бинокль какие-то желтые пятна, вероятно пески Гурбун-Тунгут, и несколько сопок. Но пограничных наших гор, даже высочайших точек их — снежных вершин Мус-тау, отсюда решительно не заметно было ни одной, равно как и вершин хребта Ала-тау. На западе, верстах в шестидесяти, белела царица гор этой части Тянь-Шаня — исполинская красавица Богдо-ула, рядом с которой возвышалась другая, тоже весьма высокая, вершина, окрещенная нами младшею сестрой Богдо-ула. Ближе к нам, верстах в сорока, поднимался огромный снежный купол, верст, должно быть, до десяти по окружности основания, а на юге, верстах в пятнадцати, искрились многочисленные снежные вершины самого гребня хребта и белели обширные снежные поля. К юго-востоку же от нас, верстах в десяти, стояла массивная снежная гора с небольшим фирновым полем в углублении склона, из которого шла книзу трещина с едва заметной синеватой полосой, по всей вероятности, ледника, спускавшегося с этой горы и питавшего, должно быть, бурную горную речку, по берегу которой мы в этот день сначала шли. В восточной части хребта, постепенно понижающейся от меридиана г. Гучена, снежных вершин было очень мало, но верстах в ста двадцати видна была ясно огромная снежная, с широким основанием двойная пирамида. Гребень же Тянь-Шаня, как нам казалось отсюда, тянулся здесь на всем видимом пространстве по плоской дуге, обращенной своей выпуклостью к югу, центром которой служила точка Гученского меридиана, взятая примерно верстах в ста пятидесяти к северу от этого города. По тому же направлению следовала и подошва хребта, возвышавшегося в этом месте, следовательно, амфитеатром над соседнею северной равниной [12].
К сожалению, нам, легко одетым, невозможно было долго любоваться открывшимся отсюда величественным зрелищем, потому что термометр Реомюра показывал в тени только +4 градуса. Установив палку для барометра, я открыл его. Ртуть хлынула и, наполнив весь резервуар, пролилась даже через край, но в шапку, которую догадались заранее подставить, а в трубке опустилась до 385,3 англ. полулиний. Впоследствии вычисления показали, что мы были на высоте 12 123 футов над уровнем океана. Поэтому, по приблизительной оценке, вершина горы Богдо-ула не должна быть ниже 15 500 футов {40}.
Отсчитав показания барометра и термометров и сложив инструменты, мы начали спускаться и пошли очень быстро вниз, дойдя не более как в полчаса до верхней границы пихт. Так как передний путь отсюда был затруднителен по причине гольцов, через которые нужно было карабкаться ниже, то мы избрали другой, казавшийся нам более удобным, по лощине, склонявшейся к реке, немного выше того места, где мы оставили лошадей. Эта лощина была покрыта густым пихтовым лесом, которым мы и пошли быстро вниз. Остановившись в одном месте на привале около кустов спелой черной смородины, мы услышали впереди рев медведя. Осмотрев тщательно наши ружья, мы пошли втроем на зверя, сопровождаемые топографом, храбро наступавшим тоже с нами с револьвером. Но медведь, должно быть, заслышал нас издали и скрылся в соседней лесной чаще. Под конец падение лещины сделалось так круто, что мы должны были по временам хвататься за деревья, лепившиеся по дну ее. Пройдя с полчаса, мы достигли нижней предельной линии пихты, лежащей, по нашему приблизительному расчету, на высоте 5500 футов, и очутились на краю ущелья, в котором бушевала речка. Осторожно цепляясь за камни, спустились мы по карнизу в ущелье к речке, которую должны были раз десять переходить вброд, прежде чем достигли до лошадей. Эта бешеная речка попеременно, то на одном, то на другом берегу яростно разбивалась о скалы, и мы с большими усилиями, взявшись за руки, должны были перебираться через нее для обхода этих скал по отлогостям противоположного берега, рискуя каждый раз потерпеть крушение. Наконец, кое-как добрались мы до лошадей и, напившись наскоро чаю, заботливо приготовленного оставшимися казаками, уже вечером при свете луны, расчищая себе путь руками, отправились к нашему бивуаку, куда и прибыли часов в одиннадцать.
Так окончилось в один день наше короткое, но многотрудное путешествие в область вечного холода.
О геогностическом строении этой части Тянь-Шаня мы можем только заметить, что и в низких местах, а именно в ущелье, в котором мы перебирались через реку, и в немногих обнажениях самой долины залегает везде одна и та же порода — темно-бурый фельзит, но гольцы в высших местах, которые мы видели, состояли из мелафира, темного порфирита и ортоклазового бескварцевого порфира, проникающих, вероятно, через основную фельзитовую массу в высокие области атмосферы. В русле же горной речки мы заметили много галек фельзитового порфира и нашли также несколько голышей пегматита.
В г. Гучене мы простояли до 7 августа, выступив в этот день обратно по той же самой дороге в Зайсанский пост. Нам хотелось возвратиться по другому пути, именно через Манас и Олон-Булах, который во всех отношениях лучше и притом для нас был бы несравненно интереснее старого, но частые стычки, происходившие в это время между китайцами и дунганами в окрестностях Манаса, вынудили нас направиться по прежней дороге. Впрочем, и обратный путь по той же дороге был для нас не бесполезен, так как мы имели возможность проверить собранные нами сведения и исправить некоторые в них неточности. Но, достигнув Булун-Тохоя, мы направились отсюда другой дорогой в Зайсанский пост, по северную сторону Саура, что дало возможность ознакомиться почти со всей восточной половиной Тарбагатайской горной системы. 10 сентября мы благополучно прибыли в Зайсанский пост.
Омск, 20 апреля 1878 г.
Очерки путешествия по Монголии и северным провинциям внутреннего Китая
Предисловие автора
Настоящий очерк представляет собою результат путешествия, совершенного мною в 1878 и 1879 гг. в Монголию и северные провинции Внутреннего Китая — Шаньси и Чжилий-скую. Инициатива этой экспедиции принадлежит Русскому географическому обществу. В начале 1878 г. оно получило от известного путешественника по Монголии Г. Н. Потанина сведение, что бийские купцы, торгующие в этой стране, намерены послать осенью того же года караван из г. Кобдо в г. Куку-хото (Гуй-хуа-чен), что в провинции Шаньси. Караван предполагалось направить прямым, коммерческим трактом, пролегающим близ северного подножья горной цепи Южного Алтая и еще не посещенным европейцами. Пользуясь таким случаем, Общество просило бывшего генерал-губернатора Западной Сибири, Н. Г. Казнакова, о командировании с этим караваном меня и двух топографов. Гене-рал-адъютант Казнаков, относившийся всегда сочувственно к научным предприятиям, исходатайствовал высочайшее повеление на командировку нашей экспедиции, для сопровождения которой назначено было шесть казаков Забайкальского войска, знакомых с монгольским языком.
Задача экспедиции заключалась главным образом в производстве маршрутной глазомерной съемки на пройденном пути, в определении на нем посредством астрономических наблюдений географических координат некоторых пунктов, описании дорог и в барометрических определениях высот. Но, кроме этих специальных работ, мы старались по мере возможности собирать и другие сведения о посещенных нами странах, а именно: этнографические, торговые и естественно-исторические. Эти последние заключались в составлении коллекций зоологической (около 200 видов млекопитающих, птиц, рыб и пресмыкающихся) и ботанической (около 180 видов цветковых растений). Мы составили также небольшую минералогическую коллекцию (около 100 образцов горных пород и минералов).
Путь экспедиции пролегал из Алтайской станицы (Котон-карагай) Устькаменогорского уезда к перевалу Улан-даба в пограничном хребте Сайлюгэме, а оттуда через урочища Эльдеге и Алтан-чечей в г. Кобдо.
Из этого последнего мы направились к юго-востоку по караванному пути через монастырь Нарбаньчжи на р. Дзапхыне и южные отроги Хангая, по которым следовали около 400 верст. Далее экспедиция спустилась в пустыню Гоби и шла по ней через урочище Хор-мусу, Боротологой и страну Шанхай-Гоби с лишком 600 верст. Затем мы вступили в Юго-Восточную Монголию с оседлым и кочевым населением, миновали в ней небольшой китайский городок Куку-эргэ и достигли, наконец, после долгого и утомительного странствования по горам, степям и пустыням, цветущего города Куку-хо-то, или Гуй-хуа-чена, в провинции Шаньси Внутреннего Китая, отстоящего от Алтайской станицы в 2500 верстах. Из Куку-хото экспедиция частью по Монголии, частью по Внутреннему Китаю перешла в г. Калган и провела в этом последнем два зимних месяца. В конце февраля мы направились из Калгана по прямой караванной дороге в г. Ургу, где пробыли месяц. Из Урги выступили в начале мая и следовали по прямой дороге через Улясутай, долину р. Кунгуя, мимо озера Ачит к государственной границе, которую пересекли на перевале Хак, и вышли в Кош-Агач.
На пройденном пути классными топографами, Скопиным и Чуклиным, в которых я нашел ревностных помощников, снято около 4000 верст маршрутной глазомерной съемки, а мною малым универсальным инструментом и двумя хронометрами определено географическое положение 28 пунктов и измерено барометром 44 высоты.
Обработку минералогической коллекции принял на себя профессор С.-Петербургского университета А. А. Иностранцев, взявший также на себя труд разработать минералогические коллекции двух других путешественников по Монголии, И. М. Пржевальского и Г. Н. Потанина, и написать по всем трем петрографический очерк этой малоизвестной страны. Пользуясь определениями уважаемого профессора собранных мною пород, я счел не лишним в настоящем очерке указывать при удобных случаях на их месторождения и взаимное соотношение.
Ботаническая коллекция вместе с такими же коллекциями Пржевальского, Потанина и Пясецкого поступила к академику К. И. Максимовичу, намеревающемуся написать по ним сочинение «Flora mongolica». Наконец, обработку привезенных мною рыб принял на себя С. М. Герценштейн.
Мне остается только выразить глубокую признательность названным ученым, а вместе с ними профессору Николаевской Академии Генерального штаба, полковнику К. В. Шарн-горсту за вычисление сделанных мною астрономических наблюдений; доктору зоологии Н. А. Северцову — за определение добытых птиц и профессору С.-Петербургского университета М. Н. Богданову, определившему остальных, мелких, птиц, доставленных мною в музей Академии наук.
15 апреля 1883 г., г. Омск
Глава первая. От Алтайской станицы до г. Кобдо
Приготовления к путешествию. — Алтайская станица и ее окрестности. — Выступление. — Долина р. Бухтармы. — Альпийская область ее верховий. — Горные массивы Канас и Табын-богдо. — Долина речки Ойгора. — Урянхаи. — Контраст во флоре. — Область р. Кобдо. — Геогностические заметки. — г. Кобдо.
22 июля 1878 г. я со своими спутниками прибыл в Алтайскую станицу Устькаменогорского уезда — исходный пункт нашей экспедиции — и приступил к окончательному снаряжению в далекий путь. Для перевозки тяжестей куплено было у местных киргизов 18 верблюдов, 3 вьючные и 4 верховые лошади; две юрты, арканы, чомы (вьючные седла для верблюдов) и другие дорожные принадлежности. Мукой и сухарями мы запаслись только на четыре месяца, надеясь в течение их достигнуть Внутреннего Китая, где нет надобности возить с собою жизненные припасы. Все эти приготовления заняли 9 дней, так что только 3 августа мы могли выступить в путь.
Алтайская станица расположена в широкой междугорной долине, ограниченной с юга Нарымским хребтом, а с севера второстепенным кряжем внутреннего Алтая. Нарымский хребет представляет высокий, круто подымающийся с севера луч Алтая и имеющий восточно-западное направление. В этом хребте, верстах в двадцати к юго-западу от станицы, находится небольшая снежная вершина Кус-гунды, а к востоку от нее, верстах в четырех — снежное поле, помещающееся в лощине, защищенной с юга скалами. Весь северный склон хребта покрыт густым лесом лиственницы и кедра, который занимает, сколько мы могли заметить, преимущественно высшие места в горных лесах, соседних альпийской зоне. Леса в этой части Алтая растут только на северных склонах гор, а южные покатости их безлесны: на них лишь кое-где можно видеть невысокие и тощие деревца лиственницы.
За Нарымским хребтом, верстах в шестидесяти к юго-за-паду от Алтайской станицы, лежит большое горное озеро Марка-куль, посещаемое ежегодно крестьянами деревень Медведки и Таловки, которые ездят туда весною недели на две ловить рыбу. Они устраивают в устьях впадающих в это озеро речек заколы тотчас, как только в эти речки зайдет из озера рыба для метания икры. Местные жители не совсем дружелюбно относятся к нашим рыболовам, а потому последние должны задабривать их старшин, привозя им табак, хлеб, топоры и другие необходимые предметы. В самом озере живут только ускучи; но в горных речках, впадающих в Марка-куль, водятся и хариусы.
С севера долина Алтайской станицы окаймлена невысоким кряжем, отделяющим ее от долин р. Бухтармы. Южный склон этого кряжа безлесен; на нем лишь кое-где виднеются одинокие чахлые деревца лиственницы. Северный же склон, обращенный к Бухтарме, лесист и значительно круче южного; следовательно, долина р. Бухтармы должна лежать ниже долины Алтайской станицы. Последняя орошается горной речкой Сарым-сакты, получающей начало на Нарымском хребте и впадающей слева в Бухтарму, верстах в двадцати ниже Алтайской станицы. В отрогах северного кряжа долины, на правом берегу помянутой речки, залегают гигантские толщи глинистого сланца, приподнятые серым крупнозернистым гранитом.
Из Алтайской станицы мы направились к востоку по долине, которая верстах в пяти от нее значительно суживается, но потом опять расширяется, и в ней местами встречаются киргизские пашни. Они в то время были покинуты своими хозяевами: в конце июля большая часть киргизов Алтайской и Чингизтайской волостей, кочующих в Нарымском хребте, ушла в китайские пределы с намерением поселиться там навсегда, но этому намерению, однако, не суждено было осуществиться: по недостатку за границей пастбищ и вследствие притеснения китайских властей, киргизы помянутых волостей осенью 1879 г. должны были возвратиться в свои места.
