Хотя деревенские жители были ошеломлены нашей безрассудностью, когда мы поймали уроплатусов, они не возражали против этого. Однако я опасался, что они будут решительно протестовать, если мы поймаем обыкновенных удавов (boa constrictors): многие мадагаскарские племена верят, что эти змеи воплощают души их предков.
Происхождение этого суеверия понять нетрудно. Людям, проводившим церемонии «поворачивания», было известно, что из разлагающихся тел выползают черви. Поскольку удавов часто находят в темном сумраке гробниц, более чем естественно полагать, что эти змеи — выросшие черви и что в них сидят духи, которые некогда населяли тела, из которых выползли черви.
Это верование особенно сильно у народа бецилеу, проживающего в южной части центрального плато. Если удава находят поблизости от деревни, люди принимают его с большим благоговением. Они собираются вокруг него и ищут какой-нибудь знак, который поможет им узнать человеческий дух, который сидит внутри животного. Если змея особенно вялая или у нее есть шрам или бородавка на боку или на голове, то это может стать подсказкой, по которой взволнованные жители деревни могут связать его с чертами давно умершего человека.
Они задают удаву вопросы, называя его именем человека, душа которого, как они подозревают, живет теперь в нем. Если змея покачивает головой из стороны в сторону, как часто делают змеи, это считается подтверждением догадки и удава с почтением несут в дом, где он жил раньше в человеческом обличье. Там змею потчуют медом и молоком. Иногда перед этим приносят в жертву курицу и дают змее испить теплой крови. Затем старейшина деревни произносит речь, приветствуя возвращение духа домой. Он говорит, что все необыкновенно рады ему.
В некоторых деревнях заботливые потомки сооружают специальные клетки, в которых помещают змей, которых они считают своими родителями, бабушками и дедушками. В других местах рептилиям позволяют самостоятельно возвращаться в лес.
Поскольку мы хотели поймать удавов, для нас эти суеверия могли стать серьезным препятствием. Мы могли серьезно обидеть людей, бесцеремонно бросив священное создание в мешок и унеся его с собой. Однако мы с облегчением узнали, что в Перине не придерживались этих верований. Хотя жители деревни не считали удавов воплощениями предков, они тем не менее считали этих существ почти такими же злыми, как уроплатусы, и ничто не могло убедить их иметь дело со змеями, не говоря уже о том, чтобы поймать их для нас.
Автор собирает змей в лесу
К счастью, нам не нужна была их помощь, поскольку удавы встречались часто, их было легко найти и просто поймать. Одного мы обнаружили под кучей бревен рядом с рыбными прудами Мишеля, а еще двух встретили в болотистой местности в лесу. Там они лежали, свернувшись в клубки, их широкие бока медленно поднимались при вздохе. Они были настолько вялыми, что нам не составило труда схватить их за шею и бросить в мешок.
Они не ядовиты, но убивают свою добычу удушением, и можно предположить, что они связаны с типичными и похожими на них африканскими змеями-душителями — питонами. Но в непредсказуемой манере, свойственной всем животным Мадагаскара, их ближайшие родственники — не африканские змеи, а удавы Южной Америки.
Пойманный удав
В действительности анатомическая разница между удавами и питонами невелика. Обе группы являются примитивными членами змеиного племени, лишены высокоразвитых ядовитых клыков и до сих пор обладают рудиментами задних конечностей в месте, где когда-то находился таз. Натуралисту, оказавшемуся перед скелетами удава и питона, будет трудно отличить их друг от друга, поскольку главным отличием между двумя видами является маленькая кость в черепе питона, которой нет у удава. Тем не менее они сильно отличаются. Все питоны откладывают яйца, а удавы — живородящие создания. Как будто в подтверждение этого, самка, которую мы поймали рядом с рыбными прудами, родила четырех ярких детенышей цвета охры вскоре после того, как мы вернулись в Лондон.
Мой номер в гостинице теперь был густо заселен. Хамелеоны сидели, пялясь друг на друга, на карнизе, уроплатусы висели вверх ногами на куске коры в высокой клетке рядом с тандракой, многоножки (днем) дремали в большой коробке в одном углу, а в другом углу в мешке медленно шевелились удавы. Мы видели несколько видов лемуров, хотя и не поймали ни одного из них: коричневых лемуров, за которыми мы наблюдали в манговых деревьях в лесу Анкарафанцика возле Махадзанги; сифак, которых здесь называли симпона, и кроткого лемура. Последний вид был новым для нас и оказался довольно очаровательным. Однажды утром я столкнулся с ним лицом к лицу, когда гулял один. Он сидел на наклонной лиане всего в 60 сантиметрах от земли, крепко держась за нее обеими руками. Это было маленькое серое пушистое создание размером с небольшую обезьяну, со сплющенной мордой, коричневой шапочкой и длинным хвостом. Широко распахнув глаза от ужаса, он пристально смотрел на меня. Он словно повторял: «О боже мой». Полминуты он оставался на месте, а затем попытался удрать. Но кроткие лемуры совершенно не способны быстро передвигаться. Самое большее, на что он способен, — в панике семенить по земле. Он уходил прочь, время от времени оглядываясь на меня через плечо. Я не сдвинулся с места, пока он не скрылся.
