Огорченный, я направился в первый же отель, какой увидел, — бетонную коробку в нескольких кварталах от вокзала. Уже подходя я понял, что он очень дорогой, но, хотя спонсировать безобразие не в моих правилах, мне срочно нужен был туалет, так что я пренебрег принципами.
Администратор назвал мне какую-то фантастическую цену за одноместный номер, но я покорно принял ее и был препровожден в комнату на самом медленном лифте в мире 112-летним портье, от которого узнал, что ресторан уже закрыт, а в номер еду не подают. Он сообщил об этом, почему-то с долей гордости, и добавил что бар будет открыт еще двадцать пять минут, и я могу успеть перекусить там. Он весело прищелкнул пальцами, показывая, что сильно в этом сомневается.
Мне очень хотелось в туалет и нужно было спуститься в бар до закрытия, но портье считал, что должен показать все находящееся в комнате, таскал меня за собой, демонстрируя душ и телевизор, показывая, где находится шкаф. «Благодарю вас. Сам бы я никогда не нашел этот шкаф», — сказал я, сунув тысячу лир в его карман и подталкивая к двери. Я не хотел быть грубым, но чувствовал, плотину у меня в штанах вот-вот прорвет, и мне придется иметь дело с чем-то вроде пожарного шланга под бешеным напором. Этого, к счастью, не случилось. Вот уж, действительно, счастье! Я умылся, схватил какую-то книгу и поспешил к лифту. Нажал на кнопку «Вниз», посмотрел на часы. Не так плохо. У меня было еще двадцать пять минут — достаточно для того, чтобы выпить пива и съесть все, что предложат.
Но лифт не пришел. Я решил спуститься по лестнице запасного выхода. Перескакивая через две ступени — вся моя жизнь зависела от этого пива и сэндвича! — я нашел в конце пути дверь под висячим замком и табличку, которая гласила: «В случае пожара здесь складируются тела». Не давая себе отдыха, я бросился на первый этаж. Дверь там тоже оказалась заперта. Сквозь маленькое окошко я видел бар, темный и уютный, все еще полный людьми. Кто-то играл на пианино. На каждом столе стояли вазочки с орешками и фисташками. Я постучал в дверь, подергал за ручку, но никто меня не слышал, так что пришлось проскочить на второй этаж и, слава Богу, там дверь была не заперта. Я направился прямо к лифту и нажал кнопку «Вниз». Спустя мгновение, звякнув, загорелась кнопка «Вверх», двери раздвинулись, и показались трое японцев в одинаковых синих костюмах. Я объяснил им жестами, что нам не по пути, и что мое нежелание присоединиться к ним никак не связано с нападением Японии на Перл Харбор во время Второй мировой войны. Мы обменялись понимающими кивками, и дверь закрылась.
Я снова нажал на кнопку «Вниз», лифт немедленно открылся, а в нем стояли те же японцы. Так повторялось четыре раза, пока до меня дошло, что я каким-то образом отменил их заказ на движение вверх, поэтому отступил в сторону и дал им возможность уехать. Я прождал целых две минуты, отдышался, пересчитал оставшиеся дорожные чеки, посмотрел на часы — десять минут до закрытия! — и нажал кнопку «Вниз».
Немедленно двери открылись — за ними опять стояли трое японцев. Я импульсивно вскочил в лифт и встал рядом с ними. Не знаю, подтолкнул ли лифт лишний вес или что-то еще, но мы начали подниматься со скоростью около двух футов минуту. Лифт был крошечным. Мы стояли так тесно друг к другу, что в некоторых странах нас могли бы арестовать за гомосексуальные наклонности. Поскольку я находился с ними нос к носу, то счел необходимым завести вежливую беседу.
— Бизнесмены? — спросил я.
Один из них отвесил вежливый, ничего не означающий поклон.
— В Италии по бизнесу? — уточнил я. Это был глупый вопрос. Кто ездит на отдых в синих костюмах?
Японец снова поклонился, и я понял, что он даже приблизительно не представляет, о чем я его спросил.
— Вы говорите по-английски?
— А… нет, — неуверенно произнес второй японец, слегка покачиваясь, и до меня вдруг дошло, что они все были вдребезги пьяны. Я взглянул на третьего, и он кивнул еще до того, как я задал вопрос.
— Вы, ребята, были в баре? — Вежливый непонимающий поклон. Мне начинал нравиться этот односторонний разговор.
— Похоже, вы здорово набрались там. Надеюсь, что никому не станет плохо, — добавил я беспечно.
Лифт полз и полз, и, наконец, с глухим стуком остановился. «Ну вот, джентльмены, восьмой этаж. Выходите».
Стоя в холле, они повернулись ко мне и хором сказали: «Buon giorno».
«И вам очень хорошего buon giorno», — быстро ответил я, нажимая на кнопку номер 1.
Я прибежал в бар за две минуты до закрытия, хотя на самом деле он уже был закрыт. Сверхусердный официант успел собрать все тарелочки с орехами, пианиста нигде не было видно. Но все это не имело значения, потому что никаких закусок там не подавали. Я вернулся в свой номер, заглянул в мини-бар и нашел там два крошечных пакетика, в каждом по четырнадцать земляных орешков. Это оказалось единственной едой среди многочисленных бутылок с безалкогольными и алкогольными напитками. Стоя возле мини-бара и поедая арахис по одной штуке, чтобы растянуть удовольствие, я случайно бросил взгляд на карточку с ценами и обнаружил, что эта легкая закуска обошлась мне $4.80.
