Поймать и приучить взрослых попугаев трудно, поэтому местные жители вытаскивают совсем крохотных птенцов из лесных гнезд и выкармливают их с руки. В одной из деревень женщина принесла нам только что найденное гнездо, в котором сидел очаровательный птенец с огромными карими глазами и несуразно большим клювом; голое тело украшали несколько тощих, взъерошенных перышек. Отказаться от такого подарка я не смог, но надо было понять, как кормить это прелестное создание. Женщина, смеясь, согласилась меня научить.
Для начала мне было велено пожевать немного хлеба из кассавы. Увидев меня за этим занятием, птенец невероятно оживился, захлопал голыми крыльями и замахал головой в предвкушении скорой еды. Как только я почти вплотную приблизил к нему лицо, он немедленно просунул открытый клюв между моими губами. Теперь дело было за немногим — протолкнуть языком жеваный хлеб в его глотку.
Во мне все восставало против такого, отвратительно негигиеничного способа кормежки, но женщина объяснила, что иначе птенцов попугая не выкормить. К счастью, наш оказался довольно взрослый; неделю спустя он самостоятельно ел мягкий банан, чем избавил нас от необходимости каждые три часа жевать для него кассаву.
Птенец попугая
По пути к деревне Пипилипаи, что лежала в верховьях реки, нам удалось выменять на бисер нескольких ара, танагров, мартышек, черепах, а также разнообразных попугаев необычных, ослепительно-ярких расцветок. Самым нетривиальным из наших приобретений оказался пекари, южноамериканская дикая свинья. Индейцы, у которых он жил, охотно отдали нам его за несколько горстей белых и голубых бусин. Вскоре нам стало понятно, почему они были рады от него избавиться.
Мы не рассчитывали заполучить такого крупного зверя. Подходящей клетки у нас не было, но пекари казался довольно мирным, поэтому мы наивно решили, что достаточно надеть на него мягкий веревочный ошейник и привязать к перекладине на носу каноэ. Однако тут же выяснилось, что сделать это гораздо трудней, чем мы думали, поскольку пекари, примитивно говоря, сужается от туловища к рылу, и обычный ошейник с него тут же соскальзывает. Нам ничего не оставалось, как посадить его на привязь, предварительно опутав веревкой вокруг плеч и передних ног. Этого, думали мы, наверняка хватит, чтобы удержать зверя от соблазна потоптаться по нашим вещам. Гудини, как мы прозвали свинью, придерживался иного мнения. Он тут же выпутал одну за другой передние ноги, легко выскользнул из самодельной упряжи и решительно направился к лежащим на дне каноэ ананасам, которые мы припасли на ужин. Останавливаться, чтобы снова его привязать, было неразумно: мы хотели к вечеру оказаться в Пипилипаи, к тому же наш мотор, как говорил Кинг Джордж, «много брехал», поэтому последний час пути я пылко обнимал щетинистую тушу, пытаясь удержать Гудини от дальнейших изысканий.
Наконец мы добрались в деревню, располагавшуюся в десяти минутах ходьбы от берега. Никогда прежде нам не доводилось видеть столь примитивных поселений. Вся одежда мужчин состояла из набедренных повязок, на женщинах не было ничего, кроме юбок из бусин.
Прирученный хохлатый кракс
Индейцы жили в ветхих, полуразрушенных или недостроенных вигвамах, у многих не было боковых стен, хижины стояли на высохшей песчаной земле, а не на дощатых помостах, как в Кукуикинге. В Пипилипаи, как и во всякой другой деревне, у Кинга Джорджа нашлось немало родственников, так что приняли нас очень сердечно. Здесь тоже повсюду галдели и шастали попугаи, а кроме того, мы приметили крупного хохлатого кракса, который с гордым видом дефилировал между хижинами. Это была иссиня-черная, лоснящаяся, похожая на индюка птица с очаровательным кудрявым хохолком и ярко-желтым носом. Изначально она, как нам сообщили, предназначалась для похлебки, но индейцы не смогли устоять перед голубым бисером и с радостью выменяли кракса на шесть полных горстей бусин.
Свободной хижины в Пипилипаи не нашлось, так что нам, вместе с Кингом Джорджем и Авелем, ничего не оставалось, как натянуть наши гамаки в вигваме, где обитала семья из десяти человек. Пока Чарльз готовил ужин, я, нежно поглаживая Гудини, предательски надевал на его плечи новые, более совершенные путы. Затем я привязал свинью к шесту посреди деревни, положил у его ног ананас, немного лепешек из кассавы и как можно убедительней пожелал спокойной ночи.
Ночь, однако, выдалась совсем не спокойной. Кинг Джордж давно не виделся с родственниками, и они допоздна обменивались сплетнями. Ближе к полуночи в углу пронзительно завопил младенец. Унять его не мог никто. Потом из гамака вылез какой-то мужчина: он решил поддержать огонь в очаге, устроенном посреди хижины. В конце концов я стал задремывать, но стоило мне провалиться в сон, как Кинг Джордж затряс меня за плечо и проорал в ухо: «Свин! Сбежал!»
«Поймаем, когда рассветет», — пробормотал я и попытался уснуть. Младенец завопил с новой силой, и тут моих ноздрей коснулся ни с чем не сравнимый запах свиньи. Я открыл глаза и увидел Гудини; наш друг с наслаждением терся задницей о стойку вигвама. Спать, пока его снова не обуздают, разумеется, мы не могли, поэтому я обреченно вылез из гамака и, стараясь не будить других, призвал Чарльза на помощь.
