Примерно в полночь тишину прорезал высокий, пронзительный лай Дьябло. Он явно что-то нашел. Даже престарелый Панчо оживился: когда я погнал его через кусты, он неожиданно пустился в галоп и отважно ринулся вперед, раздирая завесу колючих ветвей. Мы с Комелли одновременно прискакали к месту, откуда доносился лай, спешились и бросились в заросли. Дьябло рычал и облаивал какое-то животное. Комелли отогнал пса, и мы увидели девятипоясного броненосца.
В ту ночь собаки нашли еще двух его девятипоясных собратьев, но больше никто нам не встретился. В четвертом часу мы устроили привал и проспали до рассвета.
Три дня и три ночи мы скакали по степи, продолжая поиски. Днем стояла нестерпимая жара. Мы давно выпили мутную кипяченую воду, которую взяли с собой из Пасо-Роха, а пополнить запас было негде: никаких источников или ручьев вокруг не было. Жажда становилась нестерпимой, как утолить ее в безводной степи, я не знал, и тут на помощь пришел Комелли. Он протянул мне очищенный от шипов отросток приземистого кактуса. По вкусу этот мясистый, сочный ствол напоминал огурец, но после него неприятно сводило рот оскоминой. Другое растение, которое тоже встречалось здесь на каждом шагу, понравилось гораздо больше. На вид оно было совсем не приметное — короткие тонкие стебли, редкие, тусклые листья, — но его клубни, похожие на большую репу, раздувались от жидкости, и достаточно было сжать кусок полупрозрачной мякоти, чтобы нацедить кружку приятного на вкус сока.
Мне казалось, что вокруг ничего, кроме колючих кустов, не растет, но Комелли умудрялся скрашивать наш унылый рацион подножным кормом. Он срезал белые, с приятным цикориевым вкусом, побеги тритринакса, которые, по его словам, настолько питательны, что годятся в пищу для кормящих матерей, учил меня распознавать съедобные и ядовитые ягоды. Однажды мы наткнулись на поваленное дерево, в котором угнездился пчелиный рой. Комелли хотел не церемонясь полезть за медом, но я предложил сначала выкурить пчел, чтобы они на нас не напали. В ответ мой спутник расхохотался. «В Чако, — объяснил он, — живут пчелы, которые жалят так, что мало не покажется, но эти — безобидные. Покружат, пожужжат, попугают, но вреда от них никакого». Мы раскололи ствол, вытащили огромные, истекающие медом соты, вгрызлись в них и съели подчистую все, включая воск, пыльцу и увязших в меду личинок.
Целыми днями мы искали гигантского броненосца, хотя Комелли считал, что это напрасный труд: броненосец, по его словам, покидает нору в основном ночью. Я же утешал себя тем, что мы увидим хотя бы признаки его присутствия. Действительно, нам удалось обнаружить несколько больших заброшенных нор, как две капли воды похожих на ту, что встретилась первой, — и ни одной живой. Ночью мы полностью полагались на собачий нюх. Собаки нашли волосатого броненосца, нескольких трехпоясных, однажды вечером они притащили лису. Но свежих следов гигантского броненосца никто из нас не видел.
Через некоторое время мы вышли к открытой равнине. Комелли с видом знатока утверждал, что тату каррета почти никогда не выходит из своего укрытия в кустах, поэтому ехать дальше бессмысленно. К сожалению, нам ничего не оставалось, как вернуться.
В Пасо-Роха нас встретили Чарльз и Сэнди. Мы уселись вокруг костра, начали рассказывать о нашем путешествии, и тут на стоянке появился Скотобоец. Смущенно улыбаясь, словно стесняясь, что ему приходится тратить время на такую ерунду, он нес большого, пушистого филиненка с огромными желтыми глазами, непривычно длинными ресницами и непропорционально большими ногами. Его было трудно заподозрить в особой нежности к птенцам, но сейчас Скотобоец старался нести свою добычу как можно бережней, поскольку надеялся продать птицу нам.
Он положил птенца на землю и подсел к костру. Филиненок встал, защелкал клювом и что-то протрещал себе под нос. Я сделал вид, будто ничего не заметил.
«Добрый вечер», — церемонно поздоровался Скотобоец.
Мы ответили не менее учтиво.
Он мотнул головой в сторону птенца: «Очень хороший. Очень редкий».
Я саркастически рассмеялся: «Это ñacurutú — филин. Тоже мне редкость».
Скотобоец обиделся: «Это очень ценная птица. Более редкая, чем тату каррета. Я хотел оставить ее себе».
Он выжидательно уставился на меня. Я не отрываясь смотрел в огонь.
«Но если она вам нужна, так и быть, отдам».
«А что ты за него хочешь?»
Этого вопроса Скотобоец ждал, но, услышав его, он словно растерялся и не смел облечь мечту в слова. А какая она, я знал. Наш гость пошевелил палкой горящие угли.
«Твой нож», — смущаясь, пробормотал он.
Совсем скоро нам предстояло навсегда покинуть Чако, а нож особой ценности не представлял: в Асунсьоне такие продаются на каждом углу. Я протянул его Скотобойцу и унес филиненка, чтобы его покормить.
Это было наше последнее приобретение в Пасо-Роха. Утром мы двинулись в обратный путь: через пять дней в эстансию Элсита должен был прилететь самолет, чтобы забрать нас в Асунсьон.