Этот лес был самым густонаселенным местом во всем Мадагаскаре, которое мы здесь посетили. Каждый день мы находили все новых очаровательных созданий — мотыльков, жуков, змей, маленьких ящериц, черных попугаев, мухоловок, странных лягушек. Но одно животное от нас ускользало. Мы все еще не нашли индри.
17. Бабакото
Один друг-орнитолог попросил нас записать пение мадагаскарского шама-дрозда. Он полагал, оно настолько милое и замысловатое, что является одним из лучших птичьих пений. Эту маленькую птичку с бархатисто-черным оперением со снежными пятнами на крыле и сверкающими белыми хвостовыми перьями увидеть не так легко. Дрозд пуглив и редко покидает нижний ярус лесных зарослей. Его песня, без сомнения, прекрасна — это нежная, тонкая, волнующая мелодия, и, как только мы научились распознавать ее, мы смогли оценить, насколько здесь много этих птиц, поскольку, хотя мы и не видели их, мы часто слышали их веселое пение в разных частях леса.
В первый раз мы попытались записать его пение однажды утром вскоре после рассвета. Мы взяли специальный параболический рефлектор — алюминиевую тарелку шириной более 60 сантиметров. Она действовала как своеобразный звуковой прожектор, усиливающий чувствительность микрофона в его центре, так что можно записывать звук на значительном расстоянии и в то же время отделять его от большинства других шумов окружающего леса. Мы решили записать одного самца, более смелого, чем другие. Обычно он пел среди листьев кустарника неподалеку от тропинки, по которой мы часто ходили.
Когда мы пришли, он уже энергично пел. Я быстро вставил кабель от микрофона в записывающее устройство и аккуратно направил отражатель на кусты. Маленький дрозд невозмутимо продолжал разливаться своими длинными серебряными трелями. Когда я установил отражатель на одной линии с ним, стрелка на циферблате записывающего устройства начала дрожать в такт ритма его песни. Несколько минут катушки вращались, и кассета плавно двигалась по записывающей головке. Затем внезапно из-за деревьев раздался оглушительный жуткий вопль, настолько громкий, что стрелка магнитофона с силой ударила по стопорному штифту циферблата и, дрожа, заколотила по нему. Это был индри. Он кричал громче и ближе, чем в первый раз, когда мы слышали их. Джефф схватил свою камеру. Я поспешно отключил регулятор громкости, чтобы не искажать запись, и бросился разглядывать в бинокль зеленые заросли впереди. Невидимые певцы — их было несколько — неослабно продолжали свой ор. Но как бы упорно мы ни искали, мы не могли их увидеть. Мы второй раз упустили случай, что вдвойне приводило в бешенство. Я шел по тропинке, двигаясь так медленно, насколько позволяло мое возбужденное состояние, и пытался найти точку, с которой можно разглядеть этих созданий. Хотя я напрягал глаза, я не мог найти никаких их следов.
Крики прекратились, и одновременно дрогнуло высокое дерево с тонким стволом в 30 метрах от меня. Я на мгновение увидел нечеткий силуэт. Индри ушли. Мы снова потерпели неудачу.
«Ну, — сказал Джефф, когда мы в полном унынии брели обратно на завтрак, — по крайней мере, у нас есть запись их голоса, доказывающая, что это создание действительно существует и что когда-то мы находились в нескольких метрах от него».
Именно тогда я подумал о трюке, к которому часто прибегают орнитологи, чтобы определить местонахождение птиц, которых они хотят изучить. Самцы птиц поют как для того, чтобы привлечь товарищей, так и для заявления прав на территорию своего обитания. Так что, если вы проиграете запись голоса птицы, это привлечет самок, а следом могут прилететь самцы, чтобы яростно бороться с новыми незваными гостями на их территории. Однако этот метод работает и с другими животными. Однажды ночью несколько лет назад я использовал его, чтобы заманить большую квакающую жабу в диапазон моей камеры со вспышкой. Теперь у нас был записанный голос индри. Возможно, они тоже ответят на свои записанные крики.
Я был не очень уверен в этой идее. Уже хотя бы потому, что звук динамика нашего магнитофона на батарейках был настолько слабым по сравнению с оригиналом, что в лучшем случае походил на шум очень отдаленной группы индри. Но мы опробовали все другие методы и потерпели неудачу, так что можно было попробовать и это.
Несколько следующих дней мы терпеливо проигрывали запись в различных частях леса, но безрезультатно. Затем однажды утром, вскоре после рассвета, я поставил магнитофон у тропинки, по которой мы обычно шли в место, которое казалось особенно подходящим. У тропы круто начиналась лощина, густо заросшая растением с широкими копьевидными листьями и немногими тоненькими деревьями. В дальнем конце лощины изгибался маленький ручей, отрезая часть леса, так что с тропинки мы смотрели на зеленый, относительно свободный амфитеатр.