Через два часа мы вышли к перекатам. Река ударялась о груды камней, ее темная янтарная вода бурлила и пенилась. Мы выгрузили самую хрупкую аппаратуру — камеру, звукозаписывающие устройства, — оттащили ее к верху порогов и вернулись, чтобы помочь индейцам, которые волокли по камням наше увесистое каноэ. Это было трудное, утомительное занятие, но мы то и дело подтрунивали друг над другом и едва не упали от хохота, когда один из нас не удержался на камнях и провалился по грудь в неожиданно глубокую щель между валунами. В конце концов мы вытащили каноэ наверх, в ровную, темную заводь, и поплыли дальше.
Где-то час спустя Билл попросил нас прислушаться: сквозь рев моторов доносился отдаленный рокот.
Перетаскивая каноэ на перекатах
«Мой водопад», — объяснил он.
Минут через пятнадцать мы вышли к изгибу реки. Сейчас шум воды был слышен особенно отчетливо; по словам Билла, водопад находился совсем рядом с излучиной. Дальше нам предстояло идти вверх, но для этого надо было волоком тащить каноэ вокруг водопада, поэтому мы решили устроить стоянку на берегу, а утром двинуться дальше. Билл и Дафна, к сожалению, остаться не могли: им надо было вернуться в Имбаимадаи, чтобы разобраться с последним грузом припасов, привезенных на самолете.
До того как они отправились в путь и пока индейцы расчищали место, Билл и Дафна проводили нас к водопаду. В Гайане такие водопады — не редкость. Всего в нескольких километрах к югу от нашей стоянки находится знаменитый водопад Кайетур высотой в 226 метров. Найденный Биллом водный каскад по местным меркам водопадом не считался — жалкие 30 метров в высоту, но, когда мы обогнули излучину, перед нами открылось завораживающе прекрасное зрелище. Огромные завитки пены с грохотом неслись по крутым уступам и стремительно падали в широкую, со всех сторон открытую затоку. Мы искупались, полазали по валунам, громоздившимся в самом низу водопада, забрались в темную пещеру, из которой выпархивали стрижи.
Джек Лестер у водопада Майпури
Бил окрестил водопад Майпури — так местные жители называют тапиров; следы этого зверя Билл видел на берегу реки в тот день, когда сделал свое открытие. К сожалению, долго любоваться падающей водой мы не могли: чтобы добраться до Имбаимадаи засветло, наши друзья должны были как можно скорее отправиться в обратный путь, поэтому пришлось вернуться к нашим индейцам и каноэ.
Мы попрощались, Билл и Дафна вместе с двумя индейцами отправились вниз по реке, но прежде пообещали, что через два дня индейцы вернутся за нами в том же каноэ.
Четверо аборигенов остались, чтобы помогать нам тащить аппаратуру, когда мы отправимся в тропики. Все они были из племени акавайо, но за время работы у Билла европеизировались, поэтому носили шорты, а также рубашки хаки и говорили на «местном английском», на котором в те годы общались все жители тогдашней Гайаны: индейцы, латиноамериканцы африканского происхождения, выходцы из Ост-Индии, а также европейцы. Внешне он напоминал примитивный английский, но у этого наречия, равно как и у других национальных разновидностей пиджина, были свои правила, нормы произношения, лексика, а также способы обойти все, что казалось избыточной трудностью. Глаголы чаще всего не употреблялись вообще, а если и встречались, то исключительно в настоящем времени. Множественное число образовывалось старательным неоднократным повторением одного и того же слова; так же поступали местные жители, когда хотели подчеркнуть какую-то мысль. Мы тоже перешли на пиджин и превосходно понимали друг друга. Старший из «наших» индейцев, звали его Кеннет, кроме прочего, смыслил в премудростях двигателя, хотя исправлял поломки только одним способом — все выдернуть и снова воткнуть. Его ближайшим помощником был Кинг Джордж — приземистый индеец разбойничьего вида с копной нечесаных густых волос. Билл рассказал, что он был вождем в деревне, расположенной вниз по реке, и самочинно взял себе королевский титул. Его не раз уговаривали сменить имя хотя бы на Джордж Кинг, но тот упорно отказывался.
Пока мы любовались на водопад, четверо акавайо расчистили от кустов большую поляну в 14 м2, установили навес из срубленных в лесу молодых деревьев, связанных кусками коры вперемешку с лианами, а сверху натянули большой кусок брезента на случай непредвиденных ливней. Под навесом мы натянули гамаки. Тем временем индейцы развели костер, и на огне уже кипела вода. Кеннет явился к нам с ружьем в руке и спросил, какую птицу мы предпочитаем на ужин. Мы выбрали маам, как здесь называют небольших скрытохвостов, по вкусу напоминающих куропаток, — очень неплохое кушанье.
«Будет сделано, сэр», — уверенно сказал Кеннет и скрылся в лесу.
Через час он вернулся с увесистой птицей маам, прямо как обещал. Я спросил, как ему удалось добыть именно ту птицу, что мы просили, и Кеннет рассказал, что индейцы приманивают птиц, подражая их крику. Его просили найти маам, что ж, он пошел в лес и, неслышно ступая, низко, протяжно засвистел. Через полчаса птица его признала и отозвалась. Продолжая свистеть, он подкрадывался все ближе, а потом застрелил ее.
