У Джарабили был диджериду — ветка дерева, выеденная термитами, которую он прочистил, чтобы сделать простую трубу. Иногда он играл на ней для нас, издавая дрожащий низкий гул, в который он мог вводить дребезжащие крещендо со значительными вариациями ритма. Даже просто извлечь ноту на ней было достаточно сложно, но Джарабили мог тянуть ее несколько минут, умудряясь продолжать дуть за счет того, что, совсем как опытный фаготист, сжимал щеки во время вдоха носом, чтобы снова наполнить легкие.
Наша дружба с Магани и Джарабили крепла день ото дня, и мы наконец испросили разрешение поснимать их. Магани согласился специально для нас начать новую картину, так что мы могли следить за каждым этапом ее создания. Кора, на которой он рисовал, была с одного вида эвкалипта — эвкалипта косого. Впятером мы отправились на поиски подходящей заготовки, которая, как сказал Магани, должна быть «надлежаще большой», чтобы он смог сделать действительно великолепную картину. Мы одолжили топор у одного из его соседей и вместе отправились в буш.
В буше деревья эвкалипта косого росли в изобилии. Но Магани был очень критичен. Девять из десяти растений он отвергал с первого взгляда. Иногда он делал пробную зарубку топором на стволе, но кора, по его словам, была слишком тонкой, или не отделялась свободно от древесины. Кора на некоторых деревьях треснула, на других было слишком много свищей от сучков. Со многих деревьев уже была срезана кора для создания шалаша или картин. Наконец, когда я начал опасаться, что мы никогда не найдем подходящего дерева и что Магани в своем стремлении сделать превосходную картину для нас поставил планку слишком высоко, он нашел дерево, которое, казалось, удовлетворяло всем его требованиям. Мастер сделал топором круговую зарубку примерно в метре от земли. Приставив к стволу упавшую ветку, он забрался по ней на ствол и, уцепившись за него ногами, чтобы сохранять равновесие, ловко вырезал еще одно кольцо на полтора метра выше. Затем он провел вертикальный надрез между двумя кольцами и осторожно содрал огромный кусок, оголив белую поверхность дерева, по которой потек сок.
Магани срезает кору для картины
Вернувшись в лагерь, он аккуратно зачистил внешние волокнистые слои коры. С помощью этой стружки он разжег огонь и бросил на него скрученное полотно внутренней стороной вниз. Жара было недостаточно для того, чтобы сжечь кору, но довольно для того, чтобы превратить часть ее сока в пар и сделать весь кусок пластичным. Через несколько минут он положил его на землю и прижал камнями, чтобы он совершенно разгладился и затвердел. Это будет его холст.
Магани проверяет качество охристой гальки
Он использовал четыре пигмента и показал нам, где нашел их. В высохшем русле реки он собрал мелкие камешки лимонита. Проводя ими по камню, художник отбирал только те, что оставляли желтые и красные отметины. Из ямы, вырытой среди мангровых зарослей на берегу, он извлек белую глину — каолин. Толченый древесный уголь давал черную краску. Эти четыре цвета и составляли основу палитры. Кроме лимонитовых камешков у него была другая охра, дававшая более насыщенный красный цвет. Она была не местного происхождения, а откуда-то с юга. Ее, считавшуюся по этой причине особенно ценной, продавали жившие на той территории племена. Магани хранил ее в висящей на стене котомке, тщательно завернутой в тонкую кору.
Нужен был еще один материал — мясистый стебель орхидеи (дендробиума), который рос на высоких ветвях камедных деревьев. Магани сказал, что он слишком стар, чтобы собирать его самостоятельно, и за ним на деревья карабкается Джарабили. Сок этого стебля будет служить фиксатором, предотвращающим отслаивание краски.
Начало создания картины
Лист коры уже высох, и можно было начинать рисовать. Магани ровно расстелил его на земле и сел перед ним, скрестив ноги. Рядом с собой он поставил раковину и несколько банок из-под сигарет, наполненных водой. Он измельчил красную гальку на маленьком кусочке песчаника, высыпал охру в раковину и обмазал кору краской пальцами, чтобы получить чистый красный фон для рисунка. Пожевав кончик стебля орхидеи, чтобы сделать его сочным, он небрежно очертил им каждую фигуру. Для рисования деталей он использовал три различные кисти — веточка с разжеванным расширенным концом создавала широкие линии; другая ветка со скошенным концом — штриховку; а третьей, с кончиком волокна, прикрепленным на конце, он умело и размеренно наносил на кору тонкие нежные линии.
