По всему было видно, что дядя с племянниками намерены провести у нас все утро. Сначала они попросили показать наше снаряжение. Открывателя Бутылок настолько потряс гамак Чарльза, что он забрался внутрь, с восторгом расстегивал и застегивал молнии на москитной сетке, заглядывал в карманы, щупал крышу. Хозяин, сидя у хижины на бревне, благоговейно рассматривал мой бинокль, поворачивал его то одним, то другим концом, почтительно поглаживал окуляры и время от времени подносил таинственный предмет к глазам. Скотобоец проявил профессиональный интерес к ножам. Сидя на корточках у огня, он внимательно изучал мой нож, с наслаждением пробовал лезвие большим пальцем и прозрачно намекал, что хотел бы получить это сокровище в подарок. Я делал вид, что не понимаю (это был мой единственный карманный нож), поэтому он решил сменить тактику.
«Сколько хочешь?»
«Одного тату каррета», — не колеблясь, ответил я.
«Шлюха», — смачно выругался он по-испански и так ловко метнул нож в стоящее неподалеку дерево, что лезвие встряло в ствол и мелко задрожало.
После завтрака Комелли сообщил о своем намерении двинуться далеко на восток, где могут найтись следы гигантских броненосцев. Дорога займет два или три дня, но, если по пути встретится что-то интересное, он тут же вернется за нами. Через несколько минут он собрался — пончо, холщовый мешочек с фариной, пакет с мате — и еще до того, как солнце поднялось над деревьями, степенно выехал на одной из наших лошадей. За ним, весело помахивая хвостами, бежали собаки.
Сэнди вызвался подправить хижину, соорудить навес для кухни и хоть немного привести в порядок нашу неприютную, наскоро устроенную стоянку.
Теперь, когда у нас с Чарльзом оставалась только одна лошадь, предпринимать дальние вылазки мы не могли. Поэтому было решено нагрузить конягу аппаратурой, бутылками с водой и пешком исследовать северные окрестности монте.
Равнина между Пасо-Роха и Пилькомайо изрезана множеством riachos — длинных, иногда до 100 метров, мелких ручьев, которые непредсказуемо начинаются и так же неожиданно утыкаются в грязные лужи. В заросшей ряской воде растут кувшинки, в воздухе густо гудят москиты и огромные мерзкие слепни. На берегу одного из ручьев я приметил странную кучку сухого тростника. Подойдя поближе, осторожно поковырял в ней ножом и обнаружил на дне с десяток маленьких кайманчиков, ближайших южноамериканских родственников крокодила. Они заметались у меня под ногами и ускользнули в реку, но поймать четверых мне все же удалось. Кучка тростника была остатками гнезда, в котором кайманиха откладывает яйца, чтобы они «дозрели» на солнце. Кайманы, которых я держал в руках, были совсем крохотные, сантиметров пятнадцать в длину, но, несмотря на малый рост и нежный возраст, они норовили цапнуть меня за пальцы, гневно пищали и злобно оскаливались, приоткрывая лимонно-желтые, словно кожей затянутые пасти. Я смочил водой мешок и бросил туда мелких рептилий.
Мы внимательно изучали берег, не найдется ли еще какая-нибудь тварь. Вдруг я заметил, что с противоположного берега за нами молча наблюдают четверо полуголых (вся одежда — штаны да кожаные гетры) босых мужчин с длинными допотопными ружьями. Спадающие по щекам спутанные волосы почти скрывали густо татуированные лица. Это были индейцы мака. Двое из них держали округлый, чем-то набитый мешок, третий нес разделанного, ощипанного нанду.
Судя по всему, они возвращались с охоты. «Лучших помощников нам не найти», — смекнули мы и, перебравшись на противоположный берег, попытались жестами объяснить, что зовем их на нашу стоянку. Они словно застыли, опершись на ружья, и с недоумением наблюдали за нашей пантомимой. В конце концов мне удалось передать им главную мысль, индейцы перебросились несколькими гортанными репликами друг с другом и закивали в знак согласия.
На стоянке нас ждал Сэнди, который, к счастью, знал и гуарани, и язык мака. После недолгой беседы выяснилось, что индейцы много дней назад ушли из своей толдерии охотиться на нанду, за перья которых можно получить неплохое вознаграждение: аргентинцы делают из них метелки для смахивания пыли. Посредниками между охотниками и покупателями выступают торговцы вроде Хозяина, которые скупают перья в обмен на соль, спички и патроны. Недавно наши новые знакомцы оставили перья у скупщика где-то на границе с Аргентиной и сейчас возвращаются домой. Сэнди передал, что, если они задержатся у нас и помогут искать животных, мы обязуемся кормить их фариной, а кроме того, щедро заплатим за каждого зверя, которого они найдут. Самую высокую цену назначили за гигантского броненосца. Охотники согласились и тут же, в качестве аванса, затребовали мате. Им уделили часть нашего убывающего запаса. Я надеялся, что теперь, когда мы договорились об условиях, они немедленно отправятся в монте на поиски зверей, но охотники поняли свои обязанности несколько иначе. Выпив мате, они улеглись под деревьями, с головой укрылись пончо и крепко уснули. А может, было уже слишком поздно, чтобы начинать охоту.