В 25 верстах к востоку от Алтайской станицы мы вышли в широкую долину р. Бухтармы, на урочище Чингизтай. В этой местности река часто разделяется на рукава, а берега ее покрыты талом и тальником. Далее от реки расстилаются обширные луга, покрытые высокой и густой травой. На урочище Чингизтай зимуют во множестве киргизы, заготовляя запасы сена, лето же проводят в горах. К северу от Бухтармы, против этого урочища, находится деревня Черновая, отстоящая в двух верстах от реки. Около нее есть теплые ключи. К югу от урочища Чингизтай тянется тот же Нарымский хребет, в котором в этом месте есть вершины со снежными пятнами.
При дальнейшем движении на восток по долине Бухтармы мы встретили в ней несколько живописных гранитных сопок, воздымающихся на равнинной местности. На склонах и у подножий их покоятся массивные отторженцы серого крупнозернистого гранита, а между ними растут деревья лиственницы, сосны и изредка ели, придающие этим сопкам очаровательный вид. Леса на северном склоне Нарымского хребта в этом месте еще гуще, нежели против Алтайской станицы, а на южном склоне хребта, тянущегося на севере от Бухтармы, их совсем не видно. В здешних лесах водится еще немало зверей: медведей, маралов, косуль; на скалистых горах и высоких безлесных плоскогорьях пасутся дикие бараны и козлы. Из мелких зверей в этих лесах живут соболи, куницы, бурундуки и белки, а в горных речках встречаются выдры. Во время стоянки на урочище Чингизтай к нам заходили крестьяне деревни Черновой, отправлявшиеся на Нарымский хребет осматривать капканы, поставленные на выдр. Эти крестьяне, называемые ясачными {41}, замечательные стрелки, и от них мы получили некоторые сведения об охоте в юго-западной части Алтая. На маралов они охотятся в марте по насту, когда снег с поверхности оледенеет и по нему можно ходить без лыж. Маралов же он не держит; проваливаясь, они портят о ледяную кору ноги и очень скоро устают, становясь добычею охотников, преследующих их с собаками. Случается, что целое стадо измученных таким образом животных истребляется в несколько часов; некоторых приводят живьем в деревни на арканах и продают промышленникам, содержащим домашних маралов [13]. Этот губительный способ охоты, по всей справедливости, следовало бы строго воспретить. Наиболее прибыльна добыча маралов в июне, когда у них не успели еще вполне окостенеть молодые рога, сбываемые, как известно, за высокую цену китайцам, употребляющим их в лекарства. В это время маралов бьют прямо с подхода или караулят на солончаках, посещаемых ими по утрам и вечерам {42}.
Соболей ловят преимущественно капканами, в которые кладут приманку — рябчика, куропатку или кусок заячьего мяса. Собольи шкурки продают на месте от б до 20 рублей. Лучшими соболями считаются в здешнем крае курчумские.
Выдр, живущих в значительном количестве в горных речках, ловят всегда капканами и не только зимой, но и летом, так как шкурка выдры, по уверению охотников, и в летнее время не много хуже зимней. Капканы на выдру ставят в воде против той тропочки на берегу, по которой она постоянно выходит на сушу, причем стараются отнюдь не изменять положения камней, карчей, сучьев и других предметов в воде и на берегу близ тропы, иначе выдра, заметив какую-нибудь перемену, в этом месте ни за что не выйдет на берег, а изберет другое. Цена выдры на месте от 10 до 12 рублей.
В 56 верстах к востоку от Алтайской станицы мы миновали крайнее русское селение в этой части Алтая — Урыльский казачий поселок. Он расположен на левом берегу речки Урыла, впадающей в Бухтарму немного выше устья. К западу от поселка простирается волнообразная равнина, испещренная пашнями, но высокое положение ее над уровнем моря (3350 футов) препятствует несколько успехам земледелия: весенние и осенние утренники нередко вредят посевам. К югу от Урыльского поселка тянется тот же Нарымский хребет, возвышающийся против него высоким и крутым валом, поросшим на северном склоне густым хвойным лесом. Восточнее этого поселка он носит название Большого Алтая, поднимается еще выше, и в нем нередко встречаются пики с покрытыми вечным снегом верхушками.
За Урыльским поселком дорога становится вьючною. Нарымский хребет отделяет в этом месте на север высокую и широкую отрасль Коке-даба, заставляющую р. Бухтарму описать большую излучину к северу. По хорде этой излучины, имеющей около 20 верст, пролегает дорога, пересекающая помянутую ветвь. Горы ее очень круты, покрыты лесом и обильно орошены многими ручьями и маленькими речками, по берегам которых раскинуты густые заросли кустарников: барбариса, жимолости, смородины и малины.
С гор Коке-даба мы спустились в долину Бухтармы, имеющую около версты ширины. На юге эта долина замыкается Большим Алтаем, носящим в этом месте название Тау-тэкэ (козьи горы), так как на нем водятся дикие козы. На урочище Табаты, отстоящем от ветви Коке-даба верстах в семи к востоку, Большой Алтай опускается к северу пологим скатом, который, близ берега Бухтармы, обрывается почти отвесною каменною стеною с нависшими на ней гранитными отторженцами. Непривычный путешественник, проходя этим местом по дороге, пролегающей у самого обрыва, не может оставаться совершенно спокойным, смотря на нависшие над ним глыбы и массивные отторженцы у ног своих, упавшие с высоты. Бухтарма, стесняемая с юга и севера горами, гремит в своем каменистом, усеянном валунами ложе, среди узкой долины, покрытой густым лесом. Кроме лиственницы, в этом лесу растут: пихта, ель, береза и кустарники — жимолость, шиповник, барбарис, крыжовник, малина и смородина.
В 42 верстах от Урыльского поселка мы перешли на правый берег Бухтармы по легкому мосту, покоящемуся на «свинке»{43}. Быстрота течения этой реки в верховьях весьма значительна: наблюдатель, ставший лицом против течения, легко заметит уклон, по которому стремится река, вечно волнующаяся от необыкновенной быстроты и массивных камней на дне. Невдалеке от переправы дорога пролегает по короткому, но очень трудному перевалу через косогор. От этого перевала начинаются каменные болота. Так называют топи в лощинах, усеянные гранитными валунами и голышами и тянущиеся на несколько сот сажен. Верблюды и лошади, проходя по таким местам, ступают с камня на камень, ноги их нередко скользят, и они вязнут чуть не до колен. Впрочем, в сухое лето многие из этих болот не представляют больших затруднений для движения, в особенности на верблюдах, ступни которых, как известно, отличаются значительной шириной. Во время нашего путешествия по этим болотам большая часть их подсохла, и мы почти беспрепятственно переходили через них.
В 12 верстах от переправы через Бухтарму мы пересекли ее правый приток Чиндагатуй, тоже по мосту. Эта река получает начало из Бухтарминского озера, отстоящего в 5 верстах к северу от р. Бухтармы, и имеет, следовательно, ничтожное протяжение, представляя собою проток из этого озера. С левой стороны она принимает приток и изливается в Бухтарму немного ниже моста. В Большом Алтае, верстах в двенадцати от устья Чиндагатуя, находится снежная группа Айгарык, а к востоку и западу от нее — ряд вершин, покрытых снежными пятнами.
По мере движения на восток от самой Алтайской станицы мы поднимались все выше и выше и в 20 верстах за Чин-дагатуем достигли верхней границы хвойных деревьев, находящейся на высоте около 7500 футов над морем. В этом месте дорога поднимается на высокий, но отлогий перевал Укок, на западном склоне которого растут низкорослые, но ветвистые кедры, выше их — можжевельник, уступающий еще выше свое место приземистой полярной березе (Betula папа). Близ вершины перевала, имеющего 7920 футов высоты, исчезла и береза. Взойдя на плоскую вершину этого перевала, мы очутились в пустынной полярной земле, усеянной небольшими озерами. По сторонам дороги не видно было ни цветковых растений, ни птиц на соседних озерах и не слышалось ни одного звука. К югу, верстах в пятнадцати от вершины перевала, возвышаются высокие альпы Канас с вершинами, покрытыми вечным снегом. Они дают начало Бухтарме, образующейся из нескольких широких горных потоков, сбегающих с гор по крутым лощинам. С вершины перевала эти потоки казались серебристыми лентами, спускавшимися с высот по весьма значительным уклонам. На восточном весьма пологом склоне перевала виднелись также озера, из которых одно, лежащее поблизости дороги, имеет около 4 верст в окружности, а другое, верстах в 2 от нее к северу, — более 6. Из этого последнего вытекает маленькая речка Укок — левый приток быстрой и многоводной Алахи. Спустившись очень немного по восточному склону перевала, мы остановились на высоком плоскогорье на ночлег, близ речки Алахи. Эта река образуется из двух горных потоков, называемых Терс-акканами: один берет начало в горах Канас, близ истоков Бухтармы, а другой — из снежных гор Табын-богдо, отстоящих верстах в двадцати к востоку от группы Канас. По берегам Алахи и в окрестностях рассеяно множество малых озер, частью замкнутых, частью соединенных между собою и с речкою протоками. На Алахе и прибрежных озерках мы встретили стаи плавающих и голенастых птиц, в числе которых было несколько полярных видов, находившихся там, судя по времени года, на летнем пребывании.
Утром мы не без труда переправились через многоводную Алаху, несмотря на высокую воду. Весною, в половодье, переправа через нее бывает очень затруднительна и даже опасна. Парома на ней нет и переезд через речку совершается всегда вброд. К востоку от Алахи мы пересекли плоскую волнистую гряду, тянущуюся с юго-запада на северо-восток. Она усеяна многими малыми озерами, лежащими в чашеобразных впадинах и отличающимися, по-видимому, необыкновенной глубиной. Все из встретившихся нам на этой гряде озер были замкнутые и имели от 200 до 400 сажен в окружности. В воде, около берегов, торчат массивные камни темного цвета, от которых невозможно было отбить образцов. На озерах видны были плавающие и голенастые птицы, но рыб и моллюсков мы не замечали в них. Глубина от берегов возрастает очень быстро, а местами у самого берега начинаются пучины. Эти озера напоминают маары и обязаны своим происхождением, по всей вероятности, провалам. В 1879 г. в горной стране Хангая, в Центральной Монголии, мы в двух соседних местностях встретили озера, подобные описанным, и на берегу одного из них нашли кусок лавового шлака, но валов вокруг них из туфа и других вулканических продуктов, характеризующих многие маары, нигде не замечали.
Помянутая гряда, усеянная малыми озерами, имеет около 8 верст ширины, и мы на ней насчитали на этом протяжении около 10 озер только поблизости дороги. Перейдя эту гряду, мы спустились немного на обширную болотисто-солонцева-тую равнину Кал гуты. В западной части ее находится группа пресных соединенных озер, называемая Джар-куль. На берегу наибольшего из них, около 4 верст в окружности, мы ночевали и ловили в вытекающей из него речке ускучей и хариусов — единственных почти пород рыб, живущих в горных речках Алтая. На озере и соседних ему малых озерках было много плавающих и голенастых птиц, в числе которых опять замечено было несколько полярных видов.
Урочище Кал гуты, покрытое хорошей травой и богатое солончаками, представляет прекрасную пастбищную землю. Незадолго до нашего прибытия на ней стояло много киргизов, укочевавших в китайские пределы. Несмотря на весьма значительную высоту этой местности и, вследствие того, сильные холода на ней зимою, киргизы кочуют на урочище Калгуты не только летом, но имеют там и зимние стойбища. Снега на этой открытой нагорной равнине выпадает немного, да и тот скоро разносится ветрами, так что киргизские стада и среди зимы легко находят на ней пищу. Перевал Укок, лежащий еще выше урочища Калгуты и открытый почти со всех сторон, зимою точно так же большею частью свободен от снега, и на нем могут свободно пастись в это время года стада.
Верстах в пятнадцати к юго-востоку от урочища Калгуты возвышаются снежные горы Табын-богдо (пять святых), образующие мощную группу, связанную с горами Канас промежуточными высотами. Высшие пики гор Канас поднимаются, по всей вероятности, не менее 10 500 футов над морем, Табын-богдо же — до 11 000. Высота же снежной линии на них, по приблизительной оценке, должна быть близка к 10 000 футов. Обе эти соединенные группы представляют горный узел, от которого расходятся первоклассные лучи Алтая: на запад Большой Алтай с крутым северным и отлогим южным склоном; его западное продолжение — Нарым-ский хребет — отличается таким же характером; на северо-восток — плоский пограничный хребет Сайлюгэм;
на юго-восток — Южный Алтай, отделяющийся двумя хребтами, из которых один отходит от группы Канас, а другой — от Табын-богдо {44}. Эта длинная горная цепь тянется на юго-восток на протяжении почти 2000 верст. На северо-запад от того же узла отделяется плоское поднятие Укок, сочленяющееся, как нужно полагать, с Катунским хребтом Внутреннего Алтая, содержащим известную снежную гору Белуху и ряд второстепенных белков.
С ночлега на урочище Кал гуты мы шли около 10 верст по болотисто-солонцеватой равнине, покрытой малыми озерками и прорезанной протоками, потом вступили на твердую, хрящеватую равнину, орошаемую маленькою речкою Калгуты, и направились вверх по ней к юго-востоку. Эта речка, вытекающая из пограничного хребта Сайлюгэма, изливается с правой стороны в Алаху верстах в десяти ниже озерной группы Джар-куль. В 22 верстах от ночлега дорога входит в неширокую горную долину, орошаемую верхней Калгуты, в которой мы остановились на ночлег на большой высоте. В ночь с 14 на 15 августа земля покрылась инеем, а вода в заливах речки — тонким слоем льда. В этом месте мы оставили реку Калгуты, текущую в верховьях с северо-востока на юго-запад в горах, и начали постепенно подниматься на плоский пограничный хребет Сайлюгэм по весьма пологому перевалу Улан-даба. Без всякого затруднения достигли мы вершины этого перевала, поднимающейся на 8620 футов над морем. Флора высших мест перевала Улан-даба отличается, как и на Укоке, полярным характером. Спуск с этого перевала, подобно подъему, весьма пологий и пролегает по долине речки Ойгора, получающей начало близ водораздела. Тут встретили мы опять несколько малых озер и ручьев, обильно орошающих южный склон перевала. Долина Ойгора направляется с северо-запада на юго-восток, постепенно расширяясь, и ограничена высокими горами. На них живет много горных баранов, черепа которых часто встречались в долине. В предшествующие суровые и снежные зимы, по рассказам жителей, погибло от бескормицы множество этих животных, а оставшиеся в живых, но сильно изнуренные голодом, становились добычею волков.
