Мне удалось схватить питона ровно за миг до того, как маленькая треугольная голова скрылась среди бамбуковых стеблей. Я поймал его за хвост и резко потянул. Рассвирепев от такой фамильярности, он повернулся ко мне, разинул пасть, запрокинул голову, готовясь к нападению, и нервно задергал черным языком. Правой рукой я схватил мешок и, словно рыбак — невод, забросил его к голове змея.
«Оп-па!» — воскликнул стоявший за камерой Чарльз.
Я бросился к мешку и цепко схватил змею за шкирку. Другой рукой, памятуя об инструкции, я уцепился за хвост. Рептилия билась, извивалась, пыталась свернуться в кольцо, а я торжествовал. По виду она была метра три с половиной длиной и такая увесистая, что мне удалось поднять лишь ее голову и хвост; тело, изогнувшись, по-прежнему лежало на земле.
В ту минуту, когда я c видом победителя держал питона, юноша догадался, что пора прийти на помощь. Как только он приблизился, на его яркий саронг выплеснулась из змеиных недр смердящая струя. Старик, сидя на земле, хохотал до слез.
В основном мы бродили вокруг кампонга, но время от времени выезжали в отдаленные деревни и незнакомые леса. Чтобы туда добраться, нам приходилось часами трястись по дорогам, покрытым острыми камнями, пробираться через такие глубокие переправы и топкие болота, что иногда наш джип на треть уходил под воду, а однажды он совсем увяз, колеса бессильно проворачивались, и только огромным усилием двигателя его удалось вытащить из болота.
Есть люди, которые не задумываясь определяют пол автомобиля и присваивают ему имя. Мне такое отношение к куску железа с мотором всегда казалось излишне сентиментальным, однако за время нашего путешествия мои взгляды изменились. Что бы я ни думал прежде, наш джип, несомненно, обладал сильным, ярким, независимым характером. Машина бывала капризной, вспыльчивой, но никогда нам не изменяла. Часто по утрам, когда мы оставались одни и никто нас не видел, она отказывалась ехать, пока не ублажишь ее долгим и старательным заводом вручную. Но если вокруг собирались жители деревни или нам предстоял официальный визит и нужно было предстать во всей красе, она оживала при первом прикосновении к стартеру. В пути машина проявляла редкую выносливость и не пасовала ни перед какими препятствиями.
Вряд ли стоит уточнять, что она давно вступила в почтенный возраст и время от времени прихварывала. Однажды стала подтекать одна из трубок гидравлической системы, подающих жидкость в тормозной барабан. Тормоза отказывали; стоило на них нажать, джип начинал истерически ерзать на дороге. Перспектива остаться без невосполнимой в этих местах тормозной жидкости, а значит, и без тормозов, пугала настолько, что мы решили заняться самолечением. Нам была известна только одна, примитивная, варварски жестокая процедура. Мы отвинтили прохудившуюся трубку и сплющили ее с помощью двух булыжников. К нашему огромному удивлению, после этой хирургической операции машина стала тормозить гораздо лучше, чем до нее.
Свою безусловную верность наша капризная подруга доказала в довольно неожиданной ситуации: однажды она пришла на помощь в сражении с нашим заклятым врагом — магнитофоном. Это устройство обладало на редкость скверным характером; самонадеянно уверенное в своем высоком предназначении, оно категорически отказывалось выполнять рутинные обязанности, какие на него возлагались. Не раз бывало так, что мы его проверяли, убеждались в исправности, устанавливали микрофон и усаживались рядом в ожидании той счастливой минуты, когда запоет нужная нам птица. Часа через три раздавалось пение, мы радостно включали магнитофон, и тут обнаруживалось, что катушки застыли намертво, а если и вращаются, то запись все равно не идет. Как правило, вскоре после подобных выходок (разумеется, птица к тому времени замолкала), вздорное устройство чудесным образом исцелялось и остаток дня вело себя безупречно. Если оно упорствовало, мы знали два способа его образумить. Первый состоял в том, чтобы ему хорошенько врезать. Зачастую этого хватало, но, если техника не вразумлялась, мы прибегали к более радикальному средству. Для начала мы разбирали магнитофон до винтиков и аккуратными рядами раскладывали «внутренности» на банановом листе или на другой подходящей поверхности. Изредка обнаруживалась поломка, но гораздо чаще достаточно было вернуть детали на их прежние места — и магнитофон как по волшебству становился на редкость покладистым.
Джип нас выручил в более трудной ситуации, в тот единственный раз, когда у нашего агрегата действительно всерьез повредилось нутро. Это было очень некстати: поломка обнаружилась в тот момент, когда вся деревня собралась, чтобы для нас попеть. Эффектным жестом я включил микрофон — и застыл в ужасе: магнитофон не подавал никаких признаков жизни. Я лихорадочно принялся его развинчивать, пользуясь парангом как отверткой, и, подняв крышку, увидел, что один из внутренних контактов каким-то таинственным образом порвался, а сам проводок оказался таким коротким, что соединить концы мы не могли. Запасного куска проволоки у нас не было. Я уже был готов просить прощения у старейшин и отменять концерт, как вдруг мой взгляд упал на стоящий рядом джип. Из-под передней оси свисал странный длинный желтый провод, которого прежде мы не замечали. Я бросился к машине. Понять, куда этот провод ведет, было нельзя, но его конец беззаботно болтался внизу. На свой страх и риск я отрезал сантиметров пятнадцать. Вставить его в магнитофон было непросто, но, когда это удалось и мы собрали агрегат, оказалось, что он работает безупречно. Кто знает, может быть, его наконец устыдил жертвенный поступок нашего верного друга.
