Коки со своим владельцем-пигмеем
Мы обменяли ее на жемчужную ракушку, и Коки стала наименее редким, но самым занимательным членом зверинца, который мы привезли обратно в Лондон. Я думал, что в зоопарке будет так много какаду, что они не захотят ее брать, и с самого начала рассматривал ее как моего будущего домашнего питомца в Лондоне. Однако по приезде в Англию я обнаружил, что в зоопарке никогда не было голубоглазого новогвинейского какаду и там хотят заполучить эту птицу. Но к тому времени Коки проложила такую нежную тропу к моему сердцу, что я не смог ее отдать.
Вместе с Коки у нас теперь была довольно большая коллекция — кускус, питоны, фиговые попугайчики, маленькая птица-носорог, которую принес нам ранее какой-то туземец. Когда я чистил клетки, пигмеи собрались вокруг, чтобы посмотреть. Каждый раз, когда я застилал клетку чистой газетой и выбрасывал старые листы, грязные и намокшие от помета, пигмеи набрасывались на них и уносили их на берег реки, где аккуратно и тщательно их вымывали. Затем они сушили их над кострами, и в тот вечер я увидел, как они заворачивали в драгоценную бумагу местный табак и с довольной улыбкой садились покурить.
На следующее утро на другом берегу реки собралось почти 100 пигмеев. Мы могли двигаться дальше. Один за другим наши грузы переправлялись по качающемуся мосту, который был настолько неустойчивым, что мы не осмелились пускать на него больше двух человек с одним тюком за один раз. Затем начался самый трудный за все это время день нашего похода: восхождение в горы Бисмарка.
Когда сгущались сумерки, мы все еще утомленно тащились вверх по бесконечным, поросшим травой хребтам, не видя поблизости никаких следов человеческих поселений. «Что находится вот там?» — спросил я у Барри, указывая на покрытую облаками долину к западу от нас. «Никто не знает, — ответил он. — Никто там не был». Небо выглядело угрожающе, поскольку солнце утонуло в тяжелых серых облаках, которые собрались над горами на западе, так что мы решили не идти дальше и разбили лагерь на хребте. За полчаса полицейские Барри вырезали жерди в кустах и построили каркас, над которым растянули брезент так, что получился длинный навес. Затем они поставили высокую бамбуковую подпорку, на которой Вавави закрепил австралийский флаг. На закате полицейские надели свои лучшие наряды и маршировали с примкнутыми штыками, чтобы флаг был спущен надлежащим образом перед удивленными взорами пигмеев.
На следующий день поход оказался еще более трудным. Мы обязательно должны были добраться до темноты до Кумбуруфа, лагеря старателей, чтобы Барри мог осмотреть взлетно-посадочную полосу до прибытия самолета. Поэтому мы шли как можно быстрее почти без остановок. Когда мы пересекли вершину хребта, мы вошли в туманный лес. Я слышал много криков райских птиц, но у нас не было времени на их поиски, и я был рад продолжать путь, потому что вечно влажная лесная почва была наполнена пиявками, и, когда мы останавливались, они ползали вокруг нас по земле. Даже во время ходьбы от них не было спасения: когда мы пробирались сквозь низкий подлесок, несколько штук всегда падали нам на ноги, и их приходилось стряхивать кончиками ножей. Носильщикам они также доставляли неудобства, но, поскольку они были без обуви, им легко было увидеть отвратительных паразитов. А если мы не замечали их в течение нескольких минут после их появления, пиявки зарывались в наши чулки и исчезали в ботинках, чтобы безболезненно впиться своими челюстями в кожу и незаметно сосать кровь.
Лес, который поначалу показался нам увлекательным, начал терять часть своего очарования. Мы отставали от времени. Мы не могли остановиться, чтобы что-то изучить. Мы не могли делать ничего другого, кроме как утомленно переставлять одну ногу за другой, и мы были вынуждены все время держать глаза прикованными к земле, чтобы не споткнуться о корень или не поскользнуться о валун, тем самым тратя еще больше энергии.
Во время полуденной остановки появился Вавави, который сам нес большую коробку. Некоторые пигмеи, недовольные тем, что ушли так далеко от своей территории, бросили свои грузы и исчезли в кустах. Наша линия носильщиков так поредела, что многие оставшиеся мужчины несли более тяжелые грузы, чем те, которые они взяли изначально. Если бы ушел кто-то еще, нам, возможно, пришлось бы оставить часть снаряжения.
Наконец мы начали спускаться сквозь мокрый туманный лес вниз к зарослям аланг-аланга, у подножия которых лежал Кумбуруф.
Джим Мак-Киннон вышел, чтобы встретить нас. Крепкий, жизнерадостный мужчина с роскошными вьющимися седыми волосами, он выглядел почти на пятьдесят лет, хотя на самом деле, по его словам, ему было около тридцати пяти. Он бурно приветствовал нас, пожимал нам руки, хлопал по спине и возбужденно смеялся. Мы были первыми европейцами, которых он увидел за много месяцев, и он был так счастлив снова говорить по-английски, что не мог остановиться. Волнуясь, он сильно заикался, не заканчивал предложений и вставлял тут и там пиджин или австралийские словечки.
