С большим неудовольствием я услышал следующую неприятную для меня весть: предназначенная мне посылка из провианта, тканей и табака застряла в Ладо. Помимо недостатка кофе, сахара и других продуктов, я нуждался в тканях и других предметах для обмена.
Утром 19 июня я продолжил свой маршрут и прибыл в Ванди вскоре после полудня. Еще не видя зерибы, мы уже слышали шум происходящего там «кунго». Была последняя декада июня, погода стояла прекрасная и сухая, с редкими короткими дождями, хотя обычно в этот период наступал хариф (дождливый период), почва разрыхлялась, и поля возделывались. Слышны были жалобы на засуху, опасались плохого урожая. Однако уже в последующие дни погода переменилась, и негры с радостью приветствовали ежедневно ливший дождь. По рассказам туземцев, такая длительная задержка периодических дождей была здесь редкостью.
В течение моего трехдневного пребывания в Ванди непрерывно длился «кунго», который, видимо, очень нравился Багиту. В «кунго» принимали участие макарака и мору. Каждое племя имело свои инструменты, производящие шум, и танцевало свои, характерные для него танцы. Мерисса лилась ручьем: можно было видеть, как подтаскивалось подряд двадцать^гридцать бурм (горшков) с мериссой. Танец макарака я уже описал. Танец мору мне показали отдельно.
Большое количество скота, полученного со времени моего прибытия в мудирию (более 1000 голов от похода-газве Ат-руша, 200 голов, загнанных по приказу Багита, и присланные из Калика 1400 голов), было заколото в массовом порядке без всякого учета ближайшего будущего. Этот разбойничий народ, хозяйничающий от имени египетского правительства, уничтожил громадные стада скота в негритянских землях, до последней головы. Не думая о завтрашнем дне, они сегодня живут, купаясь в изобилии, но и не каются, когда наступает нужда. Это — неисправимый народ, божье наказание для бедных, которые стонут под их ярмом! О количестве зерна, идущего на мериссу в этой области, может иметь представление лишь тот, кто своими глазами наблюдал эту расточительность. А чиновники и солдаты регулярных войск (джехадие) еще жалуются на пренебрежение к ним и на недостаток мяса.
Период дождей (хариф) установился в начале июля, и ежедневно лили дожди. Во всей области поспешно обрабатывались поля. В Калика дождливый период, по-видимому, начался раньше, так как люди из экспедиции Абд’Аллы Абу-Седа рассказали, что там посевы уже взошли, например, телебун (Eleusine coracana) {38} достигает высоты более фута.
Багит пришел ко мне в сопровождении Абд’Аллы Абу-Седа. В переговорах о предстоящем походе некоторые высказывания Абд’Аллы озадачили меня; оказалось, что он лишь от меня узнал, что поход намечается до реки Кибби и, если она достаточно мелка, чтоб перейти ее, будет продолжен до земли вождя Луггара. Абд’Алла полагал, что до Кибби слишком далеко, сейчас период харифа, трава выросла высоко и т. д. Он совсем не был в курсе моего плана похода. По-видимому, Багит-ага сказал ему, что он должен вести меня к области Какуак и углубиться в область Калика лишь на несколько дней, а затем вернуться. У меня в тукле Багит, правда, согласился с моим намерением пройти хотя бы до Кибби. Однако я хотел получить письменное распоряжение, чтобы не быть вынужденным повернуть обратно вблизи водораздела между Нилом и Уэле.
В разговоре с Атрушем я опять вернулся к обычаям погребения у туземцев и получил подтверждение того, что знал раньше. Обычай погребения живых людей в основном практикуется у негров калика. По заявлению Атруша, он был свидетелем, как после смерти зажиточного человека был вырыт длинный ров, в котором могли поместиться, кроме покойника, его ближайшие родственники, скот и даже имущество, причем родственники зарыты были живыми. Случается, что смертельно раненный отравленной стрелой человек отдает распоряжение приготовить могилу и закопать его еще живым вместе с ближними и имуществом.
Как уже сказано выше, макарака высушивают труп над огнем, причем голова и лицо закрываются циновкой. После окончательного высушивания труп подвешивают на сучьях дерева.
Племена мунду и абукайя также практикуют ужасный обычай погребения живых людей, но какуак и другие племена, населяющие мудирию, погребают только покойника, но зато немедленно после смерти.
На негра здесь смотрят, как на вещь или ценный предмет, и не видят в нем сына Адама, т. е. человека. В подтверждение этого расскажу случай с моим хартумским слугой. Рабыня, полученная им от моего бывшего повара за бутылку водки и отданная одному донколанцу для обучения выпечке лепешек кис-ра, от последнего сбежала (что здесь случается очень часто, почти ежедневно). Ахмет пожаловался Риган-аге в Кабаенди и в возмещение получил от него другую маленькую девочку и еще маленького мальчика, которых он привел с собой в Ванди.
Похоронное торжество в честь умершего в Ладо Фадд’Аллы, принявшее вид настоящего «кунго», все еще продолжалось, хотя прошло уже пятнадцать дней. Умерший мог быть доволен: много более значительных людей было забыто скорее.