Спустившись верст двадцать с хребта, мы остановились на берегу речки Ойгора дневать. Поблизости нашего лагеря стоял китайский пикет под начальством офицера, который был у нас в гостях. Офицер жаловался на страшную скуку, томившую его в этом пустынном месте, и с восторгом вспоминал о кипучей жизни Внутреннего Китая. Он уроженец провинции Шаньси и провел на пикете с лишком два года, отлучаясь изредка на несколько дней за необходимыми покупками в г. Кобдо. Солдаты же пикета — монголы из разных отдаленных местностей. Мы узнали после от местных жителей — урянхаев, что этот офицер занимался, между прочим, с ними торговлей: покупал в Кобдо чай, металлические изделия, табак и ткани, а потом променивал все это урянхаям на пушнину и маральи рога. Шедший вместе с нами из Алтайской станицы в Кобдо с товаром устькаменогорский купец Вильданов продал ему кое-что из своего каравана.
В той же долине верхнего Ойгора, но верст пять выше пикета, стоял лагерем приказчик бийского купца Васильева, торговавший с урянхаями. В течение пяти лет он ежегодно приезжает на это место из Бийска с товаром и торгует до наступления зимы.
Часть товара продает на месте, в лагере, где у него склад, а другую, наибольшую, развозит по кочевьям урянхаев, посещая каждое лето высокие горные области Южного Алтая, в которых кочует этот народ. Больше всего он продавал урянхаям капканов, или ловушек, как называют эти снаряды наши купцы, торгующие в Монголии, затем юфть, металлические изделия и ткани. Взамен этих предметов получал от урянхаев сурочьи шкуры, лисиц, куниц, немного соболей и маральи рога. Китайцы из г. Кобдо, по свидетельству этого приказчика, имеют несколько торговых лагерей в глубине урянхайской земли и выменивают от туземцев на кирпичный чай железные изделия и ткани, лучшие меха и маральи рога.
От приказчика купца Васильева, бывавшего во многих местностях земли алтайских урянхаев, мы получили некоторые сведения об этой стране и населяющем ее народе. Урян-хаи занимают горную страну в Южном Алтае от альп Канас и Табын-богдо на северо-западе до р. Булгуна на юго-востоке. Они принадлежат к монгольскому племени и говорят наречием монгольского языка; кочуют рассеянно, скотом не богаты, но зато усердно охотятся за зверями, в особенности за сурками, мясо которых едят, а шкурки продают нашим купцам. В их стране водится наиболее ценный сурок, называемый нашими торговцами «черным», за шкурку которого платится на месте 25 коп., тогда как шкурка обыкновенного, или «белого», сурка ценится около 6 коп. Хлебопашеством урянхаи не занимаются. Они разделяются на 6 волостей, управляемых зайсангами, а управление всеми волостями сосредоточено в руках урянхайского князя, утверждаемого в своей должности кобдинским амбанем. Урянхаи занимаются барантою (захватом скота), а потому не пользуются доброй славой у соседних монгольских народностей, у которых ее не существует.
Долина Ойгора покрыта местами малыми озерками, из которых большинство сообщается с речкою протоками. В Ойгоре живет много рыбы: хариусов и ускучей. Плавающие и голенастые птицы на этой речке и соседних озерах водятся также в большом количестве, в особенности гуси и утки, которых мы встречали тут большими стадами. Окрестные горы, окаймляющие долину с северо-востока и юго-запада, почти безлесны: на них лишь кое-где разбросаны небольшие рощи лиственницы, растущие в закрытых с юга лощинах, да и то только в верхнем и среднем течении речки, а далее к юго-востоку на окраинных горах леса вовсе нет. В самой долине, кроме немногих кустарников, встречающихся кое-где, нет никакой древесной растительности. Травянистая растительность этой страны, как в горах, так и в долинах, не отличается ни разнообразием видов, ни пышностью самих растений и сравнительно с роскошной флорой Внутреннего Алтая, не далее как в 100 верстах к северу от пограничного хребта Сайлюгэма, кажется скудною. Причину такого поразительного контраста во флоре этих смежных растительных областей нужно искать, без сомнения, в недостатке влаги, приносимой в северо-западный угол Монголии. С севера и запада эта страна защищена высокими горами Внутреннего Алтая, пограничного хребта Сайлюгэма и Южного Алтая, а потому водяные пары, гонимые в нее почти исключительно западными и северо-западными ветрами, задерживаются помянутыми горами; в северо-западный же угол Монголии достигает лишь незначительное количество осадков, расходуемых воздушными течениями большей частью на пути через высочайшие горные области Алтая. Вследствие того флора этой страны, несмотря на ее значительную абсолютную высоту, разнообразный рельеф и присутствие в ней местами весьма высоких гор, далеко не отличается таким богатством, как во Внутреннем Алтае.
Верстах в сорока от перевала Улан-даба долина Ойгора суживается на протяжении около 8 верст, потом значительно расширяется и принимает степной характер, а речка Ойгор получает ниже теснины название Суока и течет под этим названием среди степной долины в р. Кобдо. В 70 верстах от помянутого перевала дорога оставляет речку Суок вправо и направляется по восточной окраине ее долины, окаймленной с этой стороны волнистым плоскогорьем, которое обрывается к долине довольно крутым и высоким склоном. Левая окраина долины представляет сухую щебневатую землю, на которой мы встречали стада антилоп, убегавших при нашем приближении на плоскогорье. Пройдя по этой сухой степи верст двадцать пять, мы приблизились к Суоку, подходящему в этом месте к восточному краю своей широкой долины, и остановились ночевать на солонцеватой местности с обширными зарослями злака, называемого монголами дэ-рису (Lasiagrostis). Тут в первый раз встретили мы монгольских зайцев (Lepus tolai) и пустынников (Sirrhaptes paradoxus). Далее дорога опять удаляется от речки, продолжая идти по левой окраине ее долины. Верстах в пяти от ночлежного пункта мы миновали солоноватое озеро Белеу, около двух верст в окружности и 150 сажен ширины. На нем плавало множество уток, несколько стай гусей и лебеди. Плоские берега озера покрыты в восточной части узкой каймой тростника. Оно, сколько мы могли заметить, не имеет притоков и не сообщается с речкой Суок.
С озера Белеу прошли верст пять по той же степной долине, пересекли глубокий с весьма крутыми берегами овраг, потом свернули из долины в холмы из мергеля. Пройдя по этим холмам верст пятнадцать, спустились в широкую степную долину Эльдеге. Эта пустынная долина тянется с северо-востока на юго-запад до берегов р. Кобдо и имеет твердую хрящеватую почву, покрытую весьма скудною растительностью. С юго-востока и северо-запада она окаймлена невысокими пустынными горами и, по отсутствию воды, необитаема, по крайней мере в летнее время. Мы прошли по ней более 20 верст и, сделав в этот день утомительный 45-верстный переход, достигли р. Кобдо уже поздно вечером.
Кобдо, после Селенги и верхнего Енисея, — первая по величине река Монголии {45}. В том месте, где мы через нее переправлялись, она имела около 40 сажен ширины и весьма значительную быстроту, несмотря на низкую воду. Эта река переходима вброд только в конце лета и осенью, а при высоком стоянии воды переправа через нее совершается на маленьком пароме, состоящем из двух соединенных душегубок с помостом. На этом утлом судне перевозят людей и тяжести, верблюдов же и лошадей пускают вплавь. Переправа производится очень медленно и нередко сопровождается гибелью гонимых вплавь животных, благодаря необыкновенной быстроте реки и увеличению в половодье ее ширины до версты [14].
Кобдо, по свидетельству приказчика Васильева и спрошенных нами урянхаев, получает начало из весьма высоких снежных гор Южного Алтая и составляется из многих речек, сбегающих от ледников. В верховьях река образует два озера, лежащие в одной версте одно от другого и имеющие по б верст длины и около 300 сажен ширины. Ниже этих горных озер Кобдо принимает в себя слева многоводный приток Чаган-гол, увеличивающий в значительной степени массу несомой ею воды; еще ниже в Кобдо с левой стороны изливается Суок, а с правой — многоводная речка Саксай, далее в нее с той же стороны текут речки: Хату, Уха, Хо-нур-улен и Хашату {46}. От места переправы на урочище Эль-деге Кобдо течет несколько верст к юго-востоку, потом круто поворачивает на северо-восток и описывает большую излучину, в вершине которой в нее изливается с севера проток из оз. Ачит-нора, а в 50 верстах ниже его с той же стороны речка Шивыртай. От устья протока Кобдо поворачивает на юго-восток и впадает в обширное пресное озеро Хара-усу. Область верхней Кобдо отличается диким горным характером, весьма значительной абсолютной высотой и заключает в себе в верховьях р. Кобдо высочайшие горы этой части Южного Алтая, превосходящие, по словам очевидцев, высотою снежную группу Табын-богдо {47}. В верховьях реки, ниже образуемых ею озер, растет лиственница, а в средней и нижней частях берега ее покрыты тополем, талом, изредка березой, тальником и другими кустарниками.
Несмотря на невысокую воду, мы не без труда переправились вброд через р. Кобдо. В особенности затруднительна была переправа баранов, которых мы гнали с собой около 20 голов. Из них только несколько штук переплыли реку свободно, а остальных пришлось тянуть верховым на арканах.
Переправившись на правый берег, мы прошли верст пять по долине Кобдо, покрытой в этой местности хорошей травой, изредка малыми озерками и зарослями кустарников. Потом оставили долину в левой стороне и, пройдя около 12 верст по сухой каменистой степи, вышли на р. Хату, впадающую в Кобдо справа. Она течет в широкой горной долине, покрытой тополем, талом, тальником и другими кустарниками. По берегам речки и поблизости их лежат обширные стлани кругляков и гальки, нанесенных рекой во время разлития. Местами несколько десятков сажен приходилось идти по сплошным каменным мостам из голышей и гальки. Несмотря на это, между камнями, благодаря присутствию влаги, растут деревья и густые заросли кустарников, в которых мы встречали множество выводков серых куропаток (Perdix barbata), а поблизости скалистых утесов долины поминутно попадались тоже выводки каменных куропаток (Са-cabis chukar). К верховьям речки долина Хату, как видно было с высоты, постепенно суживается и вдали на юге переходит в ущелье, но лиственный лес сопровождает речку на всем видимом пространстве. По направлению к верховьям Хату верстах в шестидесяти виднелись высокие горы, покрытые снежными пятнами.
Пройдя по долине Хату версты три, мы остановились на правой ее окраине, у ручейка, на ночлег. Близ соседних скал с мощными осыпями было так много каменных куропаток, что ловкий на них охотник мог бы в течение часа настрелять до полусотни. Выводки с заботливыми матерями во главе спускались один за другим из осыпей к ручейку и, напившись из него, возвращались обратно в камни.
Из долины речки Хату дорога поворачивает в пологие горы, на вершинах и склонах которых залегают глыбы серого крупнозернистого гранита, и, пройдя по ним около 20 верст, подымается постепенно на перевал Ухын-даба. С этого перевала видны на юго-востоке снежные горы Гурбан-цасату. Спуск с него, в противоположность подъему, крутой и ведет в долину речки Уха, на которой мы в тот день ночевали. В долине стояло много монголов-олёт {48}, встретивших нас весьма дружелюбно. До позднего вечера юрты наши были полны гостями, приезжавшими и отъезжавшими верхом на лошадях, несмотря на то что стойбища их отстояли от нашего лагеря не далее полуверсты. На некоторых лошадях помещалось для такого короткого переезда по два всадника.
Речка Уха впадает с правой стороны в Кобдо, верстах в тридцати к северо-востоку от места нашей стоянки на ней. Долина ее, имеющая от 5 до 8 верст ширины, кроме речки, орошена многими источниками и покрыта местами весьма хорошей травой. На другой день мы отправились вверх по этой долине. Верстах в двенадцати от ночлежного места она значительно суживается и переходит в болотистую землю, обильно орошенную ручьями, образующимися из родников. Речка Уха, вытекающая из гор влево от дороги, собирает в себя эти ручьи, и из ничтожного потока, несколько верст ниже этой болотистой местности, становится многоводной речкой. Из болотистой долины верхней Ухи, замыкаемой на юго-востоке холмами, мы вступили в эти последние и, пройдя по ним около 5 верст, достигли плоской междугорной котловины Алтан-чечей (золотая чаша). Она имеет около 8 верст длины, до 2 верст ширины и поднимается над уровнем моря на 7570 футов. Среди котловины лежит в чашевидном углублении маленькое озерко, на берегу которого находится китайский почтовый пикет. К востоку от этого озерка, верстах в пяти, возвышается снежная группа Гурбан-цасату (три снежных), заключающаяся в высоком хребте, окаймляющем котловину с юго-восточной стороны. В ночь с 24 на 25 августа окрестные горы и котловина покрылись снегом, вершка в три толщиною, но к вечеру 25-го его не стало.
Передневав в котловине Алтан-чечей, мы направились к юго-востоку и, пройдя верст пять, поднялись постепенно на перевал Хонур-улен, при спуске с которого пересекли речку того же названия, впадающую с правой стороны в Кобдо.
Потом вступили в невысокие холмы и шли по ним версты четыре. Из холмов спустились в широкую степную долину, покатую к юго-востоку. В ней паслись стада антилоп, за которыми охотились наши казаки и убили одну. В конце перехода долина значительно суживается и упирается почти под прямым углом в узкую же долину речки Хашату, на которой мы ночевали. Невысокие обрывы этой долины состоят из чрезвычайно мощных пластов глинистого сланца с прослойками сланцеватого гипса. Сланец смещен и прорван серым гнейсом. Речка Хашату получает начало из соседних гор и впадает с правой стороны в Кобдо. Мы прошли вниз по ней около 10 верст и у россыпей скалистых берегов ее долины встречали множество выводков каменных куропаток.
Оставив речку, мы поднялись на плоскогорье, миновали небольшое (версты 2 в окружности) озеро, лежащее в весьма плоском углублении, потом шли около 5 верст по скалистым холмам. По выходе из них дорога пересекает ручей и направляется по широкой долине, в которой мы ночевали у источника. Следующий переход около 20 верст сделали по скалистым холмам. Эти холмы состоят из глинистого сланца, прорванного гранитом. В них нередко встречаются гольцы, состоящие частью из гранита, частью из смещенного им сланца, причем обе породы так плотно смыкаются, что с первого взгляда голец представляет собою как бы однородное целое.
