Судя по всему, нора этих двоих находилась в том же холме, и теперь они, нервно подскакивая, обеспокоенно вертя головами и гневно моргая, пытались устрашить «пришельцев». Совы то и дело на всякий случай скрывались под землю, а через пару минут снова возвращались на пост и сурово глядели на нас.
Они были не единственными обитателями холма. Вокруг, в низкой траве, копошились несколько птичек, которых называют печниками-землекопами. Они гнездятся в длинных, узких тоннелях, но в кэмпе такие подземные ходы встречаются нечасто, поэтому они обычно селятся рядом с норами вискаш, в основном у входа. Как и ближайшие их сородичи — обычные печники, — землекопы каждый год строят новые жилища, но старые тоннели не пустуют: в них живут те самые ласточки, которые сейчас парили над холмом. Можно сказать, вокруг кургана вискаш была сосредоточена вся жизнь в этих местах. С приближением сумерек многочисленные птичьи постояльцы разрезвились, началось вечернее веселье, а мы терпеливо ждали, когда выйдет хозяин.
Он незаметно появился, точнее, материализовался во тьме и крупным серым булыжником уселся у входа в нору. Вискаша напоминал упитанного серого кролика, только уши немного короче и на носу — широкий черный горизонтальный мазок, полоса, как будто он испачкался, пытаясь просунуть голову в свежевыкрашенную ограду. Зверь меланхолично почесал задней лапой за ухом, энергично, сотрясаясь всем телом и показывая длинные зубы, фыркнул, после чего неуклюжими прыжками забрался на вершину холма и с хозяйским видом уселся обозревать мироздание, словно пытался понять, изменилось ли оно с тех пор, как он удостоил его визитом в последний раз. Убедившись, что вселенная в порядке, вискаша принялся совершать вечерний туалет, точнее, старательно скрести передними лапами солидное кремовое брюхо.
Чарльз неслышно выбрался из машины и, прижимая к себе камеру с треногой, осторожно, шаг за шагом, стал приближаться к холму. К этому времени брюхо было должным образом вычесано, и вискаша сосредоточился на длинных усах. Чарльз прибавил шаг: солнце садилось быстро, а в сумерках снимать невозможно. Он шел все быстрее и быстрее, вискаша невозмутимо начесывал усы и даже ухом не повел, когда Чарльз установил камеру примерно в метре от его персоны. Перепуганные кроличьи совы поспешно ретировались в заросли и оттуда гневно взирали на возмутителей спокойствия. Печники-землекопы встревоженно кружили у нас над головами. А вискаша, невозмутимый вискаша царственно восседал на фамильном каменном троне, словно позировал для парадного портрета.
Безмятежные дни в Ита-Каабо, к сожалению, подходили к концу. Уезжать не хотелось: слишком хорошо было в этих непредсказуемых и завораживающих местах. Однако ровно через две недели за нами прибыл самолет компании. Пора было возвращаться в Асунсьон. С собой мы увозили броненосцев, черепах, маленькую ручную лисичку, подаренную одним из пастухов, бесценные впечатления и многочасовой фильм о печниках и кроличьих совах, нанду, вискашах и незабвенной компании капибар.
26. В погоне за исполином
С кривых, мощенных булыжником улиц Асунсьона открывается вид на пристань, вдоль которой впритык стоят корабли, за ней виднеется темная река Парагвай, а дальше простирается пустынная, безлюдная равнина. Она начинается на противоположном берегу реки и тянется за горизонт, 800 километров на запад, через боливийскую границу, к подножию Анд. Большую часть года это выжженная солнцем, заросшая кактусами пыльная и сухая саванна, но летом проливные дожди и сходящие с гор потоки растаявшего снега превращают ее в огромное, кишащее москитами болото. Мы решили, что оставшиеся в Парагвае дни нам необходимо провести на этой своеобразной и одновременно притягательной земле. В Асунсьоне о Чако рассказывали нам все. Одни пугали невероятными трудностями, другие утверждали, что для поездки необходимо обзавестись множеством предметов, названия которых мы слышали впервые, третьи приводили десятки разумных причин, по которым в такое дикое место ехать нельзя.
Однако все советчики сходились в одном: в Чако очень жарко. Поэтому первым делом предстояло обзавестись соломенными шляпами. За ними мы отправились в находившуюся неподалеку от пристани лавчонку, в открытых окнах которой висело множество дешевого тряпья.
«Sombreros?» — вместо приветствия спросили мы. К счастью, на этом наши упражнения в испанском закончились, ибо хозяин лавки, молодой, но грузный небритый мужчина с огромной копной черных вьющихся волос и редкими зубами, некоторое время жил в Штатах и говорил на колоритном бруклинском наречии. Он показал нам недорогие, вполне подходящие шляпы, и мы по глупости признались, зачем они нам нужны.
«Эт-та Чака, — смачно произнес он, — она… Очень плохая, жутко страшное место. Без шуток, москиты и разные bichos там muy muy bravo. Так много, что рукой махнешь, и тут же у тебя громадная, первого сорта гадина в руке. Amigos[16], они вас будут пожрать».
