Чтобы добраться в отдаленные леса, где мы надеялись найти броненосцев, надо было проплыть около 120 километров вверх по реке Парагвай, а затем повернуть на восток и войти в один из ее главных притоков, Жежуи. Мы рассчитывали дойти до ее малообитаемого устья, где живут только индейцы и несколько лесорубов. По нашим прикидкам, путь должен был занять не меньше недели.
Первые несколько дней мы с наслаждением валялись на палубе, наблюдали, как нос нашей яхты рассекает коричневые речные воды и распарывает зеленые ковры camelote, водяных гиацинтов: в их изящно изогнутых, округлых листьях, держащихся у основания на зеленых плавучих пузырях, прятались скопления нежных сиренево-лиловых цветов. Более густые заросли мы старались обходить: ведь яхта прошла бы сквозь них без труда, но пропеллер мог запутаться в висячих, переплетенных корнях. Однажды совсем близко показались обитатели гиацинтовых островов — кваквы, белые цапли и очаровательнейшие, орехового окраса, яканы, осторожно задирая тощие ноги с длинными пальцами, ступавшие среди листьев в поисках случайно оказавшейся здесь мелкой рыбешки. Стоило нам приблизиться, они испуганно вспорхнули, обнажив желтые подкрылья, облетели вокруг, болтая ногами, и снова уселись на свой гиацинтовый плот, который теперь был позади нас.
Сэнди сидел на корме, потягивая мате, парагвайский чай. Гонсалес, присев на корточки рядом с мотором, вдохновенно бренчал на гитаре и громко пел, но его никто не слышал: рев мотора полностью заглушал голос. Капитан, взгромоздившись на высокий табурет в рубке, одной рукой направлял корабль, а другой наносил мазь на щеки. Стояла убийственная жара. В поисках прохлады мы с Чарльзом спустились в каюту и улеглись на койки, но там оказалось еще жарче: воздух сюда не проникал, и вскоре наши рубахи насквозь промокли от пота.
Сплав древесины на реке Жежуи
Вдруг мотор заглох и установилась непривычная тишина, которую нарушали только голоса капитана и Гонсалеса, бранившихся друг с другом. Мы выбрались на палубу. Мимо, вниз по течению, проплыл парусник; он двигался так неспешно, что мы успели разглядеть на палубе топчан с двумя подушками. Я выглянул за борт: наш скоростной катер как в воду канул. Сэнди, не теряя расположения духа, объяснил, что пару минут назад капитан, пытаясь обойти заросли водных гиацинтов, резко развернул яхту, катер перевернулся и «остался где-то сзади». Гонсалес, перегнувшись через корму, хотел подтянуть его за канат, которым он был привязан к яхте, но веревка полностью, почти вертикально, ушла в мутную воду. Разъяренный капитан сидел в рубке и свирепо цыкал зубом.
В ходе последующего спора выяснилось, что ни Гонсалес, ни капитан плавать не умеют. Пока они препирались друг с другом, мы с Чарльзом разделись и полезли за борт. К счастью, река оказалась на удивление мелкой, тем не менее нам понадобилось почти два часа, чтобы вытащить полузатонувший катер на отмель, починить мотор, привести в порядок три бака для горючего и устранить прочие неполадки. К тому времени, как мы закончили работу, топчан и две подушки, скорее всего, прибыли в Асунсьон: возвращаясь вниз по течению, мы их не встретили. Конечно, катастрофы не произошло, но доверия к навыкам капитана у нас поубавилось.
Следующие три дня были скупы на события. Мы вышли из вод Парагвая и повернули на восток, в Жежуи. Через несколько километров наша яхта остановилась примерно на час в Пуэрто-И, последнем населенном пункте на этой реке. Когда мы отплыли, привычно угрюмый капитан заметно помрачнел. Он никогда не был на Жежуи, и сейчас идти по ней ему явно не хотелось. Воды там опасные, и он не скрывал: над нами нависла катастрофа. Он столкнулся с ней утром четвертого дня. Река впереди нас круто поворачивала, петляла, бурлила водоворотами.
Капитан решительно и обреченно заглушил мотор. Он уже, вопреки здравому смыслу, совершил не одно чудо навигации, но теперь рисковать категорически отказывается, и у нас есть только один выход — вернуться. В конце концов, после долгих уговоров он согласился сесть в катер и проплыть вперед, чтобы исследовать излучину. Когда он вернулся, по его виду можно было догадаться, что наихудшие опасения подтвердились.
Началась перебранка, слегка облагороженная переводческими «купюрами». Сэнди решил ради общего блага переводить каждой стороне лишь то, что относится к делу, и опускать всю брань, которую, как я подозревал, капитан обрушивал на наши головы, а мы — на него. Мы были уверены, что река, конечно, коварная, но пройти по ней возможно. Трусливо повернуть в Асунсьон означало бы потерять как минимум неделю, а это немыслимо. Топтаться в окрестностях нам неинтересно — к ним подступила цивилизация, и мы не найдем здесь животных, ради которых приехали. Но капитан был непреклонен. «Я не хочу умирать! — с мелодраматическим пафосом восклицал он. — Надеюсь, вы тоже не ищете смерти». В ответ мы грязно выругались. Сэнди вежливо перевел. Пока шли споры, мимо нас, болезненно стуча мотором, проползла какая-то дряхлая посудина и скрылась в излучине.