В конце концов мы так уверились в преданности джипа, что, когда пришла пора прощаться и уезжать из кампонга, мы не беспокоились, сможет ли он нас довезти в Баньюванги и оттуда на Бали. Однако примерно через час пути машина вдруг зашаталась, задрожала, а ее переднее колесо бешено затряслось. Мы остановились, Чарльз полез под передний мост, чтобы посмотреть, что случилось. Через некоторое время он выбрался оттуда грязный, перепачканный маслом и опечаленный. Оказалось, что четыре болта, соединяющие рулевую тягу с передним колесом, не выдержали испытания чудовищными дорогами и раскололись надвое.
Положение было почти безвыходное. О том, чтобы ехать дальше, и думать не стоило; мы едва ли добрались бы до следующего поворота. Ближайшая деревня лежала примерно в 15 километрах отсюда, а ближайшая мастерская, насколько нам известно, находилась в Баньюванги. И тут наш преданный друг снова подсказал выход. Чарльз сидел на земле, уныло глядя на измазанные машинным маслом обломки железа, которые держал в руках, как вдруг заметил в нижней части шасси ряд болтов примерно того же калибра. Терять нам было нечего, и он отвинтил четыре болта. Судя по всему, особого предназначения у них не было, и операция по пересадке прошла безболезненно: Чарльз снова полез под машину, что-то, покряхтывая и ворча, прикреплял и привинчивал, наконец вылез и с довольным видом сообщил, что болты подошли идеально. Мы завели машину, не без опаски тронулись, осторожно подъехали к следующему повороту, потом, осмелев, постепенно набрали скорость и поздно вечером на полном ходу внеслись в Баньюванги. Впереди лежал Бали и многие километры дорог, таких же ужасных, как те, по которым нам только что пришлось добираться, однако это был последний раз, когда наш старый добрый джип мог пожаловаться на жестокое обращение.
12. Бали
Самобытность Бали, отличающие его от других соседних островов черты во многом объясняются его историей. Тысячу лет назад на Яве, Суматре, в Малайе, а также в Индокитае правили индийские короли. Столица находилась на острове Ява, и по мере того, как их власть укреплялась или, напротив, ослабевала, Бали то оказывался в вассальной зависимости от яванских правителей, то обретал свободу. В XV веке острова принадлежали династии Маджапахит. В конце их правления исламские миссионеры принесли на Бали новую веру. Вскоре местная знать приняла ислам и заявила, что более не желает подчиняться прежним правителям. На островах вспыхнула гражданская война. Когда она началась, верховный жрец, как повествует хроника, предсказал последнему королю, что его власть продержится ровно 40 дней. На 40-й день король приказал своем сторонникам сжечь его заживо. Наследный принц, в страхе перед фанатичными мусульманами, бежал в последнюю уцелевшую колонию — на Бали, — прихватив с собой придворных, а также лучших яванских музыкантов, танцоров, художников и скульпторов. Их переселением, существенно изменившим облик острова, во многом объясняется редкая художественная одаренность современных балийцев. Индуизм, сохранившийся в Индонезии только на Бали, по-прежнему определяет всю жизнь острова — от планировки деревень до национального костюма и повседневного уклада. Однако, отделенный от «родительского корня» мусульманским барьером, он со временем превратился в своеобразную смесь верований, которую вполне можно бы назвать самобытной балийской религией.
Пока мы ехали вдоль ухоженных поселений, плодородных полей, обширных пальмовых и банановых плантаций, думалось (так, наверное, думает всякий, впервые оказавшийся в этих местах), что наконец-то попали в те самые удивительные тропики, какие не раз рисовали в воображении, на райский остров, где жители хороши собой и добры сердцем, земля благодатна, фруктовые деревья плодоносят круглый год, солнце никогда не заходит за тучу, а люди живут в согласии со щедрой и милостивой природой.
К счастью, мы въехали на остров именно по этой очень красивой дороге. Большинству гостей везет гораздо меньше: они вынуждены прилетать в столицу, Денпасар, а она, как мы могли убедиться, когда прибыли в нее глубокой ночью, совсем не похожа на райский уголок. По улицам одна за другой проносились машины, а сам город, как нам показалось, состоял в основном из кинотеатров, сувенирных лавок и огромных отелей. У самой фешенебельной гостиницы располагалась импровизированная сцена; здесь перед гостями, что сидели развалясь в плетеных креслах и потягивали виски с содовой, выступали местные танцоры.