Большинство людей занималось приготовлением пищи; мои серамцы завтракали в урумбае, и только немногие были на берегу, любезничая с молодыми папуасками и выбирая себе невест. Медленно переходя от одной группы к другой, я, наконец, подошел к пироге, где притаился капитан Мавары и боялся показаться. «Где здесь капитан Мавары?» — спросил я не особенно громким голосом. Ответа не было, но все голоса затихли, и многие обернулись, как бы ожидая чего-то. «Капитан Мавары, выходи!» — повторил я громче. Общее молчание. Я совсем подошел к пироге. «Выходи же!» — были мои последние слова. Тут я сорвал циновку, служившую крышей пироги. В ней, действительно, сидел капитан. «Саламат, туан», — произнес он дрожащим голосом. — «Так это ты грабил мои вещи вместе с людьми Телок-Камрау. Где теперь радья Наматоте?» — «Не знаю», — еще более слабым голосом произнес этот человек, который был вдвое или втрое сильнее меня, а теперь дрожал всем телом. Все папуасы и мои люди окружили нас. «Смотри за людьми», — шепнул я Иосифу, а сам схватил капитана за горло и, приставив револьвер ко рту, приказал Мойбириту связать ему руки. После этого я обратился к папуасам и сказал: «Я беру этого человека, который грабил мои вещи, которого я оставил в Айве стеречь мою хижину и который расхитил все, что было в ней, и допустил, чтобы в моих комнатах убили женщин и детей. Возьмите его сейчас же на урумбай; Мойбирит и ты, Сангиль, как начальники моих людей из Серама, будете отвечать за него».
Я решил, что следует покончить все дело как можно скорее, а главное, не дать времени людям опомниться и не допустить какого-нибудь совещания. Видя, что мои серамцы убедились в необходимости меня слушаться и даже потащили моего пленника на урумбай, я положил револьвер обратно в чехол у пояса и сказал туземцам: «Я не сержусь на вас, а только на начальника, капитана Мавары, и радью Наматоте, которые были заодно и делали то же, что люди Телок-Камрау». Заметив, что некоторые были вооружены, я предложил им оставить оружие в стороне, так как никто их не тронет, и помочь моим людям перенести мои вещи из хижины на урумбай. Мои слова произвели хорошее впечатление; серьезные лица приняли веселое выражение.
Все снова заговорили и принялись перетаскивать мои вещи из хижины на урумбай. Давид и Иосиф распоряжались очень расторопно. Мои люди, не полагаясь на мирный исход, оставались вооруженными, и все ружья на урумбае были заряжены. Я принял меры предосторожности и положительно запретил, чтобы какая-нибудь пирога покинула Умбурмету. Иосифу, Ахмату и радье Айдумы приказал следить за исполнением этого приказания. В какой-нибудь час все было перенесено на урумбай, и мы могли отправиться в путь каждую минуту. Я не забыл, однако, об интересном черепе, лежавшем на могиле, недалеко от дома старого радьи, и который я до сих пор не хотел трогать из нежелания показать туземцам, что я не уважаю гробниц их родственников. Теперь же, уходя, я не хотел оставить интересный антропологический препарат в добычу сырости и времени. Надо было ухитриться удалить всех с того места на несколько минут, так как даже и теперь я не желал сделать этого похищения открыто. Я послал поэтому серамцев на урумбай готовиться к уходу, других — за водой, и, шепнув несколько слов Давиду, сказал туземцам, что иду успокоить женщин и проститься с ними. Я рассчитывал, что все мужчины пойдут за мною, в чем и не ошибся. Женщины, как только произошел арест капитана Мавары, вероятно, боясь насилия, сочли более благоразумным немедленно убраться со сцены и спрятались в старом доме радьи Айдумы. Может быть, они это сделали по приказанию мужчин. Я отправился к дому и вызвал женщин, которым сказал с помощью переводчика, чтобы они ничего не боялись, что я им ничего не сделаю, не убью и не увезу никого насильно с собою и чтобы они передали мои слова другим. Я велел им также передать жене капитана Мавары, что я его взял потому, что он вместе с другими грабил мои вещи, вместо того чтобы защищать их, но что я ничего с ее мужем не сделаю, а только отвезу его в Амбоину на суд резидента. Увидя жену Талгара, я позвал ее и подарил кусок красной бумажной материи, зеркало и много табаку. Я думал, что застану ее в большом горе по случаю отъезда ее молодого мужа, но замечательно, как мало грусти выражала ее довольно миловидная физиономия при расставании со своим супругом, с которым она жила только один месяц, и который едва ли в такое короткое время мог уже ей надоесть. Я подумал: или европейские женщины притворяются в таких случаях, или папуасские дамы очень отличны от них.
Мне сказали, что одна из жен капитана Мавары находится между женщинами. Я сейчас же предложил ей сопровождать мужа, думая, что это ее обязанность. Но она не захотела и вовсе не казалась опечаленной участью мужа.
Мне пришли сказать, что вода была забрана.
Простившись окончательно с туземцами, которым я роздал значительное количество табаку, я переехал на урумбай в одной из туземных пирог, и, убедившись, что все в исправности, приказал поднять паруса и при легком южном ветре направился к о. Ади. Отойдя несколько миль от берега, я приказал развязать руки моему пленнику и дать ему есть. Он сделался очень послушным и старался подружиться с моими людьми. Он предлагал им, как я это узнал от моих амбоинских слуг, значительное количество продуктов Новой Гвинеи, если они помогут ему бежать при первой возможности.