«Заходи, заходи, заходи, мой дорогой старина… Ей-богу, я чертовски рад тебя видеть и… Здесь ужасный беспорядок, но я только… Ах, черт возьми, выпей немного чертового виски».
Лачуга, похожая на сарай, в которую он нас привел, действительно была в беспорядке. Стол в центре был липким от пятен, оставшихся от многих приемов пищи, завален полупустыми банками сливочного масла, варенья и сгущенного молока, покрыт крошками. На груде походных коробок лежал кусок красной оберточной ткани, старые газеты и ножи. Над ними на деревянной стене висел желтый календарь, украшенный рисунком неправдоподобно сложенной девушки-хористки. В одном углу стояла неприбранная походная кровать; не на чем было сидеть, кроме стула из порванного брезента и деревянных коробок, и помещение, как мы позже обнаружили, наводняли крысы.
Радушие Джима, однако, компенсировало все, чего недоставало его дому. Он был очень щедрым и добрым человеком и настойчиво предлагал нам все, что мы могли пожелать, — еду, одеяла, журналы, напитки; нам оставалось только попросить, и все было к нашим услугам. Он снова и снова извинялся за отсутствие роскоши в своей хижине и объяснял, что сам в ней только разбивал лагерь, так как последние три месяца жил на своем place-balus, взлетно-посадочной полосе.
«Мне чертовски жаль, но она… — заикался он. — Чертов балус [4] с побережья должен был сбросить… В конце концов, проклятый каток ведь не слишком тяжелый, да, Барри? Не могу понять. Пилот — очень хороший парень, самый милый парень, какого вы найдете на проклятой территории. Это не его чертова вина. Но я не получил свой чертов каток. Так что, видишь ли, Барри, она, черт возьми, недостаточно хороша. Не совсем. Не очень».
Он печально покачал головой.
После нескольких месяцев работы: расчистки кустов, выравнивания ухабов и гребней, заполнения пустот — взлетно-посадочная полоса была почти готова, но, чтобы сделать ее безопасной и пригодной для эксплуатации, ее нужно было уплотнить тяжелым катком. Джим заказал чартерный самолет, который должен был прилететь и сбросить такой каток, но он не прибыл в запланированный день, и по радио он узнал, что размер или габариты катка превысили допустимые по правилам авиационной безопасности. Однако к тому времени, когда это произошло, его просьба об инспектировании полосы была передана в Хаген окружному прокурору, а затем — Барри. Оказалось, что в нашем визите нет необходимости, так как Джим сам понял, что самолет не сможет безопасно приземлиться на полосу. Тем не менее Барри отметил, что самолет будет летать, ожидая сигнала, и он должен пойти на полосу, чтобы подать его.
Большинство носильщиков из Тумбунги покинули нас на следующее утро, несмотря на наши попытки убедить их остаться. Вокруг Кумбуруфа было очень мало людей, которых мы могли нанять взамен, но Джим сказал, что через день-день или около того их будет много.
«Они все ушли на свой чертов синг-синг, — сказал он. — Они наверху, на плес-балусе, у них проклятая вечеринка, на которой маленьким детям вставляют в носы зубы летучих мышей».
Чарльз Лагус ведет съемку в горах Бисмарка
Из-за этой новости мы с Чарльзом решили сопровождать Барри и Джима на взлетно-посадочную полосу на случай, если нам удастся поснимать синг-синг. По дороге Джим рассказал мне подробнее об участке, который он разрабатывал. Он уже почти 20 лет занимался поисками золота, сначала на севере Австралии, а затем в Новой Гвинее. Все это время, вплоть до определенного момента два года назад, ему не удавалось напасть на золотую жилу, в которой было бы хоть какое-то золото. Но золотая лихорадка полностью захватила его. Как и истории об Эди-Крик, чрезвычайно богатом месторождении, которое в 1920-е годы сделало миллионерами нескольких счастливчиков. После каждой неудачной поездки он брался за другую работу, чтобы заработать достаточно денег и снова отправиться в дебри в поисках золотой жилы, которая принесла бы ему удачу. Он верил, что нашел ее в Кумбуруфе.
Он вымыл немного золота из двух параллельных ручьев по обе стороны от своей хижины и решил, что драгоценный металл происходит с гребня, который расположен между ними. Он и его партнер, который недавно вернулся на несколько месяцев в Австралию, построили длинный водопровод вниз по склонам гор, чтобы обеспечить течение для гидромонитора, небольшого приспособления для мытья золота, с помощью которого он теперь добывает унцию золота в день. Сейчас он решил, что для того, чтобы получать прибыль от работы, ему нужно еще несколько больших мониторов.
«Когда мы их достанем, Дэйв, — сказал он мне, опираясь на свою палку, чтобы отдохнуть и вытереть брови. — Когда мы их получим, все пойдет чертовски хорошо».
Для того чтобы получить их, он прекратил работу над самим участком недр и потратил три последних месяца на строительство place-balus, так чтобы можно было доставить новую технику. Решение не сбрасывать каток было для него горьким, практически сокрушительным разочарованием.