Я спросил Кинга Джорджа, знает ли он, что означают этих рисунки. Тот охотно сделал несколько довольно безумных предположений о каждом из животных, на которое мы показывали, но все его гипотезы были такими же дикими, как наши. Если мы начинали с ним спорить, он смеялся и говорил, что ничего не знает, но в толковании одного рисунка мы определенно сошлись.
Когда я в очередной раз спросил: «А это кто?» — и показал на очертания явно мужской фигуры, Кинг Джордж затрясся от смеха.
«Силач», — радостно скалясь, объяснил он.
Кинг Джордж настаивал, что ни о смысле, ни о происхождении этих рисунков он не знает. «Они тут сделаны давно-давно, — рассказывал он, — но это сделали не люди акавайо». Доказательство их древности мы обнаружили довольно быстро. Часть скалы расслоилась, фрагменты рисунков выветрились, под действием ветров открывшаяся порода со временем состарилась и приобрела тот же оттенок, что и остальной камень; чтобы такое случилось, требуется не одна сотня лет.
Отпечатки ладоней на скале
Изображения животных. Предположительно, ленивец и муравьед
Должно быть, рисунки делали с какой-то важной целью, ради которой их авторы, вероятней всего, не поленились соорудить лестницы, чтобы разместить свои творения как можно выше. Возможно, это была часть охотничьего ритуала: человек рисовал животных, которых хотел поймать, и скреплял свое намерение отпечатком собственной ладони. Однако, в отличие от известных наскальной живописью палеолитических пещер Франции, здесь мы увидели только одно изображение мертвой птицы. Мы с Чарльзом соорудили из стволов подобие стремянки, чтобы дотянуться повыше, и целый час фотографировали наскальную живопись.
Жажда стала нестерпимой. Спускаясь с лестницы в последний раз, я увидел, что сверху на заросший густым, влажным мхом валун капает вода, опрометью бросился к камню, схватил комок мха, выжал в ладонь и смочил рот. Кинг Джордж заметил мои старания, скрылся между скал, а минут через пять явился и сообщил, что нашел воду. Мы слева обогнули скалу, карабкаясь по разбросанным у подножия огромным камням, и в 90 метрах обнаружили идущую по всей скале крупную расщелину. Книзу она расширялась, становилась глубже и превращалась в небольшую пещеру, уходившую вниз, в глубокое черное озеро. По задней стене пещеры в него стекал шумный, прозрачный ручей; но из озера не вытекал ни один ручей. Однако само зрелище — бурный поток, струящийся из ожившего камня в бездонный таинственный водоем, — завораживало так, что я на миг позабыл о жажде. Вероятней всего, именно из-за этого черного озера первобытные люди наделяли скалу магическими свойствами. Пещера напомнила о гротах, в которых древние греки приносили жертвы, чтобы ублажить богов. Я опустил руку в воду, надеясь нащупать каменное топорище, но озеро было таким глубоким, что мне удалось дотянуться только до дна ближайшей отмели; ничего, кроме мелких камешков, найти там не удалось. Тогда я решил измерить глубину длинной палкой и обнаружил, что до дна — намного больше полутора метров.
Ручей у основания скалы
Утолив жажду, я поспешил к Чарльзу, чтобы поскорее рассказать ему о нашем открытии. Мы сидели и пытались угадать, что значат эти рисунки и связаны ли они с пещерой. Солнце тем временем скрылось за вершиной скалы, и рисунки, лишившись подсветки, немного поблекли. Если мы хотели к ночи добраться до стоянки, нам следовало немедленно отправляться в обратный путь.
4. Ленивцы и змеи
Мы могли бы довольно много времени потратить на то, чтобы бродить по тропикам в надежде обнаружить какую-нибудь живность, но было понятно, что без опытных, знающих эти места провожатых нам не обойтись. Так что мы решили призвать на помощь двух акавайо, которые работали у Билла. Они были гораздо зорче нас и замечали даже самых мелких животных, к тому же чувствовали себя в лесу как дома, а значит, могли показать цветущие деревья, к которым слетаются колибри, или плоды, привлекающие попугаев и мартышек.
Однако своей первой большой удачей мы всецело обязаны Джеку. Наша компания бродила по тропинкам невдалеке от посадочной полосы, прокладывая себе путь сквозь колючие заросли. Мы остановились у одного из самых высоких деревьев, какие встречались нам до сих пор. С ветвей причудливыми узлами неподвижно свисали лианы. Если бы перед нами за несколько минут прошла вся жизнь этих растений, мы бы увидели, как они извивались, переплетались, все крепче сжимая в объятиях деревья и друг друга. Но тут Джек повнимательней всмотрелся в заросли.
«Там кто-то есть или это мое воображение?» — тихо спросил он.
Чарльз Лагус снимает на камеру в лесу
Я ничего не смог увидеть. Джек подробнее объяснил, куда надо смотреть, и тут я увидел свисающую с лианы круглую серую фигурку. Это был ленивец.
Ленивцы крайне медлительны, поэтому наконец-то можно было не бояться, что зверь тут же бросится наутек и затеряется в густых кронах тропических деревьев. Времени у нас было предостаточно, и мы подробно обсудили план действий: Чарльз будет снимать, как мы ловим животное, но у Джека после травмы все еще болят ребра, на резкие движения он не способен, поэтому стаскивать диковинного зверя предстоит мне.
