а можешь молиться, а теперь, если не будешь править как следует, я тебе всажу пулю в лоб». Когда выстрел раздался у самого уха, рулевой понял, что, пожалуй, мой револьвер может оказаться для него более опасным, чем ветер и волны, и стал просить, чтобы я не сердился. К 12 часам снова сильный шквал с дождем привел урумбай в очень серьезное положение. Кроме дождя, который лил ливнем, волны часто заливали урумбай. Приходилось иметь постоянно наготове несколько человек для отливки. Я не был уверен, что какая-нибудь волна не зальет нас окончательно. Я, разумеется, не спал всю ночь: я не мог доверять рулевым. Так как все небо было покрыто темными тучами, то для соблюдения курса единственным средством был компас. К рассвету — новый шквал, но не такой сильный.
27 февраля. К восходу солнца я имел удовольствие убедиться, что, несмотря на плохую ночь, мы все-таки оказались очень недалеко (лишь немного севернее) от мыса Van den Bosch. Затем к 9 часам показался о. Ади. К 10 часам небо прояснилось, и свежий вест стал быстро подвигать нас вперед. Около 3 часов при сильном попутном ветре и волнении, мы прошли через пролив Nautilus, и здесь нас чуть не залило попутной волной. Зайдя за о. Ади, мы очутились как бы в большом озере. Бросили якорь. Жителей на берегу не было видно. Вечером слышны были крики, но я не уверен, что это были голоса людей, а не птиц. Ночью снова пошел дождь.
Берег Папуа-Ковиай
(28/II—23/IV 1874 г.)
28 февраля. Направился к о. Наматоте. Было жарко, и ветер сперва был северный, очень слабый, но, когда мы отошли от о. Ади, он переменился в вест, и вест-зюд-вест, и стало свежеть. Горы около бухты Тритон (Triton Bay) были покрыты облаками, и кругом нависло много дождевых туч. К вечеру мы подошли к Наматоте. На берегу, вдали, показался огонек, который сейчас же скрылся; вероятно, жители испугались звука барабана и песен на урумбае, которыми мои люди воодушевляют друг друга, когда гребут. При лунном свете можно было видеть, что вершины скал покрыты растительностью. В некоторых местах они представляли отвесные стены. По временам замечательно громкое эхо вторило звукам гонга и голосам людей. Группы скал, покрытые богатой растительностью, были соединены песчаными перешейками, и небольшие бухточки вдавались между скалами, представляя удобные убежища для небольших судов; действительно, серамские прау часто бросают здесь якорь. Нас окликнула небольшая пирога. Сангиль отозвался в свою очередь, крикнув свое имя, но люди долго не признавали его голоса, однако пирога подошла ближе, так как язык Сангиля был понятен туземцам. Затем другая пирога, большая, с просторной платформой, на которой сидело несколько вооруженных людей, вышла из-за другой скалы. Завязались переговоры, и, наконец, убежденные словами Сангиля и других матросов-папуасов, они подошли к урумбаю, и несколько черных фигур с громким говором влезло к нам, оставив оружие в пироге. Пока на урумбае шел оживленный, громкий разговор, на пироге послышалось несколько выстрелов; папуасы разряжали свои кремневые ружья, которые они зарядили на всякий случай. Два выстрелили, а третье ружье, несмотря на все усилия, не повиновалось.
1 марта. Прекрасное утро придавало много красоты скалам и зелени островка Наматоте и красивым горам с величавыми контурами бухты Тритон. После завтрака, вооруженный записной книгой, зонтиком и револьвером, я отправился в туземной пироге на берег. Сангиль, вооруженный старым тесаком, и Давид, с охотничьим ружьем и небольшим каучуковым ковром, сопровождали меня. Папуасские пироги следовали за нами. Высадившись у кораллового рифа, я направился к нескольким хижинам, почти скрытым зеленью. При моем приближении две-три женщины с детьми бросились в кусты. Несколько человек вышло ко мне навстречу, они привели меня к площадке, покрытой циновками, где я и поместился. Мне сказали, что радья Наматоте скоро явится.
Деревушка, в которую я пришел, почти не заслуживает этого имени. Всего там было два или три шалаша и два прау с крышей, вытащенные на берег. Шалаши были очень примитивной постройки и похожи на те, которые я видал в горах Маривелес, у так называемых негритосов о. Люсона. Несколько женщин сидело около них и приготовляло пищу. Между женщинами была одна, очень разговорчивая, из Серама, с длинными, прямыми малайскими волосами, последовавшая за своим мужем-папуасом, который вернулся из Серама. Туземцы были не особенно крепки и красивы; у многих были заметны накожная болезнь и раны. Двое-трое папуасских юношей представляли, однако, образцы папуасской красоты. Курчавые волосы, вившиеся крупными кольцами, указывали на помесь с жителями Серама и другими малайцами.
