Не менее примечательными оказались здешние коровы. Красновато-черные, с белыми «носочками» до колен и аккуратными белыми «заплатками» по обе стороны хвоста, они были одомашненными прямыми потомками бантенгов, диких быков, по сей день обитающих в лесах Юго-Восточной Азии. На Бали эту породу скрещивали редко, поэтому многие здешние коровы почти не отличаются от своих величественных сородичей, привлекающих любителей дикой охоты на Яве.
А вот происхождение и родственные связи балийских свиней остались для нас загадкой, поскольку они не были похожи ни на одного из своих диких или домашних родственников. При первой встрече со здешней свиньей я подумал, что бедное животное родилось уродом. Под тяжестью увесистого брюха его хребет прогибался, над ним выпирали костлявые плечи и тощие кости зада, а само брюхо, похожее на мешок с песком, волочилось по пыльной земле. Вскоре мы поняли, что это не жертва мутаций или злодеяний; так выглядели все свиньи, обитавшие в этих местах.
В деревне было полно собак. Главное их отличие состояло в том, что это были самые отвратительные помоечные псы, которых мне довелось видеть, — вечно голодные, блохастые и паршивые, отощавшие настолько, что их ребра и таз душераздирающе просвечивали сквозь покрытую язвами кожу. Питались они главным образом отбросами, какие находили на помойках, и вареным рисом, который на Бали принято оставлять у капищ, у ворот и жилищ как приношение богам. Иногда мне казалось, что большинство этих несчастных тварей стоило бы отстрелять, но крестьяне позволяли им беспрепятственно размножаться. Балийцы не только терпели их своры днем, но кротко сносили непрерывный ночной вой, поскольку верили, что он отгоняет злых духов и демонов, какие ночью рыщут вокруг деревни, норовят ворваться в дома и похитить спящих обитателей.
Огромная, в особенности голосистая псина облюбовала себе «ночной пост» аккурат напротив нашего жилища. В первую же ночь, часам к трем, я почувствовал, что выносить ее вой больше не могу, и, поразмыслив, решил, что завываниям блохастого стража определенно предпочту встречу с демоном. Я схватил камень, швырнул его в ту сторону, откуда доносилась ночная собачья песнь, полагая, что таким образом заставлю своего непрошеного охранника сменить дислокацию. Однако он не тронулся с места. Заунывный скулеж перерос в разъяренный лай, его подхватили окрестные псы, и до рассвета над деревней стояла оглушительная хоровая собачья ругань.
Нам показалось, что балийцы не испытывают особо нежных чувств к животным. Они не только равнодушно наблюдают, как по улицам шляются обтянутые шелудивой кожей собачьи скелеты, но охотно устраивают сверчковые и петушиные бои.
Бои между сверчками выглядят почти безобидно. Насекомых обычно содержат в небольших резных клетках из бамбука. Перед началом состязания в земле выкапывают две маленькие круглые ямы с плоским дном и соединяют их тоннелем. В каждую яму сажают сверчка. Хозяева, стоя сзади, их раздразнивают, щекоча птичьим пером голову и усы, пока наконец разъяренные насекомые не бросятся в тоннель и не вступят в схватку. Они яростно наскакивают друг на друга, хватают челюстями за лапы. Выигрывает тот, кто откусит противнику крыло или конечность. Побежденного выбрасывают, а гордо стрекочущего победителя отправляют в клетку до новых боев.
Сверчковый бой
Петушиные бои — развлечение гораздо более жестокое. Они проходят несколько раз в год, как часть ритуала: божества балийцев время от времени требуют, чтобы в их честь проливали свежую кровь. Но, кроме прочего, это всегда громкое и зрелищное спортивное событие, во время которого болельщики делают немалые ставки на победителя. Нам рассказывали о человеке, который так твердо верил в боевые качества своего петуха, что поставил на его выигрыш не только дом, но и все состояние в несколько сотен фунтов. Ставка оказалась настолько велика, что ее не согласились принять.
В день боев вдоль главной улицы выстраиваются ряды конусообразных клеток с молодыми, известными буйным нравом петухами. Рядом с клетками сидят хозяева, в основном старики. Они нежно поглаживают пестрых птиц, похлопывают их по груди, подбрасывают, расправляют перья на петушиных шеях, придирчиво оценивают бойцовские свойства своих питомцев, а также соперников, сравнивают их по оперению, цвету, размеру гребней, воинственному блеску в глазах и выбирают, кто с кем будет биться.
Как-то утром мы заметили, что на деревенском рынке царит необычное оживление. Повсюду стояли невысокие прилавки и столы для продавцов сатэ и торговок пальмовым вином, а также странным, неестественно розовым напитком, который обожают балийцы. Деревня готовилась к ритуальным, приуроченным к празднику, петушиным боям. В середине большого, крытого соломой шатра, где обычно собиралась деревенская община, вдавленными в земляной пол бамбуковыми палками огородили ринг. Вокруг него соорудили невысокую изгородь из бамбуковых листьев, за которой должны были стоять зрители.