Последнюю ночь на пути в г. Кобдо мы провели на берегу озера, имеющего около 2 верст в окружности. Оно содержит солоноватую воду и посредине довольно глубоко. На западном берегу находятся родники, из которых проходящие караваны пользуются водой, так как озерная вода не совсем хороша. Прибыв на это место около полудня, мы много раз закидывали в нем неводок, но не поймали ничего, а потому и решили, что рыбы в нем нет. Между тем перед закатом солнца, при совершенно тихой погоде, на середине озера, около низменного острова с тростником, ясно заметна была игра живущих в нем рыб. Мы стали опять бросать неводок и так далеко, что лошадь верхового, тянувшего внешнее крыло, всплывала. Но, несмотря на все старания, не могли добыть из этого загадочного озера ни единой рыбки. Нужно полагать, что рыба в нем живет только посредине, а к берегам, у которых вода солоновата, вовсе не заходит.
Страна, на пространстве от государственной границы почти до самого г. Кобдо, отличается вполне горным характером. Эти горы, исключая отрогов Сайлюгэма, наполняющих местность к северо-востоку от Суока и к северу от средней Кобдо, принадлежат к системе Южного Алтая, который отделяет от себя в северо-восточном направлении мощные ветви. Одну из них мы пересекли по перевалу Ухын-даба между речками Хату и Уха, а другую, более высокую, по перевалу Хонур-улен. Эта последняя содержит в себе помянутую снежную группу Гурбан-цасату, вершины которой поднимаются не менее 11 000 футов над морем {49}. Затем все остальные кряжи на пути от р. Кобдо к городу того же названия представляют собою отрасли означенных ветвей.
Описываемые горы Южного Алтая состоят главным образом из глинистого сланца и гранитов, прорвавших этот сланец и образующих местами целые кряжи, как, например, между речками Хату и Уха, местами менее обширные массивы и, наконец, незначительные сопки и гольцы, встречающиеся в скалистых холмах, что между речкою Хашату и г. Кобдо. Ядро гор состоит, по всей вероятности, из гранитов, месторождения которых чуть не повсеместно обнаруживаются выходами этой кристаллической породы. На перевале Хонур-улен глинистый сланец прорезан кварцевыми жилами, равно как и в холмах к юго-востоку от него.
В долине речки Хашату обнажаются мощные пласты глинистого сланца, о которых уже было упомянуто; к юго-востоку от этой речки до долины р. Буянту почти повсюду развит глинистый сланец, прорванный гранитом, образующим среди сланца незначительные высоты и ничтожные гольцы [15].
С озера мы направились по скалистым холмам, состоящим из сланца, приподнятого и прорванного гранитом. Вдали на юго-востоке виднелись высокие горы Южного Алтая — Теректы, со снежными пятнами на вершинах. Вскоре показалась на юго-востоке обширная долина р. Буянту с г. Кобдо. Спустившись в нее, мы миновали кумирню, потом переправились через мелкую, но быструю р. Буянту и прибыли около полудня в город.
Город Кобдо расположен среди широкой долины речки Буянту, в версте от ее правого берега {50}. По своей чистоте он составляет редкое исключение между китайскими городами, обыкновенно грязными и зловонными в летнее время. По главной улице, имеющей около полуверсты длины и 25 сажен ширины, тянется аллея из высоких, тенистых тополей, растущих по обеим ее сторонам, а под ними струятся арыки. Против концов этой улицы, на противоположных окраинах города, расположены две цитадели, из которых в одной (северной) помещаются: амбань, чиновники, присутственное место (ямынь) и пехота гарнизона, а другая (южная) занята конницею (из солон). Стены обеих цитаделей возведены из необожженного кирпича и имеют около 15 футов высоты. Толщина их у основания около б футов, а близ кроны, где бойницы, около 2 футов.
В городе считается не более 60 домов из необожженного кирпича с дворами, обнесенными кирпичными же оградами. Жителей в Кобдо в 1878 г. было около 1000 человек, в том числе 400 солдат гарнизона. Главную массу собственно обывателей города составляют китайские торговцы, почти исключительно шансийцы, проживающие в нем без семейств. Они только по временам, да и то не все, ездят на родину по делам и для свидания с родными. Затем в Кобдо проживает десятка два китайских семейств, переселившихся из Джунгарии еще в начале дунганского восстания. Они занимаются мелочной торговлей, отчасти приготовлением простой деревянной посуды для монголов, огородничеством и кузнечным ремеслом.
Вокруг Кобдо разбросано несколько десятков жалких юрт бедных монголов, питающихся поденной работой в городе и подачками зажиточных китайцев за различные услуги им. Часть этих бедняков находится в постоянном услужении, или, лучше сказать, в кабале у китайцев.
Наши купцы в 1878 г. торговали в г. Кобдо в четырех лавках. Сами они живут в нем только с мая по ноябрь, да и то не все, а на зиму оставляют вместо себя приказчиков. Нанимаемые ими у китайцев помещения довольно просторны, но плохо приспособлены к потребностям и привычкам русского человека. Жилые постройки зимою очень холодны, хотя и согреваются железными печами.
Хлебопашества поблизости города нет, а возделываются лишь маленькие огороды на окраинах его. На западном берегу озера Хара-усу существуют казенные пашни, обрабатываемые монголами и солдатами кобдинского гарнизона, но хлеба с них собирается очень немного: его недостает даже на продовольствие этого гарнизона. Во время дунганского восстания в Джунгарии хлеб в г. Кобдо привозили за 2000 верст из Куку-хото, и потому цена на него в то время стояла очень высокая, от 4 до 6 рублей за пуд пшеничной муки и проса. По умиротворении этой страны, его стали привозить из Барку-ля и Гучена, и цена за пуд муки и проса упала до 2 рублей.
Окрестности Кобдо совершенно безлесны. Топливом служит преимущественно кустарник, привозимый издалека и продающийся дорого. В последние годы стали доставлять в город каменный уголь, добываемый верстах в 100 к юго-востоку от него, в горах Цзун-хаирхан. Водою горожане пользуются частью из колодцев, частью из арыков, выведенных из речки Буянту; которыми орошаются и городские огороды.
Торговля в г. Кобдо не только у русских, но и у китайцев, имеющих в нем около 40 лавок, незначительна. Торговое значение этого города заключается главным образом в существовании в нем нескольких больших товарных складов, принадлежащих богатым китайским коммерческим компаниям. Часть товара из этих складов продается на месте приезжим монголам и мелким китайским торговцам, содержащим лавочки в городе, но главная масса его сбывается внутри страны. Компании отправляют товар в окрестности страны с приказчиками, из которых одни развозят его по кочевьям, другие продают в лавках, открытых этими компаниями в монастырях, княжеских ставках и вообще бойких местах Северо-Западной Монголии.
Как в самом городе, так и внутри страны торговля у китайцев и русских почти исключительно меновая: серебра (в кусках) в обращении мало, а единственные китайские мелкие монеты — чохи — в Монголии не ходят. В Кобдо вместо мелкой монеты употребляются бумажные кушаки, которыми опоясываются монголы, а крупная монета заменяется кирпичом чая, стоимостью около полутора наших кредитных рублей.
Осенью 1872 г. г. Кобдо был разорен дунганами, пришедшими с юга, из Баркуля. В то время гарнизон его состоял из 1000 с лишком солдат, число же осаждавших дунган было не более 400 человек. Они подступили к городу с большим караваном захваченного на пути у монголов имущества. С ними было много женщин, оставшихся во время действия при обозе. Жители Кобдо, узнав о приближавшейся опасности, частью бежали из города, частью перебрались в цитадель к войскам и только немногие не успели скрыться своевременно. Дунгане, по приближении к городу, были встречены ружейными выстрелами китайских солдат, отступивших затем поспешно в крепость. Инсургенты напали на город и стали грабить его, поджигая разграбленные дома. Китайцы, не успевшие вовремя скрыться из него, были перебиты. Гарнизон, засевший в северной цитадели, в первое время бездействовал. Вдоль главной улицы, впрочем, стреляли оттуда из пушек, но эти выстрелы не наносили никакого вреда дунганам, рассыпавшимся по домам, а на вылазку китайцы не отважились.
Ограбив город и истребив огнем большую часть домов, дунгане отошли от него версты на две и расположились лагерем. Тогда только амбань, уступая настояниям офицеров гарнизона, решился отрядить из него 500 человек на вылазку. Китайцы двинулись к лагерю, но дунгане, сев на лошадей, атаковали наступающих с фронта и флангов, обратили их в бегство и преследовали до самых крепостных ворот, причем осажденные потеряли более 100 человек убитыми и ранеными. На другой день дунгане оставили Кобдо. Так окончился этот постыдный для китайских войск погром. Однако амбань, отрапортовавший в Пекин о мнимой победе над инсургентами, получил награду. Наши купцы успели вовремя выбраться из Кобдо, но у братьев Гилевых осталось там много шерсти, сгоревшей от пожара.
Во время нашего пребывания в г. Кобдо у китайцев 30 августа был большой праздник: 15-е число (полнолуние) VIII луны. Накануне во всех домах делались к нему приготовления: подбеливали стены, мыли и чистили посуду, а на дворах пекли на пару маленькие круглые булочки, раскрашивая их потом красками. Утром, в день праздника, началось пускание ракет, бросание петард и сжигание бураков, мельниц и других произведений пиротехники, в которой китайцы очень сведущи. По улицам целый день расхаживали толпы с песнями, а перед трактиром на главной улице, устроенном наподобие буфета под навесом, постоянно теснился народ, напевая песни под аккомпанемент музыки, помещавшейся тут же, на тротуаре. Вечером китайцы ходили в соседние горы, верст за восемь, на поклонение восходящей луне, а по возвращении оттуда пировали заполночь в домах. В этот день мы не видели в городе ни единого пьяного и не замечали не только драк, но даже простых ссор между китайцами. На следующее утро занятия горожан пошли обычным порядком, как будто накануне не прерывались вовсе.
Через неделю после нашего прибытия в г. Кобдо караван бийских купцов, с которым нам предстояло идти в Куку-хото, был уже готов к выступлению, и мы, с своей стороны, спешили окончить последние приготовления к дальнейшему пути. Из 18 верблюдов четырех, оказавшихся слабыми, променяли в Кобдо на двух сильных и жирных, поправили юрты, запаслись бочонками для воды и наняли двух монголов в погонщики. В проводники общему каравану был приглашен молодой китаец, родом из Куку-хото, желавший побывать на родине.
Бийские купцы в 1878 г. отправляли еще в первый раз караван в Куку-хото и исключительно с маральими рогами. Они покупают рога на Алтае от тамошних кочевников, бьющих ежегодно довольно много диких маралов, а также у алтайских крестьян-охотников и мараловодов, отчасти и в Монголии у урянхаев и торгоутов. До 1878 г. купцы сбывали эти рога китайцам в Кобдо и Улясутае по весьма умеренным ценам, сравнительно с ценами во Внутреннем Китае. Поэтому они решились отправить их в Куку-хото, где, по собранным сведениям, надеялись продать несравненно дороже, чем в Кобдо и в Улясутае. Других товаров купцы с этим караваном не посылали, так как им неизвестно еще было, на какие из них существует спрос в г. Куку-хото.
5 сентября все приготовления были окончены, и б-го, после полудня, мы оставили Кобдо.
Глава вторая. От г. Кобдо до монастыря гэгэна Нарбаньчжи
Озеро Хара-усу и долина Дзерге. — Переход через пустыню Кысыин-тала. — Хребет Бичигин-нуру. — Каменистая степь. — Прибытие на р. Дзапхын и следование вверх по ней. — Монастырь Нарбаньчжи.
Первые 8 верст из г. Кобдо мы прошли по широкой долине речки Буянту, протекающей близ города, а потом вступили в низкие горы, представляющие северную широкую отрасль соседнего невысокого отрога Южного Алтая, Бар-чигир, простирающегося с северо-запада на юго-восток. За ним виднелись на юге более высокие отроги той же системы — Шывыр и Шуди. В этих невысоких горах, служащих ступенью к Южному Алтаю, мы ночевали у колодца Цакирин-ху-дук и на другой день, взойдя на высшее место поднятия, увидели оттуда озеро Хара-усу, расстилавшееся обширною синеватою гладью на северо-востоке. На северо-западном берегу его, который едва можно было различить, возвышались небольшие горы, а на северо-восток водная поверхность простиралась так далеко, как только мог видеть глаз. С гор мы спустились на твердую пустынную равнину и прошли по ней около 18 верст до самого озера. На равнине встречались небольшие гольцы из гранита и глинистого сланца. Обе породы примыкают так плотно одна к другой, как будто спаяны. Такие же точно гольцы мы видели на последней станции, подходя к г. Кобдо с северо-запада.
На южной оконечности озера Хара-усу мы остановились на ночлег. Озеро вдается в этом месте в материк широкою губою, поросшею большей частью высоким тростником. Наши купцы, торгующие в г. Кобдо, говорили, что в этой губе есть острова, на которых зимуют монголы.
Озеро Хара-усу имеет приблизительно около 140 верст в окружности и содержит воду пресную. О другом его названии — Ихы-арал, под которым его прежде отмечали на картах, мы спрашивали местных монголов, но они показывали, что такое название им неизвестно и что во всей окрестной стране его называют Хара-усу. Название Ихы-арал, заимствованное из китайских источников, принадлежит, по всей вероятности, отдаленному времени. Из рыб в Хара-усу живут только, кажется, одни ускучи, а других пород нет; моллюсков же мы не находили в нем. Озеро выпускает из северо-восточной части несколько протоков, соединяющихся потом в один, называемый Чон-харих; между протоками лежат низменные, болотистые острова, покрытые тростником. Чон-харих впадает в пресное озеро Хара-нор, принимающее с юго-востока, из озера Дурга-нора, мало уступающего Хара-усу по величине, другой проток, и выпускает в свою очередь проток Татхэ-тэмен в р. Дзапхын.
На озере Хара-усу живет масса водяных и болотных птиц. В южной части во время нашего пребывания гуси большими стаями паслись на солонцеватых берегах и плавали около них. При появлении людей на берегу они не улетали, а отходили в сторону, желая, так сказать, очистить дорогу, и, посмотрев некоторое время со вниманием на приближавшегося человека, вскоре успокаивались. Монголы, не употребляя вовсе в пищу птиц, никогда их не трогают, а потому пернатые обитатели Монголии живут привольно в этой стране. К монголам они так привыкли, что путешественнику-европейцу стоит только переодеться в туземное платье, и он наверно может рассчитывать, что будет подпущен птицами гораздо ближе, чем в своем национальном костюме.
