агодаря накапливающимся сведениям, а многие достигнутые практические знания принадлежат более позднему периоду времени. Я находился у Ндорумы еще в начале своей одиссеи и мало беспокоился об обеспечении питанием, скорее считал себя еще достаточно богатым, имея ящики, полные всякого рода съестных припасов. Но наступило такое время, когда я вынужден был проявить свою находчивость. Пока же я черпал из привезенного с собою запаса, соблюдая экономию, но наряду с этим внес уже в меню местные продукты и постепенно приучил желудок к переходу исключительно на местное питание.
Упомянутое раньше кушанье из термитов у Ндорумы (сезон крылатых муравьев был как раз в разгаре) было хорошим пробным камнем для приучения себя к местной пище. Дары Ндорумы ограничивались тогда только маисом и большим количеством вяленых термитов, так как для других предметов время еще не наступило, и таким образом каждый ел, в качестве закуски к обязательной мучной каше, свое муравьиное блюдо. Термиты цилиндрической формы, длиной в 1–1,5 см, очень жирны, их растирают и варят в воде. Чтобы после собирания этих насекомых предотвратить их гниение, их вялят; когда к тому же недостает мучной каши, их съедают в вяленом виде без дальнейшего приготовления. Полученные от Ндорумы термиты (в июне месяце около двадцати пяти пакетов) были мне крайне желательны как дополнительный продукт питания к мучной каше. Без этого блюда туземец неохотно ест мучную кашу, тогда как самый простой соус из термитов, приготовленный на воде с небольшим количеством соли и листьев тыквы (Cucurbita maxima) или Gynandropsis, Hibiscus Sabdariffa и т. п., в который он на египетско-арабский манер может обмакивать кусок своей крутой каши, его удовлетворяет. У туземцев на одну пирамидку каши идет маленький горшочек (пол-литра) этого соуса. Моя молодежь была довольна ежедневными термитными блюдами, так как, по оценке негра, этот гарнир стоит сейчас же за мясной пищей. Разваренные в каше термиты напоминают мясной фарш; мы ели их частично с кис-ра, частично смешанными с рисом. Я их запекал вместо мяса в паштет или велел подавать с битыми яйцами, как термитный омлет (паштет «фатир» магометан; у них, впрочем, без термитов, к которым они чувствуют отвращение и которых не едят, хотя термиты не являются религиозно нечистыми). Несколько капель английского соуса или немного пряностей усиливали приятный вкус.
Вернемся, однако, к ежедневным занятиям моих служанок. Они работали, не считая доставки воды из реки, внутри селения. Обыкновенно они выходили на рассвете из селения, направлялись в редкий кустарник, чтобы по обычаям предков, следуя примеру прародительницы Евы, нарвать себе свежих листьев молодых кустов и укрепить на поясе под широким, облегающим бедра, куском голубой материи. Моя хартумская кухарка Заида была исключением, так как она умела шить и носила женскую кофту и юбку. После того как всюду было почищено, приступали к подготовительным работам по получению муки: зерно мыли, сушили на солнце, разложив на циновках или шкурах. Зерно влажным толклось сперва в большой деревянной ступке или непосредственно растиралось в мурхака. Это происходит двояким образом, смотря по назначению муки — готовится ли она для хранения или должна тут же быть переработана. Зерно либо растирается сухим, либо увлажненное подается на камни и во все время помола смачивается; в этом случае тестообразная каша отделяется от наклонной плоскости жернова и падает в поставленную под ним плетеную корзину, язляясь материалом для каши. Для себя я велел приготовить лепешки кисра из повторно очищенного зерна.
Во время нашего пребывания у Ндорумы мы по утрам пили кофе с молоком и сахаром. Сахар уже подходил к концу; я его не экономил на случай болезни, потому что его на месте легко заменить медом. Хартумские сухари (буксмат) сохранились долго. Мы ели их размоченными в воде. Чай, горячий ли, теплый или холодный, был для меня в течение следующих лет во всех моих путешествиях самым необходимым и дорогим напитком. В дни путешествий я выпивал шесть стаканов слабого чаю, воду же пил редко, а после утомительных походов утолял всегда чувство голода, выпивая первый стакан с добавлением меда, немного лимонной кислоты в кристаллах и абре (сухая кисра). Во время долгих лет путешествия я не болел ни катаром кишечника, ни дизентерией. Я отнюдь не утверждаю, что именно обильное употребление чая предохранило меня от этого, но считаю возможным рекомендовать питье слабого чая, что делает почти совсем излишним употребление сырой, всегда меняющейся и плохой воды с ее тифозными и дизентерийными бактериями.
Ндорума обыкновенно посещал меня со своей свитой в поздние послеобеденные часы. Тогда прибиралось место на теневой стороне моей хижины, землю опрыскивали водой, и здесь садились азанде, разостлав предварительно шкуры антилопы (часто Antilope scripta), которые обычно висели у них через плечо. Почетное место на большом складном стуле, который я ему позже оставил в виде подарка, отводилось Ндоруме, и он часто выпивал с нами чашечку арабского кофе.