В субботу 7 июля мы опять двинулись. Ахмет-Атруш взял с собой двенадцать слуг, вооруженных ружьями, двух рабынь и пятнадцать носильщиков; я ограничился двенадцатью носильщиками, моими слугами и их рабами. Поскольку Атруш хотел посетить свою зерибу и скотный крааль, находящиеся у горы Липако у хора Бондам, мы сделали небольшой крюк, чтобы потом попасть в Римо, где должны были находиться нерегулярные войска, донколанцы. Оттуда мы намеревались направиться с Абд’Аллой Абу-Седом на юг.
Выйдя из Ванди, у хижин островного поселения бари, мы отклонились на запад от прежнего пути к вождю Лемми. Через три с половиной часа мы пришли к шейху макарака Ба-гинне, у которого остановились. При выходе из Ванди я был хорошо настроен и с удовольствием смотрел на хижины, возводившиеся для нашего ночлега. Наконец-то был сделан первый шаг к долгожданному походу в Калика, к путешествию, от которого я ждал много интересного и откуда надеялся привезти совершенно новый этнографический материал. Сколько мне рассказывали об этой области и ее жителях! Нубийцы в своих рассказах, сильно преувеличенных и фантастических, которые, однако, часто принимаются на веру, наделяют негров калика дьявольскими способностями, опасными для вторгающихся туда чужеземцев. Но особенно плохую репутацию имеют их отравленные стрелы: яд на стрелах калика действует быстро; при приближении экспедиции туземцы зарывают в землю на ее пути отравленные стрелы так, что только кончики их находятся над землей, или же пристраивают стрелы в высокой траве на высоте человека в горизонтальном положении; таким способом они смертельно ранят ничего не подозревающего пешехода. Все же страх перед калика, очевидно, был не так уж велик, если донколанцы совершали к ним свои грабительские походы из года в год.
Я от души радовался, что был в походе, так как жизнь в зерибе удручающе монотонна и делает человека ленивым и вялым. В последние дни в Ванди я не мог освободиться от предчувствия, что в последний момент может возникнуть какое-нибудь препятствие нашему походу. Но когда мы двинулись, мои страхи сменились спокойным и хорошим настроением. Поэтому привезенное вечером из Ванди курьером письмо с вызовом Атруша поразило меня, как гром среди ясного неба. Он привез с собой письмо, но ни я, ни Атруш не могли прочитать арабскую писанину; мы лишь выведали у курьера, что официальные письма пришли в Ванди не из Ладо, а из Роля. Подумав и переговорив с Атрушем, в ту же ночь мы послали пятерых гонцов в Малую Макарака в расчете, что тамошний векиль Ахмет-ага Ахуан также получил вызов из Ванди. Атруш, в последние месяцы неоднократно посылавший в Ладо жалобы на плохое управление Багита и его самовольные действия, был очень смущен и взволнован неопределенными известиями.
Вскоре вернулись гонцы из Малой Макарака. Они подтвердили, что Атрушу приказано немедленно вернуться в Ванди. Из Роля прибыло распоряжение, чтобы Багит, Атруш и многие другие явились в мудирию Роль. Кроме того, было передано, что Багит в скором времени двинется к Малой зерибе. Все еще не понимая причины таких распоряжений, мы решили немедленно отправиться в Малую Макарака и там узнать, в чем дело.
Теперь я уж не думал о походе в Римо, а дал указание быстро собрать мои вещи, чтобы присоединиться к Атрушу.
Одиннадцатого июля я двинулся в Кабаенди, чтобы подготовиться к поездке в Роль. В моем дневнике от 10 июля я нахожу следующую запись: «Вечером, когда я пишу эти строки, мои нагие люди снуют с факелами, уничтожая миллионы странствующих муравьев, беспощадно кусающих их ноги. Длинные ряды этих прилежных насекомых покрывают землю, и горе тому, кто, ничего не подозревая, попадет к ним».
В третий раз с часами и компасом проделывал я путь между Малой зерибой, Макарака и Кабаенди. Дни в Кабаенди прошли в приготовлениях к походу, покупках и упаковке. Я чувствовал себя лучше, чем раньше. Лихорадка, так измучившая меня во время объезда в апреле, и затем наступившие в Ладо и Макарака вялость и слабость, так что меня утомляла самая короткая прогулка, сменились чувством полного выздоровления и ощущением своей силы. Однако меня в Африке преследовала одна болезнь: уже в Хартуме, во время жары, я страдал от очень назойливого зуда кожи, вроде крапивной лихорадки, не дававшего мне спать. В походе в Собат зуд этот мучил ночами очень часто, к тому же было ощущение, будто спину мою кололи иголками. В Ладо я также все время ощущал раздражение кожи, — не помогали ни теплые ванны, ни обмывания. Здесь, в Макарака, в первое время я ничего не чувствовал, но позднее вся спина у меня покрылась многочисленными зудящими прыщиками. Теперь я страдал от отдельных прыщиков, вроде укуса комара, появившихся главным образом на теле и на сгибах конечностей. Как в Египте такого рода накожные болезни приписывают воде из Нила, так и здесь считают, что вода является причиной их. Негры часто страдают от этой болезни.