Озеро Хара-усу питается главным образом водами впадающей в него р. Кобдо, потом речками Буянту и Хара-усу. Последняя, текущая с юга, покрыта по берегам тростником и приносит весьма немного воды в озеро. О глубине его мы ничего не могли узнать от местных монголов, которые никогда по нему не плавают. Южная часть озера, представляющая обширную губу, должна быть мелка: осматривая эту губу с возвышенного места на западном берегу, мы заметили, что большая часть ее покрыта высоким тростником, среди которого лишь местами виднелись пространства чистой воды, так что вся губа имела оттого пятнистый вид, именно — желтые пятна островов и сплошных насаждений тростника чередовались с синевато-бурыми пятнами свободной от него воды. Над губой во всевозможных направлениях и на разных высотах постоянно носились птицы то целыми стаями, то поодиночке, и куда бы наблюдатель ни обратил свой взор, везде он увидел бы птиц, непрерывно снующих над озером {51}.
После дневки на южном берегу Хара-усу мы свернули с почтовой Улясутайской дороги и направились на юго-восток по широкой долине Дзерге. Она ограничена с северо-востока высоким отдельным хребтом Цзун-хаирхан, достигающим наибольшей высоты на параллели южной оконечности озера и носящим в этом месте название Хобо. С юго-запада долину окаймляют ветви помянутого отрога Южного Алтая Бар-чигир. Северо-западная часть этой долины, соседняя озеру Хара-усу, представляет солонцеватую землю, покрытую большей частью злаком дэрису (Lasiagrostis), а в низменных местах низкорослым и редким тростником. Между зарослями дэрису встречаются небольшие полосы мелкого и чистого песку. По всем признакам, эта часть долины Дзерге была покрыта водами озера Хара-усу, отступившего к северу, но оставившего следы своего пребывания в ней {52}.
На колодцах Баин-худук, в 22 верстах от озера, мы остановились на ночлег. Перед вечером мимо нашего лагеря прошел большой китайский караван из Куку-хото в Кобдо с кирпичным чаем, тканями и прочими товарами. Караван состоял из 50 с лишком верблюдов и не имел ни одной лошади: все погонщики и сам старшина ехали верхом на верблюдах. По их страшно загорелым лицам можно было судить о жарах и трудностях, испытанных путниками в Гоби, из которой они вышли около месяца назад. На передних и задних верблюдов вереницы китайцы имеют обыкновение навязывать колокольцы, по бряцанию которых их караван легко отличить ночью от монгольского. Это делается для того, чтобы при ночных движениях можно было узнавать направление, принятое головою каравана, а также случай остановок задних верблюдов, отвязавшихся от вереницы.
К юго-востоку от колодцев Баин-худук характер долины изменяется: почва ее из мягкой солонцеватой переходит в твердую хрящеватую, покрытую редкими и низкорослыми кустиками караганы (Caragana frutescens), а самая долина суживается, но на коротком, впрочем, пространстве. Тут мы встретили в ней две весьма длинные оросительные канавы (арыки): Ошик-гол и Баин-гол, выведенные из речки Еши на северо-восток и юго-восток. Баин-гол впадает в речку Хара-усу (приток озера того же названия), протекающую по восточной окраине долины, а Ошик-гол течет на протяжении 30 верст к юго-востоку и теряется в болотистой местности Кытэин-шара-холусу. Обе канавы служили в прежнее время для орошения пашен, от которых ныне остались едва заметные следы. Канаву Ошик-гол мы приняли сначала за ручей, но потом, найдя на берегу ее еще уцелевшие валы вынутой земли, убедились в ее искусственном происхождении. Местность в верховьях этих канав представляет бесплодную равнину, и только по берегам их растет тощая травка. На этой равнине паслись, однако, табуны дзэренов (Procapra gutturosa) {53} за которыми долго гонялись двое из наших казаков с монголом, но безуспешно.
Переночевав на Ошык-голе, мы прошли верст пятнадцать по пустынной равнине, пересекли несколько небольших песчаных пространств, а затем вышли на урочище Кытэин-шара-холусу. Оно представляет обширную плоскую впадину, в южной части которой находится соленое озеро Цаган-нор, имеющее около 8 верст в окружности. В этой впадине много родников и небольших болотистых пространств, поросших тростником, а возвышенные места ее покрыты зарослями дэрису. В центральной части впадины лежит обширный солончак, простирающийся до 12 верст в окружности и заключающий в себе несомненные признаки существовавшего на этом месте озера. Ровная, горизонтальная поверхность его, покрытая соляным налетом, блестит издали, подобно поверхности водной, от которой ее трудно отличить. Солончак ограничен пологими, но резко очерченными берегами, и на них сохранились следы разлива, а в одном месте в кочках найдены были раковины озерника (Lim-naeus stagnalis). По обилию воды, травы и солончаковых растений эта местность принадлежит к лучшим пастбищам окрестной страны. На ней кочуют монголы-цзахачине, земля которых вдается с юга клином в долину Дзерге. Цзахачи не жаловались на волков, которые живут во множестве в этой местности и причиняют им большие убытки. Они нападают целыми стаями на баранов и, несмотря на преследование, повторяют часто свои набеги из густых зарослей тростника и кустарников, откуда невозможно их выжить.
На меридиане урочища Кытэин-шара-холусу долина Дзерге имеет около 30 верст ширины. С северо-востока она ограничена по-прежнему кряжем Цзун-хаирхан, а с юго-запада весьма высоким хребтом системы Южного Алтая — Батырин-шилин. Этот хребет отделяет к северо-западу короткую ветвь Тугурик, оканчивающуюся в самой долине, а к западу другую — Тарбагатай, посредством которой связуется с главным хребтом Южного Алтая, отстоящим от долины Дзерге верстах в шестидесяти к юго-западу.
В хребте Батырин-шилин, в 30 верстах к юго-востоку от урочища Кытэин-шара-холусу, находится снежная гора Батыр-хаирхан, дающая начало речке Сункык-гол, которою питается соленое озеро Цаган-нор этой долины. К юго-западу от хребта Батырин-шилина тянется в одном с ним направлении главный хребет Южного Алтая, называемый Алтаин-нуру. Между хребтами лежит высокое плоскогорье с соленым озером Цицик-нором, принимающим с юго-запада из гор Алтаин-нуру речку Борджон-гол. Хребет Алтаин-нуру в окрестностях оз. Цицик-нор и далее к юго-востоку не имеет снежных вершин, но верстах в восьмидесяти к северо-западу от этого озера в нем есть снежные горы, равно как и близ истоков р. Булугуна, получающей на нем начало в 100 верстах к юго-западу-югу от г. Кобдо.
В другом окраинном хребте долины Дзерге — Цзун-хаирхан — в окрестностях урочища Кытэин-шара-холусу находятся каменноугольные залежи. Из них монголы на своих первобытных двухколесных телегах доставляют уголь в г. Кобдо. Копи стали разрабатывать недавно по ходатайству кобдинского амбаня. Добывание всякого рода минеральных веществ в Монголии строго воспрещено законом, и потому на разработку каменноугольных залежей нужно было испросить разрешение китайского правительства. К такому ходатайству амбань был вынужден недостатком древесного топлива в городе и суровостью зимы.
С урочища Кытэин-шара-холусу мы вышли на пустынную, каменистую равнину и, пройдя по ней верст пятнадцать, ночевали в местности Ургуюн-ширик. Эта местность лежит в земле той же монгольской народности, цзахачин. Она прорезана арыками, орошающими пашни, с которых снят был ячмень. Цзахачине, как видно, довольно успешно занимаются земледелием и умеют искусно орошать свои поля, которых мы совсем не видели у их соседей, монголов-олёт. От последних цзахачине отличаются несколько своим наречием. Они носят особые шапки, каких мы не встречали во всей Монголии. Винокурение из хлеба и молока распространено между цзахачинами в значительных размерах, и водку они пьют не совсем умеренно. Тут нам пришлось опять выслушивать жалобы на волков, которых и на этом урочище, покрытом в южной части высоким тростником, водится очень много.
В 20 верстах к востоку от урочища Ургуюн-ширик оканчивается долина Дзерге, простирающаяся к юго-востоку от оз. Хара-усу на 120 верст. Северный окрайный ее хребет, Изун-хаирхан, отделив на юго-восток невысокую ветвь Доло-той, поворачивает почти на восток и теряется в соседней степи. Навстречу этой ветви от южной окрайного хребта долины Батырин-шилин отходит в северо-западном направлении тоже невысокая отрасль Будун-удзур, а между оконечностями обеих этих ветвей заключаются ворота, верст в десять ширины, ведущие из долины в соседнюю котловину. Подходя к этим воротам, мы снова встретили пашни цзахачин, орошенные целою сетью арыков с запрудами. Через эти ворота, представляющие весьма пологий перевал Цзаилгын, проходит западная граница аймака Цзасакту-хана, так что, пройдя их, мы вступили в Халху.
К востоку от ворот лежит обширная котловина, окруженная горами и только в северной части сообщающаяся посредством долины с соседними степями. В западной части этой котловины помещается в плоском углублении обширный солончак, называемый Цаган-нор, с ровною, блестящею от соляного налета поверхностью. Следы существовавшего в этом углублении озера так же явственны, как и на урочище Кытэин-шара-холусу. Но раковин, несмотря на многие раскопки, сделанные нами на дне солончака, не оказалось. Восточная часть котловины орошается маленькой речкой Хурын-гол, текущей из соседней снежной горы Мунку-цасату-богдо и теряющейся в близлежащей северной степи. Берега этой речки покрыты высокими кустами чингиля.
Снежная гора Мунку-цасату-богдо заключается в восточной части хребта Батырин-шилин и отстоит от снежной горы того же хребта, Батыр-хаирхан, верстах в шестидесяти к юго-востоку. Мунку-цасату-богдо подымается над уровнем моря, по всей вероятности, не менее 12 000 футов, а абсолютная высота горы Батыр-хаирхан должна быть близка к 11 500 футам {54}. Снежная же линия на этих горах находится приблизительно на высоте 11 000 футов.
Перейдя речку Хурын-гол, мы поднялись на невысокие горы Тохто-хоин-нуру, окаймляющие котловину с востока. На юге эти горы сочленяются посредством слабого поднятия с массивом Мунку-цасату-богдо, а на севере примыкают к степному кряжу Баин-ундур, простирающемуся с юго-запада на северо-восток на всем виденном пространстве. С гор Тохто-хоин-нуру перед нами открылась на востоке громадная равнина, за которою в туманной синеве виднелись высокие горы с несколькими вершинами, уже успевшими покрыться снегом. С тех же гор ясно был виден на юге высокий хребет Южного Алтая, отходящий от снежной горы Мунку-цасату-богдо на юго-восток и представляющий, следовательно, продолжение хребта Батырин-шилин. К северу от него тянулся в том же направлении и почти параллельно ему другой хребет, Дарибень-нуру, точно так же сочленяющийся с этой горой невысоким поднятием. Оба хребта простирались на юго-восток непрерывно и скрывались вдали за горизонтом.
По горам Тохто-хоин-нуру мы прошли не более 8 верст и спустились на равнину к ручью Баин-булуку, на котором имели ночлег. Солонцеватая местность, орошаемая этим ручьем, покрыта обширными зарослями дэрису, в которых было много зайцев (Lepus tolai) и пустынников (Sirrhaples paradoxus). Близ нашего лагеря стояло несколько монгольских юрт. В одной из них слышны были звуки бубна, не прекращавшиеся несколько часов подряд. Эти звуки производил лама (священник), призванный к труднобольному, которого он «отчитывал», как выражались монголы. Нелегко было этому больному выслушивать неистовое бубнение, надоевшее даже нам, несмотря на 100 сажен расстояния нашего лагеря от юрты больного.
К востоку от ручья Баин-булука лежит пустыня, называемая Кысыин-тала, по которой нам предстояло пройти около 80 верст. На другой же день утром мы вступили в эту пустыню, представляющую бесплодную равнину с твердою хрящевато-дресвяною почвою, покрытою весьма тощим кипцом (Stipa orientalis) и колючками. В иных местах не было и этих неприхотливых растений: взору представлялись голые, безжизненные площади с глинистым грунтом, совершенно лишенные растительного покрова. На востоке пустыня замыкалась высокими горами, а на юго-востоке видны были два хребта Южного Алтая, уходившие вдаль. При сильном порывистом ветре, свирепствовавшем весь день и обдававшем нас песком, дресвой и даже гравием, шли мы молча по этой пустыне. Порою ветер завывал с такою силою, что покачивал верблюдов, начинавших каждый раз балансировать на своих длинных ногах, а всадники с трудом держались на лошадях, предпочитая слезать с них при сильных порывах бури и следовать пешком. Наконец, после утомительного 40-верстного перехода дотащились мы кое-как до колодца, но провозились около двух часов над постановкою юрт при сильном ветре. Буря свирепствовала до поздней ночи; деревянные части юрт скрипели, гнулись, и, несмотря на все скрепы, мы ежеминутно опасались крушения наших подвижных жилищ. Но, к счастью, ветер стал стихать, и остаток ночи мы провели спокойно.
Местность, на которой мы ночевали, называемая Кысь, лежит среди пустыни и представляет обширную впадину, ограниченную резко очерченными берегами. В ней находится небольшое соленое озеро Шабарту-нор, а на восточной окраине — источник Кысыин-булук. Большая часть впадины покрыта зарослями дэрису, среди которых разбросаны небольшие песчаные пространства, состоящие из маленьких песчаных бугров. Солонцеватая почва ее производит множество солянок. Присутствие солонцов и сопок из чистого песка, следы береговых размывов и некоторые другие признаки указывают на существование в этой впадине водоема, от которого ныне осталось только соленое оз. Шабарту-нор.
