[4].
5. Духи в ночи
Все три дня, что оставались у нас в Вайламепу, почти без пауз лил дождь. Изредка на пасмурном небе ненадолго показывалось солнце, но качественно снимать все равно было нельзя. Мы коротали время в беседах с Кларенсом, купались в холодной реке и наблюдали за повседневной жизнью. Это было довольно приятно, но нас постоянно грызла мысль о пустой трате бесценного времени. Скоро уезжать, а многое из того, что происходит в деревне, мы так и не сняли.
На седьмой день за нами должно было вернуться каноэ, и мы стали собираться в обратный путь. Кларенс помогал укрыть аппаратуру и наш нехитрый скарб от дождя, который сочился сквозь дырявую крышу, как вдруг, выпрямившись, прислушался и, словно о чем-то само собой разумеющемся, сказал: «Кеннет через полчаса будет».
Его уверенность меня озадачила, и я спросил, откуда он знает.
«Мотор слышу», — объяснил Кларенс; его явно удивил мой вопрос. Я высунул голову из хижины, прислушался, но услышал только, как шелестит дождь.
Однако минут пятнадцать спустя мы с Кларенсом почти одновременно расслышали отдаленный шум мотора, и ровно через полчаса, как предсказывал Кларенс, в излучине появилось каноэ, которым управлял Кеннет. Из-за дождя он был без своего обычного головного убора.
Уезжать из Вайламепу было грустно, но подгоняла и утешала мысль о сухой одежде, которая ждала нас в Камаранге. Джек, как выяснилось при встрече, прожил эту неделю более плодотворно: ему удалось собрать довольно большую и пеструю коллекцию животных. Среди них были разнообразные попугаи, змеи, юная выдра и несколько дюжин колибри, которые радостно припадали к тем самым стеклянным бутылкам, из-за отсутствия которых нам пришлось выпустить украшенную кокетку.
Мы обсудили планы на неделю, оставшуюся до того, как за нами в Имбаимадаи прилетит самолет, и решили, что Джек проведет ее в Камаранге, а мы с Чарльзом снова отправимся в путь и постараемся увидеть как можно больше поселений. Оставалось узнать, что думает об этом Билл.
«Почему бы вам не двинуться вверх по Кукуи? — предложил он. — Людей там, правда, довольно много, но в большинство деревень миссионеры не добрались, и там можно услышать настоящие песни «аллилуйя». Возьмите каноэ, ту, что поменьше, а назад идите вниз по Кукуи, а оттуда по Мазаруни прямиком в Имбаимадаи. Мы поплывем на большом каноэ, прихватим всех животных и вас там встретим».
Мы вышли на следующий день в надежде провести первую ночь в Кукуикинге, деревне, расположенной в устье реки Кукуи. С нами отправился Кинг Джордж и еще один индеец, звали его Авель. Маленькое каноэ было нагружено доверху: еда, гамаки, новые пленки, несколько пустых клеток на случай, если мы вдруг кого-нибудь поймаем, и немалый запас белого и голубого бисера, которым мы предполагали платить за зверей. Цвет бусин невероятно важен, объяснил Билл, когда мы покупали их у него в лавке. Наверху, в Камаранге, любят украшать одежду красным, розовым и голубым бисером, жители долины Кукуи более консервативны и единственной ходовой валютой считают голубой и белый.
Ближе к вечеру мы приплыли в Кукуикинг. Как и Вайламепу, эта деревня состояла из крытых соломой и пальмовыми листьями деревянных хижин, разбросанных на лесной поляне. Ее обитатели в мрачном молчании наблюдали, как наше каноэ причаливает к берегу. Собрав все имевшееся у нас дружелюбие, мы постарались объяснить, зачем приехали, и спросили, не хочет ли кто обменять на бисер каких-нибудь животных. Индейцы неохотно передали грязную корзинку с одной или двумя зачуханными птичками, но по-прежнему смотрели на нас недоверчиво. Это было совсем не похоже на тот неподдельно радушный прием, какой нам оказали в Вайламепу.
Авель на носу каноэ
«У этих людей несчастье?» — спросил я.
«Их вождь, он совсем болен, — объяснил Кинг Джордж. — Лежит в гамаке долго-долго, и сегодня ночью придет человек, который будет делать пиай, лекарь, будет его исцелять. Поэтому они сейчас такие несчастные».
«Как он будет делать пиай?» — Мне не терпелось узнать, что это значит.
«Ну, в середине ночи он позовет духов с неба, они придут, и вождь выздоровеет».
«Ты не спросишь у этого человека, который знает пиай, мог бы он поговорить с нами?»
Кинг Джордж исчез в толпе и почти тут же вернулся со здоровяком лет тридцати. В отличие от остальных жителей деревни, одетых в европейские обноски или носивших набедренные повязки и расшитые голубым бисером юбки, он выглядел почти стильно — сравнительно чистые шорты цветы хаки и такая же рубашка.
Знахарь был явно недоволен тем, что его побеспокоили.
Я стал объяснять, что мы хотим пофотографировать и поснимать в деревне, чтобы потом показать снимки и записи в стране, из которой приехали, после чего спросил, можно ли нам сегодня ночью увидеть обряд исцеления.
Он проворчал что-то невнятное и кивнул.
