Посланные два человека вернулись с известием, что большой пироги нет. Придется отправиться завтра в Пангут в очень маленькой. Багаж люди принесут окольными дорогами.
[9] января. Узкая (не более полуметра ширины) пирога могла вместить только трех: меня, Баду и еще одного малайца. Надо было рассчитывать каждое движение, чтобы соблюсти равновесие. Речка была узка и очень запружена подчас повалившимися стволами, которые образовали пороги, низкие ворота, иногда высокие заборы зелени, через которые приходилось прорубать настоящие коридоры, рубя стволы, ветви, лианы, и затем протаскивать пирогу через стволы, что было не очень тяжело; даже когда я оставался в ней, пирогу могли удобно перетащить два моих малайца. Под стволами приходилось часто проезжать, нагибая голову до колен. На каждом шагу надо было остерегаться Calamus и других колючих растений. Эти удовольствия я испытывал сегодня в течение почти шести часов. Я думал, что они кончились, въехав в широкую р. Индау, в которую речка Леба впадала, но и она скоро разделилась на множество узких рукавов; затем мы въехали в еще более узкую речонку Ойя, на которой находилось селение Пангут. В том месте, где впадает речка Леба в Индау, находится очень небольшой островок зелени (2 кв. м). Это место с давнишних пор для малайцев — бату-крамат. Что повело к этому, мои спутники не умели объяснить; они сказали только, что это место уже давно крамат. и, проезжая, сделали салам. Большая, когда-то белая тряпка была повешена на куст, росший на островке, — жертва или знак?
Около часу пополудни причалили мы к пню, где начиналась тропинка, которая вела к просвету в лесу. Пришлось опять карабкаться по пням и стволам, под палящим солнцем, идти плантациями, т. е. по большому пространству, где между множеством обрубленных наполовину, поваленных и обгорелых, лежащих на земле стволов громадных деревьев посажены вперемежку уби-каю, бананы, каладиум, сахарный тростник. Пришли к большой стоящей на высоких столбах хижине, где нашли несколько женщин и детей. Одна женщина и два ребенка лежали больные лихорадкой. К большому моему удовольствию все трое имели курчавые волосы, несомненно папуасской помеси. Съев несколько бананов и обещав лекарство больным, я отправился к другой, еще большей хижине, где нашел много людей и опять встретил таких, которых habitus указывает на давнишнее смешение (и Rьckschlag), хотя они начинают вследствие скрещения и принятия обычаев делаться или опять становиться малайцами.
Нарисовал несколько характеристичных физиономий. В физиономиях оран-утан, особенно женщин, характеристичны вдавленная переносица и широкий нос с открытыми ноздрями.
В хижине, где я нахожусь, живет много семейств, всего около тридцати человек, помещающихся в восьми комнатах. Так как люди с вещами не приходили, то я прибегнул к туземным кушаньям — каладиуму и уби-каю. Из последнего приготовляются здешними жителями довольно безвкусные лепешки, которые называются «лыпес». Так как бисквитов у меня нет, то я прибегнул к этим лепешкам и ел их, посыпая солью или сахаром. Туземцы приготовляют еще род леденца, выжимая сок сахарного тростника самым примитивным образом (рычагом) и кипятя сок. Мои люди с вещами пришли около 5 часов, так как никто из них не знал дороги, которой, впрочем, в этом болоте нет.
[10] января. На это место — окрестности Индау, — хотя оно принадлежит Иохору, в настоящее время радья Пахана имеет претензии, которые иногда выражаются довольно энергически; так, напр., месяца три тому назад люди Пахана застрелили чиновника махарадьи в его доме. Так как еще никто не заменил его, оран-утан боятся. Торговля приостановилась и сношения между населенными местами также. Мне приходится ждать, так как не могу найти здесь пироги и должен послать за нею далеко, в Лундан (деревня убитого).
Ночью визг детей разбудил меня. Я встал и, подойдя к открытой двери, любовался прекрасным лунным небом. На ночь лестница была из предосторожности отставлена, так что хижина, стоящая на высоких сваях, была как бы в осадном положении. Так как люди, отправившиеся за пирогой, не приходили, я послал еще двух, а сам, приняв остатки хины, отправился рисовать хижину, которая имела 19 м длины, 7 м ширины и 2 м над землей; конек ее отстоит на 5.5 м от земли. Средняя комната, служащая общей комнатой, не имеет стен; другие комнаты имеют стены из коры. Около хижины несколько кольев, вокруг которых вьется сири. Нет никакой тропы. Пни и стволы делают для европейца ходьбу очень неудобною, но босоногие туземцы свободно ходят по самым высоко лежащим гладким стволам, даже почти что грудные дети следуют за матерями. В каждой комнате — очаг, запас дров и немного утвари — тарелок, горшков.
Затем я отправился к могиле недавно умершего оран-утан. Гробница состояла из продолговатой, срезанной четырехугольной пирамиды из глинистого песка, с рамкой из гладких, нетолстых стволов. Наверху лежали два ствола сахарного тростника; в головах и в ногах воткнуты две резные палки — нисан, которые показывают пол погребенного. В могилы женщин втыкают две доски из другого дерева. Около гробницы повешена корзина, поставлен сосуд для воды и положена подставка для даммарового факела. В головах и в ногах посажены две палки, которые уже пустили ростки. Покойника зарывают обернутого каином.