Благодаря обилию солончаковых растений и злака дэрису, впадина Кысь служит привольным пастбищем для верблюдов, которых мы видели в ней более 100 штук, и все они были необыкновенно жирны. Верблюдов пас старик с несколькими мальчиками. Пастухи жили в ветхой юрте близ источника и проводили время в одиночестве среди этой пустыни: ни в самой впадине, ни в ее безводных окрестностях не видно было ни одной юрты. Монголы имеют обыкновение соединять на лето верблюдов многих владельцев в большие табуны и отсылать их на удобное, непременно солонцеватое пастбище, нанимая сообща пастухов. Этим последним, взамен платы, часто поступает шерсть линяющих верблюдов. Около юрты старика лежали целые груды прекрасной верблюжьей шерсти. По небрежности монголов, у них пропадает много этой ценной шерсти. Линяющие верблюды, бродя по кустам без присмотра, оставляют на них большие пряди ее. Мы для своих потребностей в дороге нередко собирали с кустов и с земли сразу по нескольку фунтов лучшей верблюжьей шерсти, которой в иных местах валялось так много, что один человек в течение дня, наверное, собрал бы фунтов тридцать.
Пустыня к востоку от впадины Кысь становится волнистою и не столь бесплодною, как западная часть ее, но источников и колодцев в ней нет. Пришлось ночевать в безводной местности, так как до воды нужно было сделать 40 верст. Такие длинные безводные станции мы разделяли большею частью на два перехода: запасались водой для людей и, пройдя приблизительно половину станции, останавливались, где корм был получше, на ночлег, а на следующий день делали другой переход. Лошади осенью легко обходятся сутки без воды, а о верблюдах и говорить нечего: в прохладное время их можно поить раз в трое суток, а при нужде и реже.
Южный Алтай мы потеряли из виду еще накануне, подходя к урочищу Кысь. На пути от этого урочища мы уже не видели его. Пустыня Кысыин-тала, по мере движения к востоку, становилась все более и более волнистою: мы приближались к хребту Бичигин-нуру — весьма длинному и высокому отрогу Южного Алтая, простирающемуся в севе-ро-западном направлении почти до протока Татхэ-тэмен из оз. Хара-нора в р. Дзапхын. Не доходя до подножия хребта, остановились на дневку на ручье Хойту-голе, протекающем в широкой долине, окаймленной холмами и плоскими высотами. В ночь с 20-го на 21 сентября вода в этом ручье, лежащем под 47° с. ш., но на высоте 5320 футов над морем, промерзла до дна, и только перед вечером под толщею льда показалась маленькая струйка ее. Для людей пришлось растапливать лед в юрте у огня, а лошади и верблюды оставались сутки без воды. Это обстоятельство несколько встревожило нас: мы стали опасаться, что с наступлением сильных холодов ручьи и мелкие речки на пути могут промерзнуть, и нам при бес-снежии придется, быть может, растапливать лед не только для людей, но и для животных. Наши опасения оказались, однако, напрасными.
После дневки мы направились вверх по ручью Хойту-голу и верстах в восьми от стоянки миновали ставку князя Садзасака — местного хошунного владетеля (удельного князя). Ставка раскинута невдалеке от того же ручья и состоит из нескольких глиняных домиков и большой кумирни. В ней совершалось в это время богослужение: громкие, пронзительные звуки труб вылетали из храма и отдавались резким эхом в соседних холмах. В двух верстах выше ставки находится болотистая лощина с источниками, дающими начало ручью Хойту-голу. К югу эта лощина переходит в широкую степную долину, заключающуюся между хребтом Бичигин-нуру и его слабою северо-западною отраслью. Перейдя ее, мы вступили в поперечную долину хребта и по отлогому склону поднялись на него. От высшей точки перевала дорога спускается тоже постепенно, но очень немного, на высокую равнину, окруженную со всех сторон горами хребта. На этой равнине мы расположились поблизости колодца Тарбаган-худук на ночлег. Тут стояло много монголов, сбежавшихся к нам со всех сторон. Они помогли развьючить верблюдов, поставить юрты и собрали аргал на топливо.
Перед вечером с ближайших высот мы, по обыкновению, осматривали окрестности для пополнения маршрутной съемки. На юге горы хребта закрывали горизонт, но зато на север и северо-восток мы могли визировать на весьма далекое расстояние. Там расстилалась необозримая волнистая земля, покрытая низкими насажденными кряжами, простирающимися с юго-востока на северо-запад. На крайнем северо-востоке горизонт замыкался довольно высоким и длинным кряжем, называемым Дуру. Между кряжами этой волнистой земли залегают широкие долины, покрытые кое-где холмами. Горы же самого хребта Бичигин-нуру к юго-востоку от нагорной равнины называются Ширин-улан, к северо-западу — Намый-нуру и далее — Дукдулун. В последнем направлении хребет понижается и оканчивается, как выше сказано, недалеко от протока из оз. Хара-нора в р. Дзапхын.
Ночь на высокой нагорной равнине была очень холодная, да и утром мы порядочно прозябли. С плоскогорья дорога направляется по холмам и пересекает ручей. На берегу его стояла одинокая юрта старика-ламы, прославившегося набожною жизнью, к которому окрестные монголы приходят за благословением. Мои спутники заезжали к этому отшельнику, и он угощал их чаем. Когда они сидели у ламы, к нему явился монгол за благословением. Войдя в юрту и приблизившись к пустыннику, он пал пред ним на землю. Лама взял ящик, наполненный свертками молитв, и коснулся им головы поклонника. Тот поднялся и подал ему большой кусок масла, за которое лама поблагодарил его и пригласил выпить чаю.
Спуск с хребта Бичигин-нуру, подобно подъему, отлогий и идет по глубокому ущелью, ограниченному большею частью высокими скалами. По этому ущелью направляется сухое русло временного потока. Перевал, по которому мы пересекли хребет, называется Бичигин-даба и составляет с осью хребта острый угол, так что нам пришлось пройти по горам слишком 25 верст, между тем как ширина самого кряжа в этом месте не более 15 верст.
Горы хребта Бичигин-нуру в посещенном нами пространстве состоят главным образом из мелкозернистого гранита. На западном склоне хребта обнаруживаются еще местами гранит, сиенит, кварц из яшмы и известняк.
С хребта мы спустились на обширную степную равнину. Холод, от которого только часом раньше пришлось порядочно зябнуть на большой высоте, был совершенно не чувствителен на равнине. На юге эта степная равнина замыкается тем же хребтом, называемым юго-восточнее перевала Модо-ту-ула (лесистые горы), так как северный склон его покрыт лиственницей. На севере видны были низкие кряжи волнистой земли, которую накануне мы обозревали с высоты, а на северо-востоке воздымалась отдельно довольно высокая горная группа Чжиргаланту. Верстах в восьми от подножия хребта мы остановились на ночлег в безводной степи, на урочище Тыскин-холой, покрытом довольно хорошим кип-цом. Через это урочище проходит дорога из Улясутая в Бар-куль, пересекающая хребет Модоту-ула, потом невысокий западный его отрог, к югу от которого находится соленое озеро Могой-нор.
Весь следующий день шли по каменистой степи. По сторонам дороги паслись большие стада дзэренов, не подпускавших, однако, к себе ближе 200–300 сажен. Наши казаки пытались объезжать их кругами, но и этот маневр не удался. Монголы охотятся за дзэренами партиями в несколько человек. Завидев стадо, охотники разделяются на две части: стрелков и загонщиков. Стрелки спешиваются и, сдав своих коней загонщикам, залегают скрытно с ружьями в разных местах, а загонщики объезжают стадо и стараются нагнать его потихоньку на застрельщиков. Такие облавы — наиболее распространенный между монголами способ охоты на дзэренов, посредством которого истребляется немало этих антилоп. Но гораздо больше их погибает от волков, которых в Монголии множество.
Волки, как рассказывали нам монголы, иногда устраивают тоже нечто вроде облав на дзэренов, скрываясь в засадах в то время, когда часть их бросается на стадо и гонит на засевших. В степях, где водится много антилоп, нередко можно встретить остатки этих животных, съеденных волками. В одном месте нам попались только наполовину объеденные волками трупы дзэренов. Наши монголы не побрезговали этими объедками и съели их на первом же ночлеге.
В 20 верстах от урочища Тыскин-холой дорога пересекает маленькую речку Удзынь-тэллиин-гол, левый приток р. Дзапхына. Она получает начало в болотистой котловине из родников и течет на северо-восток в солонцеватой долине, покрытой дэрису. На левом ее берегу, поблизости горной группы Чжиргаланту, стоит небольшая кумирня, Чойран-да-цан, а к югу простирается ровная каменистая степь до самого хребта. На этой степи рассеяны кое-где темные конусообразные и куполообразные гольцы, высотою приблизительно от 30 до 50 футов.
Не доходя 20 верст до р. Дзапхына, мы ночевали на урочище Цаган-эргэ, покрытом обширными зарослями дэрису. Горный хребет, замыкающий степь на юге, представляет продолжение хребта Модоту-ула. В 25 верстах к юго-западу от названного урочища в нем заключается весьма высокий массив Хайсы-хаирхан, на вершинах которого, по показанию местных монголов, держатся все лето снежные пятна, но леса на нем нет. Верстах в двадцати пяти к юго-востоку от этого массива в том же хребте находится другой массив —
Хасакту-хаирхан, уступающий по высоте первому. От него отделяется на север плоская ветвь, достигающая берегов Дзапхына {55}.
К югу от гор Модоту-ула и Хайсы-хаирхан простирается обширная пустынная долина, представляющая юго-восточное продолжение пересеченной нами на пути от ручья Баин-булук к хребту Бичигин-нуру пустыни Кысыин-тала. С полуденной стороны она замыкается кряжем Дарибень-нуру Южного Алтая, тем самым, который был потерян нами из виду в первый же день пути по упомянутой пустыне. От этого хребта, верстах в шестидесяти к юго-востоку от массива Хайсы-хаирхан, называемого в том месте Тайшир-ула, отделяется весьма длинный и высокий северо-западный отрог, заключающий в себе горные массивы Хасакту-хаирхан и Хайсы-хаирхан, а потом простирающийся далее на северо-запад под названиями Модоту-ула и Бичигин-нуру. Южнее кряжа Дарибень-нуру тянется в юго-восточном же направлении другой хребет системы Цаган-нуру, отделяющийся, как выше было замечено, от снежной горы Мунку-цасату-богдо и потерянный нами из виду одновременно с Дарибень-нуру в первый день пути от ручья Баин-булук по пустыне. Хребет Цаган-нуру верстах в ста двадцати от горы Мунку-цасату-богдо расчленяется на две ветви, из которых одна примыкает к северному хребту системы Дарибень-нуру, а другая — к южному Алта-ин-нуру, носящему в том месте название Шаргаин-барун, далее к юго-востоку — Бурхан-ула, а еще далее — Ирдын-ула. Все эти хребты Южного Алтая переплетаются между собою отрогами, замыкающими вместе с ними высокие нагорные котловины с лежащими в них солеными озерами. Таким образом, горная система Южного Алтая в рассматриваемой зоне, между 45 и 47° широты, отличается значительным расчленением, большой шириной и присутствием в ней обширных горных котловин. Наш спутник, бийский купец Антропов, ездивший из Улясутая по Баркульской дороге, которую мы пересекли на урочище Тыскин-холой, сообщал, что, перевалив через хребет Модоту-ула, он спустился в долину, потом пересек небольшой западный отрог этого хребта и вышел к соленому озеру Могой-нору. Южнее озера расстилается широкая пустынная равнина, окаймленная с полуденной стороны хребтом Дарибень-нуру, а с севера — горами Модоту-ула и восточным продолжением их. На запад долина простиралась на всем видимом пространстве, но к востоку окрайные хребты сближались, хотя предела равнины и в этом направлении нельзя было заметить. Антропов доходил только до середины этой равнины, где находится колодец Хуренгин, отстоящий почти в равном расстоянии (в 30 верстах) от хребтов Модоту-ула и Дарибень-нуру.
С урочища Цаган-эргэ мы направились по пустынной каменистой равнине, на которой пересекли невысокий отдельный кряж. С полудня поднялась сильная снежная буря, и мы с трудом сделали станцию в 20 верст, остановясь на р. Дзап-хыне дневать. Ниже места нашей первой стоянки на этой реке она принимает северо-западное направление, а выше, на пространстве около 100 верст, течет почти прямо с востока на запад. На другой день мы ловили своим маленьким невод-ком рыбу в Дзапхыне, но по случаю дурной погоды лов был неудачен. Туг снова нам пришлось выслушивать жалобы стоявших поблизости монголов на волков, которые незадолго до нашего прибытия задушили у них несколько лошадей. Близ места стоянки лежало два лошадиных трупа, и мы поджидали волков, но они не показывались. Зато пролетало множество коршунов, которыми пополнилась наша коллекция птиц.
От первого ночлежного пункта в Дзапхыне мы прошли вверх по этой реке около 100 верст и не видели на этом пространстве ни одного притока. В 10 верстах к востоку от места стоянки река, стесняемая с юга подошедшею к ней ветвью массива Хасакту-хаирхан и невысоким кряжем с севера, стремится верст пять в ущелье. Дорога же направляется по левому ее берегу и по глубокой теснине Улан-сайра пересекает помянутую ветвь невдалеке от реки, а потом переходит на правый берег Дзапхына, текущего выше ущелья в довольно широкой долине. Местность к северу и югу от этой долины представляет плоскогорье, опускающееся к ней то пологими, то крутыми склонами. Оно покрыто низкими насажденными кряжами {56}, имеет твердую хрящеватую почву и одето скудною растительностью.
Дзапхын при ширине от 12 до 20 сажен течет большею частью в отлогих берегах. Глубина его только в немногих местах достигает 6–7 футов, а в остальных он мелок и имеет каменистое дно {57}. В реке живет много хариусов и ускучей. Последние держатся в тихих плесах и заливах, тогда как хариусы пребывают на быстрине и преимущественно около камней.
Долина среднего Дзапхына богата пастбищами, на которых во время нашего пребывания стояло много монголов, расположившихся на зимние стойбища. Едва успевали мы прибыть на ночлежное место, как они сбегались к нам со всех сторон и почти никогда не оставались свободными зрителями, а помогали развьючивать верблюдов, ставить юрты и собирали аргал на топливо. В особенности привлекла их рыбная ловля неводком, который мы иногда закидывали в реке, еще не покрывшейся льдом. Монголы, не исключая женщин и детей, толпами собирались на тоню и с напряженным вниманием следили за движением неводка, а когда он появлялся на берегу с трепетавшею в мешке рыбою, толпа испускала единодушные возгласы изумления. Надобно заметить, что монголы ни рыбы, ни птиц не едят, а потому и не имеют понятия ни о снарядах для рыбной ловли, ни о способах ее. Птицы и рыбы считаются монголами несъедобными. Нам говорили, что они покупают иногда пойманных китайцами и русскими рыб живьем и потом бросают их обратно в воду. Но странно, что при таком участии к рыбам монголы не только не препятствовали ловить их, но даже не высказывали никакого неудовольствия за это.
