Мировой уровень». Иван Николаевич только махнул рукой.
Потом Пронин устроил его в московский госпиталь. Операция прошла успешно, опухоль вырезали, но запаса здоровья старому казаку хватило лишь на полгода. В 1951 году, после двух инфарктов кряду, бывший полковник иранской гвардии скончался у себя дома, в Краснодаре. Там же его и похоронили – на городском кладбище, рядом с многочисленными могилами вернувшихся с войны совсем молодых израненных фронтовиков. Пронин на прощание с полковником не приехал: служба не позволила. Но позаботился, чтобы похоронили его с воинскими почестями. Как офицера.
А ещё говорят, что Иван Николаевич в течение тридцати лет тайно переписывался с Суриёй. Она спрашивала у него советы и поверяла ему свои самые заветные тайны. Посылала ему свои фотографии. Пронин, не любивший сниматься, отвечал тем же. Когда Пронин писал ей длинные послания – запирался на ключ. И даже Агаша в такие часы не смела его беспокоить.
Рябинин, как и Пронин, давно носил генеральские погоны. Ему, почтенному военному пенсионеру, дали квартиру в новом районе на Ленинском проспекте. От центра далековато, зато квартира хорошая. Он аккуратно поздравлял Пронина с Новым годом и Седьмым ноября, а как-то раз нагрянул в гости – вспомнить старое. Разговор не клеился: оба они о многом толи забыли, толи не желали вспоминать. Но Пронин порадовался, что его старый боевой товарищ по-прежнему бодр.
Пронин, конечно, наводил справки и о Скоулзе. После Ирана дела его пошли скверно. Сначала его просто держали «в резерве», ничего не поручали. От этого недоверия амбициозный офицер разведки впал в депрессию, стал чаще прикладываться к виски. После войны Трумэн реформировал американские спецслужбы, основал Центральное разведывательное управление, быстро ставшее влиятельным по всему миру. Шефы ЦРУ – адмирал Сидни Соерс и знаменитый Ален Даллес – не взяли в свою команду Скоулза. Ещё недавно молодой и перспективный, он оказался вне игры. Скоулз попытался подхватить бизнес отца, но и финансовые его дела не пошли на лад. Он тихо пропивал и проедал наследство, проклиная советскую разведку, о которую сломал зубы… В беспокойных снах ему являлись Пронин и Альварес – спокойные, улыбчивые, деловитые. Дважды Скоулз пытался покончить с собой, но в последнюю минуту «рука провидения» спасала его: в первый раз неожиданно заклинило ружье, во второй раз яд подействовал слабо, и его откачали. После этого американец – прежде равнодушный к религии – посчитал себя избранником Господа. Стал ходить на лекции проповедников, примкнул к Церкви Христа, которая во всем мире, кроме Соединенных Штатов, считается сектой. Там он и спустил свои последние деньги, включая дом под Чикаго. Пришлось сыну миллионера снимать угол чуть ли не в негритянском квартале… Наши разведчики в США аккуратно докладывали Пронину о злоключениях бывшего соперника…
Иван Николаевич охал: «Слабоват в коленках оказался этот Скоулз. Даже жаль его. Хотя… Он сам начал. Мы были союзниками, и ничего против американцев не предпринимали, а он связался с исмаилитами, с террористами… Вот сектанты в конце концов его и надули. Закономерный финал. А всё-таки жаль парня. Был такой цветущий, самоуверенный…».
Однажды – накануне майских праздников – к Пронину заглянул писатель Лев Сергеевич Овалов, знаменитый автор шпионских повестей.