Утром я переехал в отель «Коралло» на Виа Насьонале. В комнате не было телевизора, но зато была бесплатная шапочка для душа, и она была на 50 тысяч лир дешевле. Я никогда не видел такую маленькую, как там, ванную комнату. Она была такой крохотной, что в ней не было места даже для душевой кабинки. Надо было просто закрыть дверь в ванную комнату и поливать из душа все, что там было — унитаз, раковину, вчерашний номер «Guardian» и свое свежее белье.
В отрочестве, когда приходилось бывать в людных местах, я всегда представлял, что у меня есть лучевой пистолет, которым я могу испарить всех, кто мне не нравится — бездельников, близнецов в одинаковых одеждах, детей по имени Джуниор и Чип. Я всегда воображал, как иду сквозь толпу, стреляя в выбранные мишени и крича: «Прочь с дороги! Отбросы!» Во Флоренции, куда бы я ни пошел, мне хотелось того же. Город был набит туристами и людьми, пытавшимися им что-нибудь продать. В 1972 году Флоренция тоже ломилась от народа, однако тогда стоял август, и это меня не удивило. Но в этот раз был будний день не отпускного месяца апреля, а народу было еще больше. Я спустился к дворцу Уффици, обошел вокруг Пьяцца делла Синьория, других достопримечательностей в старом городе, и всюду было одинаково — толпы людей, почти все иностранцы.
Японцы здесь шатались сотнями — не только традиционные пожилые туристы с фотокамерами, но также студенты, молодые пары и путешественники с рюкзаками за спиной. Их было не меньше, чем американцев, а кроме них были полчища немцев и австралийцев, скандинавов и голландцев, англичан и так далее и так далее. Удивительно, как много людей может вместить один город. Во Флоренции ежегодное соотношение приезжих к местному населению составляет четырнадцать к одному. Какой город может сохранять подобие самостоятельной жизни, когда он так переполнен? Ясно, что никакой.
Конечно, это лицемерие — ругать туристов, когда сам являешься одним из них. Но нельзя не признать, что массовый туризм разрушает те самые достопримечательности, из-за которых возник. И ситуация ухудшается, поскольку японцы и другие богатые азиаты-туристы становятся все более наглыми. А теперь к этому добавились еще и десятки миллионов восточных европейцев. Боже, помоги нам всем!
Нигде упадок Флоренции так не очевиден, как на мосту через Арно. Двадцать лет назад даже в августе на нем было достаточно спокойно, чтобы сделать снимок друга (в моем случае Каца), сидящего на парапете. Теперь мост напоминает палубу «Луизитании» в тот момент, когда кто-то спросил: «Это что там — торпеда?» Он запружен иммигрантами из Сенегала, предлагающими бижутерию и фигурки из дерева, разложенные на одеялах или кусках черного бархата. У меня ушло полчаса, чтобы протолкаться среди них, после чего я решил, что гораздо проще пройти четверть мили до следующего моста и перейти реку там.
Я провел четыре дня, гуляя по Флоренции и стараясь полюбить ее, но так и не смог. Везде был мусор, постоянно докучали цыгане и сенегальские уличные торговцы, машины парковались на узких тротуарах, так что приходилось постоянно выходить на мостовую, чтобы обойти их. Все было пыльным и неухоженным. Казалось, что город никто не любит. Даже богатые бросали мусор на землю без зазрения совести.
Почему флорентийцы не понимают, что в их интересах убрать мусор и поставить скамейки, оградить прохожих от приставаний цыганок и сенегальцев? Во Флоренции собраны уникальные сокровища — двадцать один дворец, пятьдесят пять соборов, восемь галерей, двадцать музеев — согласно докладу ЮНЕСКО, больше, чем во всей Испании. Тем не менее ежегодные суммы, выделяемые из бюджета на реставрацию города, составляют менее пяти миллионов долларов. Неудивительно, что город выглядит нелюбимым.
Больше всего меня доставали цыганки. Они сидят почти на каждой улице, держа на коленях грязных детей лет трех-четырех, чтобы разжалобить сердобольных туристов. Фактически, детей эксплуатируют, но карабинеры, которые ходят по улицам с напыщенным видом, не обращают на них ни малейшего внимания.
Единственной цыганкой, не вызвавшей во мне раздражения, была маленькая девчушка, которая обчистила мои карманы. Это случилось воскресным утром, когда я выписался из отеля и направлялся на вокзал, чтобы поехать в Милан. На улице ко мне подошли трое детей с мятыми вчерашними газетами, предлагая купить их. Я отмахнулся от них. Одна девочка лет восьми, тараторящая и немытая, была особенно настойчивой и так навязывала свои газеты, что я пригрозил ей пальцем и стал строгим голосом читать нравоучение. Она засмущалась и убежала, а я пошел дальше самоуверенной походкой человека, который знает, как вести себя на улице. Через десять метров, даже не ощупывая карманы, я почувствовал, что в них чего-то не хватает. Осмотревшись, я увидел, что внутренний карман моей куртки расстегнут и зияет пустотой. Девочка ухитрилась, пока я чита