Верстах в восемнадцати выше первого ущелья, по которому проникает Дзапхын, находится второе, покрытое тополем и талом. Оно имеет около двух верст длины и образуется скалами левого берега долины, к которому в этом месте подходит река, и отдельными скалистыми высотами на правом берегу самой реки, между тем как долина ее имеет около 8 верст ширины.
28 сентября мы прибыли к монастырю гэгэна (богочеловека) {58}. Нарбаньчжи на той же р. Дзапхыне. Он расположен на подгорной площади, окруженной со всех сторон, исключая южную, невысокими горами. Обитель состоит из храма и десятка глиняных домиков, обнесенных довольно высокою кирпичною оградою. В ней считаете я около 40 монахов. Сам гэгэн имел в то время от роду 25 лет. К нему постоянно приходят поклонники за благословением. Войдя в жилище святителя, они падают пред ним на землю. В это время гэгэн касается головы преклонившегося цилиндром или ящиком, наполненным молитвами, ниспосылая ему таким образом благодать. Поклонники являются всегда с дарами, без которых приближенные ламы не допускают их к святителю. Один из наших казаков, бурят и буддист, ходил на поклонение гэгэну и получил от него благословение, заплатив предварительно ламам несколько кусочков серебра. Мне самому хотелось очень видеть святителя, но ламы, бывшие у нас в гостях, предупреждали, что лицезреть его можно не иначе, как воздав ему, подобно всем поклонникам, должную почесть, т. е. пасть пред ним ниц, отчего, конечно, я должен был отказаться. Гэгэн предпринимает изредка поездки по соседним странам Монголии. Он ездит в закрытой повозке в сопровождении большой свиты лам. Года за два до нашего посещения монастыря он предпринимал путешествие в землю дурбётов {59} и собрал, как говорили, обильную дань.
У монастыря Нарбаньчжи мы простояли почти двое суток. В этом пункте ожидал нас Антропов, приехавший из Улясутая, с тем чтобы принять от приказчика следовавший с ними из Кобдо караван бийских купцов с маральими рогами и вести его в Куку-хото. Он уполномочен был купцами продать эти рога и на вырученные за них деньги купить кирпичного и байхового чаю. Сверх того, доверители поручили Антропову собрать подробные торговые сведения в этом городе.
Глава третья. От монастыря Нарбаньчжи до колодца Холт в пустыне Гоби
Поворот с р. Дзапхына. — Безводная степь Голоин-тала. — Волнистая страна южных отрогов Хангая и ее реки. — Долина Больших озер. — Ю. Алтай. — Геогностические заметки. — Пикет Горида. — Почтовое сообщение в Монголии. — Преддверие пустыни Гоби. — Начало самой пустыни. — Расспросы монголов о южной дороге в г. Куку-хото и об окрестной стране.
От монастыря Нарбаньчжи мы прошли еще почти две станции вверх по долине р. Дзапхына, которая верстах в пяти от него суживается, но вскоре снова расширяется на 5–8 верст и удерживает такую ширину на пространстве около 20 верст. Эта местность, называемая Цакилдак, по обширности и тучности своих пастбищ представляет наилучшую часть пройденной нами долины среднего Дзапхына. Далее к верховьям долина переходит в теснину, и Дзапхын принимает характер горной речки. Эта неглубокая теснина с обрывистыми берегами покрыта местами тополем и тальником, в ней встречаются также небольшие, но очень хорошие луга. Защищенная своим извилистым направлением от бурь, она весьма удобна для зимних стойбищ, следы которых мы часто встречали в ней.
Окрестная страна отличается таким же характером, как и ниже по течению Дзапхына: она представляет плоскогорье, ниспадающее к долине этой реки то пологими, то крутыми склонами и покрытое низкими насажденными кряжами. Верстах в тридцати к югу от Дзапхына тянется северный хребет Алтая под названием Тайшир-ула. Начиная от массива Хасакту-хаирхана, он постепенно понижается в юго-вос-точном направлении и на меридиане урочища Цакилдак представляет весьма углубленную и длинную седловину, но потом снова возвышается и достигает почти снежной линии верстах в ста пятидесяти от помянутого массива к юго-востоку. Но лесов на этом хребте уже нет.
К северо-востоку от нашего пути виден был довольно высокий хребет Буянту-ула, простирающийся с северо-востока на юго-запад и прорезаемый р. Дзапхыном. Этот хребет принадлежит к системе Хангая и отделяется от ее высоких гор на верхнем Дзапхыне, или Буянту, как называется верхнее течение его. Вообще, страна к северо-востоку от урочища Цакилдак переходит постепенно в дикую горную землю, представляющую начало обширной системы Хангая.
Пройдя около 5 верст по ущелью Дзапхына, мы оставили эту реку, текущую выше с северо-востока на юго-запад, и приняли восточное направление. По выходе из теснины дорога пересекает южную оконечность весьма пологой гряды, отделяемой хребтом Тайшир-ула на север, к Дзапхыну, поворачивающему в этом месте круто к западу, а потом спускается на обширную равнину Голоин-тала. Эта равнина, раскинувшаяся верст на шестьдесят пять с севера на юг до хребта Тай-шир-ула и слишком на двадцать с запада на восток, представляет малоплодородную степь с твердым, хрящеватым грунтом, покрытую тощим кипцом и колючими кустарниками. В некоторых плоских углублениях встречались, впрочем, и порядочные пастбища, но ни источников, ни колодцев в этой степи нет, а потому монголы кочуют на ней только зимою, когда бывает снег.
Взяв с собою воды для людей из Дзапхына, мы ночевали среди равнины Голоин-тала. На ней лежало множество бараньих скелетов, еще не успевших разложиться. Монголы жаловались, что в предшествующую зиму по причине глубокого снега у них был большой падеж на скот, в особенности на баранов. Многие богатые, говорили они, вследствие этого падежа стали бедными. Действительно, для монголов, не заготовляющих на зиму нисколько сена, глубокоснежная зима — настоящее народное бедствие, пожалуй, не лучше чумы, язвы и тому подобных эпизоотий. Хотя в Южной Монголии сенокосные места очень редки, но зато во многих хорошо орошенных долинах Хангая мы встречали луга, вполне удобные для сенокоса. А между тем и там монголы сетовали на падежи от зимней бескормицы. В северо-восточной части
Монголии, сопредельной с Забайкальскою областью, пограничные монголы переняли частью от русских, частью от бурят сенокошение, покупают наши косы и заготовляют порядочные запасы сена, но в остальной Монголии, исключая окрестностей гг. Урги, Улясутая и Кобдо, не знают его {60}.
Из пустынной равнины Голоинтала мы вступили в невысокую горную страну, образуемую крайними южными отпрысками системы Хангая. Эти горы состоят из весьма плоских и невысоких отрогов хребта, принадлежащего к названной системе и простирающегося с северо-запада к юго-востоку, почти параллельно дороге, по которой мы шли. На северо-за-паде он сочленяется с помянутым хребтом Буянту-ула, прорезаемым Дзапхыном, а на юго-восток идет весьма далеко, нося последовательно названия: Баин-цаган, Тыкши-буин-ха-ирхан, Баргун, Цаган-чолунэй-обо, Шибет и Магна. Из южных ветвей этого хребта только одна, наиболее длинная, называемая Дурбульджин-боро-нуру, сочленяется с Южным Алтаем, да и то слабо, посредством низкого и пологого поднятия, покрытого незначительными холмами. Таким образом, между горными системами Хангая и Южного Алтая в этом месте не существует прочной орографической связи, а далее к юго-востоку они разделены широкою пустынною равниною.
Южный Алтай, не отличающийся в этой местности большой высотой, тянется верстах в пятидесяти от дороги сначала под прежним названием Тайшир-ула, далее к юго-востоку называется Богдо-хаирхан и отделяет на юго-восток-юг ветвь Кичигин-нуру. К югу от него, на меридиане урочища Дэлгэр-булук при нашей дороге, лежит в широкой долине соленое озеро Борбон-дабасу, имеющее около 25 верст в окружности. Вода в нем находится только посредине, а близ берегов лежит голая самосадочная соль, за которою ездят на это озеро монголы из всей окрестной страны. Не доходя до колодца Дурбульджин-худук, мы пересекли торную дорогу на оз. Борбон-дабасу, ведущую с северо-востока. Южнее этого озера тянется главный, южный, хребет. Алтая, под названием Ирдын-ула, представляющий юго-восточное продолжение гор Бурхан-ула. Ирдын-ула отделяет к северо-востоку невысокий отрог Тумур-хобыинудзур, не достигающий, однако, виденного нами северного хребта системы. Большое соленое озеро Борбон-дабасу лежит в междугорной долине, образуемой северным и южным хребтами Алтая и покрытой низкими горками. Страна же к югу от хребта Ирдын-ула, по рассказам монголов, представляет поблизости этого хребта такую же неровную степь, как и близ северного подножия кряжа Тайшир-ула. На той степи воздымаются местами отдельные небольшие высоты, а в двух днях пути к югу от хребта Ирдын-ула возвышается одиноко довольно высокая горная группа Ном-тологой. Южнее ее степь переходит в каменистую пустыню, среди которой встречаются кое-где низкие хребты, увалы и отдельные высоты. Население группируется преимущественно в Южном Алтае и близ северного подножия его, а на юг, в глубь Гоби, укочевывает только зимою, но и то лишь на три, на четыре дня пути от южного хребта Ирдын-ула, так как дальше на юге пустыня бесплодна и крайне бедна водою.
Следуя по южной окраине горной страны Хангая, мы переваливали последовательно с одной плоской ветви на другую. Эти ветви отделяются, как выше сказано, от хребта, простирающегося под разными названиями с северо-запада на юго-восток, почти параллельно нашему пути. Крутых спусков и подъемов в этих горах нигде по дороге не встречалось, но небольшие плоские котловины весьма обыкновенны в них. Они представляют характеристическую особенность рельефа южной части системы Хангая. По показаниям монголов, в описываемой стране встречаются нередко источники, есть даже небольшие озера, частью пресные, частью соленые. Одно из соленых озер, Гашунь-нор, мы встретили около колодца Дурбульджин-худук. Оно имеет около полуверсты в окружности и лежит в углублении, окруженном гранитными высотами.
5 октября мы спустились в широкую долину с пресным оз. Ульдзуйту-нором около версты в окружности. Оно лежит среди болотистой, кочковатой местности и питается водами многих ключей, бьющих близ его берегов. Озеро очень глубоко и выпускает из себя маленькую речку Ульдзуйту-гол, образующую на пути в той же долине несколько озерков, а потом иссякающую по выходе на соседнюю южную равнину. Ульдзуйту-нор было покрыто только около берегов льдом, а на середине еще не замерзло, и там плавали стаи запоздалых уток.
Переночевав на озере, мы продолжали путь по невысокой горной стране, сходной с пройденною. К северу от дороги тянулся помянутый хребет Хангая, носящий тут местное название Магна. Он по-прежнему высылает на юг плоские и широкие отрасли, которые мы последовательно пересекли. К востоку от меридиана озера Ульдзуйту-нора эти плоские ветви Хангая уже не достигают Южного Алтая: между ними и северным подножием последнего расстилается, начиная отсюда, обширная пустынная равнина, простирающаяся на юго-восток вплоть до самой Гоби. Северный же хребет Южного Алтая, носящий в этом месте название Баин-цаган, уклоняется к югу-востоку-югу и сочленяется, по свидетельству монголов, с южным хребтом, продолжением Ирдын-улы, посредством отрогов. Но Тянь-Шань, тянущийся весьма далеко на восток, почти до меридиана озера Согок-нора, нигде не сочленяется с системою Южного Алтая, оканчиваясь в пустыне постепенно холмами {61}.
На пути от оз. Ульдзуйту-нора мы встретили две маленькие кумирни: Дархаин-сумэ и Тургуин-тайчжин-куре, стоящие близ дороги в расстоянии верст восьми одна от другой, и вышли на речку Цаган-гол, текущую с северо-запада на юго-восток. В узкой долине этой речки, ограниченной довольно крутыми, но невысокими берегами, мы дневали поблизости монгольских пашен, орошенных канавами из речки. Это были единственные пашни, виденные нами на всем пути по Халхе. Но по расспросным сведениям, пашни встречаются еще кое-где в невысоких местах по речным долинам этой горной страны.
В 22 верстах от речки Цаган-гола мы встретили значительную р. Байдарик, текущую в довольно широкой долине с хорошими пастбищами. Байдарик имеет от 15 до 20 сажен ширины, быстрое течение и каменистое дно. Глубина значительна только в омутах, а в остальных местах река мелка. Байдарик получает начало из главного кряжа системы Хангая, в расстоянии двух дней пути к северу от почтовой Кал-ганско-улясутайской дороги, в высоких и лесистых горах Кукудаба. В верховьях [Байдарик] образует небольшое озеро и [затем] течет на юг шесть станций, т. е. около 170 верст. С правой стороны Байдарик принимает в себя верстах в восьмидесяти ниже истока речку Изак, вытекающую из главного же хребта Хангая и образующую в верховьях тоже малое горное озеро. Верстах в девяти выше устья в Байдарик впадает помянутая речка Цаган-гол, на берегу которой мы дневали. Она вытекает из соседних, близких к нашему пути, высоких гор. С левой стороны в Байдарик изливается речка Ута, получающая начало в горах главного кряжа Ульд-зуйту-ула.
Байдарик несет свои воды в большое соленое оз. Цаган-нор, лежащее близ подошвы Южного Алтая, в пустынной долине. Это озеро имеет около 50 верст в окружности. Рыбы в нем по причине большой солености воды вовсе нет, тогда как в Байдарике {62} живут хариусы и водятся, по всей вероятности, еще и ускучи.
На левом берегу Байдарика, близ дороги, находятся развалины. Местные монголы говорили нам, что тут стоял в прежнее время г. Улясутай. Город был обнесен глиняной стеной прямоугольного начертания, около 200 сажен длины и 100 сажен ширины. Внутри стены остались следы узких улиц, небольших домов с малыми двориками, ворот и городских площадок. Недостаток времени не позволил нам осмотреть эти развалины и попытаться сделать раскопки в них.