На закате они проснулись, развели свой костер, попросили у нас немного фарины и принялись варить из нее похлебку, сдобренную мясом нанду. Над деревьями показалась большая серебряная луна. Мы готовились ко сну; индейцы, напротив, взбодрились после сиесты и, судя по всему, спать не собирались.
«Может быть, — с надеждой предположил я, — они собираются на ночную охоту?»
В ответ Сэнди саркастически усмехнулся: «Собираются, как бы не так. И уговаривать их бессмысленно. Никакая сила на свете не заставит индейцев торопиться».
Я покрепче натянул гамак между деревьями, забрался в него и настроился на сон. У костра индейцев царило буйное веселье. Они что-то горланили, громко хохотали, пустили по кругу бутылку тростниковой водки и пили из нее шумными, долгими глотками. Пустую бутылку с воплем зашвырнули в ближайшие кусты. Тут же из холщового мешка появилась другая. «Они еще долго не угомонятся», — печально подумал я, натянул на голову пончо и снова попытался уснуть.
Вдруг раздался оглушительный взрыв. Что-то просвистело у меня над головой. Я испуганно вскочил. Индейцы, потрясая ружьями, плясали вокруг костра. Один из них размахивал бутылкой, другой с воинственным воплем стрелял в воздух.
Ситуация выходила из-под контроля. Надо было срочно их остановить, пока не появились первые жертвы.
Чарльза я нашел в хижине, уже выбравшегося из гамака. Он нервно рылся в аптечке.
«Господи, — воскликнул я. — Тебя ранили?»
«Нет, — буркнул он. — Но я хотел бы это предотвратить».
К нам вихляющейся пьяной походкой направился «парламентер», с печальным видом протянул пустую бутылку и что-то забормотал. Вероятней всего, он просил восполнить запасы питья. Чарльз протянул ему кружку воды и незаметно что-то в нее бросил.
«Снотворное, — шепнул он мне, — вреда никакого, а нам не придется прятаться от выстрелов».
Тем временем подтянулись остальные: они боялись, что им не достанется напиток, который выпросил их приятель. Чарльз оделил каждого кружкой «снотворной воды», они разом выпили и, недоуменно моргая, уставились на нас, удивленные тем, что у напитка, который мы им протянули, не было вкуса.
Я не думал, что снотворное подействует так быстро. Уже через несколько минут первый из наших визитеров выронил ружье и, тряся головой, грузно осел на землю. Некоторое время он мерно раскачивался, а потом обмяк и упал на спину. Вскоре все четверо уснули. На стоянке воцарилась тишина.
Наутро мы обнаружили их в тех же местах, где они вчера рухнули. Проснулись они пополудни, в тяжком похмелье и с печальным видом долго сидели под деревьями, глядя перед собой мутным взором. Слипшиеся волосы закрывали их непротрезвевшие лица.
Ближе к вечеру индейцы пришли в себя и двинулись со стоянки. Я робко надеялся: а вдруг теперь, когда праздник кончился, они отправились на охоту, чтобы отработать хотя бы вчерашние фарину и мате, но с тех пор мы их больше не видели.
29. Вторая попытка
Два дня спустя на стоянку вбежала Куарента и приветствовала нас шумными собачьими нежностями. За ней, не теряя достоинства, шествовал надменный Дьябло. Вскоре подтянулись остальные и разлеглись под деревьями. Минут через десять из-за угла появился Комелли. Шляпа была сдвинута набок, на шароварах сияла прореха. Завидев нас, он грустно покачал головой.
«Ничего… — Комелли со вздохом спрыгнул на землю. — Много километров на восток прошел, монте закончилась, и ничего не нашлось…»
Он в сердцах плюнул и принялся распрягать лошадь.
«Шлюха!» — в сердцах ругнулся я, подражая Скотобойцу: испанское слово, если его произносить с горечью, хорошо выражало разочарование.
Комелли осклабился, в черной щетине блеснули белые зубы.
«Искать его, конечно, можно, но если не повезет, то не повезет. В прошлом году здесь, в монте, я видел норы, много-много, и сдуру решил на него поохотиться. Хотел просто посмотреть, какой он. Целый месяц мы с собаками по ночам обшаривали окрестности, но этим гадом даже не пахло нигде. Так что я сказал, да гори он синим пламенем! А потом, через три дня как-то вечером, когда я про эту сволочь и думать забыл, вдруг какой-то мелкий перебегает дорогу, ну прямо перед лошадью. Я спрыгнул, схватил его за хвост. Это было нетрудно, повезло просто. А больше я их никогда не видел».
Я, конечно, не надеялся увидеть живого и невредимого броненосца, притороченного к седлу Комелли, но втайне мечтал, что наш проводник найдет нору, следы или хотя бы помет, какой-нибудь оставленный броненосцем знак, и тогда мы начнем осторожно и старательно его выслеживать. А пока отправляться на поиски было бессмысленно.
Комелли похлопал лошадь по крупу и пустил пастись.
«Не расстраивайся, амиго, — ему явно хотелось меня утешить. — С этим каррето никогда не поймешь. Может заявиться к нам в лагерь хоть сегодня вечером. Вот тебе. — Он отвязал от своей котомки холщовый мешок. — Может, хоть немного порадует».
Я открыл мешок и осторожно заглянул внутрь. На дне я увидел большой рыжий мохнатый шар.