Медленно и осторожно он рисовал кенгуру и людей, рыб и черепах. Рисунок был очень условным и простым. Он совсем не стремился изобразить точный внешний вид животного. Это было необязательно, потому что все знали, как выглядит кенгуру или человек. Ожидалось, что зритель будет использовать свое воображение, чтобы образы обрели реальные черты. Цель художника заключалась лишь в том, чтобы ясна была природа образов, и он добивался этого, выбирая и подчеркивая конкретную характеристику, которая показывала идентичность изображаемого. Даже мы своими неопытными глазами могли, как правило, распознать, что было изображено. Символы были точными. Его ящерицы были не просто похожи на ящериц, это были гекконы или вараны, совершенно отличающиеся от крокодилов; в его рыбах можно было узнать баррамунди, или ската, или акулу. Однако некоторые рисунки были настолько условны, что ни один неподготовленный человек не мог бы постичь их смысл. Круги с горбами, покрытые поперечной штриховкой, представляли собой пресноводную лагуну, поскольку первое было символом луковицы лилии, а второе — образом воды. Рисунок длинной палки, представляющей собой женскую палку-копалку, превращал изображение в сцену людей, собирающих луковицы в биллабонге.
Многие его композиции были очень детализированными — мозаиками фигур, окруженными геометрическими символами моря и песка, облаков и дождя. В них не было перспективы. Композицию со множеством густо расположенных объектов можно было рассматривать по-разному, а если на изображении присутствовали человеческие фигуры, у всех их, как правило, были различные позы.
Магани и Джарабили за работой
Но хотя его картины были простыми и элементарными, они были бесконечно интересны. Его ограниченная палитра диктовала тонкую гармонию цвета, а строгая бережливость символов придавала им достоинство и силу. На наш взгляд, картины обладали необычной красотой.
Каждый человек, которого мы спрашивали, с готовностью соглашался с тем, что он художник. Людей, казалось, удивляло, что нам кажется, что человек может не быть художником. Впрочем, они получали удовольствие от самого процесса занятий живописью, а не от ее созерцания, так как немногим, кажется, доставляло удовольствие разглядывание работ других людей. Когда распространилась новость о том, что мы интересуемся рисунками, многие принесли нам свои картины на коре. Но немногие из них могли сравниться с работами Магани. Никто не рисовал с таким умением, воображением и усердием, как он.
Магани и наполовину готовая картина
Я спросил Магани, почему он рисует. Он был озадачен этим вопросом. Сначала он просто ответил, что мы попросили его это делать. Но он рисовал до того, как мы приехали в Манингриду. Почему? Потому что Мик Айвори давал ему деньги за картины на коре, и на них он мог покупать табак в магазине. Какое-то время это был единственный ответ, который мне удавалось получить от него. Но он не мог быть единственным, поскольку Магани и его народ, насколько мы знали по наскальным рисункам и записям первых исследователей, рисовали задолго до того, как белые люди пришли сюда, чтобы купить эти картины. «Мы всегда делали», — неизменно отвечал Магани.
Когда он закончил картину на большом куске коры, работу над которой мы фотографировали на каждом этапе, мы сели вместе, и я попросил его один за другим объяснить образы. В центре рисунка располагались два вытянутых изображения с короткими ответвлениями. Внутри они были разделены на квадратики, заштрихованные белыми, желтыми и красными линиями.
«Это деревья, а внутри сладкий мед», — сказал Магани. Дикий мед, которым заполнен пустой ствол дерева. Детали были неважны для главной концепции, и поэтому ветки были значительно уменьшены в размерах. С одной стороны от деревьев Магани нарисовал трех человек: «Этот парень с топором, плетеным мешком рубит дерево, достает мед… Этот мужчина с копьем убивает собаку динго… Две женщины и мужчина делают огонь, потом лягут спать». Над ними были нарисованы гоанна, геккон и ящерица с красными лоскутами кожи, торчащими из шеи. «У него большие уши», — указал Магани. Это была плащеносная ящерица, великолепное создание, которое мы видели рядом с Нурланджи, с большими полотнами кожи, обернутыми вокруг шеи, которые она может поднимать, как гофрированный воротник елизаветинских времен.
На другой стороне от дикого дерева с медом я увидел символ, который меня озадачил. Это был длинный прямоугольник, заштрихованный в центральной секции и покрытый широкими полосками красного, желтого и белого с обоих концов. Фигура человека наклонилась над одним концом, его лицо касалось прямоугольника. Под ним были нарисованы две другие фигуры, одна из которых танцевала, а другая, по-видимому, била двумя палками друг о друга, как часто делают певцы, чтобы задать себе аккомпанемент ритмом. Я указал на прямоугольник: «Что это?»
До сих пор Магани отвечал громко и без колебаний. Теперь он наклонился и прошептал мне на ухо имя, которое я не знал.
«Почему ты говоришь так тихо?» — прошептал я в ответ.
«Если мы говорить громко, молодой мальчик, женщина могут услышать, как я говорю имя».
«Почему они не должны слышать?»
«Это секрет. Это дело. Бог сделал его».
Я понятия не имел, о чем он говорил. Очевидно, это было связано с ритуалом и темой, не подлежащей обсуждению перед непосвященными мальчиками или женщинами. Но был ли это физический объект, или дух, или и то и другое, я не знал.
«Где он?»
«В буш».