«Оно кусается?»
Комелли в ответ рассмеялся и покачал головой.
Я запустил руку в мешок и одного и другим вытащил четыре пушистых создания с блестящими глазами, вытянутыми любопытными мордами и длинными, в черное колечко, хвостами. Это были детеныши носухи, такие славные, что я на миг забыл о броненосце. Отважные зверьки тут же принялись, негромко рыча, карабкаться по мне, покусывать меня за уши и совать морды в карманы. Они так оживились, что в конце концов пришлось опустить их на землю. Неугомонные существа обрадовались еще больше, начали носиться друг за другом, кувыркаться и ловить свой хвост.
Взрослая носуха — довольно грозный зверь с огромными лошадиными зубами и неуемной страстью кусать, все, что движется, большое и маленькое. Они передвигаются группами, держат в страхе своих мелких соседей и жадно пожирают личинок, червяков, корни, только что вылупившихся птенцов — словом, все, что можно съесть. Комелли рассказал, что его собаки случайно наткнулись на самку с десятью детенышами. Они бросились наутек, мамаша вскарабкалась на дерево, малыши полезли за ней, но Комелли удалось поймать четверых. В юном возрасте они легко приручаются, а более забавных существ, чем ручные носухи, на свете найдется немного. Словом, я был очень рад их появлению.
Из жердей, связанных гибкими стеблями, мы соорудили для них небольшой загон. Внутри закрепили большую ветку — это была детская площадка со «шведской стенкой». За неимением лучшего угостили их вареной маниокой. Зверьки, шумно чавкая, ее немедленно сжевали, потребовали добавки и вскоре нажрались так, что бегать и даже ходить не могли, а лишь комично переваливались. Они устроились в углу, несколько минут задумчиво почесывали заметно округлившиеся животы и наконец уснули.
А мы задумались. Было понятно, что на одной маниоке они долго не проживут. Их желудки требуют мяса. Впрочем, наши тоже. Мы не видали его уже несколько дней, и так дольше продолжаться не могло. Мясо необходимо добыть. Однако не успели мы задаться вопросом, где его взять, как Провидение послало ответ.
В тот же день в Пасо-Роха с воплями и улюлюканьем внеслись двадцать пастухов. Они гнали перед собой разъяренного молодого быка.
«Portiju!» — завопил Комелли, вскочил и вытащил нож.
До сих пор мне казалось, что одного визита на бойню будет достаточно, чтобы превратить меня в пожизненного вегетарианца. Но сейчас, когда у нас на глазах, в 50 метрах от стоянки, набрасывали лассо на быка, я был настолько голоден, что почти не дрогнул, когда у меня на глазах его убили и начали свежевать.
Вскоре появился по локти забрызганный кровью Комелли. Он гордо нес на плече добрую половину бычьих ребер. Не прошло и нескольких минут, как ребра шкварчали и поджаривались на костре, и всего лишь через четверть часа после вторжения пастухов мы впервые за много дней лакомились мясом. Ножи казались избыточной роскошью. Мы держали длинные, изогнутые, словно луки, ребра в руках и вгрызались в мягкое, сочное мясо. Я пытался понять, почему у Элситы из такой же говядины получались одни лишь «резиновые подошвы».
«Здешнее мясо можно есть только в двух случаях, — дожевывая очередной кусок, объяснил Сэнди. — Или после того, как оно повисит несколько дней на солнце, или, как сейчас, сразу после того, как быка заколют, и он не успеет окоченеть. Свежатина, конечно, всегда лучше».
Я кивнул. Никогда в жизни я не ел такого вкусного мяса.
Пастухи, которым мы были обязаны нашим пиром, жили на дальней эстансии, а сейчас объезжали Чако в поисках отбившегося скота. Раз в несколько дней они забивали для себя быка, и нам очень повезло, что они решили позаботиться о пропитании именно в тот день, когда выбрали для ночевки Пасо-Роха.
Впрочем, подфартило не только нам, а всем обитателям фактории: умять за раз целого быка не способны даже двадцать зверски голодных пастухов. Скотобойцу досталась сочащаяся кровью нога. Хозяин и Открыватель Бутылок поделили между собой бычий бок. Собаки, истекая слюной от удовольствия, лопали требуху, а носухи, рыча, отнимали друг у друга обрезки мяса с ребер. В деревьях затаились черные грифы; они терпеливо ждали, когда наконец можно будет наброситься на принадлежащие им по праву остатки туши.
Вскоре на пространстве между нашей стоянкой и домом Хозяина горели, потрескивая, маленькие костры. Вокруг них по двое или по трое сидели пеоны. В воздухе стоял упоительный запах жаренной на огне говядины.
Попугаи-монахи лакомятся вяленым мясом
Комелли удалось добыть не только ребра, но и огромный кусок говяжьей лопатки. Съесть его сразу мы, конечно, не могли, поэтому было решено приготовить charqui[25], то есть разрезать мясо на длинные полосы и подвялить их на солнце. Настоящее чарки — не самая вкусная еда на свете, но она долго не портится, и в этом ее главная ценность. Не успели мы развесить полоски мяса и вернуться к костру, как полакомиться мясом примчались шумные попугаи-монахи. Конечно, в других местах они питаются семенами и фруктами, но в бесплодной земле Чако они, очевидно, научились есть все, что найдут. Впрочем, вкусы в этих скудных местах изменились не только у них: вслед за попугаями на мясо слетелись великолепные красноголовые кардиналы, сальтаторы — родственные вьюркам большие птицы с черными щеками и оранжевыми клювами — и пересмешники, которые держались на веревке, балансируя длинным хвостом.
