Мы, в свою очередь, осмелели настолько, что попросились посмотреть расположенные вдоль длинного коридора комнаты, в которых живут даяки. В некоторых жилищах стояли низкие кровати, закрытые грязными, порванными москитными сетками, однако большинство обитателей деревни предпочитали есть, спать и сидеть на ротанговых подстилках. Отсутствие мебели никого не смущало. Люлек и колыбелей тоже не было, однако изобретательные даякские матери нашли остроумный выход: они плотно заматывали своих чад в длинную полосу ткани с петлей сверху и подвешивали к потолку, так что младенцы спали вертикально, а когда начинали плакать, родительницы легонько толкали «кокон», и он раскачивался взад-вперед.
Каждому встречному мы обещали щедрое вознаграждение за пойманных для нас животных, так как знали: даже самый неопытный даякский охотник за неделю поймает больше животных, чем мы за месяц. Но, увы, наше предложение никого не привлекало. Как-то, слоняясь по дому, я заметил на полу одной из комнат горку белых длинных перьев, несомненно принадлежавших фазану аргусу, едва ли не самой красивой из обитающих на Борнео птиц.
«А сама птица где?» — с ужасом спросил я.
«Здесь», — ответила хозяйка и ткнула пальцем в горшок с кусками и остовом ощипанного и разделанного фазана.
В отчаянии я застонал.
«За такую птицу можно дать много, много бусин».
«Мы голодные», — отрезала она.
Было ясно: жители деревни не верят, что мы способны достойно вознаградить их усилия.
В один из дней, когда мы с Чарльзом возвращались после съемок в лесу, нам повстречался знакомый старик из тех, кто постоянно приходил к нам на катер.
«Selamat siang, — поздоровался я. — Мир этому дню. Скажи, ты сможешь поймать для меня животных?»
Старик покачал головой и улыбнулся.
«Вот, погляди».
Я вытащил из кармана свою сегодняшнюю находку, похожую на обломок блестящего полосатого, оранжево-черного мрамора. Вдруг «камешек» зашевелился, развернулся — и оказался огромной, восхитительной многоножкой. Она неторопливо поползла по моей ладони, опасливо шевеля черными, узловатыми «антеннами».
«Нам нужны животные, — принялся объяснять я, — разные, большие и маленькие. За вот такого, — я показал пальцем на многоножку, — дам тебе плитку табака».
Старик изумленно уставился на меня. Это была чрезмерно большая плата за насекомое, но мне хотелось хоть как-то объяснить, что нам очень нужны животные. Много повидавшего в жизни даяка наша щедрость потрясла, и я был очень доволен собой.
«Кажется, можно считать, что нашего звероловного полку прибыло», — сообщил я Чарльзу.
На следующее утро меня разбудил Сабран.
«Там человек пришел. Много-много животных».
Я тут же выскочил из постели и понесся на палубу. Там меня ждал наш знакомый старик. Бережно, словно бесценное сокровище, он держал сосуд из тыквы.
«Что там?» — нетерпеливо спросил я.
В ответ старик аккуратно высыпал содержимое сосуда на палубные доски. Это были примерно между 200 и 300 маленьких коричневых мокриц, почти ничем не отличавшихся от тех, что обитают в нашем лондонском саду.
Несмотря на все мое разочарование, я не смог сдержать смех.
«Что ж, очень хорошо, — сказал я. — За этих животных могу дать пять плиток табака, и не больше».
Старик явно рассчитывал на более достойное вознаграждение, но виду не подал, лишь сдержанно пожал плечами. Я заплатил за работу, с серьезным видом бережно собрал мокриц в сосуд, а вечером отнес в лес и отпустил на волю.
Пять плиток табака произвели огромное впечатление. По деревне тут же разлетелся слух, что мы хорошо платим, и даяки начали приносить нам животных. Платили мы действительно щедро, и вскоре на нас обрушился поток желающих поделиться дарами местной фауны. Коллекция росла не по дням, а по часам — маленькие зеленые ящерки, белки, коты-циветты, хохлатые американские куропатки и завораживающе красивые висячие попугаи. Этих очаровательных изумрудно-зеленых птичек с алыми пятнами на груди и под хвостом, с оранжевыми «погонами» на плечах и голубой звездочкой во лбу местные жители по-малайски называют burung kalong, то есть попугаи-нетопыри. Этим именем они обязаны странной привычке спать, повиснув на ветке головой вниз.
С утра до ночи мы были заняты тем, что сооружали новые клетки, кормили наших питомцев и чистили их жилища. Животные все прибывали, и в конце концов мы были вынуждены загромоздить клетками носовую часть палубы и превратить ее в мини-зоопарк. Больше всего хлопот нам доставило последнее «поступление» в коллекцию. Однажды утром на берегу появился незнакомый даяк с большой плетеной корзиной, которую он держал над головой.
«Tuan, — окликнул он. — Beruang есть. Надо?»
Я позвал его на катер. Он поднялся и протянул мне корзину. Я заглянул внутрь и осторожно вынул маленький черный комок шерсти. Это был крохотный медвежонок.
«В лесу нашел, — сообщил охотник. — Мама нет».
