Минуты две они резвились рядом с нами, потом, фыркая и брызгаясь, двинулись к лежащему на горизонте острову. Мы грустно поглядели им вслед — и мир вокруг снова замер. Однако ближе к вечеру паруса вдруг зашевелились. Я выглянул за борт и увидел, что обрывки бумаги и окурки отнесло довольно далеко вперед. Неожиданно легкий бриз сменился сильным ветром, а к тому времени, как солнце приблизилось к горизонту, наше хрупкое проа безжалостно швыряло и затапливало рассвирепевшее море. Волны преследовали, накрывали нас со всех сторон, то накатывали, поднимая корму нашей лодки так высоко, что нос заныривал глубоко в воду, то отступали, подбрасывая промокший передний парус к небу. Всю ночь раздвоенные оси, на которых держалось тяжелое бревно-балансир, при каждом его повороте завывали и ревели, как глиссандо у пьяного тромбониста. Лежа в каюте, я слушал этот вой, словно самую нежную музыку на свете.
На следующий день ветер усилился. Слева по борту вдоль горизонта длинной лентой стелилось побережье Флореса. Время от времени перед нами проскальзывали стаи летучих рыб. Их поднимало волной, прежде, чем она разобьется, они бросались вниз с гребня, раскрывая на лету голубые и желтые грудные плавники, в следующий миг выпрыгивали и пролетали над водой вперед метров на двадцать, ловко, легкими рывками уворачиваясь от высоких волн. Каждый раз, когда большая стая проносилась совсем близко, мы затаив дыхание следили за стремительным полетом этих диковинных созданий.
Однако в какой-то момент совесть напомнила, что во время путешествия полагается снимать. Чарльз вытащил из трюма камеру и приготовился запечатлеть, как наш капитан дремлет на корточках рядом со штурвалом, обернув голову саронгом, чтобы не напекло солнце, а за ним, картинно вздымаясь, пенятся волны.
«Друг, — окликнул я капитана. — Фото?»
Капитан мгновенно очнулся.
«Нет, нет! — гневно запротестовал он. — Фото нельзя. Не согласен».
Личность капитана явно была окутана какой-то тайной. Он был первым встреченным нами индонезийцем, который не рвался сфотографироваться. Мы чувствовали, что поступили бестактно, хотя почему — не понимали. Чтобы загладить возможную неловкость, я попытался завести с капитаном светскую беседу, пока Чарльз искал не менее достойные объекты для съемки.
«Неплохой ветер». — Я показал на белые паруса, развевавшиеся на фоне ясного, голубого неба.
Капитан что-то пробурчал, прищурился и уставился вдаль.
Я не унимался.
«При таком ветре мы дойдем до Комодо завтра?»
«Может быть», — пробормотал капитан.
Он помолчал, громко шмыгнул носом и затянул фальцетом свою любимую песню. Я решил, что беседа окончена, и удалился.
Шла наша четвертая ночь на море. Я прикинул, что, по всем подсчетам, мы должны приближаться к Комодо, и, проснувшись наутро, был уверен, что капитан вот-вот порадует нас этой новостью. Стоя на палубе, я нетерпеливо вглядывался в горизонт, однако видел только все тот же тянущийся на севере холмистый берег Флореса.
В конце концов я решил пойти к капитану. Он безмятежно дремал внутри долбленки, лежащей на боку рядом с нашей каютой.
«Друг, сколько часов еще плыть до Комодо?»
«Не знаю», — раздраженно буркнул он.
«А разве вы там раньше не были?» — Я изо всех сил пытался вытянуть из него хотя бы приблизительный прогноз.
«Belum», — отрезал Капитан.
Это слово оказалось для меня новым. Я полез в каюту за словарем и прочитал: Belum — «еще нет».
Ужасное подозрение закралось в мой ум.
Когда я выбрался из каюты, капитан по-прежнему мирно спал.
Я осторожно тронул его за плечо: «Капитан, вы вообще знаете, где Комодо?»
Он устроился поудобнее. «Не знаю. Господин знает».
«Господин, — громко и напористо произнес я, — не знает».
Капитан от неожиданности сел: «Aduh!»
Я вернулся в каюту за двумя картами, какие были у нас в запасе, и позвал Чарльза, который в это время снимал крупным планом живописные парусники. Первую, большую и по неизбежности неточную карту Индонезии, я выклянчил в нашей пароходной компании. Комодо на ней обозначался размытым пятном не более двадцати сантиметров в длину. Вторую, большую и подробную карту Комодо со всеми прилегающими островами, я выдрал из научной монографии. Она была хороша всем, если не считать того, что на ней поместилась лишь крохотная часть Флореса.
Мы показали капитану карту Индонезии.
«Как вы думаете, где мы сейчас?»
«Не знаю».
«Он, кажется, не умеет читать», — предположил Чарльз.
Я не придумал ничего лучше, как методично, один за другим, обводить острова пальцем и отчетливо произносить их названия, а в конце робко уточнил: «Понимаете?»
Капитан решительно кивнул и ткнул пальцем в Борнео.
«Комодо», — торжествующе заявил он.
«Нет, — печально возразил я. — К счастью, нет».