Подобным образом протекало не только мое пребывание у Ндорумы, но и впоследствии часть времени на других стоянках. Мои личные занятия были, конечно, разнообразными, потому что наряду с научными работами я всегда старательно наблюдал за своим имуществом, приказывая в течение недели открывать почти все тюки, раскладывать их содержимое на циновках и парусине для просушки на солнце и для проветривания, после чего, по твердо установившейся системе, собственноручно все снова упаковывал. Такие работы всегда требовали запасы продовольствия, так как я не хотел, чтобы из-за беспечности многое из того, что у нас было, уничтожалось во влажное время года. Некоторые дорожные вещи были уже повреждены и требовали исправления, в чем мой слуга Фараг’Алла помогал мне.
22, 23 и 24 июля велись долго длящиеся, по негритянскому обычаю, переговоры. Эти излюбленные палаверы часто тянутся днями, несмотря на то, что речь идет о незначительных вещах; хотя они отнимали у меня массу времени, тем не менее приходилось удовлетворять желание Ндорумы и присутствовать на заседаниях. На одном из них речь шла о том, что Бинза, сын князя Малингде, отказывался выдать оставленный у него Османом-Бедауи запас слоновой кости, который должен был быть доставлен к Ндоруме. Бинзу обвиняли и в других самоуправствах, но, несмотря на долгие споры и высказывания послов Бинзы, оставалось в конце концов неясно, что преувеличено и что ложь. В это же время князь Уандо снова прислал мне в подарок четырех кур и вместе с тем снова настоятельную просьбу посетить его у вождя Нгерриа, его брата, у которого он все еще скрывался.
Благодаря этим переговорам я знакомился с обстановкой в стране Азанде. Обсуждалась также и позиция по отношению к Мбио: его враждебные намерения против Ндорумы, а также и против нас, намерения его якобы напасть на нас и сжечь нашу станцию. Но я теперь разбирался в обстоятельствах лучше и понимал, что из всех сведений и данных явствовало только одно — заветное желание Ндорумы сломить мощь Мбио, в своекорыстных интересах, с помощью правительственных солдат. Имея в виду эту интригу, я ясно видел невозможность для меня отсюда связаться с Мбио и сблизиться с ним, потому что смысл высказываний посланцев Нгеттуа сводился к тому, что Мбио не хочет принять моих послов.
В те дни в мбангу Ндорумы пришли также живущие далеко подчиненные ему вожди. Среди них его брат Мбима, или
Мбанзуро, правитель района на юго-юго-западе, у границы области вождя Палембата, у которого находился в настоящее время Земио. Они пришли, чтобы приветствовать меня и принять небольшие подарки, которые я имел обыкновение делать им и их женам. В такие дни в моей стоянке было оживленно, так как они не хотели уходить, не увидевши чудес белого человека, слава о которых шла из уст в уста, а особенно того волшебного ящичка и тех инструментов, из «живота» которых, как они выражались, без всякого участия человеческих рук чудесно раздавались нежные или игривые звуки. Они с изумлением рассматривали книги и бумаги (у всех негров укоренились арабские названия для моих иллюстрированных книг: китаб и варана). В них они узнавали свои хижины и военное имущество, зверей, на которых охотились, червяков, мух, пчел и жуков, птиц в воздухе, рыб в реках, страшную змею и — всегда с особенным ликованием — слонов. Вырезанный из картона, пестро размалеванный попрыгун-марионетка, величиной почти в метр, которого я повесил у себя в хижине, часто бывал причиной очень веселых сцен. Когда я при посещении женщин внезапно и незаметно тянул за длинную, тонкую нитку марионетки, женщины с визгом и воем разлетались из моей хижины, и лишь с большим трудом удавалось водворить их обратно. Естественно, каждому отдельному посетителю я не мог и не хотел показывать вещи, ведь я и без того терял много времени от общения с туземцами; поэтому визиты ко мне носили коллективный характер. Конечно, в этом случае вынималась из ящика и парусинового чехла большая шарманка, и тогда в степь неслись сильные звуки некоторых знакомых песен.
Многие слушатели думали, что только я один в состоянии вызвать эти очаровательные звуки, и тем сильнее было ликование, когда я заставлял крутить шарманку кого-либо из присутствующих и он, к своему удивлению, извлекал из огромного ящика те же самые звуки. Я показывал Ндоруме и его гостям также наши шестьдесят грядок на огороде, частично уже покрытые зеленью, чтобы познакомить их с нашими огородными работами и дать им сведения о чужеземных растениях, пригодных для кухни. Тому, кто проявлял особый интерес к этому, я дарил различные сорта маиса для посева. Я же сам в это время пережил одну из тех маленьких тихих радостей, которую терпеливый читатель может, правда, высмеять, но которую мы приветствовали как приятное событие. Дело в том, что Одна из моих куриц высидела первые яйца, и маленькие цыплята весело пищали вокруг старой наседки. Моя радость была так велика, что в соединении с давно ощущавшейся потребностью снова покушать свежего мяса, побудила меня отпраздновать это событие и распорядиться зарезать овцу, после чего последовало несколько дней роскошной, зажиточной жизни.