«Вы разрешите принести маленькую лампу, чтобы делать фотографии?» — догадался уточнить я. Знахарь возвел глаза к небу и сурово изрек: «Человек, который принесет свет, когда духи в вигваме, — он смертью умрет».
Я поспешил сменить тему, вытащил магнитофон, подсоединил к нему микрофон и включил.
«А эту штуку можно принести?»
«Что еще это за штука?» — презрительно произнес он.
«Вот, послушайте», — ответил я и немного промотал назад пленку.
«Что еще это за штука?» — раздался глухой голос из динамика. Недовольная гримаса сменилась детской улыбкой.
«Ты, штука, хорошая, хорошая», — повторял знахарь, обращаясь к магнитофону.
«Так вы согласны, чтобы мы сегодня ночью ее принесли и записали песни духов?» — переспросил я.
«Да, это-то я согласный», — благосклонно ответил он, повернулся на пятках и удалился.
Толпа разошлась. Кинг Джордж провел нас по деревне к небольшому пустующему вигваму, который стоял на краю поляны. Мы вытащили наш скарб и натянули гамаки. Как только зашло солнце, я решил проверить, сумею ли с закрытыми глазами сначала вставить в магнитофон пленку, а потом вынуть ее. Это оказалось сложнее, чем я предполагал: куски пленки то и дело зажевывал лентопротяжный механизм. В конце концов я наловчился менять бобины в полной темноте, но на всякий случай решил прийти с зажженной сигаретой, чтобы в случае непредвиденных трудностей у меня была собственная подсветка.
Поздним вечером мы с Чарльзом ощупью, в кромешной тьме пробирались по деревне. На фоне затянутого облаками безлунного неба чернели остроконечные очертания вигвамов. Наконец мы добрели к большой хижине; в нее битком набился народ. Маленький, устроенный на полу очаг тускло освещал лица и фигуры людей, что сидели на корточках вокруг огня. В полутьме были едва различимы белые подбрюшья гамаков, на одном из которых, как мы знали, лежит больной вождь. Кинг Джордж пристроился неподалеку от нас; рядом с ним сидел на корточках полуголый знахарь. В руках у него были две большие ветки с листьями, рядом стоял маленький калебас, наполненный, как мы позднее узнали, соленым настоем табака.
Мы примостились рядом. Я, как и собирался, держал зажженную сигарету, но знахарь ее заметил и сурово сказал: «Нехорошо». Мне ничего не оставалось, как послушно затушить сигарету об пол.
Знахарь что-то повелительно воскликнул на акавайо, и огонь тут же затоптали, а вход завесили одеялом. Зыбкие очертания людей полностью растворились в непроглядной тьме. Я нащупал стоящий передо мной магнитофон, нашел кнопку включения и приготовился записывать, как только начнется ритуал. Было слышно, как знахарь, чтобы прочистить горло, полощет его табачным настоем. Потом зашумели, затрещали листья. Жуткий звук усиливался, он все больше был похож на барабанную дробь, и вот хижину заполнили завораживающие ритмичные удары. Шум листьев перекрывало заунывное, переходящее в вой пение знахаря.
«Духа каравари зовет, — прошептал мне на ухо сидевший вблизи Кинг Джордж. — Этот дух как веревка, по нему сойдут другие». Минут через десять завывания прекратились. Повисла тишина; слышно было только, как рядом кто-то тяжело дышит.
Неожиданно откуда-то сверху, из-под крыши донесся шелест. Звук нарастал, уходил вниз и, наконец, громким ударом разбился об пол. В тишине раздалось бульканье, оно сменилось странным, похожим на кваканье звуком, и вдруг кто-то напряженным фальцетом запел. Пение длилось несколько минут, а потом внезапно тьму разрезала вспышка пламени, поднявшегося от тлеющих углей очага. Я на мгновение увидел знахаря. Он по-прежнему сидел неподалеку от меня, глаза его были закрыты, лицо перекошено страшной гримасой, на лбу выступили капельки пота. Пламя погасло, пение и шорох прекратились, стало как будто не так страшно. Слева от меня тревожно перешептывались двое мальчишек.
Но тут листья зашуршали снова. «Огонь, он напугал каравари, — проворчал Кинг Джордж. — Он больше не придет. Сейчас тот, который делает пиай, попробует звать духа каса-мара. Он похож на человека, принесет лестницу из веревки».
Завывание продолжалось, и в кромешной темноте откуда-то с крыши снова раздался шелест. Опять, как и в первый раз, бульканье, за ним громкий возглас на акавайо, а в ответ — что-то насмешливое, детским голосом, откуда-то справа.
«О чем они говорят?» — в темноте спросил я Кинга Джорджа.
«Каса-мара говорит, трудное дело, — шепотом объяснил тот, — и вождь должен хорошо заплатить, а девочка там, она сказала: “Вождь заплатит, когда ты сделаешь, что ему будет лучше”».
Листья теперь шумели, словно в бурю; казалось, они слетаются к гамаку вождя. Вскоре в песню духа вплелись голоса нескольких жителей деревни, кто-то начал отбивать ритм ладонью на полу, и вдруг песня прервалась, шум поднялся вверх и исчез под крышей.
Появился еще один дух — и еще громче бульканье — и еще длинней песни. Казалось, я вот-вот задохнусь от липкой жары и запаха потных тел. Каждые несколько минут приходилось менять пленку в магнитофоне, но многие песни духов были неотличимы друг от друга