агвайского арфиста это не смущало; он выжимал из инструмента все, что мог, не только искусно воспроизводил мелодию, но, легко проводя пальцами по струнам, расцвечивал ее чувственными глиссандо или, ударяя по басам, добавлял пьянящего ритма. До сих пор я слышал эту завораживающую музыку только в записях, сделанных во время гастролей парагвайских ансамблей по Европе, и сейчас мне не терпелось услышать ее вживую.
Мы отправились в находившуюся неподалеку от Асунсьона деревню Луку, где жил один из самых известных парагвайских мастеров музыкальных инструментов. Его дом, как часто бывает в этих необычайно щедрых и красивых местах, стоял в роскошной апельсиновой роще. Пожилого хозяина мы застали за работой: он сидел у себя в мастерской и неспешно, бережно, как и подобает настоящему мастеру, полировал корпус арфы. Чуть поодаль, в конюшне, раскачивались на жердочке два домашних попугая, в саду на деревянной стойке красовался ручной сокол. Мы уселись под апельсиновым деревом, хозяйка принесла нам холодный мате, мы по очереди отпивали из калебаса, а мастер показывал, как звучит гитара, которую он только что закончил. Вскоре к нему присоединились двое парней из соседней деревни, они квартетом играли и пели для нас пряными, резковатыми голосами, какие чаще всего бывают у парагвайцев. Мы наслаждались терпким, нежным и одновременно нервным многоголосием, совсем не похожим на варварские ритмы соседней Бразилии, куда их принесли выходцы из Африки; в Парагвае африканцев почти не было. Примерно через час гитару вручили мне и попросили спеть una cancion inglesi. Я старался как мог.
Мастер за работой
Гитара была превосходная, с глубоким, насыщенным звуком. Я не удержался и осторожно спросил, можно ли ее купить.
«Нет, нет, — возмущенно затряс головой мастер, и я на миг испугался, не обидел ли его. — Я не могу позволить, чтобы вы увезли эту гитару. Она так себе. Я сделаю другую, специально для вас, такую, что вы запоете, как птица».
Когда через месяц мы вернулись из Чако, в Асунсьоне меня ждала гитара, сделанная из самых ценных пород парагвайских деревьев. На грифе красовались мои инициалы, выложенные старым мастером из слоновой кости.
На следующий день мы встретились с нашим переводчиком в баре, где он основательно готовился к предстоящим неделям полной засухи. Сэнди угостил нас пивом.
«Кстати, — сообщил он, — вчера в агентство заглянул один тип, спрашивал, правда ли, что какие-то парни тут ищут броненосцев. Говорит, мол, у него есть tatu carreta».
Я чуть было не поперхнулся от неожиданности. Tatu carreta, то есть «тату размером с повозку» — так здесь называют гигантских броненосцев. Это величественное животное, почти полтора метра в длину, и такое редкое, что его живьем никогда не привозили в Англию, а мало кто из европейцев видел его в естественных условиях. Лишь в острых приступах ничем не обоснованного оптимизма я мог мечтать, что мы его встретим.
«Что это за человек? Чем он зверя кормит? Броненосец здоров? Что этот тип за него хочет?» — мы взбудоражено бомбардировали Сэнди вопросами. Он сделал длинный и медитативный глоток пива.
«Ну, я серьезно не знаю, где он сейчас. Если вы вот так заинтересованы, мы пойдем и выясним. Я не видел его лично».
Мы побежали в агентство, к сотруднику, который с ним разговаривал.
«Он только что заходил. — Чиновник явно не понимал, что нас так взбудоражило. — Спрашивает, сколько inglesi дадут за броненосца. Он держит его на продажу. Я не знал, нужен вам такой зверь или нет, но парень сказал, что зайдет в другое время. Кажется, его зовут Акуино».
«Он иногда работает на лесопилке, там, внизу, за доками», — встрял в разговор один из зевак, что с утра до ночи толклись на крыльце агентства.
Дрожа от нетерпения, мы поймали такси и понеслись по следу. На лесопилке нам рассказали, что Акуино приехал три дня назад из лежащего в 160 километрах к северу речного порта Консепсьон. Он приплыл на судне, груженном лесом, но никакого гигантского броненосца с ним не было. Наверное, оставил в Консепсьоне, куда Акуино отбыл на грузовом корабле несколько часов назад.
Выбора не было: надо срочно его найти. Из прошлого опыта я слишком хорошо знал, как часто охотники ставят перед животным плошку риса или маниоки — и на том успокаиваются, а если животное не ест, решают, что оно больно и все равно подохнет. Вполне возможно, сейчас где-нибудь в Консепсьоне наш редкий зверь умирает от голода. Мы должны его отыскать, убедиться, что с ним все в порядке, но у нас осталось всего два дня — или надо отказаться от мечты о Чако.
Мы бросились в авиакомпанию. К счастью, самолет вылетал на следующий день и в нем оставались ровно два свободных места. Было решено, что мы с Сэнди полетим, а Чарльз останется в Асунсьоне, чтобы завершить приготовления к отъезду.
