Большинство колибри полигамны. Самка самостоятельно строит гнездо, высиживает яйца и выкармливает птенцов. Наша колибри, судя по всему, обустраивала жилище. Сначала она, зажав в клюве паутинку, старательно опутывала ею край крошечного гнезда. Затем замелькал похожий на нитку язычок: колибри производила клейкую слюну, чтобы, пользуясь клювом вместо шпателя, обмазать ею гнездо, как хороший кондитер со всех сторон обмазывает глазурью торт. Наконец она основательно потопталась в гнезде, чтобы утрамбовать подстилку, что-то подправила клювом — и унеслась за новым стройматериалом.
Колибри трудилась очень усердно, и через час гнездо, как мне показалось, существенно увеличилось в размерах. Все это время я сидел так тихо, что другие обитатели монте меня не замечали. Совсем рядом, петляя между пучками высохшей травы, носились мелкие ящерицы; деловитая чета попугаев, громко переругиваясь, собирала ветки с колючего куста. Неожиданно краем глаза я заметил, что в зарослях кактусов кто-то шевелится, поднес к глазам бинокль, но сквозь завесу из пожухлой травы и мясистых кактусовых стволов мог разглядеть только желтоватую кочку. Через несколько секунд кочка задвигалась, в самом ее низу наметилась и начала расширяться темная вертикальная полоса. Вдруг сквозь нее просунулась маленькая щетинистая морда — и кочка превратилась в оранжевого броненосца. Он осторожно выбрался из травы и, оказавшись на открытом пространстве, рванул со всех ног. Крохотные пятки мелькали с такой скоростью, что зверь казался диковинной заводной игрушкой. Я вскочил и бросился в погоню. Броненосец ловко увильнул и скрылся в норе между листьями карагуаты. Я перепрыгнул через невысокий куст и присел с другой стороны, чувствуя себя так, словно гоняю взад-вперед детский паровозик. Через несколько секунд оранжевый броненосец выкатился ко мне в руки.
Он гневно хрюкал, вырывался, попытался меня цапнуть, после чего свернулся так, что чешуйчатый хвост лег рядом с треугольной роговой пластинкой, прикрывающей макушку, — и превратился в желтый непроницаемый шар. Разве что волк или ягуар могли прокусить эту нерушимую броню. Я вытащил из кармана полотняный мешок и засунул в него броненосца. Мы не раз убеждались: ничего лучше таких мешков для переноски пойманных животных человечество не придумало. Холст пропускает воздух, а в темноте животное почти всегда успокаивается и наверняка не причинит себе никакого вреда. Я положил мешок с броненосцем на землю и направился к гнезду колибри, чтобы забрать забытый бинокль. Вернулся и обомлел: мешка не было. Я принялся озираться по сторонам — и тут увидел, что моя полотняная торба медленно, вразвалку топает по земле. Оказалось, что в темноте маленький броненосец развернулся и решил устроить бег в мешке. Бегун был немедленно пойман, и я отнес его в полуразвалившуюся повозку, где сидел в заточении Подху.
Через неделю у нас обитали три пары оранжевых броненосцев, две — девятипоясных и наш старый друг Подху. Они были прожорливы, как полк солдат, поэтому повозку, в которой каждый вечер скармливали им немереное количество еды, мы окрестили «полевой кухней».
Оранжевый броненосец
Тот же броненосец, свернувшийся в шар
В эстансии, где еженедельно закалывали корову, в говядине недостатка не испытывали, но броненосцам, кроме мяса и молока, требуются яйца, а с ними было туго. К счастью, по нашим комнатам свободно разгуливали куры, и в один из дней некая заблудившаяся несушка решила устроить гнездо в моем вещевом мешке. Моей первой реакцией было желание ее прогнать, но, когда я понял, что она каждый день будет приносить по яйцу, решил предательски утаить от хозяев, что к молоку, которое нам каждый день поставляли из кухни, нашим армадиллам ежедневно подают яйца.
К сожалению, оранжевые броненосцы приживались у нас с трудом. Сначала у них на нежных розовых пятках появились ссадины и язвы. Чтобы нашим подопечным было не так больно ступать, мы присыпали дно «полевой кухни» землей. Ранки стали затягиваться, но у нас появилось много лишней работы. Броненосцы с едой не церемонятся, разбрасывают ее по земле, где она неизбежно гниет, поэтому каждые несколько дней нам приходилось чистить повозку и менять земляную подстилку.
Некоторое время спустя у них началась сильнейшая диарея. Поставить диагноз было нетрудно. Броненосцы — существа трепетные, и стоило взять их на руки, они от страха не только заходились дрожью, но немедленно обделывались. Мы тщетно пытались подобрать для них диету, добавляли в пищу пюре из вареной маниоки, есть они отказывались, а понос не прекращался. Как им помочь, не понимал никто. Если зверьков не удастся вылечить, значит, придется отпустить, чтобы они не умерли в неволе. Мы бесконечно обсуждали, чем их кормить, пока до нас не дошло, что в дикой природе оранжевые броненосцы, пытаясь отрыть насекомых или корни, неизбежно наглатываются земли. Возможно, именно ее требовали их взыскательные желудки, а пища, которую мы предлагали, была для них слишком жирной. Тем же вечером мы добавили в смесь фарша, молока и яиц две пригоршни степной земли, тщательно перемешали и предложили эту неаппетитную жижицу нашим питомцам. Ровно через три дня они выздоровели.
