Глава семейства встал с гнезда, на миг замер и неторопливо двинулся за своими подругами.
Потянулись долгие часы ожидания. Черношей ушел примерно в девять, в четверть первого он снова показался на склоне, но не один, а с юной самкой. Пара торжественно шествовала к гнезду. Издалека казалось, будто нанду ведет или сопровождает подругу к священному месту, но понять, так ли это, мы не могли. Оставалось лишь догадываться: яиц в гнезде было гораздо меньше, чем жен в гареме, поэтому вполне вероятно, что эта избранница никогда прежде здесь не бывала и теперь заботливый супруг показывал дорогу.
Но, как бы там ни было, гнездо ей, судя по всему, не приглянулось. Несколько минут она придирчиво его разглядывала, затем наклонилась, сняла с кладки крошечное перышко и презрительно отшвырнула его через плечо. Черношей почтительно наблюдал за ее действиями. Самка немного повозилась в гнезде, но даже после уборки, казалось, она не получила удовлетворения и направилась прочь сквозь высокие заросли карагуаты. Самец последовал за ней.
Черношей с одной из жен
Пройдя метров сто, самка неожиданно села и почти скрылась в высокой траве. Черношей — теперь он оказался впереди — повернулся к ней (а заодно к нам) и принялся плавно водить шеей из стороны в сторону. Это, несомненно, был брачный танец, в котором, как и положено, самец стремился предстать перед избранницей во всей красе, пощеголять глянцевым черным воротником и оплечьем. Медленно поводя головой, он подошел к своей подруге, их шеи плыли навстречу друг другу, пока наконец не переплелись. Несколько секунд нанду раскачивались в экстатическом объятии. Вдруг самка снова опустилась на землю, Черношей чуть отступил и тут же рухнул на нее огромным ворохом серых перьев. Они ненадолго замерли, потом нанду деловито встал и побрел вверх по холму, рассеянно пощипывая плоды карагуаты. Вскоре подруга его догнала, и пара, расправляя на ходу перья, чтобы привести их в должный вид, направилась к гнезду. Здесь птицы остановились, самка снова оглядела кладку, но не села, и они вдвоем вернулись к остальному гарему.
Другие нанду поблизости не показывались, и было непонятно, вернется ли кто к опустевшему гнезду. Мы затаились и настроились ждать хоть целые сутки; нам чертовски хотелось увидеть, как они откладывают яйца. Начало процесса мы уже представляли: самец сначала показывает гнездо одной из своих жен, затем совокупляется с ней. Если с этой женой он сошелся впервые, раньше чем через несколько дней яйцо она не отложит. Но вполне возможно, брачный танец, который мы наблюдали, они совершали не впервые и сейчас нанду уговаривал подругу наконец снести долгожданное яйцо. Нам оставалось только ждать.
Последующие три часа гнездо пустовало. Около четырех пополудни из зарослей карагуаты вышла самка нанду, рядом с ней вышагивал Черношей. Птицы гордо прошествовали к гнезду. Трудно сказать, вернулся ли он с той самой женой, какую мы видели утром, но на сей раз его спутница была менее привередлива. Она внимательно осмотрела гнездо, выбросила остатки сухих листьев и, напряженно вытянув шею, тяжело уселась на кладку.
Прежде я никогда не задумывался, что делает птичий самец, пока его супруга откладывает яйца. Мне казалось, что большинство птиц отсутствует или совершенно равнодушны к этому событию. Возможно, кто-то так и поступает, однако наш герой вел себя иначе. Он обеспокоенно расхаживал перед гнездом, словно хороший муж — перед родильной палатой. Самке, судя по всему, было довольно тяжело. Она пару раз напряженно расправила крылья, склонилась к земле, полежала, распростершись, несколько минут, потом встала и вместе с Черношеем удалилась в заросли.
Как только они ушли, я осторожно вылез из машины и пробрался к гнезду. Снаружи, у самого его края, виднелось яркожелтое, еще влажное седьмое яйцо; самка оказалась такой крупной, что в гнездо оно не поместилось и лежало поодаль. Мы не сомневались: к вечеру заботливый отец вернется, закатит его на место и всю ночь будет охранять кладку.
В лучезарном настроении мы вернулись домой. По крайней мере, одно предположение подтвердилось: нанду действительно приводит самку к гнезду и заботится о нем.
Однако понаблюдать за ним в другой, не менее редкой ситуации нам так и не удалось. Сэнди Вуд рассказывал, что прежде, чем усесться на полную кладку, самец непременно выкатывает из нее одно яйцо, el diezmo, или десятину, как его здесь называют, и оно лежит в стороне, пока не вылупятся первые птенцы. Как только они появляются на свет, нанду ударом ноги разбивает яйцо, желток растекается по земле, и через несколько дней в нем кишат черви — самое подходящее лакомство для птенцов этого возраста. Нам очень хотелось увидеть, как Черношей запасает корм для потомства, но, к сожалению, задержаться в Ита-Каабо мы не могли.
25. Звери в ванной
Где бы ни поселился собиратель животных, для него нет более нужного места, чем ванная. Эту простую истину я впервые открыл в Западной Африке; ванная комната в нашей гостинице оказалась настолько примитивной, что мы без зазрения совести разместили в ней маленький зоопарк. Единственным предметом, указывавшим на предназначение этого пространства, была огромная, облупившаяся ванна, гордо возвышавшаяся на голом земляном полу. Медный слив охраняла пробка на массивной цепочке, потемневшие, покрытые пятнами краны по-прежнему украшали надписи Hot и Cold («Горячая» и «Холодная»), но, когда в последний раз они исполняли свое предназначение, не помнил никто. К тому времени, как мы приехали, ванна полностью лишилась труб и единственным источником проточной воды оставалась ближайшая река.
