Но тут в дверь просунулась голова Кларенса.
«Доброй ночи!» — лучезарно улыбаясь, воскликнул он.
«Доброй ночи», — ответили мы, и тут же все двадцать наших гостей молча встали и двинулись в темноту.
Главное женское занятие в этой деревне состояло в приготовлении хлеба из кассавы; тонкие, плоские лепешки сушили под тропическим солнцем на крышах вигвамов и на больших специальных подставках. Выращивали кассаву на плантациях, которые тянулись между деревней и рекой. Мы снимали, как женщины выкапывают высокие растения, срезают с корней мучнистые клубни и мелко дробят их на доске острым камнем. Сок маниоки содержит сильнодействующий яд — синильную кислоту. Чтобы ее выдавить, мокрую, измельченную кассаву набивали в матапи — двухметровую гибкую плетеную «кишку» с петлями по краям, туго стягивали снизу и подвешивали за верхнюю петлю к поперечине. В нижнюю продевали длинный шест и привязывали его к веревке, закрепленной на опорной стойке. Хозяйка усаживалась или наваливалась на свободный конец шеста, под ее немалым весом шест опускался, туго набитая матапи вытягивалась, сжималась, и ядовитый сок стекал вниз.
Отжим ядовитого сока из молотой кассавы
Сухую кассаву просеивали, после чего замешивали хлеб. Некоторые женщины выпекали его по старинке, на плоских камнях, другие предпочитали круглые чугунные тарелки, вроде сковородок, на каких в Шотландии и Уэльсе пекут оладьи. Плоскую круглую лепешку запекали с обеих сторон и высушивали на солнце.
Мы с Чарльзом внимательно наблюдали за этим сложным действом, как вдруг в хижину вбежал Кларенс.
«Быстрее, быстрее, Дэвид!!! — вопил он, дико размахивая руками. — Я нашел тебе что-то поймать!»
Я понесся за ним к старой колоде, которая выглядывала из зарослей низкого кустарника неподалеку от его вигвама. Возле бревна маленькая, не больше 15 сантиметров длиной, черная змейка медленно поедала ящерицу.
«Быстрее, быстрее, лови ее!» — дрожа от нетерпения, орал Кларенс.
«Ммм… Что ж… Думаю, для начала мы должны ее заснять. — Я, как мог, старался оттянуть время. — Чарльз, иди-ка сюда».
Змея, не обращая внимания на суету, продолжала трапезу. Она уже заглотила голову, а также плечи рептилии, и теперь из змеиной пасти торчали только кончики прижатых к телу задних лап. В ширину змея была на две трети меньше ящерицы, и, чтобы ухватить свою гигантскую жертву, ей пришлось в буквальном смысле отвесить нижнюю челюсть. Маленькие черные змеиные глазки вылезали из орбит от напряжения.
«Эй! — воззвал Кларенс к мирозданию. — Дэвид, вот он, кто хочет ловить эту злую змею!»
«А она очень злая?» — нервно уточнил я.
«Не знаю, — задиристо ответил он, — но по мне, страшно злая».
Тем временем Чарльз почти закончил съемку и теперь наблюдал за нами поверх камеры.
«Я бы рад помочь, — издевательски проговорил он, — но должен заснять выдающееся проявление мужества и героизма».
К этому моменту змея почти достигла задних конечностей несчастной рептилии. Она не столько ела ящерицу, неподвижно лежащую на земле, а, то извиваясь зигзагами, то распрямляясь, втягивала ее в себя примерно так, как втягивают резинку в пижамные штаны. Мало-помалу змея подбиралась к хвосту жертвы.
Поглазеть на зрелище собралась почти вся деревня. Последние чешуйки хвоста рептилии исчезли в змеиной пасти, и заметно округлившаяся змейка тяжело поползла восвояси.
Медлить было нельзя. Я схватил палку с раздвоенным концом и воткнул ее поперек змеиной шеи так, чтобы прижать ползучего гада к земле.
«Быстрее, Чарльз, — завопил я, — сумку давай, иначе у меня ничего не получится».
«Вот, держи», — с готовностью отозвался Чарльз. Он вытащил из кармана холщовый мешок и держал его наготове.
С превеликим отвращением, двумя пальцами я взял змею за шею, приподнял, с размаху швырнул извивающуюся добычу в мешок, вздохнул с облегчением и с таким видом, будто ловля змей для меня — дело житейское, направился к нашей хижине.
Кларенс и зеваки следовали за мной.
«Вот когда-нибудь, — восхищенно лепетал Кларенс, — мы найдем большую-большую сурукуку, и ты покажешь, как ее ловить».
Неделю спустя я предъявил свой трофей Джеку.
«Безвредная, — отрезал он, равнодушно разглядывая пресмыкающееся. — Ты не будешь возражать, если я ее отпущу? Змея как змея, ничего особенного, очень распространена».
Он опустил змею на землю, и она, извиваясь, мгновенно скрылась в зарослях.
Однажды поздно вечером в нашей деревне появился молодой акавайо. На плече он нес трубку для выдувания стрел, а в руках — полотняный мешок.
«Дэвид, тебе такое надо?» — застенчиво спросил он.
Я осторожно заглянул внутрь — и невероятно обрадовался: на дне рядком лежали несколько крохотных колибри. Я тут же закрыл котомку, помчался в нашу хижину, где стояла приготовленная для таких случаев деревянная клетка, и, одну за другой, пересадил в нее птиц. К счастью, они тут же ожили и стали сновать вперед и назад, то зависая в воздухе, то отталкиваясь от него, чтобы подлететь к тонкой жердочке, на мгновение присесть на нее и тут же вспорхнуть снова.