30. Переезд бродячего зверинца
Когда мы подъезжали к эстансии, густые облака, затянувшие багряное рассветное небо, прорезала молния. Стоявшая в этих местах последние две недели солнечная и сухая погода сменилась сильным дождем. Не прошло и нескольких часов, как ливень полностью размыл взлетную полосу у дома. Вечером Фаустиньо связался по рации с аэропортом в Асунсьоне и отменил рейс, которым мы должны были улететь на следующий день.
Прошла почти неделя прежде, чем полоса полностью просохла.
Наконец самолет прибыл. Мы разместили в нем броненосцев, каймана, носух, филиненка, остальных животных, вышли, чтобы попрощаться с хозяевами, — и тут появился индеец Спика с тремя птенцами попугая. К его огромной радости, мы не колеблясь согласились их купить. Последняя сделка была завершена. Фаустиньо попросил передать его родне в Асунсьоне большой кусок говядины. «Бедняги, — сочувственно вздохнул он. — Они даже не знают, что такое настоящее мясо из Чако». Элсита, неразлучная со своей сигарой, привела малышей, чтобы показать им, как мы будем взлетать. Комелли на прощание сердечно пожал мне руку. «Я поищу этого старика каррету, — пообещал он. — Если найду его раньше, чем вы уедете из Парагвая, примчусь с ним в Асунсьон собственной персоной».
Самолет взревел, мы захлопнули двери — и через два часа приземлились в Асунсьоне.
Первым делом побежали смотреть привезенных из Ита-Каабо и Куругуати животных, оставленных на попечение верного Аполлонио. Под его неусыпной опекой они чувствовали себя превосходно, а многие выросли и раздобрели так, что мы их с трудом узнали. Зверинец немного разросся: пока мы путешествовали, Аполлонио поймал для нас несколько опоссумов и разнообразных жаб.
Начинался самый трудный и муторный этап экспедиции. Животных следовало переселить в легкие дорожные клетки, предъявить, пересчитать и зарегистрировать на таможне. Чиновники из Министерства сельского хозяйства должны были подтвердить, что все наши питомцы здоровы и не занесут в Европу инфекции. Одновременно предстояло найти грузовые самолеты, которые согласятся доставить наш зоопарк и нас самих сначала в Буэнос-Айрес, оттуда в Нью-Йорк и, наконец, в Лондон, разобраться в запутанных и разнообразных правилах перевозки животных, удостовериться, есть ли у нас все необходимые документы, сертификаты и медицинские справки.
Кроме того, надо было кормить разросшийся зверинец и чистить клетки. Нам, как мог, помогал Аполлонио, но все равно забота о животных отнимала почти все время. Больше всего хлопот доставляли детеныши. Птенцу филина для нормального пищеварения требовалось не только мясо, но кусочки шерсти, хрящей, сухожилий и перьев, которые он, заглотив, отрыгивал катышками или комочками и так прочищал желудок. Аполлонио вместе с братом, служившим в поместье садовником, все свободное время ловили крыс и ящериц, мы мелко нарезали все, что они добудут, и кормили филиненка с рук. Птенцов тукана требовалось трижды в день потчевать ягодами и кусочками мяса; самостоятельно есть они еще не могли, поэтому мы засовывали им пищу в несообразно большие, кривые клювы и пропихивали в глотку.
Сразу по приезде в Парагвай я выяснил, что везти зверинец из Асунсьона в Лондон придется только через Нью-Йорк. Это был кружной путь, мы запросто могли опоздать на пересадку, к тому же сейчас, в декабре, надо было найти в Нью-Йорке теплое пристанище для животных. Маршрут был не самый удобный, но иного выхода, как нам казалось, у нас не остается.
И тут Сэнди сообщил, что встретил представителя европейской авиакомпании, который взялся перевезти нас с животными прямиком из Буэнос-Айреса в Европу, что, конечно, ускорило бы наше возвращение. Это было очень заманчиво, мы тут же помчались в авиакомпанию узнавать подробности. Знакомый Сэнди подтвердил, что такой перелет действительно возможен: хотя прямых грузовых рейсов из Буэнос-Айреса в Европу их компания не совершает, многие пассажирские самолеты в это время года возвращаются почти пустыми, и он уверен, что кто-то согласится прихватить наших питомцев вместе с нами. От нас требовался только список животных. Мы проворно переписали составленный для таможни подробный перечень, в котором был указан пол, возраст и размер каждого «пассажира».
Сотрудник авиакомпании принялся читать его вслух. С каждой новой строчкой в его голосе нарастало недоумение. Дойдя до броненосцев, он полез за толстым сборником правил, некоторое время его перелистывал, потом воззрился на нас: «Скажите, пожалуйста, что это за животные?»
«Броненосцы, или армадиллы? Маленькие, очень симпатичные зверьки с прочным защитным панцирем».
«Ах да, понимаю, черепахи».
«Нет, броненосцы».
«Что-то вроде омаров?»
«Нет, они совсем не похожи на омаров, — терпеливо объяснял я. — Это совсем другое животное».
«Как они называются по-испански?»
«Армадилло».
«А на гуарани?»
«Тату».
«А по-английски?»
«Как ни странно, — развеселился я, — армадиллы».