Балийские боевые петухи
В день праздника в деревню из дальних селений съехались мужчины. У каждого в руках или на плече — сделанный из пальмового листа мешок с дыркой, из которой свисал роскошный петушиный хвост. В шатре, вокруг ринга, собралась шумная толпа. На земле, перед ширмой, скрестив по-турецки ноги, восседал старик, выбранный судьей. Слева от него стояла доверху наполненная водой глубокая чаша; в ней плавала половинка большой кокосовой скорлупы с едва заметной дыркой внизу. Это были часы, с помощью которых отсчитывалось время каждой схватки; битва длилась до тех пор, пока скорлупа не наполнится водой и не осядет на дно. Рядом с чашей на земле лежал маленький гонг, по звуку которого начинался и заканчивался бой.
На ринге, перед ширмой столпилась дюжина мужчин с петухами в руках. Они наперебой хвастались своими птицами, ерошили им перья, пока наконец не решили, кто с кем бьется, после чего разошлись, чтобы надеть каждому петуху на лапу боевую шпору с лезвием; ее приматывают в том месте, где когда-то была настоящая шпора. Через несколько минут первую пару в полной боеготовности вынесли на ринг. Петухов поставили друг напротив друга, и они, воинственно кукарекая и раздувая зобы, принялись задираться, а зрители, наблюдая за этой демонстрацией мощи, оценивали достоинства бойцов и, громко перекрикиваясь через ринг, делали ставки. Судья ударил в гонг — и бой начался. Птицы столкнулись клюв к клюву, угрожающе распушив перья, потоптались друг вокруг друга, через несколько секунд с грозным криком высоко подпрыгнули и намертво сшиблись шпорами. В воздухе блеснули стальные острия. Одну из птиц явно воротило от таких жестоких игрищ: она то и дело норовила убежать с ринга. Как только миролюбивый петух приближался к изгороди, толпа расступалась, чтобы случайно не пораниться о лезвие, торчащее из петушиной ноги, а хозяин хватал незадачливого вояку и терпеливо возвращал на поле. Вдруг сквозь перья «пацифиста» проступило большое темное пятно; это означало, что петух серьезно ранен. Он снова попытался сбежать, его в очередной раз вернули и поставили перед разъяренным соперником. Ни нападать, ни защищаться раненая птица не могла, но по правилам бой должен продолжаться до смерти одного из противников. Судья ударил в гонг и что-то приказал. На ринг внесли похожую на колокол большую клетку, посадили в нее обоих петухов, и там победитель окончательно растерзал обессилевшего соперника.
Второй бой оказался более жестоким, поскольку участники были настроены крайне воинственно. Они остервенело наскакивали друг на друга, выдирали бороды и перья на шеях, до крови били друг друга шпорами. В коротких перерывах хозяева делали все, чтобы привести своих бойцов в форму, — дышали им в клювы, чтобы напрямую вдохнуть воздух в легкие, один из них взял на палец каплю крови и заставил петуха ее проглотить. Бой закончился, только когда один из соперников, вконец ослабевший от ран, обескровленный, получил смертельный удар и, тяжело дыша, упал на землю. Победитель продолжал яростно бить умирающего противника в подбородок, клевать в почти закатившиеся глаза, пока хозяин не оттащил его прочь.
В тот день погибло множество птиц, и огромные суммы перекочевали из рук в руки. На ужин во многих семьях лакомились курятиной с рисом. Божества, ради которых совершались бои, вероятней всего, тоже остались довольны.
Свою последнюю ночь на острове мы провели в Денпасаре, откуда идущий на запад паром должен был доставить нас на Яву. Нам удалось снять комнаты в маленьком losmen — дешевой и скромной гостинице в тихой части города, и, расположившись, мы отправились с прощальными визитами к знакомым чиновникам, которые помогали нам в поездке. Вернулись ближе к полуночи — и увидели, что на крыльце, отчаянно заламывая руки, нас дожидается крайне обеспокоенный хозяин нашего пристанища. Оказалось, что приехавший из соседней деревни водитель грузовика привез для нас срочную новость. Речь, по всей видимости, действительно шла о чем-то крайне важном и не терпящем отсрочки. Мы по невежеству не поняли ни слова, а наш бедный хозяин, страдальчески морща лоб, все пытался что-то объяснить и настырно твердил: «Klesih, klesih, klesih». Мы понятия не имели, что это значит, однако его настойчивость совершила чудо: до нас наконец дошло, что прямо сейчас, сию минуту, мы должны отправиться в деревню, где ждет безотлагательное дело, иначе наутро нам придется покинуть Бали, так и не узнав, чего именно мы этой ночью лишились.
За полночь мы приехали в деревню и, переполошив нескольких мирно спящих жителей, в конце концов разыскали посланца. Им оказался Алит, один из младших сыновей большого семейства, у которого мы останавливались в прошлый приезд. К счастью, он немного говорил по-английски.
«Тут, — сбивчиво объяснил он. — Здесь, рядом, в деревне, этот… Klesih».
Кто такой klesih, Алит объяснить не смог. Судя по всему, это был зверь, но какой именно, мы так и не поняли. Ничего не оставалось, как пойти и посмотреть самим. Алит куда-то исчез, через несколько минут вернулся, держа над головой ярко горящий факел из пальмовых листьев, и вместе мы отправились через поля.