«Надеюсь, кто-нибудь здесь есть, — прокричал он. — Если никого, значит, никто не встретит, не даст каноэ, и придется нам с вами поворачивать назад, ничего не поделаешь».
«Самое время нам об этом сообщить!» — буркнул Чарльз.
Самолет, трясясь, коснулся поверхности воды, и сквозь забрызганные окна мы, к общей радости, увидели, что на берегу толпятся люди. Теперь, по крайней мере, удастся выбраться на сушу. Летчик выключил мотор и окликнул собравшихся у пристани мужчин. Вскоре нам дали каноэ, мы перегрузили багаж и поплыли к берегу. Самолет с ревом поднялся, качнул на прощание крыльями, мол, удачи, ребята, — и скрылся за горизонтом.
Селение Монт-Эверард состояло всего из шести хижин, теснившихся недалеко от причала, вокруг примитивной пилорамы. Рядом высилась груда черных от грязи огромных бревен: деревья валили чуть выше по реке, оттуда их сплавляли и волоком затаскивали на сушу. Вся пристань была усыпана душистыми оранжево-розовыми опилками. Хозяин лесопилки, уроженец Ост-Индии, ничуть не удивился нашему непредвиденному сошествию с небес. Он любезно проводил нас к пустой хижине, где можно было переночевать. Мы поблагодарили и стали расспрашивать, не поплывет ли завтра кто-нибудь вверх, к Арараке. Наш провожатый стянул бейсболку и задумчиво почесал в затылке.
«Э… Не думаю, что поплывет. Тут только одна лодка, Berlin Grand, — он показал на большое одномачтовое деревянное судно со свернутыми парусами, которое стояло у пристани. — Завтра на ней повезут лес в Джорджтаун. Но дня через два-три, может, кто и пройдет мимо…»
Мы обустроились в нашей хижине и приготовились к долгому ожиданию. После ужина, в сумерках, спустились к реке. C парусника нас окликнул шкипер, внушительных размеров пожилой африканец в испачканной маслом рубашке и таких же замасленных штанах; он полулежал на палубе, прислонившись к мачте. По его приглашению мы поднялись на борт и познакомились с командой — тремя матросами из Карибской Америки; они сидели рядом со шкипером и наслаждались вечерней прохладой. Мы присоединились к их компании, объяснили, что делаем на Бариме, в ответ они рассказали о своей жизни, о том, как сплавляют доски в Джорджтаун, а назад везут разные товары.
Матросы говорили не на гавайском пиджине, а на одном из колоритных карибских диалектов, щедро приправленных теми выразительными словечками, что придают беседе особую живость. После экспедиции в Сьерра-Леоне я передал аудиобиблиотеке BBC Radio, в отдел, где собрана аутентичная музыка со всего мира, немалую коллекцию записей этнической барабанной музыки и песнопений. Кто знает, вдруг здесь удастся записать образцы карибского калипсо[5]…
«Вы, наверное, знаете много старых моряцких песен?» — спросил я.
«Шанти? Их, парень, я знаю много, — кивнул шкипер. — Вообще-то мое певческое имя Лорд Люцифер. Это значит «человек-дьявол». Я так зовусь потому, что, если мне принять как следует доброго спиритуоза, во мне просыпается демон — дьявольский человек. Вот он, первый, что с краю сидит, знает еще больше, он здесь даже дольше, чем я, прохлаждается. Его звать Лютый Громила. Хочешь послушать шанти?»
Я сказал, что хочу не только послушать, но и записать. Лорд Люцифер и Лютый Громила пошептались и повернулись ко мне.
«О'кей, шеф, — изрек Лорд Люцифер. — Мы споем. Но только знаешь, шеф, я не вспомню хороших песен, если как следует не смазать. У тебя есть доллар?»
Я вытащил два. Лорд Люцифер, учтиво улыбаясь, принял мзду и подозвал матроса.
«Вручи это, — с торжественным видом изрек он, — мистеру Кану на лесопилке, скажи, что Berlin Grand шлет привет и намекни, — он перешел на шепот, — что нам нужно много р-о-м-а».
Лорд Люцифер завершил тираду и одарил меня широкой беззубой улыбкой.
«Чуть-чуть подзаправиться, глоток духа жизни — и я певец хоть куда…»
Пока добывали «смазку», я настроил магнитофон. Минут через пять вернулся матрос со скорбной вестью.
«У мистера Кана, — сообщил он, — больше нет рома».
Лорд Люцифер тяжко вздохнул и закатил глаза.
«Ничего не поделаешь, заправимся другим горючим. Требуй у мистера Кана красного вина на все два доллара».
Вскоре посланец вернулся со множеством бутылок и выстроил их в ряд на палубе.
Лютый Громила поднял одну и взглянул на нее с нескрываемым отвращением. На бутылке красовалась безобразно пестрая наклейка с изображением буйно раскрашенных плодов, в которых с трудом угадывались апельсины, лимоны и ананасы. Над рисунком большими алыми буквами было написано «Красное вино», а под ним — едва заметными черными мелкими «Типа портвейн».
«Боюсь, чтобы начались хорошие песни, нам придется не раз хлебнуть этого пойла», — извиняющимся тоном сказал Лютый Громила.
Он выдернул пробку, передал бутылку Лорду Люциферу, другую открыл для себя и с видом мученика, идущего на казнь, самоотверженно приступил к «смазке».