Самолет вылетел в 7 утра на следующее утро, и через час с небольшим мы приземлились в Консепсьоне. Это был маленький, тихий городок с пыльными улицами, застроенными скромными белеными домами. Мы поспешили в гостиницу; по мнению Сэнди, лучшего места для дальнейших расследований нам не найти. В гостиничном дворике расслабленно попивала кофе мужская компания. Я был готов бросаться к каждому столику и спрашивать, не знает ли кто человека по имени Акуино, ибо времени у нас мало и найти его нужно поскорее, но Сэнди объяснил, что это будет крайне невежливо; здесь сидит много его старых друзей, и они крепко обидятся, если он не поздоровается с ними, как учтивый, хорошо воспитанный человек. Сэнди обходил столы один за другим, пока не представил меня каждому. Мы обменивались любезностями, и я изо всех сил старался скрыть нетерпение.
Наконец Сэнди рассказал, что я ищу гигантских броненосцев. Собравшиеся принялись бурно рассуждать, какие странные увлечения бывают у заезжих гостей, и вконец раззадорились, когда Сэнди уточнил, что я хотел бы не просто поглядеть на живого зверя, но готов его купить. Началась долгая и бессмысленная дискуссия о способах поимки тату каррета: видел-то их каждый, но никому из знакомых нашего переводчика даже в голову не приходило это чудище ловить. А если поймаешь, как его содержать? В конце концов все сошлись на том, что дело это безнадежное, поскольку такая животина прокопает любой пол, разве что в танке нору не выроет. К нам подсел официант, и начался глумливый треп о том, что можно бы предложить броненосцу на завтрак, обед и ужин. Я постепенно заводился: еще бы, у нас остались всего сутки, чтобы его найти. Наконец Сэнди спросил об Акуино. Знали его все. Сейчас он, кажется, уехал в Асунсьон, а здесь работает водителем и совсем недавно перевозил бревна из лесозаготовки, которую держит какой-то немец рядом с бразильской границей, в 150 километрах отсюда. Если он и поймал броненосца, то определенно спрятал его где-то в лесу.
«Где тут нанять грузовик, чтобы туда доехать?» — нетерпеливо спросил я, в глубине души понимая, что мой вопрос вызовет новую получасовую дискуссию. Но, к счастью, ответ нашелся сразу: машина, способная проехать через лес, была только у одного человека. Звали его Андреас; мальчишка, из тех, что вертелись под ногами, вызвался немедленно к нему привести.
Пока мы ждали, я на всякий случай заглянул в ближайший магазин: вдруг там найдется еда для броненосца. Вышел оттуда с двумя банками бараньих языков и банкой сгущенки (несладкой), но это, по крайней мере, было близко к диете, на которой мы держали других наших армадиллов.
Где-то через полчаса появился Андреас — молодой человек с роскошными усами и лоснящейся от бриолина прической. Портрет довершала футболка, разрисованная аляповато-яркими цветами. Он заказал кофе и уселся, чтобы подробно обсудить наше предложение. После третьей чашки договоренность была достигнута, правда, сначала он должен навестить мать, жену, брата, а также тещу, чтобы сообщить им, куда, с кем и зачем он едет, потом — заправить грузовик, после чего мы, не теряя ни минуты, отправимся в путь. Я с ужасом думал, что, возможно, мы никогда не покинем эту кофейню, но Андреас оказался человеком надежным. Через двадцать минут он вернулся на новеньком мощном грузовике. Мы с Сэнди забрались в кабину — и машина, под визг клаксона и одобрительные вопли сочувствующих, включая официанта, с ревом понеслась по улице. «Что ж, дела идут не так плохо, — удовлетворенно подумал я. — Особенно если вспомнить, что мы всего четыре часа назад прибыли в город».
Не успел я порадоваться высокому темпу нашей жизни, как Андреас резко свернул вправо, на боковую дорогу, и вскоре остановился у больницы.
Он объяснил, что всю прошлую ночь выпивал с матросом, который только что вернулся из Уругвая. Его новый приятель имел неосторожность предложить девушке, которую приметил в баре, стакан тростниковой водки, но тут какой-то мужлан, что сидел с ней рядом, неожиданно вытащил длинный нож и пырнул уругвайца в живот. Матрос попал в больницу, сейчас небось мучится от жажды, поэтому Андреас к нему забежит, пока медсестры не видят, сунет под подушку пару бутылок напитка жизни — и тут же вернется. Появился он довольно скоро, но у меня было достаточно времени, чтобы сполна ощутить бремя уважения к местным обычаям.
По дороге, точнее, на широкой красноземной просеке, которая вела через лес, нам то и дело попадались огромные выбоины. Большую часть из них Андреас, резко уводя машину то в одну, то в другую сторону, благополучно объезжал и лишь изредка сбрасывал скорость. Через каждые несколько метров мы натыкались на компании солдат, которые по идее должны были ремонтировать здешние дороги. Но никто из них не работал и, как заметил Андреас, утруждать себя работой не собирается. Починили дорогу или нет, все равно им платят за труд гроши, так что гораздо выгодней нарубить дров и продавать их на дороге. Но и это занятие, судя по всему, бравых защитников не привлекало: почти все они спали вповалку под придорожными деревьями. Стояла нестерпимая жара, и я был готов сказать, что их понимаю, если бы не щелкал зубами каждый раз, когда грузовик проваливался в очередную рытвину, и не ударялся головой о кабину, когда машина подскакивала на ухабах.