В тот день ветер немного утих. Поразмыслив, мы с Чарльзом решили взять навигацию на себя. В конце концов, у нас есть более или менее надежный компас, днем можно ориентироваться по солнцу, а ночью следовать за Южным Крестом. Судя по всему, мы немного отклонились на юг. В последний раз, когда мы шли вдоль берега, нас окружали изрезанные ущельями лесистые горы, а внизу тянулось плоское побережье, вдоль которого высились кокосовые пальмы. Сейчас пейзаж изменился. Вместо гор вдали виднелись округлые холмы, заросшие бурой пожухлой травой, из которой торчали редкие пальмы, издалека напоминавшие огромные, коричнево-зеленые шляпные булавки. Тем не менее мы решили, что по-прежнему плывем вдоль Флореса, поскольку ничем иным это побережье быть не могло. Разве что прошлой ночью незаметно проплыли мимо Комодо, а сейчас идем вдоль Сумбавы, но это вряд ли возможно.
В полдень мы увидели вдали странную цепь островов. К северу, справа по борту, они тянулись тонкой, рваной ниткой; ближайшие — крохотные клочки земли, опоясанные коралловыми рифами, те, что подальше, казались невысокими кочками, едва заметными на горизонте. На юге, напротив, острова теснились друг к другу. Вертикальные утесы, остроконечные вершины, крутые горы причудливых форм сливались друг с другом, теряясь в туманной дымке. Невозможно было сказать, где заканчивается один остров и начинается другой, куда ведет узкая полоска воды — в узкий, извилистый пролив или в глубокую бухту. Однако делать нечего, нам так или иначе предстояло понять, где проходит водная граница острова Флорес и какой пролив выведет нас на юг, к широкой бухте, по которой можно безопасно добраться до Комодо.
К счастью, времени на раздумья у нас было предостаточно: как только мы вышли к этой загадочной островной цепи, ветер стих и судно замерло посреди зеркально-гладкого моря.
Здесь оказалось довольно мелко. Сквозь легкую рябь можно было без труда разглядеть лежащие прямо под нами скопления кораллов. Недолго думая, мы надели маски, взяли трубки и прыгнули за борт. Нам не раз приходилось плавать под водой, и мы знали, что, погрузившись на дно, попадаешь в совершенно особый мир, где иначе движешься, совсем по-другому воспринимаются расстояния, цвета и звуки. Однако к великолепному зрелищу рифов мы готовы не были, и в буквальном смысле зависли от изумления в кристально чистой воде. Вокруг под нами причудливыми гребнями, зубцами, стрелами тянулись со дна розовые, голубые и белые кораллы. Одни были похожи на каменные кусты с шипами, другие, округлые, покрытые тонкой сеткой извилин, напоминали человеческий мозг. Кое-где между коралловыми зарослями виднелись одинокие колонии, похожие на плоские тарелки.
Над ними тонким кружевом свисали пурпурные и лиловые морские веера, дно пестрым ковром устилали актинии, невообразимо огромные по сравнению с теми, что обитают в более холодных морях; когда их разноцветные щупальца задевало подводное течение, они колыхались, словно кукурузные поля под ветром.
На белом песчаном дне, между скоплениями кораллов, поблескивали ярко-синие морские звезды. Кое-где из песка выглядывали устрашающего вида огромные моллюски, сквозь раскрытые изогнутые створки была видна изумрудно-зеленая мантия. Я тронул одного из них тонким прутиком, он бесшумно захлопнулся и зажал прут между половинками раковины, словно в тиски. Между моллюсками и морскими звездами валялись черные в розовое пятнышко морские огурцы.
Поначалу буйное изобилие существ, населяющих подводный мир, нам показалось несколько хаотичным, однако, приглядевшись, мы обнаружили, что некоторые закономерности в жизни этого царства существуют. Одна из самых поразительных рыб, крошечная, такого насыщенного, ослепительно-синего цвета, что казалось, будто ее подсвечивают изнутри, обитала только в щелях между коралловыми глыбами. Изумрудная рыба-попугай с тонкой желтой каймой на губах облюбовала для себя розовую акропору и, медленно скользя между зарослями, задумчиво обгрызала коралловые полипы. Небольшие изящные гиреллы передвигались исключительно стаями рыб в двадцать, и у каждой компании был свой маршрут. Стоило нам появиться, они тут же исчезли, но вскоре вернулись на прежнее место. Как мы ни всматривались, нам так и не удалось увидеть маленькую оранжевую гарибальдию, загадочную рыбу, которая свободно плавает в зарослях актинии, не боясь, что ее постигнет печальная судьба других рыб, рискнувших приблизиться к смертоносным щупальцам.
Наши наблюдения прервал поднявшийся ветер. Проа неторопливо двинулось на запад. Слишком быстро покидать риф нам не хотелось, поэтому мы перебросили веревки за борт, уцепившись за них, повисли под водой, и лодка медленно потащила нас вдоль рифа, а мы с восторгом следили, как меняется подводный пейзаж. Вскоре кораллы остались позади, и вдруг бутылочно-зеленая вода сменилась темно-синей, а дно исчезло. Ничего не оставалось, как подняться на борт, чтобы не встретиться с обитающими на глубине акулами.
Мы лежали на прогретой солнцем палубе и пытались соотнести причудливые фигуры на нашей довольно приблизительной карте с окружающими бесчисленными островами. Помощи от капитана ждать не приходилось; он сидел позади нас на корточках, тяжело дышал нам в спину и уныло делился пессимистическими прогнозами.