13 апреля. Хижину, действительно, кончили. Я провел целый день на берегу, следя за работой, и к вечеру так устал, что отложил переселение до завтра.
15 апреля. Переселился вчера и провел ночь уже в хижине; она такая дырявая со всех сторон и снизу, хотя сверху и не протекает, что вечером нельзя зажечь свечи, или приходится зажигать десяток раз в минуту, но это ничего; скверно то, что спать холодно.
Умбурмета благодаря моему поселению, как и Айва, становится оживленной; но в Айве от песчаного берега, где вытянуты были на песок папуасские прау и где туземцы строили себе временные шалаши, до моей хижины было далеко; здесь с моей веранды я могу видеть весь берег и все, что на нем происходит.
Сегодня пришли шесть папуасских пирог с кучей народа. Вечером, просидев весь день над кое-какими анатомическими работами, я вышел на веранду и любовался игрой мальчиков и юношей на песчаном берегу. Был отлив, почему они имели большое пространство для своих игр. Они играли в войну: бросали друг в друга комья песку и легкие палки вместо копий. Главное искусство состояло в том, чтобы бросить ком песку или копье и потом быстро увернуться, броситься в сторону или на землю или прыгнуть высоко и избежать тем копья, направленного в ноги. Трех- и четырехлетние мальчики участвовали в игре, которая очень интересовала и 14 и 15-летних юношей. Здесь, как и в других местах Новой Гвинеи, дети замечательно рано начинают упражняться в метании в цель; они бросают чем попало и во что случится и достигают в этом большой ловкости.
Имел с Давидом и Иосифом серьезный разговор. Я начал с того, что спросил их: побоятся ли они остаться здесь со мною, если я позволю урумбаю вернуться в Серам? Оба ответили положительно, что боятся, потому что папуасы здесь готовы убить человека из-за пустой бутылки или старой тарелки. Они прибавили, что это — общее мнение, что на папуасов невозможно положиться и что серамцы, несмотря на общую выгоду сохранить мирные отношения, трусят каждую ночь, боясь неожиданного нападения. Если мы останемся здесь вчетвером, т. е. я, Давид, Иосиф и Ахмат, то нам несдобровать. Затем оба прибавили, что у каждого жена и дети. Вследствие этого разговора я принужден был задержать урумбай.
Часов в 10 вечера пришла пирога с людьми Айдумы и с очень интересным известием, оправдавшим предположение моих людей и подтверждающим выраженное ими мнение, что здесь невозможно полагаться на туземцев. Известие состояло в следующем: на днях (кажется вчера) около трехсот человек из горных деревень около Телок-Камрау, преимущественно из деревень Мамай, Рина и др., приходили действительно в Айву с намерением убить меня и разграбить окончательно мои вещи. Эта экспедиция была очень разочарована, найдя в Айве одни обгорелые столбы вместо хижины и людей. Серамцы, как говорит Давид, очень встревожились этим известием и очень трусят. Давид просил меня не спать здесь, а вместе с моими людьми — в урумбае. Я не согласился.
17 апреля. Опять тревога. Новое известие пришло к вечеру. Говорят, что люди Наматоте и Мавары хотят напасть на меня ночью или на рассвете, и если придут, то, вероятно, в значительном числе. Мои люди так встревожены, что ожидают нападения непременно в эту ночь, ведь у страха глаза и уши велики, а главное, страх заразителен. Мне кажется по временам, что все происходящее вокруг меня я вижу во сне, а не наяву. Я, разумеется, постарался убедить своих людей и даже успел рассмешить их всех, спросив о том, каким образом они думают, что горные жители попадут сюда или же станут гоняться за урумбаем по морю, не имея пирог. Я наотрез отказался перебраться из хижины на урумбай. Приходится, однако, из-за общей тревоги и возможности нападения лечь спать одетым.
18 апреля. Рисовал портреты туземцев, выбрав не особенно красивые или безобразные физиономии, а те, которые подходят всего более к общему типу. Надо сказать, что вообще разнообразие физиономий вследствие разнородной примеси здесь гораздо значительнее, чем, напр., на берегу Маклая, даже у здешних горных жителей, как, напр., вуоусирау. Во всяком случае, форма носа не может считаться характерной чертою, как того хотят антропологи, не выезжавшие из Европы и делящие род человеческий на расы, сидя в удобных креслах и своих кабинетах. У здешних папуасов (я разумею тех, которые не обнаруживают заметных признаков смешанной расы) можно встретить и плоские, приплюснутые носы, и прямые, и крючковатые, и, наконец, такие, кончик которых свешивается низко над верхней губой.
Видел сегодня и осмотрел внимательно родившегося на днях папуасского ребенка. Передняя часть тела, руки и лицо были значительно светлее сравнительно со спиной и лбом. Тело было желто-розоватое, с примесью сероватого тона. Волосы — вьющиеся большими кольцами. Меня уверяла мать ребенка, что отец его — ее муж, но при отношении здешних женщин к серамцам, макассарцам и другим посетителям антропологу, если он не желает ошибиться, не следует особенно доверять этим рассказам. Сомнение это сильно уменьшает значение и вес наблюдений.