Забраться на дерево, держась за свисающие растения, было нетрудно. Ленивец меня заметил и очень неторопливо стал перехватывать лапами лиану, чтобы подтянуться чуть повыше. Он двигался так медленно, что метров через десять мы поравнялись, и мне без труда удалось его рассмотреть.
Зверь размером с небольшую овчарку висел, ухватившись лапами за верхнюю ветку и глядел на меня с выражением неизъяснимой печали на мохнатой морде. Затем он задумчиво разинул пасть, обнажив черные, лишенные эмали зубы и, чтобы напугать, издал самый грозный звук, на который способен, — глухое низкое сопение. Я протянул к нему руку, в ответ ленивец медленно, вальяжно повел в мою сторону задней лапой. Я чуть ретировался — и зверь кротко заморгал, словно удивился, что ему не удалось меня зацепить. После двух безуспешных попыток активной самообороны он приложил все усилия к тому, чтобы как можно теснее прижаться к лиане. Разжать его хватку нелегко, так что я оказался в незавидном положении. Держась одной рукой за собственную лиану, другой я попытался отцепить зверя. Мои старания были вознаграждены: я разжал острые, как ятаган, когти на одной лапе и приготовился взяться за вторую, как тут ленивец невозмутимо и до безумия неторопливо вернул первую лапу на ветку. Высвободить одновременно обе лапы не удавалось никак. Минут пять я бился, скабрезные шуточки и советы, которые посылали с земли Джек и Чарльз, не помогали. Было ясно, что однорукая борьба может продолжаться до скончания века.
Тогда мне пришла в голову мысль: рядом болталась тонкая кривая лиана, которую акавайо прозвали «бабушкин позвоночник». Я окликнул Джека, попросил его подсечь эту лиану у самой земли, затем подтянул ее к себе и повесил перед носом ленивца, который по-прежнему держался всеми лапами за свою ветку. Ему очень хотелось уцепиться еще за что-нибудь доступное, и я медленно, лапа за лапой, пересадил его на «нашу» лиану, после чего пригнул ее так, что ленивец, по-прежнему послушно прижимаясь к растению, медленно спустился прямо в руки Джека. Вслед за ним слез и я.
«Правда, симпатичный? — Мы восхищенно разглядывали зверя. — И совсем другой вид, не похожий на того, что у нас в зоопарке».
«Да, это так, — печально ответил Джек. — Тот, что в Лондоне, — двухпалый ленивец, он живет там уже несколько лет и с удовольствием питается яблоками, салатом и морковкой. А этот — трехпалый. У нас такого не увидишь потому, что он ест только цекропию. В тропиках этого растения сколько угодно, а в Лондоне — не найти».
Было ясно: зверя предстоит отпустить, но все же решили подержать его несколько дней, чтобы понаблюдать и заснять на камеру. Мы принесли его домой и посадили на землю неподалеку у мангового дерева, что росло рядом с нашим жилищем. Когда у ленивца нет ветки, за которую можно уцепиться, ему совсем худо: по земле он передвигается с невероятным трудом. Длинные лапы то и дело разъезжались, и, только подтягивая тело, он смог преодолеть несколько метров, отделявших его от ствола манго. Как только он дотащился до дерева, тут же легко вскарабкался по стволу и довольный скрылся в ветвях.
Тело ленивца устроено так, чтобы максимально соответствовать жизни в перевернутом положении. Его серая густая косматая шерсть не спускается от хребта к животу, как у всех нормальных животных, но пробором расходится вдоль брюха и тянется вверх, к позвоночнику. Лапы идеально приспособлены, чтобы цепляться и висеть, поэтому на них нет даже признаков подушечек, и кажется, будто крюкообразные когти растут прямо из обросшей шерстью культи.
Тому, кто висит на верхушке дерева, очевидно, нужен хороший обзор, поэтому у ленивца гибкая шея, благодаря которой голова может вращаться во все стороны и описывать почти полный круг. Шейные позвонки этого зверя всегда привлекали биологов, поскольку почти у всех млекопитающих, от мышей до жирафов, их семь, а у трехпалого ленивца — девять. Спору нет, очень соблазнительно порассуждать о том, что шея особым образом адаптировалась к жизни в подвешенном состоянии, но двухпалые ленивцы, ведущие такой же образ жизни и способные так же свободно вертеть головой, опровергают это предположение: шейных позвонков у них всего 6, на один меньше, чем у других млекопитающих.
На третий день мы заметили, что наш ленивец, вытянув шею, старательно вылизывает что-то на бедре. Из любопытства мы подошли поближе, и, к нашему изумлению, увидели, что он, точнее, она обихаживает только что родившегося, буквально несколько минут назад, еще мокрого детеныша.
Трехпалый ленивец с детенышем
Принято считать, что в густой шерсти ленивца поселяются микроскопические водоросли, которые придают животному зеленовато-коричневую окраску, очень подходящую, чтобы прятаться в листьях. Только что родившийся влажный детеныш эту гипотезу, однако, не мог подтвердить: он еще не успел устроить плантации в собственной шерсти, но уже был одного цвета с мамашей. А когда он окончательно высохнет, полностью сольется окраской с ее косматой шерстью, так что мы вряд ли увидим, как он ползет по необъятному материнскому телу к соскам, которые у ленивцев находятся почти в подмышках.