Комелли намеревался продолжить поиски гигантских броненосцев в западной части Чако. Мне очень хотелось поехать вместе с ним. Однако все мы в одночасье покинуть стоянку не могли: кто-то должен был присматривать за быками, носухами и нашим добром. К тому же у нас были всего две лошади на четверых, а оставлять Сэнди и Чарли без транспорта не хотелось. К счастью, мы случайно узнали, что запасная лошадь есть у Открывателя Бутылок. Одолжить ее он категорически отказывался, но намекал, что, может быть, согласится продать. Панчо, так звали лошадь, привели для осмотра. Я мало что смыслю в лошадях и не силен в искусстве определять их возраст по зубам, но даже мне, неискушенному, было понятно, что Панчо доживает свой век. Его щеки ввалились, круп изогнулся дугой, на поникшей голове печально болтались уши. Возможно, Открыватель Бутылок отказывался одолжить клячу, боясь, что она в пути умрет от непосильной нагрузки. Так, скорее всего, бы и случилось, если бы ее с утра до ночи гоняли по монте, но ничего подобного у меня в мыслях не было. Я всего лишь хотел размеренно и неторопливо передвигаться по равнине, а Панчо для таких прогулок явно годился. Резвый жеребец, при всех его достоинствах, доставил бы мне гораздо больше хлопот. Тем не менее я все еще колебался и, на всякий случай, решил справиться о цене.
«Сколько?»
«Пятьсот гуарани», — бодро ответил Открыватель Бутылок.
Это было примерно 30 шиллингов. Даже Панчо, безусловно, стоил этих грошей — и я протянул деньги продавцу.
На следующий день мы отправились в путь, прихватив с собой мешок с фариной и немного вяленого мяса. Узкая тропа шла через кустарник, к счастью не такой высокий и тернистый, как монте вокруг эстансии Элсита. Впереди бежали притихшие собаки. Иногда они возвращались к Комелли и снова разбегались в разные стороны исследовать заросли.
Уже вечерело, когда Комелли вдруг осадил лошадь и спрыгнул на землю. Рядом с тропой зияла огромная нора. Чья она — по сияющему лицу моего спутника и размерам норы можно было догадаться сразу. Наконец мы нашли жилище гигантского броненосца! Огромная, больше полуметра в диаметре, дыра в слежавшейся земле была вырыта на склоне невысокого холма, в котором гнездились муравьи-листоеды. У входа валялись крупные комья земли, на некоторых виднелись глубокие борозды от тяжелых передних лап. Я лег навзничь и заглянул вглубь. Наглые москиты тучей кружили над головой и лезли в рот. Где заканчивается нора, я не видел, поэтому на всякий случай сорвал ветку и пошарил внутри. Лаз оказался неглубоким — не больше полутора метров. Судя по всему, гигантский броненосец вырыл его, чтобы полакомиться муравьями, а живет он в другом месте. Тем временем Комелли обнаружил следы. Они вели от муравьиной кучи через куст, огибали муравейник с другой стороны. Там открывалась другая нора, очевидно вырытая с той же, гастрономической, целью. Ее размеры, равно как и комья разбросанной вокруг земли, красноречиво свидетельствовали о размерах и мощи животного. Затаив дыхание, мы продирались через колючие заросли. Метрах в двадцати обнаружилась третья, а примерно через полчаса мы насчитали 15 нор. Любопытные собаки пролезли в каждую и подтвердили, что они пусты. Сомнений не было: броненосец рыл их исключительно в поисках пищи.
Мы присели, чтобы обсудить, куда идем дальше.
«Судя по следам, он был здесь дня четыре назад, — предположил Комелли, — иначе ливень, под который мы попали в Пасо-Роха, смыл бы их начисто. А они, гляди, сухие, осыпаются, и запаха нет. За эти четыре дня каррета небось далеко отсюда убрался».
Я тяжело вздохнул и все же в душе обрадовался: наконец-то появились неопровержимые доказательства бытия зверя, который временами казался мне мифологическим животным. Мы тщетно пытались понять, в какую сторону он ушел, старательно искали вокруг куста хоть какие-нибудь подсказки, но отпечатки лап были такие старые, что собаки не унюхали даже запах. Нам ничего не оставалось, как идти к западу в надежде найти более свежие следы.
На закате мы остановились. Комелли разжег маленький костер, и мы поужинали вяленым мясом.
«Давай немного поспим, а когда взойдет луна, двинемся дальше», — предложил он.
Я расстелил у костра пончо, улегся, закрыл глаза, и мне приснилось, как гиганский броненосец перебегает дорогу прямо перед копытами Панчо.
Когда Комелли меня разбудил, над Чако висела серебристая полная луна, такая яркая, что можно было читать. Мы оседлали лошадей и неспешно поехали через кустарник. Вокруг стояла глубокая тишина; слышалось только, как позвякивает упряжь да шуршат случайно задетые на ходу ветки. Где-то вдалеке уныло заухал филин, под ногами неистово верещали сверчки — и тут же умолкали, заслышав стук копыт Панчо.