28. Путешествие по Чако
С южным ветром в эти места приходит пронизывающий холод и затяжные, унылые дожди. В такие дни, чтобы скоротать время вынужденного бездействия, мы нередко приходили в стоявшую рядом с загоном для скота просторную хижину, где у местных пастухов было что-то вроде клуба. Здесь они обсуждали новости, точили ножи, плели из сыромятной кожи лассо, флиртовали с метисками, что работали на кухне, и без конца пили горячий мате. В центре ярко пылал очаг, пастухи теснились, чтобы дать нам место поближе к огню, и пускали по кругу терпкий, согревающий напиток. Нас привечали, как старых друзей, мы с наслаждением вдыхали пряный аромат, в котором смешались запахи лошадей, кожи и тлеющих лучин из древесины пало санто.
Одним дождливым утром, придя в хижину, я обнаружил, что в ней нет никого, кроме десятка лоснящихся, откормленных собак. Они недоверчиво разглядывали меня. Приглядевшись, я заметил, что на скамье, вытянувшись в полный рост и прикрыв лицо пыльной широкополой шляпой, лежит очень высокий — под два метра — незнакомый мужчина в рваных старых бомбачос, расстегнутой рубахе, перетянутой выцветшим индейским поясом. Обуви у него не было; по заскорузлым пяткам каждый мог догадаться, что он предпочитает ходить босиком. Насколько я мог сказать, я никогда не видел его раньше.
«Buenos dias[23]», — поздоровался я.
«Buenos dias», — проворчал он из-под шляпы.
«Вы пришли издалека?» — спросил я, с трудом связывая испанские слова.
«Да», — ответил он, лениво почесывая живот.
Повисла пауза.
«Холодно сегодня». — Я попытался вести светскую беседу, но никакой темы, кроме погоды, придумать не мог.
Незнакомец спустил ноги, сдвинул шляпу на затылок и сел. Это был статный мужчина с темными, чуть тронутыми сединой, вьющимися волосами. Смуглое, обветренное лицо украшала многодневная щетина.
«Как насчет мате?» — спросил незнакомец. Не дожидаясь ответа, он вытащил из служившего ему подушкой холщового мешка чашку в форме коровьего рога, серебряную бомбилью и небольшой пакет с высушенным зеленым мате, молча отсыпал немного в рог, залил водой из стоящего рядом глиняного сосуда, перемешал и принялся жадно всасывать напиток через бомбилью. Выплюнув первую, мутную воду, он снова наполнил рог и передал мне.
«Что вы здесь делаете?» — В его голосе звучало требовательное любопытство.
«Ищем животных».
«Каких?»
«Тату, — не задумываясь, ответил я. — Самых разных тату».
«У меня есть тату каррета», — сообщил незнакомец.
По меньшей мере, я подумал, что он так сказал, но не был уверен. Возможно, он сказал в прошедшем времени или заявил, что может поймать тату каррета, если захочет. Я не мог быть уверен. «Momentito[24]», — выдохнул я и под проливным дождем помчался к дому за Сэнди. Мы вернулись, и Сэнди для начала завел со странным гостем учтивую беседу, которая, как считал наш переводчик, должна предшествовать любому серьезному делу. Я сидел рядом, сгорая от нетерпения. Через несколько минут Сэнди пересказал мне краткое содержание их диалога. Звали незнакомца Комелли. Он был охотником, бродил по пустыне в поисках ягуаров, нутрий и лис, мех которых успешно обменивал на спички, патроны, ножи и прочие предметы, необходимые для бродячей жизни. В последний раз он ночевал под крышей лет десять назад, но бездомность его вполне устраивала.
«А что он сказал о тату каррета?» — Я не мог скрыть волнения.
«А…» — протянул Сэнди, сделав вид, что он случайно забыл о таком пустяке, и о чем-то спросил Комелли.
«У него когда-то был тату каррета, прожил несколько недель, но это было давным-давно».
«Что с ним случилось?»
«Умер».
«Где он его поймал?» «Далеко, очень далеко отсюда, за рекой Пилькомайо». «Он сможет нас завтра туда отвести?» Сэнди перевел вопрос. Незнакомец заулыбался.
«С удовольствием».
Я понесся домой делиться новостью с Чарльзом. Мы были готовы бежать за реку Пилькомайо. Даже если там не найдется гигантских броненосцев, мы наверняка увидим других животных, какие здесь не водятся. Ехать туда три дня верхом, еще несколько дней мы будем животных искать, так что вернемся не раньше чем через две недели. Фаустиньо предложил взять его лошадей, а багаж погрузить на запряженную быками повозку.
Однако, если не считать камер, магнитофона и пленки, грузить было особо нечего.
«Не беда, как-нибудь протянем на подножном корму». — Я старался говорить как можно бодрее, но получалось у меня неубедительно.
«Ладно, все равно ничего хуже здешней еды быть не может», — мрачно согласился со мной Чарли.
Это была сущая правда. Фаустиньо и Элсита были очень гостеприимны, но с непривычки блюда, которыми они нас потчевали, скорее отбивали, а не пробуждали аппетит. Это были в основном говяжьи внутренности — жареные кишки, какие-то вяленые, причудливо изогнутые органы, которые я, к счастью, опознать не мог, и огромные куски жесткого, как добротная резина, мяса. Если подножный корм предполагает смену рациона, можно считать, нам повезло.