Последующие полчаса Гудини бодро носился по хижине и вокруг нее, а мы с Чарльзом, полуголые и босые, скакали за ним. Наконец нам удалось схватить его за шкирку и привязать к шесту. Гудини, безмерно довольный тем, что ему удалось переполошить всю деревню, глухо зевнул и уселся на землю, зажав ананас между передними ногами. Мы вернулись в гамаки в надежде поспать хотя бы три часа, что оставались до рассвета.
Путь обратно вниз по реке начался вполне мирно. Из стволов молодых деревьев, связанных полосками коры, мы соорудили клетку для пекари и закрепили ее на носу каноэ. Первые полчаса Гудини вел себя безупречно; кракс, привязанный тонкой веревкой за ногу, мирно восседал на непромокаемом брезенте, которым были закрыты наши вещи; черепахи задумчиво ползали по дну каноэ, попугаи приятельски орали над ухом, а мартышки-капуцины в большой деревянной клетке заботливо перебирали шерсть друг друга. Чарльз и я растянулись на солнце и беспечально глядели то на голубое, чистое небо, то на изумрудно-зеленые ветки проплывавших мимо нас деревьев.
Но так продолжалось недолго. Вскоре путь нам преградила баррикада из полузатопленных коряг. Мы вылезли из каноэ и, нагнувшись, стали его перетаскивать. Гудини решил, что настал его звездный час. Незаметно для нас он перегрыз кору, соединявшую нижние перекладины клетки, и вмиг оказался в воде. Я прыгнул за ним, едва не опрокинул каноэ и, проплыв несколько метров, схватил его за шкирку. Свинья брыкалась, брызгалась, истошно визжала, но в конце концов мне удалось затащить ее в то, что осталось от клетки. Чарльз спешно начал ее чинить, я выжимал до нитки промокшую одежду и раскладывал ее, чтобы просушить на брезенте. Гудини, судя по всему, купание понравилось, он явно намеревался повторить водные процедуры, поэтому остаток пути один из нас сидел у клетки и методично укреплял перекладины, как только зверь посягал на кору.
Поздним вечером мы добрались в Джавалу, родную деревню Кинга Джорджа, расположенную примерно в километре от Кукуикинга. Мы устроились на ночлег, но сперва покрепче привязали Гудини к длиннющему шесту и расквартировали в заброшенном вигваме других животных.
Через день нам предстояло возвращаться в Имбаимадаи. Большинство жителей Джавалы всю неделю охотились, но Кинг Джордж заверил, что сегодня они вернутся и в благодарение за удачную охоту будут петь гимны «аллилуйя».
Мы много слышали об этой, как видно из названия, родственной христианству загадочной религии, которая распространена в «нашей» части Южной Америки. В конце XIX века живший в саванне индеец из племени макуси посетил христианского миссионера, а вернувшись, сообщил соплеменникам о видении, в котором он встречался с великим духом по имени Папа, живущим высоко в небе. Папа сказал, что ему надо поклоняться в молитве и его проповедовать, после чего велел идти к макуси, чтобы рассказать им о новой вере, которая называется «аллилуйя». Вслед за макуси невиданную прежде религию восприняли их соседи, и в начале XX века она окончательно закрепилась среди близких друг другу, говорящих на карибских диалектах племенах патамона, арекуна и акавайо. Прибывшие позднее миссионеры, по всей видимости, не распознали христианские корни верований, с какими они столкнулись, объявили их языческими, осудили и боролись с ними изо всех сил. Обострялась эта борьба всякий раз, когда новый пророк «аллилуйя» возвещал, что Папа предсказывал скорое пришествие белых людей, которые будут учить по книгам и на разные лады извращать открывшуюся индейцам истину. Судя по накалу миссионерской ярости, в этой странной религии действительно сохранилось немало архаичных, языческих черт, и мы гадали, что увидим, когда вернутся охотники, — экзотическую версию христианского богослужения или варварский ритуал.
Мы спросили Кинга Джорджа, можно ли снимать обряд. Он согласился — и нам оставалось только дожидаться.
Пополудни вдалеке показалось каноэ, плывущее вниз по течению. Мы подумали, что это, должно быть, возвращаются первые охотники, и отправились на берег, чтобы их встретить.
Но вот каноэ причалило — и перед нашими оторопелыми взорами предстала очень странная фигура, которая двигалась по тропинке прямиком к нам. По рассказам мы представляли себе щуплого, гибкого индейца в традиционном наряде, но вместо него увидели старика в ослепительно-голубых льняных шортах и кричаще-яркой рубашке спортивного кроя, безвкусно разрисованной разноцветными фигурами тринидадских барабанщиков. Довершала костюм тирольская шляпа с белым пером. Дивное видение оскалилось беззубой улыбкой и засунуло руки в карманы ультрамариновых штанов.
«Человек сказал, что вы хотите смотреть танец “аллилуйя”. Прежде чем я танцевать, сколько доллар вы давать?»
Не успел я ответить, как стоявший рядом с нами Кинг Джордж, яростно размахивая обеими руками, начал что-то гневно кричать на акавайо. Мы никогда не видели, чтобы он так злился.