31 марта. Обогнув Тандьон-Бай (Cap Baudin) при значительном волнении, мы вошли в Телок-Каю-Мера, где мои люди обратились ко мне с просьбой позволить им отдохнуть после двух утомительных дней.
1 апреля. Люди были заняты ловлей рыбы и собиранием ракушек, так что только к 3 часам пополудни мы подняли якорь и вышли из Телок-Каю-Мера в открытое море. Все люди, за исключением Сангиля и Давида, должны были грести из всех сил, чтобы обогнуть высокий и живописный мыс, который я назвал мысом Лаудон, в честь генерал-губернатора Нидерландской Индии. Прибоем нас несколько раз едва-едва не выкинуло на скалы, и часу в 11-м ночи мы бросили якорь у о. Драмай.
2 апреля. Ветер был противный, почему пришлось грести весь день вдоль берега о. Аидумы. Я решил переночевать около Вайкалы.
Вот что я узнал здесь от туземца в пироге. Папуасы моей колонии в Айве, полагая, что благодаря моему соседству они будут в полной безопасности, перестали быть постоянно настороже и вовсе не думали о внезапном нападении. В одно дождливое и угрюмое утро, когда начальники и большинство мужчин не находились в селении, а другие по случаю дождя спокойно спали, одни в своих пирогах, другие в бараках, внезапно, без всякого лишнего шума, появилось множество папуасов-врагов (из бухты Бичару). Они все были хорошо вооружены и, чтобы придать себе более страшный вид, выкрасили лица черной краской. Застав маленькое поселение врасплох, они бросились на спящих, не щадя и женщин. Один из первых шалашей, который был атакован, принадлежал старому радье Айдумы, который был в отсутствии. Дома спали его жена и дочь (хорошенький ребенок, лет пяти-шести). Хотя и раненная двумя ударами копья, бедная мать нашла, однако, силы добраться с дочерью до моей хижины, где она надеялась быть в безопасности. Другие туземцы колонии последовали ее примеру, по крайней мере те, которые не были слишком тяжело ранены, чтобы добраться туда; таким образом, моя хижина стала центром свалки. Число нападавших было около сотни, между тем как в Айве не находилось более дюжины мужчин, но много женщин и детей. Разумеется, люди Айдумы были совершенно разбиты. Мои семь слуг не помогли им, боясь быть убитыми вследствие такого заступничества. Победители не удовольствовались тем, что ранили и убили около десятка людей Айдумы (мужчин и женщин), но, убедившись, что раны жены радьи Айдумы были смертельны, изрубили на куски ее дочь. Отрубленная голова с частью туловища и болтающейся рукой были насажены на копье и с торжеством унесены в горы.
Впоследствии я узнал, что причиной этих убийств была старая вражда и давно уже решенная месть. После убийства начался грабеж моих вещей, который продолжался до 3 часов пополудни. Тогда горные туземцы отправились в обратный путь, неся как трофей голову ребенка, уводя с собой в плен двух молодых девушек и мальчика и унося столько, сколько могли, вещей, награбленных в моей хижине.
Между тем один из моих людей — амбоинец Иосиф — не совсем потерял голову. С помощью двух других он отправился в маленькой пироге к большому падуакану (большое торговое прау из Макассара), пришедшему недавно для меновой торговли с туземцами этого берега. Он убедил анакоду туземного прау послать шлюпку с вооруженными людьми для того, чтобы спасти по крайней мере часть моих вещей. Они прибыли в Айву к вечеру и застали людей Наматоте и Мавары занятыми разборкой и дележом добычи, т. е. моих вещей. Утомленные дневными приключениями, туземцы при виде вооруженных людей не стали сопротивляться, и мои слуги собрали остатки моих вещей и отнесли их к падуакану.
Несмотря на всю неожиданность и неприятность известия оно меня скорее заинтересовало и рассердило, чем смутило или напугало. Мое решение вернуться в Айву уже было принято. Поэтому, несмотря на усталость людей и их возражения, я заставил их грести всю ночь в канале между о-вами Мавара и Симеу.
3 апреля. К рассвету мы были в Маваре. Я отправился на берег, на этот раз вооруженный, так как опасался, что люди Мавары, также грабившие мои вещи, могут отнестись не особенно дружелюбно к моему визиту. Я хотел видеть капитана Мавары, физиономия которого мне никогда не нравилась и которого я считал, вместе с радьей Наматоте, главным виновником убийств и грабежа. Я отправился к его хижине, но там никого не нашел, кроме двух баб, сильно испуганных, забившихся в угол хижины, и несколько плачущих детей. Я был почти убежден, что капитан и другие туземцы-мужчины, не ожидавшие моего визита, попрятались где-нибудь поблизости. Может быть, опасаясь, что я сейчас же примусь за расправу и, увидев меня вооруженного, убежали в лес, как только я соскочил с урумбая на берег. Расправляться с ними я пока не хотел, тем менее с женщинами и детьми, поэтому, не добившись от них ничего, я вернулся к урумбаю и направился далее к о. Наматоте, где, по словам встречного туземца, находились падуакан и мои слуги.
Скоро можно было различить падуакан, стоявший на якоре в проливе, отделяющем о. Наматоте от материка.