Мыться в такой «ванной» было невозможно, но она как нельзя лучше подходила для наших животных. Крупный пушистый совенок быстро освоился в полумраке, напоминавшем о родном темном дупле, и со счастливым видом уселся на кронштейн, торчащий из камышовой стены. Шестеро тучных жаб обжили склизкие впадины под ванной, а юный крокодил примерно метр длиной поселился в полуоблезлой емкости.
Правда, ванна оказалась для него не самым надежным пристанищем. Днем он тщетно пытался вскарабкаться по ее гладким стенкам, а ночью, поднабравшись сил, все-таки вылезал, и утром мы обнаруживали его на полу. Возвращение крокодила превратилось в ритуал, который предшествовал завтраку. Совершали его по очереди: каждое утро один из нас закрывал крокодилу мокрой фланелью глаза, хватал его за шкирку и быстро опускал гневно хрюкающую рептилию в ее «бассейн».
С тех пор, куда бы нас ни занесло — в Суринам, на Яву или в Новую Гвинею, — мы держали наших колибри, хамелеонов, питонов, электрических угрей и выдр исключительно в ванных. Однако хоромы, которые нам выделил Дик Бартон, превзошли все ожидания: массивная дверь с надежной защелкой, за ней — бетонные стены, кафельный пол и не только ванна, в которую из кранов безотказно течет вода, но полноценная раковина и унитаз. Словом, возможностей было предостаточно.
Когда мы летели в Ита-Каабо, я был уверен, что места для животных на обратном пути не найдется, но по прошествии дней память о размерах самолета стерлась. Разглядывая ванную, я думал, что не воспользоваться ее пространством было бы преступлением, и про себя решил: одно или два мелких создания мы все-таки с собой прихватим.
Первого постояльца я нашел, когда однажды, после ливня, ехал верхом по кэмпу. Поля затопило, в низинах образовались мелкие озерца дождевой воды. Я пытался их объехать и вдруг поймал на себе испытующий взгляд: из воды на меня смотрела чья-то похожая на лягушачью морда. Как только я спешился, она исчезла в грязной воде. Я привязал лошадь к ограде и решил подождать: вдруг она появится снова. Вскоре любопытная морда показалась на другом конце лужи. Я подошел поближе: нет, это явно не лягушка. Загадочное существо снова ушло под воду, немного проплыло, оставляя за собой мутную полоску, и остановилось. Я опустил руку в воду и вытащил маленькую черепашку.
У нее было необычайно красивое, покрытое сложным черно-белым узором подбрюшье и такая длинная шея, что она не втягивала ее горизонтально, как обычные черепахи, а поворачивала и укладывала под панцирем вбок, прижимая голову к конечностям. Сомнений не оставалось: я держал на ладони бокошейную черепаху, не то чтобы редкое, но очень симпатичное создание, такое маленькое, что место для него в самолете наверняка найдется, даже если путешествовать ему придется в моем кармане. А пока наполовину наполненная ванна с двумя булыжниками, на которые можно забраться, когда надоест плавать, станет для нее превосходным жилищем.
Два дня спустя, в одном из ручьев, мы нашли ей компаньона. Когда они неподвижно лежали на дне ванны, можно было заметить, что у них под подбородком, словно ленточки на адвокатском наряде, свисают яркие черно-белые полоски кожи. Возможно, в природном водоеме эти странные подвижные отростки приманивают к черепахам, которые, словно камни, залегают на дне, мелких рыбешек, но в ванне подобные хитрости были не нужны, ибо каждый вечер мы доставляли нашим подопечным из кухни кусочки сырого мяса. Они живо брали его с пинцета и жадно глотали, подергивая шеями. После ужина мы высаживали черепах из воды и пускали погулять по каменному полу, а сами использовали ванну по прямому назначению.
Мне очень хотелось узнать, какие броненосцы живут в этой части Аргентины; кто знает, вдруг нам встретится вид, которого нет в Парагвае. Дик рассказал, что в здешних местах обитают в основном девятипоясные армадиллы, каких мы видели в Куругуати, а также другие, которых он называл «мулита», что означает «маленький мул», казавшиеся незнакомцами. Дик обещал попросить пеонов принести одного, если его найдут, и на следующий день его управляющий приехал с мешком, в котором копошился зверек.
К общему удовольствию, это оказался тот самый вид, который, насколько мы знали, не обитает в Парагвае. Хотя по форме он напоминал нашего девятипоясного знакомца, его туловище опоясывали всего семь отчетливых ровных полосок, и черный панцирь был не гладкий и блестящий, а бородавчатый и шершавый. «Берем, — решили мы, — а место в самолете как-нибудь найдется». По опыту общения с нашей парагвайской Четверкой мы знали, что броненосец — это маленький, но мощный бульдозер, способный разрушить любую, даже самую прочную клетку. Поэтому мы не стали сооружать новую, тем более что в распоряжении была превосходная, просторная, почти пустая ванная с кафельным полом. Мы бросили в угол за унитазом большую охапку сухого сена, поставили рядом миску с фаршем в молоке и выпустили мулиту в его новое жилище. Он немедленно зарылся в сено, скрылся с головой и принялся так бурно возиться, что копна заходила, словно море в шторм. Через некоторое время усталый мулита вылез, унюхал мясо, засеменил к миске и жадно зачавкал, шумно пофыркивая и пуская молочные пузыри. Мы наблюдали за ним, пока он не закончил трапезу, после чего отправились спать, радуясь, что нашего полку броненосцев прибыло.