Было около 11 часов, когда люди, наконец, вернулись с двумя небольшими пирогами, но с нехорошими известиями. Люди Пахана угрожают напасть на Индау, и окрестные жители разбежались. Не без громкого, серьезного разговора убедил я их, что белому туану нечего бояться раздоров малайцев, как и людям, которые будут с ним. По жаре пришли мы в час пополудни к пирогам. Ничего не ев с утра, я положительно боялся солнечного удара. Пришлось поделиться с людьми хиной: обещал вчера — tengo una palabra. К 4 часам, к моему удивлению, подъехали мы к Лундану. Я думал, что сюда гораздо дальше. Речка, по мере того как принимала притоки, переменяла названия. Богатая растительность, освещенная солнцем, проникавшим по временам в узкий зеленый коридор, по которому мы плыли, была очень разнообразна. Саба, мынтара (титул), меня сопровождающий, молодой оран-утан, провел меня по головоломной тропе или, вернее, мосту из поваленных стволов к своей хижине, которая стояла на высоких сваях (метра 2.5 от земли). Проходя около одной хижины (всех было три), я заметил голову девушки с большой куафюрой вьющихся волос. Я сейчас же пригласил всех жителей хижины (одна она не пошла) последовать за мною. В хижине мынтары я нашел целое собрание, было много курчавых голов. Одна мне сейчас же бросилась в глаза миловидностью и приятным выражением лица. Я сперва не мог сказать положительно, мальчик ли это или девочка. Но немного застенчивый, хотя не глупый взгляд и перемена выражения лица, когда он (или она) увидал, что я обратил на него (или на нее) внимание, доказали, что это девочка. Я собрал всех жителей, начал мерить и рассматривать их. Жаль, что для представления мне эти люди старались одеться. Мынтара представил мне своего старого отца, который мне сказал, что он в родстве с махарадьей и радьями Иохор-Лама, и жену, довольно красивую женщину, лет около двадцати четырех.
Я нарисовал портрет Мкаль, которая оказалась действительно девочкой, лет тринадцати. Как только я сказал ей, что я хочу ее нарисовать, она поспешила надеть рубашку, но я вовремя предупредил ее, что это не нужно. Груди еще не были развиты, только округлость сосков немного вспухла, маленькие соски были вдавлены. Видя, что я на нее часто смотрю, она вовсе перестала бояться и также смотрела на меня, даже когда я кончил, не отходила от меня, очевидно, ей нравилось, что я обращаю на нее внимание. Вечером, когда я пишу, она сидит около и смотрит. Положительно, девочки здесь рано становятся женщинами и имеют то превосходство над европейскими, что во всех отношениях натуральнее и откровеннее. Я почти убежден, что если я ей скажу: «пойдем со мною», заплачу за нее ее родственникам — роман готов.
[11] января. Дождь. Баду жалуется на боль в ухе, в голове, говорит, что он глух (я думаю, что отчасти боится вчерашних рассказов).
Мне приходится отпустить его. Скука возиться с больным или притворяющимся человеком. Мынтара тоже говорит, что не может оставить селение. Не хочу брать человека, которому очень не хочется отправиться со мною.
7 часов. Дождь продолжается, небо серо, люди больше болтают, чем делают. Я сам чувствую, что лихорадка не далека. Досада — нет хины. К 8 часам немного выяснило, и я отправился снова по этим чертовским подмосткам, которые были мокры и скользки. Я должен был иногда хвататься за руку или плечо шедшего рядом со мною, нарочно для этого, мынтары. Мкаль, хотя несла ящик с провизией, и довольно тяжелый, проворно шла по тонким колеблющимся стволам и улыбалась, глядя на мое осторожное шествие. Уложив вещи в пирогу, я простился с мынтарой и его семейством. Они долго стояли на берегу и кричали «табе» и «саламат-делян». Мкаль не спускала с меня глаз. Странное дело — я бы охотно взял с собою эту девочку.
Речка влилась скоро в большую — Лундан. Здесь находилась хижина убитого иохорского помулу, в которой теперь жил мантри (род малайского начальника над оран-утан), который должен был сопровождать меня с четырьмя оран-утан. Шестого я не взял, так как у него была лихорадка, несмотря на которую его посылали, за неимением людей, со мною. Хижина находилась в красивом местечке; река была здесь широка, и растительность очень живописна; перед домом было посажено несколько кокосовых пальм, что придавало более разнообразия растительной декорации. Я вошел в хижину мантри, которая была довольно велика. Кроме большой постели, состоявшей из циновок, постланных на полу, с большим балдахином от москитов и очага с некоторою посудой, ничего не было. Жена мантри вышла нести за мужем кое-какие вещи. Он отправлялся на несколько дней, люди были не старые, и меня удивило немного их прощание — он почти не оглянулся, взяв вещи. Ни слова не было сказано между ними. Она, раз быстро оглянувшись в нашу сторону, пошла домой.