После ужина мы забрались в гамаки и приготовились провести первую ночь в тропиках. За две недели жизни в саванне мы приобрели некоторые навыки лежания в гамаках, но там круглые сутки стояла жара, а здесь, в бассейне Мазару- ни, ночью было холодно. Той ночью я хорошо усвоил первый и главный урок: любителю спать в гамаке требуется в два раза больше одеял, чем ему обычно требуется при сне в кровати, поскольку надо не только укрываться сверху, но и укутывать гамак снизу, следовательно, пользы от одного одеяла становится ровно в два раза меньше. Через час я так замерз, что выбрался из гамака и натянул на себя всю имевшуюся одежду, но даже так почти всю ночь промучился от холода.
Проснулся я задолго до рассвета. Но когда выглянуло солнце, мои ночные страдания были вознаграждены с лихвой: я услышал, как над рекой перекликаются ара и другие попугаи, увидел, как колибри пьет из цветка, склонившегося над водой. Крохотная, размером с грецкий орех, переливающаяся всеми цветами птичка прыжками передвигалась по воздуху. Если ее привлекал цветок, она подлетала, вытягивала длинный, похожий на тонкую нитку язык и, наклонившись, пила нектар. Насытившись, она поднималась в воздух и, быстро, мелко перебирая крыльями, улетала на поиски другого цветка.
После завтрака Кинг Джордж сообщил, что к рисункам, о которых говорил Билл Сеггар, можно запросто, за два часа, дойти по лесу. Мы спросили, не мог бы он нас проводить. Он ответил, что был там всего один раз, но точно найдет это место снова. Вместе с еще одним акавайо, который помогал нести аппаратуру, мы двинулись в заросли. Наш провожатый решительно шел впереди и делал зарубки на деревьях или надламывал молодые ветки, чтобы мы не потерялись на пути обратно. Вокруг высился тропический лес, гигантские деревья достигали 60 метров в высоту. Вокруг них вились лианы, известные тем, что не растут на земле, но свешивают вниз длинные, легкие корни и вбирают ими из воздуха нужные для жизни вещества. Вдруг трава под нами превратилась в толстый ковер из множества опавших желтых цветов. Мы задрали головы, чтобы увидеть, где они растут, но ветки и кроны уходили невероятно высоко вверх и, не будь под ногами лепестков, нам бы в голову не пришло, что здешняя растительность способна цвести.
В просветах между толстыми стволами молодые деревца плотно сплетались с разнообразными вьющимися кустарниками, и нам приходилось прокладывать себе дорогу ножами. Крупных животных мы не видели, но чувствовали, что пространство населено бесчисленными маленькими созданиями: воздух был наполнен стрекотом кузнечиков, кваканьем лягушек, жужжанием и шуршанием невидимых насекомых.
Через два часа трудного пути мы с Чарльзом валились с ног от усталости. Было жарко и влажно, мы взмокли, очень хотелось пить. С тех пор как река осталась позади, никакой пригодной для питья воды нам не встретилось.
И вдруг, неожиданно, перед нами открылась скала, какую мы искали. Она поднималась почти на несколько сотен метров и прорывала тяжелый лесной балдахин, под которым мы томились в душном полумраке. В просвет между камнями и ветвями падал на белую кварцитовую скалу косой солнечный луч и высвечивал красные и черные рисунки на камне. Зрелище было такое ошеломительное, что усталость как рукой сняло, и мы помчались к скале.
Рисунки тянулись почти на 40–45 метров вдоль подножия и поднимались вверх на 30–35 метров. Особым изяществом они не отличались, но нарисованы были явно животные. Здесь было несколько птичьих стай, скорее всего тех самых маам, которых Кеннет поймал нам вчера на ужин, и множество неопознаваемых четвероногих. В одном из них мы признали броненосца, но потом задумались: если то, что мы считали головой, на самом деле хвост, получается не броненосец, а вполне узнаваемый муравьед. Другой зверь лежал на спине, задрав лапы. Сначала мы решили, что это рисунок мертвого животного, потом, присмотревшись, заметили, что у него два когтя на передних лапах и три на задних, как бывает у двухпалых ленивцев. Словно в подтверждение нашей догадки над зверем была нарисована толстая красная линия, вероятней всего, ветка, на которой ленивцу полагалось висеть, однако изобразить висящего ленивца неведомому художнику было трудно, поэтому он нарисовал ветку рядом, чтобы ни у кого не возникало сомнений, что это за зверь. Фигурки животных перемежались символами — квадратами, зигзагами, цепочками ромбов; смысл их мы даже не пытались разгадать.
Но трогательней и выразительней всего были разбросанные между животными и символами сотни отпечатков рук. Чуть выше они располагались группами от 6 до 8 ладоней, а внизу их было так много, что отпечатки перекрывали друг друга и сплетались в сложный узор, образующий плотные пятна красной краски. Я несколько раз прикладывал свою руку к застывшим на скале ладоням, и каждый раз они оказывались меньше, чем моя. Когда по моей просьбе ладонь приложил Кинг Джордж, обнаружилось, что она полностью совпадает с отпечатком.