Нетерпение моих людей по мере приближения к нашей цели возрастало, и последние полчаса гребцы хорошо исполняли свое дело. Когда мы были уже недалеко, от падуакана отделилась шлюпка, в которой сидели Иосиф Лопис, Ахмат и один из моих людей из Серама. Я был рад, что Лопис догадался приехать, так как единственно от него я мог узнать хотя бы приблизительно истину обо всем происшедшем. Как только шлюпка приблизилась, я позвал его в свою каюту. Он схватил мою руку и казался очень растроганным; когда же пришел Давид, его земляк, он бросился его обнимать и чуть не плакал. Я приказал ему рассказать мне все, что он знает, прибавив, что я уже слышал многое, но желаю знать от него подробности. Его рассказ оказался во многом отличным от уже слышанного мною, что было совершенно естественно, потому что туземца я вчера не мог расспрашивать иначе, как через переводчика, человека из Серама, а последний имел причины, как оказывалось, не переводить всего, что ему было передаваемо. Лопис начал свой рассказ, с жаром уверяя, что вся история была общим делом людей Бичару, Наматоте, Мавары и оставленных мною людей Серама. Частная месть была причиной убийства жены и дочери старика радьи Айдумы. Прельщенные моими вещами, люди Наматоте, Мавары вместе с моими слугами из Серама решили пожертвовать семьей и друзьями старика Танеме, радьи Айдумы, ограбить меня и свалить всю вину на людей из бухты Бичару. Иосиф был в этом вполне убежден, уверяя меня, что, когда он услыхал крики и гвалт схватки на берегу, он роздал амуницию, порох и пули всем нашим людям, чтобы встретить нападающих. Люди мои, действительно, принялись стрелять, но, как уверял Иосиф, стреляли одними холостыми зарядами, и не потому, что боялись быть убитыми жителями Бичару, а просто потому, что были в стачке с ними.
Это показалось мне совершенно правдоподобным, так как я не сомневался, что 8 человек, вооруженных ружьями, без особого труда могли бы обратить в бегство сотню туземцев, вооруженных копьями, если бы они, действительно, стреляли дробью и пулями.
Радьи Айдумы и Наматоте старались всеми силами нравиться мне: пожимали беспрестанно мне руки, изъявляли желание следовать всюду за мной, предлагали собрать всех папуасов в Байкалу или куда я только пожелаю. Серамцы просят в свою очередь не верить ни одному их слову и видят в них лишь новые козни.
Восемь человек моих людей серамцев больны лихорадкой.
Вечером Иосиф пришел сказать, что оба радьи говорили моим матросам, чтобы они за себя не боялись, что им никто ничего не сделает. Серамцы этому верят, но сильно трусят за меня или, вернее, за самих себя, полагая, что, в случае если меня здесь убьют, им достанется от голландского правительства, когда они вернутся домой.
7 апреля. Измерил череп из гробницы на о. Наматоте; он оказался очень узким, с показателем ширины 62; я смерил его два раза, думая, что в первый раз ошибся.
8 апреля. Анакода приехал сказать мне, что вследствие последних событий он боится оставаться здесь, что торговля в этом году плоха и что он предпочитает поэтому отправиться на о-ва Кей или Ару. Я приготовил два ящика с препаратами в спирту и черепами, которые хочу отправить с ним, и дал ему несколько писем для передачи первым голландским властям, которых он встретит. Одно адресовано генерал-губернатору в Батавию, с кратким изложением случившегося и сообщением о моем решении остаться здесь.
Между похищенными и разбитыми вещами находились между прочим две банки с хиной. У меня осталась одна неполная, почему приходится весьма экономно обходиться с приемами. Между моими людьми очень много больных: из шестнадцати матросов только четыре здоровы.
11 апреля. Направился, наконец, на о. Айдуму. Выбрал будущим местожительством Умбурмету, положение которой мне кажется более здоровым в сравнении с Вайкалой.
Когда я вечером выбирал место для своей хижины, серамцы стали снова ворчать; я сейчас же прекратил это ворчание, заявив опять, что в хижине жить я буду один, а они все могут оставаться ночью и даже днем на урумбае, а что если им и этого мало, то пусть отправляются домой, а я один останусь здесь. После этого недлинного объяснения, которое я постарался сказать, не повышая голоса, снова послышались уверения в преданности и полной готовности слушаться. Пользуясь моментом, я заставил их дать мне обещание, что они начнут постройку хижины завтра с рассветом и окончат как можно скорее, так как жить на урумбае, в маленькой каюте, мне очень надоело.
12 апреля. Я еще не встал, т. е. не было еще 5 час. 30 мин., как партия серамцев съехала на берег, чтобы до завтрака вырубить нужный материал для будущей хижины. Позавтракав, я тоже съехал на берег и указал на месте, которое Иосиф с одним из серамцев уже расчистил, размеры хижины.
Так как эта хижина будет служить только для ночлега, а днем — для письменных занятий, вещи же мои останутся на урумбае, то размеры ее могут быть очень небольшими; метра 3 в ширину и 4 в длину как раз достаточное помещение для койки, стола и стула. Люди работали очень хорошо, так что завтра хижина будет готова.