Он на миг потрясенно замолчал, а потом расплылся в лучезарной улыбке: «Но у меня есть экстра высший сорт москитная сетка».
Мы послушно купили две. Однако хозяин лавки не унимался.
«Эта Чака, скажу я вам, — он заговорщически перегнулся к нам через прилавок, — очень, жуть и кошмар какой становится холодной. Ночью, без шуток, мерзнуть будете. Но не волновайтесь, у меня тут самые лучшие пончо в Асунсьоне».
Он вынул два дешевых одеяла с прорезью для головы. Мы послушно купили их тоже.
«А на лошади вы как? Хорошо? Как Гэри Купер?»
Мы признались, что не очень.
«Ничего, выучитесь, — поспешил успокоить владелец несметных сокровищ, — вам только нужно bombachos[17]».
Он извлек из своих тайников две пары мешковатых шаровар в складку. Это уже было чересчур.
«Нет-нет, они не нужны, muchissima gracias[18], — запротестовали мы. — Нам привычней в брюках, inglesi[19]».
Он страдальчески поморщился.
«Так это неправильно, amigos. Вы там себе все кошмар как отобьете. Вы должен иметь на себе бомбачос».
Мы сдались, чем спровоцировали новый приступ благодеяний.
«Вы заимели распревосходнейшие бомбачос, первый сорт, — с торжественной задумчивостью произнес он, словно поздравлял нас с удачным выбором, — но кактусы с кустами в Чако очень колючие. Враз порвут ваши прекрасные бомбачос на сто кусочков».
Для пущей убедительности он рубанул рукой воздух.
Мы ждали продолжения.
«Не волнуйтесь! — вскричал наш благодетель и с сияющей улыбкой, жестом, каким факир вынимает кролика из цилиндра, вытащил из-под прилавка две пары кожаных гетр. — Piernera».
Мы окончательно капитулировали — и больше не сопротивлялись. Казалось, теперь каждый клочок тела был надежно защищен от всевозможных опасностей, но хозяин лавки считал иначе.
«У вас нет животика, — печально констатировал он, — но…»
Скорбь в голосе сменилась решимостью.
«Знаю, вам нужен faja[20]».
Он отвернулся, стянул с полки два рулона плотной ткани шириной сантиметров пятнадцать каждый, развернул один, обмотал вокруг своей непомерно широкой талии и представил пантомиму «Всадник на коне», подпрыгивая вверх и вниз, как будто на лошади.
«Видите, — торжествующе произнес он, когда действо завершилось. — Кишки. Никакая не вывалится».
Доверху нагруженные и защищенные с головы до ног мы наконец выбрались из магазина.
«Не знаю, что из этого барахла понадобится нам в Чако, — заметил Чарльз, — но на следующем маскараде первый приз — наш».
Экзотический наряд был не единственной необходимой вещью, без которой, как нас убеждали, мы и дня не выживем в местности, какую особо чувствительные собеседники мелодраматично именовали L'Inferno Verde, то есть «зеленым адом». Мы приобрели особые высокие сапоги (нам объяснили, что без них невозможно ездить верхом), обзавелись двумя дюжинами безымянных бутылок с адски смердящей желтой жидкостью, которая, по заверениям аптекарей, содержала мощнейшее, в боях проверенное средство от насекомых. Чарльз не устоял перед уговорами («смотри, парень, очень подойдет для ловушек и других таких штук») и купил на рынке несколько мотков резинки. По совету одного из наших добрых и здравых парагвайских приятелей мы запаслись огромным количеством сыворотки на случай, если укусят змеи, и громадным шприцем для подкожных вливаний, а кроме того, заготовили деревянный ящик всевозможных консервов, такой тяжелый, что казалось, будто он набит не едой, а свинцом.
Приготовления подходили к концу. Мы разыскали в турагентстве Сэнди Вуда, снова наняли его переводчиком и забронировали три места в самолете, отправлявшемся на дальнюю эстансию в самом сердце Чако.
Оставшиеся до отлета три дня было решено посвятить поиску одного из главных парагвайских сокровищ — местной музыки. Первые испанские поселенцы и миссионеры из ордена иезуитов, прибывшие в страну 350 лет назад, обнаружили, что индейцам гуарани известны только очень простые, монотонные, медленные мелодии в миноре. Миссионеры познакомили своих духовных чад с европейскими музыкальными инструментами, гуарани быстро и радостно их освоили, и вскоре музыка стала всеобщей страстью. Парагвайцы не просто усваивали доселе неведомые им европейские ритмы — польку, галоп, вальс, — но создавали на их основе новые, самобытные мелодии, ритмичные и тягуче-томные одновременно и, более того, стали приспосабливать под них инструменты. Гитару они приняли безоговорочно, а вот арфу переделали почти до неузнаваемости. Во-первых, она уменьшилась в размерах, стала деревянной и переносной, а во-вторых, лишилась обязательных для европейской арфы педалей, позволяющих передавать полутона. Однако пар