Крохе едва исполнилась неделя от роду, у него еще не открылись глаза. Он отчаянно махал тяжелыми лапами с большими розовыми пятками и вдруг жалобно заревел. Чарльз понесся на корму и принялся спешно разводить сухое молоко в бутылке для кормления. Я тем временем вознаградил добытчика шестью плитками соли. Накормить младенца оказалось непросто: пасть у него была огромная, но сосать он еще не мог. Нам пришлось не раз расширять дырку в соске, пока наконец теплое молоко не потекло по медвежьим губам прежде, чем мы засунули соску в пасть. Однако глотать малыш категорически отказывался, хоть и грозно рычал от голода. Отчаявшись, мы отбросили бутылку и попробовали покормить зверя с помощью стержня для ручки. Я держал ему голову, а Чарльз, просунув стержень между беззубыми деснами, тонкой струйкой влил немного молока прямо в горло. Медвежонок сглотнул и тут же, сотрясаясь всем телом, зашелся в приступе икоты. Мы легонько похлопали его по спине и принялись энергично растирать круглое розовое пузо. Когда зверю чуть полегчало, мы предприняли вторую попытку его покормить. Примерно через час общими усилиями удалось влить в него несколько чайных ложек молока, и уставший от нашей настырности бедный зверь мирно уснул.
Кормление медведя Бенджамина
Где-то через полтора часа медвежонок снова потребовал еды, и в этот раз глотал более легко. Два дня спустя он освоил бутылку с соской, а мы поверили, что сможем его выкормить.
В деревне мы пробыли дольше, чем предполагали, но в конце концов настал день отъезда. Даяки пришли на пристань, мы долго прощались и не без сожаления отчалили вместе с нашим зоопарком вниз по реке.
Бенджамин (так прозвали медведя) оказался на редкость капризным и прожорливым юным зверем: каждые три часа, независимо от времени суток, он настоятельно требовал еды. Если мы не бежали по первому зову, он свирепел так, что нежный нос и пасть краснели от гнева. Кормежка оказалась делом довольно болезненным: он соглашался принять соску только после того, как вцеплялся в чью-то руку острыми, как иглы, длинными когтями.
Красотой наш новый приятель не отличался: несообразно длинная голова, кривоватые лапы, короткая, жесткая черная шерсть. Его кожа была усеяна мелкими язвами, в них копошились белые личинки, и после каждого кормления мы старательно очищали и дезинфицировали раны.
Через несколько недель медвежонок начал ходить. Он косолапо топал, ворча что-то под нос, старательно обнюхивал все, что попадалось ему на пути. Прошло еще немного времени — и он из капризного младенца превратился в милейшего подростка. Мы к нему очень привязались, и по возвращении в Лондон Чарльз, пользуясь тем, что зверь по-прежнему питался молоком из бутылки, не стал отдавать его в зоопарк вместе с другими животными, а забрал к себе домой.
К этому времени Бенджамин вырос раза в четыре и обзавелся своим главным оружием — крепкими и большими белыми зубами. Вел он себя вполне мирно и пристойно, однако иногда, если кто-то осмеливался помешать его изысканиям или играм, приходил в ярость, до крови бил когтями и злобно рычал. Несмотря на разодранный линолеум, изжеванные ковры, исцарапанную мебель, Чарльз держал его дома, пока тот не научился лакать молоко из блюдца, после чего торжественно препроводил в зоопарк.
16. Орангутан Чарли
Из всех животных, которых я мечтал увидеть на Борнео, самым желанным был орангутан. Один из самых великолепных приматов, название которого в переводе с малайского означает «человек леса», обитает только на этом острове и на Суматре, причем не везде, а на строго определенных территориях. На севере Борнео орангутан — животное довольно редкое, зато на юге, как нас уверяли тамошние жители, орангутаны живут едва ли не в каждом лесу, правда, их редко кто видел. По здравом размышлении мы решили посвятить остаток времени упорным поискам ближайших родственников человека, и, медленно возвращаясь вниз по течению Махакама, останавливались не только в каждой деревне, но у каждой хижины, чтобы спросить, не видел ли кто поблизости огромных обезьян.
К счастью, плыть далеко нам не пришлось. В первый день обратного пути мы причалили у лачуги, стоявшей у берега на плоту из железного дерева. Ее хозяин жил тем, что выменивал на товары, какие везли китайцы, плывшие вверх по реке из Самаринды, крокодиловые кожи и ротанг, который собирали в лесу даяки. В ту минуту, когда мы подплывали, несколько «поставщиков» стояли на берегу. Выглядели они весьма колоритно: длинные черные волосы, стриженные «в кружок» так, что челка закрывала лоб, из одежды — только набедренные повязки, в руках — длинные паранги в обвешанных кисточками кожаных ножнах. От них мы узнали, что в последние несколько дней семейства орангутанов регулярно совершали набеги на банановые плантации неподалеку от их «общего дома». Это известие нас очень обрадовало.
«Далеко ваша деревня?» — спросил Даан.
Даяк придирчиво оглядел нас.
«Для даяка два часа, для белого человека все четыре».
Сомнений не было: надо как можно скорее отправляться в путь. Мы торопливо выгрузили на берег камеры, вытащили самые нужные вещи и немно