Завидев ее, мы окончательно рассвирепели. Нас трясло от невозможности сказать капитану все, что о нем думаем, не прибегая к посредничеству Сэнди. На помощь пришел Чарльз. Он напрягся и произнес два испанских слова, с которых начался первый за время пути прямой и недвусмысленный разговор с капитаном. Примерно за час до нашей свары капитан, пытаясь наладить керосинку, ворчал, что она вечно ломается потому, что произвели ее не европейцы, а Industria Argentina. И теперь Чарльз, уставившись на виновника наших бед, со всем сарказмом, на который был способен, гневно произнес: «Капитан — Industria Argentina» — и торжествующе оглянулся. Он был так горд своей языковой победой, что мы не могли удержаться от смеха. Сэнди, улучив момент, незаметно слинял, чтобы приготовить себе новый мате. Без него словесные баталии вынужденно прекратились.
Чарльз и я присоединились к Сэнди, чтобы обсудить, как нам быть дальше. Мы вспомнили о дряхлой посудине, которая на черепашьей скорости проплыла мимо нас в разгар словесной войны. Если она прошла вверх по течению, значит, за ней пойдет кто-то еще и, возможно, согласится нас подтянуть. Эта мысль — последняя наша надежда — немного успокоила, мы поужинали и отправились спать.
В полночь нас разбудил шум мотора. Мы бросились на палубу, принялись вопить изо всех сил, нас услышали, и катер подплыл поближе. К счастью, Сэнди знал капитана, невысокого смуглого человека по имени Кейо; они познакомились несколько лет назад, когда наш переводчик работал в этой местности на лесозаготовках. Минут десять они переговаривались, попеременно освещая факелами судно, лежащий на дне груз, нашу яхту и лица друг друга. Мы с Чарльзом ждали в темноте, за пределами очерченного светом круга.
Наконец Сэнди повернулся к нам. Кейо, сообщил он, плывет в маленькое поселение лесорубов, что находится в верховьях реки Куругуати, одного из притоков Жежуи. Это была та самая местность, куда мы надеялись попасть. Однако, продолжал Сэнди, на катере уже есть трое пассажиров — лесорубы, едущие на заработки, — и, кроме того, он под завязку нагружен товаром. Поэтому места для нас не найдется, но Кейо согласен взять нашу аппаратуру и немного еды, а мы последуем за ним на нашем катере.
«А как мы вернемся?» — пробормотал я, почти готовый умереть от стыда за свой малодушный вопрос.
«Это не очень понятно, — весело ответил Сэнди. — Если река поднимется, Кейо задержится на несколько дней, чтобы походить по окрестностям. А если нет, тут же развернется и поплывет назад, и мы застрянем недели на три, а то и больше».
Времени для долгих споров не было: Кейо торопился. Нам ничего не оставалось, как согласиться на непредсказуемые последствия, подкрепить свое согласие денежным авансом и быстро перегрузить аппаратуру на катер.
Примерно через полчаса Кейо отплыл, прихватив с собой камеры и звукозаписывающие устройства на несколько тысяч фунтов. Желтый свет кормового огня таял во тьме ночи, а когда катер обогнул излучину, совсем скрылся из виду. Мы с Чарльзом вернулись на наши койки, убеждая друг друга, что пошли на эту авантюру с обоюдного согласия. Даже если мы застрянем на неделю или на две, это будет еще одно забавное приключение, разве нет? Однако уверенности ни у кого из нас не было.
На следующее утро мы с несколько вымученной любезностью попрощались с капитаном и Гонсалесом, отвязали наш «скоростной катер» и понеслись вверх по реке вдогонку за аппаратурой. Бросить прощальный взгляд на «Кассель» у меня времени не было: почти сразу мы убедились, что капитан не зря опасался излучины. Нас угрожающе подбрасывало, швыряло, несло течением, вертело в воронках и водоворотах так, что казалось, судно вот-вот рассыплется. К тому времени, как мы выбрались в более спокойную воду, «Кассель» исчез из виду. Стало грустно. Как же хотелось увидеть, хотя бы издалека, нашу яхту с защищенной от воды и москитов уютной каютой, с роскошной едой, маленькой библиотекой, радио и удобными койками. Было горько осознавать, что идеальное путешествие, о котором мы столько мечтали, закончилось, едва начавшись. Леса, мимо которых мы проплывали, казались зловеще-угрюмыми. Над головой сгустились тяжелые тучи, предвещавшие шторм.
На меня накатило неприятное чувство собственной наготы.
Вскоре мы догнали Кейо. С тех пор как мы расстались, его катер мужественно плыл без остановок, но, нагруженный под завязку, он мог идти со скоростью не больше пяти километров в час, тогда как наш шел в шесть раз быстрее. Благоразумие подсказывало сесть к нему на буксир, чтобы не терять из виду аппаратуру, еду и спальные принадлежности, но места на маленьком судне для нас не было, к тому же с буксиром оно ползло бы еще медленней. Поэтому мы решили не обременять себя предосторожностями, и, взяв с собой камеры (вдруг встретится что-то интересное), гамаки и продукты для обеда, ужина и завтрака на случай, если вечером так и не встретимся с Кейо, поплыли в свое удовольствие.
Мы легко скользили по вьющимся излучинам, оставляя за собой широкую пенную струю. Она катилась к берегу и терялась среди низкого кустарника и ползучих трав, что росли у воды.