Показалась из-за скалы пирога с большой платформой и высокой мачтой, на которой развевался голландский флаг. Несколько человек с пироги, сошедших на берег, завидя меня, выразили, по-видимому, намерение вернуться, и только громкие крики окружавших меня снова ободрили их. Двое шли впереди: один, одетый в красные штаны и куртку, был молодой радья Наматоте; другой — в желтом арабском жилете, с белым платком на голове, рослый, с большим носом и неприятной физиономией — майор Мавары. Радья Муда был довольно большого роста, с вдавленным носом и неприятным произношением в нос. Нос майора также отличался своей формой: внизу он был очень широк, крылья были расположены почти на одинаковой высоте с кончиком носа. Они оба были одеты в малайские костюмы. Я им указал место около себя и объяснил им, что намереваюсь поселиться здесь, между ними, месяца на три и что хочу видеть здесь горы, деревья, животных, людей и хижины их, что хочу также знать обо всем, что здесь делается.
Начались сейчас же жалобы на набеги, онимы и на войны между деревнями. Мне рассказали, что в январе жители о. Ади, чтобы отомстить за нападение людей Лакахии, наняли людей зал. Камрау, которые вырезали людей о-вов Каю-Мера и разогнали людей о. Айдумы. Радья Наматоте предложил мне осмотреть его дом, где я могу, если захочу, поселиться на время пребывания на этом берегу. Я согласился, и мы пошли сперва по лесу, по очень мокрой и неудобной тропинке, потом берегом. Обогнули мысок и оказались между двумя скалистыми стенами. Здесь, между кокосовыми пальмами, стояло несколько хижин, из которых большая принадлежала радье Наматоте. Недалеко от этой хижины стояли две полусожженные и одна полуразвалившаяся. Две другие, с резными досками, стояли по сторонам высокой платформы, сложенной из коралла. Эти последние оказались гробницами родственников радьи Наматоте. Кубическая куча кораллов оказалась также старой гробницей. В одной из хижин (гробниц) в траве лежали разные вещи умершего.
Дом радьи был сложен из досок и не отличался оригинальностью постройки. Все место с сожженными и развалившимися хижинами и могилами имело запущенный и непривлекательный вид. Затем отсутствие воды (есть один источник — очень плохой, полусоленой воды) и слишком малая величина островка, чтобы рассчитывать на успешную охоту, заставили меня совершенно отказаться от мысли поселиться здесь. Я сказал, что намерен отправиться в Айдуму. Видя, что нет возможности уговорить меня остаться жить в Наматоте, радья перешел к вопросам, есть ли у меня ром или джин, которые, по его словам, здешние папуасы очень любят. Я ответил на это, что пить ром нехорошо и для его людей будет лучше, если они никогда не будут пробовать этих напитков.
Отправились на о. Айдуму и бросили якорь к 4 часам около большой старой хижины. Около нее стояла другая, поменьше, как оказалось, тоже гробница. Ни души кругом не было видно и слышно. Большая хижина была слишком ветхой, чтобы жить в ней; поправить же ее было труднее, чем выстроить новую. Отправился далее. Прошли мимо трех шалашей, тоже покинутых. Солнце уже заходило, когда я снова отправился на другую сторону бухты Тритон, к о. Маваре. Эти острова очень скалисты. Скалы возвышаются стенами и башнями и покрыты местами роскошной растительностью. Когда взошла луна, мы бросили якорь у юго-западной оконечности о. Мавары. Маленькая хижина, окруженная зеленью, стояла между отвесными скалами, виднелся огонек на берегу, который сейчас же потух, как только заслышались голоса на урумбае. Очевидно, нас не сочли за желанных гостей. Я не захотел тревожить туземцев и приказал не съезжать на берег.
2 марта. Утром рано отправился к хижине. При моем приближении несколько женщин выбежало оттуда и бросилось в лес. Кучи раковин лежали в разных местах около хижины, как бы указывая собою, что богатство экваториальной растительности не дает еще человеку достаточно пищи. Ему приходится голодать или собирать по рифам мизерно-маленьких безвкусных моллюсков. После завтрака отправился в Лобо посмотреть на местность, где голландцы, 46 лет тому назад, думали основать колонию, так называемый форт Du Bus, которая просуществовала недолго и превратилась в кладбище со многими сотнями могил. Подъехала пирога, и вошедший из нее на урумбай худощавый длинноносый старик оказался радьей Айдумы, который должен был покинуть свой остров вследствие нападения людей Телок-Камрау. Он плаксивым тоном рассказал мне о своем несчастье. Чтобы иметь более определенное понятие о войнах между туземцами, я стал допытываться, — к сожалению, при помощи переводчика Сангиля, так как радья Айдумы почти не понимал малайского языка, — о числе нападавших. Оказалось, что людей Камрау было около 100 (даже и эта цифра, вероятно, преувеличена); убитых людей в Каю-Мере было 10, раненых 10 или 12. Из этого видно, что войны эти не что иное, как ничтожные стычки, но, несмотря на то, они — главная причина номадного образа жизни туземцев и мизерности их селений. Поселись они большим селением, оно скоро было бы разграблено и разорено соседями. Постоянные опасения быть убитыми и ограбленными принуждают туземцев жить преимущественно в своих пирогах, перекочевывая с места на место. Радья Айдумы пожелал сопровождать меня, и его пирога, в которой находилась его семья, состоявшая из двух жен и двух детей, последовала за урумбаем. Я приказал дать им рису и саго, чем радья и его жены остались очень довольны.