Лорд Люцифер вытер губы тыльной стороной ладони и прокашлялся.
Еще мальцом я знал — секрет работы прост.
Работа эта, братцы, — от дохлой крысы хвост.
На работу дед пошел да помер, во дела,
Моя бабка шла с работы и тоже померла,
Мой дядька вез тележку, и крякнул он в пути,
Так кой черт меня заставит на работу идти![6]
Мы зааплодировали.
«Я знаю еще лучше, чем эта, шеф, — скромно признался он, — но пока не идет».
Он открыл вторую бутылку. Песни, одна другой лучше, полились потоком. Многие я знал, они печатались в сборниках карибского фольклора, однако опубликованные тексты были явно «приглажены», поэтому казались бесцветными и бессвязными. В исполнении Лорда Люцифера те же шанти звучали совсем иначе. Конечно, именно так пели эти песни всегда, однако то, что неслось сейчас над рекой, было обескураживающе непристойным, и мне оставалось лишь преклониться перед талантом фольклориста, который сумел переиначить слова срамной песни, чтобы ее не стыдно было показать публике.
Стемнело, подступила ночь, а Лорд Люцифер и его команда все пели и пели. Стройным кваканьем им вторил лягушачий хор. Матроса послали за алкогольным подкреплением. Мы тем временем узнали, как «москит оженился на дочке комариной», и услышали о славных деяниях героя, который, скорее всего, приходился отцом знакомому нам Тайни Мак-Турку. Шанти, посвященная его легендарным подвигам, начиналась так: «Майкл Мак-Турк плавал по реке и всем тут у нас заправлял».
Новый запас красного вина прибыл, но казалось, смазка больше не понадобится. Лорд Люцифер и Лютый Громила пели теперь в унисон:
Мамаша, ох, ты меня замучила, ах-ха,
Врешь и не краснеешь, чтоб тебя вспучило, ах-ха,
Я схожу по трапу, а ты опять по пьянке
Влюбилась, говоришь, в очередного янки,
Снова-здорово, — в янки, ах-ха!
Мы поднялись и стали прощаться.
«Спокойной ночи, шеф!» — добродушно улыбаясь, ответил Лорд Люцифер.
Слегка пошатываясь, мы спустились по трапу и побрели к нашей хижине, а шкипер все пел и пел.
На следующее утро пристань опустела: на рассвете Berlin Grand повез в Джорджтаун бревна и доски из карапы и моры.
Записывая шанти на палубе Berlin Grand
Лесопилка молчала; деревня словно вымерла от влажной, гнетущей жары. Мы взяли на всякий случай силки — вдруг встретится какое-нибудь животное — и отправились на Эверард, невысокий холм, давший название местности. Казалось, все вокруг замерло под палящим солнцем. По склону сложным узором из дорожек и ходов тянулся огромный муравейник, но его обитатели, муравьи-листорезы, видимо, спрятались от жары. Время от времени в траве раздавался шорох, и мы едва успевали заметить под ногами хвост ящерицы. Лениво, словно отталкиваясь от воздуха, перелетали с цветка на цветок бабочки. Где-то стрекотали кузнечики. Других признаков фауны не было. Если засядем здесь надолго, скорее всего, чтобы найти животных, придется идти в дальние леса.
Ближе к вечеру тоскливую тишину нарушил отдаленный рев мотора. «А вдруг катер?» — подумали мы и побежали к пристани, чтобы узнать, не довезут ли нас вверх по реке, к Аракаке. Шум нарастал, и в излучину на бешеной скорости влетело крошечное каноэ-долбленка. Оно описало широкую, впечатляющую дугу и, подняв внушительную волну, плавно подошло к пристани. Из каноэ вылезли два бойких индийских мальчика в тельняшках, шортах и белых бескозырках.
Мы представились.
«Я — Али, его звать Лал», — ответил один из них.
«Мы хотим попасть в Аракаку, — сообщил им Джек. — Возьмете нас?»
Али, который явно говорил за двоих, пространно объяснил, что они плывут вверх по реке рубить лес, но Аракака слишком далеко, и туда они не дойдут. К тому же, если лодку перегрузить, она не наберет скорость и даже рискует утонуть, у них не хватит горючего, чтобы доплыть до Аракаки, а если и доплывут, не на что будет возвращаться назад. Словом, никак нельзя.
«Но, — поспешно уточнил Али, — если у вас есть много долларов, может быть, и поедем».
Джек хмуро покачал головой: мол, лодка ваша слишком маленькая, к тому же она совсем открытая, если пойдет дождь, наша камера намокнет, да и вообще, зачем нам в Аракаку.
Али и Лал по достоинству оценили его красноречие, после чего мы вчетвером уселись на гору опилок, которая высилась на пристани, и с упоением начали обстоятельно торговаться. В конце концов Али, не раз повторив, что это ему в убыток, согласился за жалких 20 долларов довезти нас утром до Аракаки.
Ночью хлынул проливной дождь. Вода била по тростниковой крыше хижины, сквозь дыры потоками лилась на пол. Чарльз вскочил, чтобы проверить, не намокла ли аппаратура. От шума дождя уснуть он больше не смог и решил воспользоваться бессонницей, чтобы упаковать наше добро в пластиковые мешки, на случай, если завтра, когда мы поплывем в открытом каноэ, на нас снова обрушится ливень.