Я обернулся к мальчику: «Как ты их поймал?»
«Трубкой — и вот этими штуками». — Он протянул мне дротик с катышком пчелиного воска на остром конце.
Я снова поглядел на колибри. Судя по всему, легкий удар заморозил их лишь на время, и теперь они хлопотливо носились по клетке.
Одна из них, не больше пяти сантиметров в длину, была особенно хороша. Ее я узнал сразу: незадолго до отъезда впервые увидел такую птицу в лондонском Музее естественной истории и был зачарован изысканным, многоцветным оперением. Называлась она Lophornis ornatus, «украшенная кокетка» или «колибри-эльф», и была так прекрасна, что от ее великолепия захватывало дух. Крошечную головку украшал рубиново-красный пушистый хохолок, на шее переливалось изумрудного цвета ожерелье, а от щек веером расходились нежно-алые перья, усыпанные изумрудными каплями.
Я был очарован и огорчен одновременно. Мы так мечтали найти именно эту птицу, и вот, когда ее специально для нас поймали, оказывается, что все кормушки с поилками остались у Джека, который ловит колибри в Камаранге, и мы не взяли ничего из необходимого оборудования с собой в деревню.
Колибри питаются главным образом нектаром лесных цветов. В неволе они охотно соглашаются на медовую воду, приправленную молочным экстрактом. Едят эти птицы только на лету, поэтому их кормят из специальной бутылки, горлышко которой закрыто пробкой, а в дно вставлена тонкая трубочка, чтобы колибри могла сосать эту замену нектара. Ничего, похожего на эти приспособления, у нас не было.
Сейчас, когда стемнело, птицы вряд ли согласились бы подкрепиться, даже если мы что-нибудь предложим, но что делать утром… Мы сидели в гамаках, свесив ноги, и готовили сахарный раствор в надежде, что он спасет колибри от голодной смерти. Затем мы попытались соорудить подобие поилок из продырявленных бамбуковых палок и каких-то тонких стеблей, которые служили трубочками. Получилось что-то довольно убогое, и, осознав всю бессмысленность собственных усилий, мы разочарованно отправились спать.
Среди ночи нас разбудил оглушительный тропический ливень. Сквозь дырявую крышу бывшей церкви потоками лилась вода. Мы вскочили и стали спешно перетаскивать аппаратуру и клетки с колибри в более или менее сухое место. Остаток ночи я дремал, то и дело просыпаясь; вокруг стучал дождь, на полу образовались лужи. Мое единственное одеяло совсем отсырело. Я вспомнил, как Билл говорил, что времена года нынче перепутались, дожди могут начаться рано, а если начнутся, будут лить несколько дней без продыху.
Утром дождь по-прежнему барабанил по крыше и рисовал узоры на дощатом полу нашего жилища. Мы попытались покормить колибри из наших самодельных бутылок, но безуспешно: эрзац-кормушки были сделаны слишком топорно, и сладкая вода вытекала быстрее, чем птицы успевали ее попробовать. Нам было известно, что кормить колибри надо несколько раз в день, иначе они ослабеют и умрут, словно цветы без воды.
Скрепя сердце мы решили их выпустить, и все же, когда крохотные птички выпорхнули из нашей хижины и улетели в лес, мы облегченно вздохнули.
Я уселся у порога и погрузился в раздумье. Чарльз возился с аппаратурой и припасами. Отсюда сквозь полосы дождя была видна деревня; она как будто сжалась, обезлюдевшая, одинокая под хмурым небом. Если и впрямь начался сезон дождей, надежды снимать в бассейне Мазаруни надо оставить, а значит, все наши хлопоты, все расходы, связанные с тем, чтобы сюда попасть, пошли псу под хвост. Я печально думал о том, как обрадовался бы Джек, увидев украшенную кокетку и других колибри, которых мы только что выпустили, и как глупо, как опрометчиво с нашей стороны было не взять с собой бутылки-кормушки.
Чарльз сел рядом.
«Я тут сделал несколько открытий, надеюсь, тебя они порадуют. Во-первых, тот сахар, который ты только что высыпал в свой чай, был у нас последним. Во-вторых, куда-то исчез консервный нож. В-третьих, воздух здесь такой сырой, что на одной линзе выросла здоровенная плесень, а в-четвертых, я не могу сменить линзу, потому что заклинило крепеж».
Он меланхолично смотрел, как льет дождь.
«Если плесень выросла на линзе, значит, она расползется и проявится на отснятой пленке. А, ладно… — Чарльз обреченно вздохнул, — в жару эта дрянь все равно расплавится».
Нам ничего не оставалось, как ждать, когда прекратится ливень. Я вернулся в гамак, наугад вытащил из рюкзака книгу из тех, что мы взяли с собой — это оказалась «Золотая сокровищница английской поэзии» (The Golden Treasury)[3], — несколько минут почитал и окликнул Чарльза: «Слушай, тебе никогда приходило в голову, что Уильям Купер написал кое-что специально для тебя?»
Чарльз ответил лаконично и грубо.
«Ошибаешься, — возразил я. — Слушай: “Ах, Одиночество! Напрасно мудрец воспел тебя не раз: вернуться в мир, где жить опасно, готов я всякий день и час”»