Давид и Иосиф сделали сегодня очень серьезное и далеко не приятное открытие. Оказывается, действительно, мои же люди воспользовались грабежом моих вещей в Айве и вместе с людьми Наматоте и Мавары расхитили их, а также и вещи моих слуг (Давида и Иосифа) после того, как люди из Телок-Бичару ушли к себе. Некоторые из этих вещей были замечены сегодня в татумбу (род корзины) одного из серамцев, именно Стенберга, много других моих вещей были променяны ими на масой. Это наглядно доказало, что мне нельзя довериться не только папуасам, но даже и своим людям. Последние дни дул вест-норд-вест, и волнение было значительное.
21 апреля. Под утро был разбужен криками, которые произвели общую тревогу. Оказалось, однако, что причиной тому было небольшое прау, пришедшее из Горама. Матален Сенгрия с острова Горам, анакода пришедшего прау и несколько человек горамцев пришли ко мне с визитом и сказали, что прибыли сюда, надеясь встретить на этом берегу анакоду Чечонэ, чтобы торговать его товарами, и, узнав, что падуакан Чечонэ уже покинул этот берег, они думают вернуться назад в Горам.
Мои люди снова сильно перепугались. Множество пирог показалось у мыска. Сейчас же явилось предположение, что и люди Наматоте собираются напасть на нас, и когда все пироги снова, вместо того чтобы идти вперед, вернулись и скрылись за мысом, в этом обстоятельстве было найдено подтверждение тому, что это произошло вследствие неожиданного прихода прау из Горама. Все это, может быть, и правда, а может быть, и даже вероятнее — чистая выдумка. Серамцы так возбуждены, что во всем готовы видеть неминуемую опасность. Смерил очень аккуратно головы нескольких мальчиков.
22 апреля. Охота бедна, беднее, чем на материке, в Айве. Присутствовал при бракосочетании Тагара с дочерью старого радьи Айдумы. Это был совершенно простой торг. Тагар купил ее за ружье, ценность которого на о-вах Серам определяется в 10 флоринов; в придачу был дан кусок белой бумажной материи в 2 1/2 флорина: итого 12 1/2 флорина. Тагар должен был, однако, ждать следующего муссона, чтобы взять жену в Серам. Она, впрочем, девица не слишком юная, на вид ей за 20 лет, что здесь далеко не первая молодость. До Тагара она уже, разумеется, имела не одну связь, и сегодня утром я был немало удивлен, получив приглашение на их свадьбу, так как я считал их давно мужем и женой, что и было de facto, а сегодня сделалось de jure.
23 апреля. Встал рано, думая отправиться на охоту с Давидом. Пока я пил кофе, любуясь видом гор при утреннем освещении, Иосиф рассказал мне, что ночью была снова большая тревога. Пришла какая-то пирога из Мавары. Когда ее окликнули, она хотела удалиться. Он, Иосиф, звал меня с урумбая, но я, видно, спал, так как ничего не ответил. Я, действительно, спал очень крепко, и все, что Иосиф рассказывал, было для меня новостью. Иосиф прибавил, что капитан Мавары — один из главных участников грабежа в Айве и вообще причина происшедшего там, находится именно в той лодке, которая прибыла ночью.
— А радьи Наматоте там нет? — спросил я.
— Не видал, — отвечал Иосиф.
— Очень жаль, хорошо было бы захватить их обоих.
Иосиф посмотрел на меня вопросительно. Я сам не знал, что предприму, однако решился не выпустить живым этого человека. Не следовало терять времени: я послал Иосифа за Давидом, а сам допивал кофе, обдумывая, как удобнее все устроить. Давид явился, и я объяснил ему в двух словах, что решил взять капитана Мавары живым или мертвым, что нам не придется после этого долго оставаться здесь и чтобы он зарядил все ружья, пока я соберу свои бумаги и книги. Наша работа шла быстро; и когда двое из серамцев пришли с Иосифом, мои бумаги, книги и белье были уже мною уложены. Иосиф объявил, что не ошибся, и капитан Мавары находится в пироге. Я приказал Давиду остаться при ружьях, Иосифу идти со мною и, обращаясь к Мойбириту, чистокровному папуасу, который почему-то всегда беспрекословно исполнял все мои приказания, спросил: «А ты боишься со мною идти или нет?» — «Нет, — отвечал он, — если ты пойдешь первый». Я указал ему на крепкую веревку, надеясь, что можно обойтись без револьвера, и веревки будет достаточно для капитана Мавары. С веранды я мог видеть положение всех и каждого и невольно заметил весьма значительное число папуасов сравнительно с моими людьми. Хотя я их не считал, но полагаю, что их было раза в три больше нас. Промелькнула мысль: «А ну, если все кинутся защищать капитана Мавары». Хотя я не сомневался в исходе дела даже в таком случае, но мне жаль было допустить возможность резни, в которой все-таки я буду виноват. Но это была только минута; я припомнил вид моей разграбленной хижины в Айве, лужи крови, несчастного ребенка на моем столе и кровавые следы ее матери, убитой также в моей комнате. «Жаль, что другого нет», — подумал я, и вернулся в комнату.
— Так пойдем, — сказал я ожидавшему и приказал никому ничего не говорить, не кричать, а слушать и делать то, что я прикажу. Вышли как ни в чем не бывало. Разумеется, ни у кого на песчаном берегу, кроме меня и моих людей, не было даже и малейшего понятия о том, что произойдет; только Давид или Иосиф знали, что я возьму и убью капитана Мавары, но как — это даже и я не знал, но это было для меня безразлично, так как взять его было решено.