Чтобы помешать исполнению этого плана, я в продолжение восьми дней пути до о. Кильвару нигде не останавливался, несмотря на просьбы людей зайти куда-нибудь за свежей провизией и на то, что вода, взятая в Умбурмете, начала портиться. Раз мне даже пришлось пригрозить револьвером, чтобы сохранить дисциплину. Придя в Кильвару 29 апреля, я передал своего пленника радье Кильвару, сказав, что он будет отвечать перед резидентом Амбоины в случае побега капитана Мавары, и предупредил его, что он должен остерегаться людей Гесира, которые ради выгод, обещанных капитаном, пожалуй, будут склонны помочь ему.
Я послал Иосифа на небольшом прау с пятью туземцами на о. Ванду с письмом к резиденту Амбоины, который, однако же, прибыл в Кильвару только 21 мая. Все это время я прожил на о. Кильвару и сделал ряд интересных наблюдений над малайско-папуасскими помесями и вообще немало интересных наблюдений по этнологии.
Капитан Мавары был взят резидентом на пароходе «Бали» в Амбоину, а затем переслан, кажется, в Тидор. Наказанием ему было поселение или, вернее, переселение с Новой Гвинеи, а не тюремное заключение.
Возвращение из Папуа-Ковиай
(26/IV—30/V 1874 г.)
26 апреля. Открывшийся на юге остров все серамцы и я считали за группу Матабелло, но к 4 час. оказалось, что это острова Горам и Мановолка. Прошлой ночью, говорят (я спал), был свежий ветер и притом течение на северо-запад. Вероятно, нас сильно подвинуло к северу.
27 апреля. Очень неприятный сюрприз: острова, которые приняли вчера за Горам и Мановолка, оказались утром островами Каймар и Кур. Ошибка очень неприятная. Опять доказательство: не верь другим.
Большая зыбь. Ветер юго-восточный.
Воды было немного, но я не зашел на остров Теур, как просили матросы, а прошел прямо до острова Матабелло. Бросили якорь около двух горамских прау. От этих людей я узнал, что пароход с контролером заходил в Гесир, но вернулся дней 20 тому назад в Амбон.
28 апреля. Попутный зюд-ост. Направился к Гораму. Погода стоит очень хорошая.
Вечером зашел в Амар — деревня на берегу Горама, резиденция радьи Амара. Узнал о нем, а также о радье Лоодс, а также, чтобы купить курицу, так как денденг и рис очень надоели. Жена радьи Амар, который, к сожалению моему, находился теперь на о. Кей, узнав о моем приходе, снабдила меня курами и кокосами в таком количестве, что я не хотел даже взять такое множество, за которое не хотела принять платы. Я узнал, что пароход приходил в Гесир дней 20 тому назад с резидентом Амбона. Я приказал сняться, как только люди мои вернулись с берега, и объявил моим людям, что во всяком случае хочу быть завтра утром в Гесире. Мои серамцы привыкли немного слушаться, хотя для этого необходима была угроза тюрьмой в Амбоне или подчас револьвер и выстрел в крайнем случае, принялись за весла и прогребли от захода солнца почти до полночи. После того как мы прошли ос. Тулу-Падьянг, легкий зюд-ост позволил оставить весла. Отсюда до Серам-Лаут большая мель, коралловые банки и несколько небольших островков. Если бы не луна и не знание фарватера этой местности, пришлось бы отложить надежду быть завтра в Гесире. Но ветер был почти попутный, и боязнь грести утром при безветрии воодушевила или поддержала дух людей, и я утром благополучно увидел Марлаут и горы Серама.
[29 апреля]. Утро было ясное, как все эти дни, и урумбай, украшенный четырьмя флагами, под всеми парусами, которым помогали еще 12 весел, при звуках двух тиф, гонга и частых ружейных выстрелов торжественно подвигался к острову. Мои люди были немало удивлены, когда, вместо Гесира, я приказал направиться к ос. Кильвару, где меня радушно встретил старый и молодой радья Кильвару. Узнав главные новости, что пароход был здесь, но ушел дней 20 тому назад, что радья Лоодс должен ждать на ос. Банде парохода, чтобы отправиться за мною, я передал моих пленников радье и сказал ему, что намерен жить у него.
Перебравшись в его дом, «рума Битчара», я отпустил урумбай в Гесир. Решил вечером отправить Иосифа с письмами резиденту и ассистенту] рез[идента] в Банду и Амбон, рассчитывая, что почтовый пароход придет в Банду 1 мая и захватит письма. Писал до 12 часов.
Иосиф отправился в 8 час. в небольшой юнке на ос. Банду с пятью людьми экипажа.
30 апреля. Вечером отправился в Кильвару. Радья Кильвару [сказал], что люди Серама были в заговоре с папуасами в моей истории.
1 мая. Рисовал интересные типы женщин, а также смесь серамцев с папуасами. Отправился в 4 часа на Серам-Лаут. Достал череп серамца.
1) волосы смеси мужч. сер. и женщ. пап. курчавые; у некоторых — более папуасский тип, у других — более малайский. Между ними встречаются головы очень брахиоцефальные.