К востоку от р. Байдарика горная страна, по которой мы шли, заметно возвышается. В целом она представляет плоскогорье, покрытое почти повсеместно пологими отраслями, тянущимися с севера на юг. Южный Алтай скрывался от нас из виду только по временам, когда его заслоняли высоты к югу от дороги. Долина между ним и южною оконечностью горной страны Хангая имеет тут около 40 верст ширины. С гор она представлялась нам углубленной землей, лежащей по крайней мере на 1000 футов ниже той горной страны, по которой пролегал наш путь. Эта пустынная долина, судя по показаниям монголов и отчасти по нашим собственным наблюдениям, представляет не что иное, как западный, клинообразный рукав Гоби, с которою она сливается далее на юго-востоке. Подобно Гоби, она одинаково с нею приподнята над уровнем моря и отличается почти таким же пустынным характером. Только поблизости окрайных ее гор да по берегам некоторых рек, текущих с Хангая и орошающих ее своими низовьями, изменяется к лучшему мертвое однообразие этой пустынной долины.
К северу от дороги мы продолжали видеть по-прежнему горный хребет, тянувшийся, казалось, непрерывно от помянутого кряжа Буянту-ула на верхнем Дзапхыне. Если это не был перспективный обман, явление которого на столь близком расстоянии трудно допустить, то нужно полагать, что горная система Хангая опускается к югу небольшою террасою. За хребтом показывались изредка горные вершины, свидетельствовавшие, согласно с показаниями монголов, о непрерывности горной страны к северу от нашего пути до главного хребта Хангая, тянущегося почти параллельно Кал-ганско-улясутайской почтовой дороге, от которой гребень его отстоит от 40 до 60 верст. На понижение горной страны Хангая к югу указывают, несомненно, реки, текущие с главного ее хребта на юг. Мы пересекли Байдарик, да четыре реки оставались впереди. Эти последние получают начало также в главном хребте системы, текут с севера на юг, прорывая себе путь через виденный нами к северу от дороги хребет и несут свои воды в Большие озера долины между Хангаем и Алтаем {63}. Но мы не слыхали от монголов о существовании на этих реках водопадов в тех местах, где они пробиваются через помянутый хребет. Быстрины же и пороги на них действительно встречаются в этих местах.
Кроме рек с их притоками, несущих свои воды далеко на юг, в долину Больших озер, в описываемой горной стране есть маленькие внутренние речки и ручьи, образующие небольшие пресные и соленые замкнутые озера, рассеянные кое-где по ней, в особенности на севере, поблизости главного кряжа [16].
В 80 верстах от Байдарика мы пересекли другую значительную реку страны — Нарын-гол {64}, мало уступающую по массе воды первой. Она протекает в широкой, большею частью солонцеватой долине с хорошими пастбищами. На-рын-гол получает начало, под названием Ологой, в главном хребте Хангая из гор Чжиргаланту-ула и течет на юг в пресное озеро Чжиргаланту-нор, лежащее на северной окраине долины между Алтаем и Хангаем и имеющее около 30 верст в окружности. На берегах его, представляющих весьма хорошие пастбища, во время нашего пребывания в окрестностях этого озера стояло много монголов. Нарын-гол, кроме ручьев, не принимает значительных притоков и короче Бай-дарика.
Долина между Алтаем и Хангаем на меридиане оз. Чжир-галанту-нора простирается по-прежнему верст на сорок в ширину. Алтай же в этом месте состоит не из одинокого, как прежде, хребта, но из двух хребтов. Из них северный, наиболее высокий, мы ясно видели, а южный различали только по вершинам. Северный хребет изгибается по плоской дуге, обращенной выпуклостью к северо-востоку; южный же тянется прямо с северо-запада к юго-востоку. В северном кряже почти на меридиане оз. Чжиргаланту находится весьма высокая гора Ихы-богдо, поднимающаяся, по всей вероятности, не менее 13 000 футов над морем. Она имеет продолговатую форму, сходную с треугольною шляпою. Северный ее склон очень крут, так что снег на нем близ вершины держится только в выемках, но на самой верхушке удлиненное снежное пятно, по словам монголов, не стаивает никогда {65}.
Цепь Южного Алтая, тянущаяся к югу от оз. Чжиргаланту, представляет продолжение вышеупомянутых хребтов северного — Баин-цаган — и южного — Ирдын-ула, разделенных западнее широкою долиною, заключающей соленое озеро Борбон-дабасу, а потом верстах в пятидесяти к юго-западу от оз. Цаган-нор, как показывали монголы, сближающихся друг с другом и простирающихся таким образом в близком соседстве почти прямо на восток верст шестьдесят. Далее цепь переходит в одинокий хребет, тянущийся еще весьма далеко на юго-восток. Южнее этой цепи высоких гор нет: там залегает обширная пустыня, покрытая кое-где низкими кряжами и отдельными высотами.
В 48 верстах к востоку от Нарын-гола протекает небольшая речка Туин-гол, получающая начало в горах Убугун-чжир-галанту, главного кряжа Хангая, и впадающая в соленое озеро Орок-нор долины между Алтаем и Хангаем. Показания монголов о форме и размере этого озера были разноречивы. Во всяком случае, оно должно быть меньше оз. Цаган-нора, принимающего Байдарик, так как питается незначительною речкою{66}. Туин-гол принимает слева речку Шаргальчжид, получающую начало в горах Эльбихэ главного хребта Хангая, и течет поблизости дороги в плоской, широкой долине [17].
Длина Туин-гола простирается на шесть дней пути, т. е. приблизительно до 170 верст {67}.
Страна к востоку от р. Туин-гола становится еще выше: проходя по ней почти в западно-восточном направлении, мы приближались постепенно к главному хребту Хангая, тянущемуся с северо-запада на юго-восток. Относительная высота гор в этой части страны также больше, чем в западной, а реки текут в глубоких, обрывистых долинах.
Пройдя слишком 40 верст от Туин-гола, мы спустились в глубокую долину р. Таца-гола, или Тацеин-гола. Эта река берет начало в главном хребте системы из гор Дулан-хара, принимает слева р. Шаргаин-гол и течет на юг в соленое озеро Буин-цаган-нор, лежащее в той же долине, где находятся и прочие помянутые озера. Буин-цаган-нор имеет около 35 верст в окружности. Долина Таца-гол окаймлена с востока и запада крутыми горными склонами и весьма богата лугами, местами болотистыми и кочковатыми, но пастбища были в то время сильно потравлены скотом стоявших в долине многих монгольских улусов. Река, подобно предыдущим, уже покрылась прочным льдом, препятствовавшим нам ловить рыбу. Во всех этих реках живут хариусы и водятся, должно быть, также ускучи, но, к сожалению, мы не могли добыть ни одного экземпляра рыб из-под толстого льда. На быстринах, правда, оставались кое-где полыньи, но до них очень трудно было добраться и еще труднее ловить. Переправы через эти реки по гладкому льду также затрудняли несколько движение: предварительно лед нужно было посыпать землей, чтобы верблюды не скользили, так как на чистом льду они держаться не могут.
Из долины Тацеин-гола мы поднялись в горы и, пройдя по ним около 15 верст, спустились тоже в глубокую долину левого притока названной реки — Шаргаин-гола [18]. Эта река мало уступает по массе воды Тацеин-голу, но долина ее не представляет таких удобных пастбищ. Из этой долины мы опять поднялись в горы, с которых ясно был виден Южный Алтай, отстоявший от дороги верстах в семидесяти на юге. Цепь состоит в этом месте из одного весьма высокого хребта, в котором заключается гора Цасату-богдо — высочайшая из вершин Южного Алтая. Она имеет вид трапеции с закругленным вверху меньшим основанием и покрыта вечным снегом, спускающимся от вершины приблизительно футов на 500 по вертикальному направлению. Поэтому абсолютная высота Цасату-богдо должна быть около 14 000 футов {68}. Эта снежная гора лежит почти на меридиане оз. Буин-цаган-но-ра, верстах в ста сорока к юго-востоку от горы Ихы-богдо в той же цепи. Мы видели ее только однажды, с гор левого берега р. Шаргаин, потом она скрылась от нас совсем. Ранее же мы не могли видеть этой горы, потому что Южный Алтай на пространстве трех станций был закрыт от нас соседними горами. От монголов, спрошенных нами об этой горе, мы получили подтверждение, что вершина ее постоянно покрыта снегом, а сама гора считается священною.
Несмотря на весьма значительную высоту Южного Алтая в областях Ихы-богдо и Цасату-богдо лесов на этих горах, по показанию монголов, нет, а встречаются только кустарники да одинокие тополи и тал по берегам источников в ущельях. Между тем достоверно известно, что в главном хребте Хангая и его северо-восточных отрогах, отстоящем от Южного Алтая в этом месте не далее 150 верст, растут значительные леса лиственницы. Отсутствие лесов в этой части Южного Алтая и далее к юго-востоку, впрочем, весьма естественно: он лежит южнее и тянется нешироким поясом по жаркой и сухой пустыне, тогда как Хангай широко раскинулся во все стороны, образуя обширную горную страну, воспринимающую и задерживающую в себе по этой причине несравненно более атмосферных осадков. Об этом свидетельствуют многие значительные реки, получающие начало в Хангае и расходящиеся оттуда по радиальным направлениям, преимущественно на северо-восток, юг и юго-запад.
Из Южного же Алтая на означенном пространстве, по показанию монголов, не вытекает ни одной значительной реки как с северного, так и южного склона цепи, а только несколько маловодных речек, иссякающих вскоре по выходе из гор на соседние пустынные равнины.
Присутствие Южного Алтая все-таки значительно оживляет здешнюю пустынную страну. По рассказам монголов, источники в этих горах встречаются нередко, растительность как в самых горах, так и у подножий их несравненно лучше, чем на сопредельных равнинах. В летнее время монголы всей окрестной страны кочуют в этих горах, спускаясь с них осенью. Зимою Южный Алтай покрывается снегом и иногда столь глубоким, что переход через него бывает затруднителен. Во время нашего путешествия вдоль Южного Алтая в октябре и в первой половине ноября большая часть его была покрыта снегом и он резко выделялся своей белизной на темно-сером фоне соседних равнин, еще не одетых снежным покровом.
В горах к востоку от р. Шаргаин-гола мы пересекли несколько плоских котловин с солончаками. К северу от дороги тянулся, по-видимому, все тот же непрерывный хребет, простирающийся от гор Буянту-ула и носящий в этом месте название Баин-ула, а далее к востоку — Ашхата. На юге же от нашего пути горная страна как бы замыкалась высоким, резко очерченным хребтом Буржан-ула, простирающимся в восточно-западном направлении. Гребень этого хребта господствует немного над высокой горной землей, по которой мы шли, а на юге между ним и Алтаем залегает обширная долина Больших озер, имеющая и в этом месте около 40 верст ширины.
Южные широкие и плоские отроги Хангая на пространстве от равнины Голоин-тала до речки Цаган-гола слагаются из гранита и сиенита. Гребни наиболее приподнятых кряжей состоят из весьма плотной породы темно-бурого цвета [19], а на пологих горных склонах часто встречаются массивные отторженцы упомянутых кристаллических пород {69}. Местами они образуют непрерывные стлани, или мельницы. Далее между' реками Цаган-голом и Байдарик горы становятся несколько выше и преобладающею породою в них является фельзитовый порфир. К подчиненным же породам принадлежат: сиенитовый гранит, гранитит, плагиоклазовый порфирит, кварцит и серпентин. Последние три образуют преимущественно гребни хребтов этой горной местности, тогда как остальные обнаруживаются лишь на склонах. На правом берегу р. Нарын-гола развит глинистый сланец с кварцевыми жилами, которые достигают значительной мощности. Кварц в этой местности выдается изредка среди сланцевых масс столбчато, в виде обелисков, но небольших размеров. В участке между реками Нарыном и Таца преобладают серый гнейс и гранит, а к подчиненным породам относятся: фельзитовый туф, ортоклазовый порфирит и кварцит. Наконец, между реками Шаргаин-голом (левый приток р. Таца) и Горидою горы состоят из слюдяного сланца и фельзи-тового туфа.
В восточной части горной страны, по которой мы шли, лежал уже довольно глубокий, вершка в три, снег и несколько дней сряду дул весьма холодный встречный ветер с востока. Но в пустынной долине между Алтаем и Хангаем, лежащей гораздо ниже, снега еще не видно было нигде. В 18 верстах к востоку от р. Шаргаин-гола мы вышли на почтовую Калганско-улясутайскую дорогу и остановились на большой высоте, с лишком в 6000 футов, на ночлег. Атмосфера в Монголии на таких высотах необыкновенно прозрачна: вечером в тот день можно было простым глазом довольно отчетливо наблюдать неосвещенный край луны, еще не находившейся в первой четверти, а в небольшую трубу, увеличивающую около 20 раз, без большой погрешности замечать соприкосновение этого края с натянутыми в ее фокусе нитями.
Последние две станции от урочища Хара-нидунэй-шант до почтовой дороги мы шли по тропе. Проводник повел нас южнее дороги, на которой перевалы были покрыты глубоким снегом, и потому вывел на почтовую дорогу позже, чем следовало. По выходе на Калганско-улясутайский почтовый тракт мы узнали от местных монголов о существовании другой, более удобной дороги в Куку-хото, направляющейся по долине Больших озер близ северного подножия Алтая. Наш проводник той дороги не знал и вывел нас на почтовую дорогу, с которой есть два свертка в Куку-хото: от станции Хара-нидун и Онгиин. При этом оказалось, что пункт на почтовой дороге, куда мы вышли, поставлен на картах почти на целый градус севернее, чем следовало. На южную дорогу, пролегающую по долине Больших озер, было три свертка с нашего пути: с урочища Цакилдак на Дзапхын, с источника Тургын-булук, в холмах близ восточной окраины равнины Голоин-тала и вниз по речке Цаган-голу. Эта дорога короче нашей, пролегает по равнине и не беднее подножным кормом и водой. Но, к сожалению, все это мы узнали слишком поздно, описав значительную дугу на север, по горам. Не желая, однако, продолжать путь по одной из северных дорог, отделяющихся в Куку-хото от почтового тракта, мы порешили пройти по этому тракту до ближайшего пикета Гориды и, собрав там справки о южной дороге, повернуть на нее круто с этого пикета.
Утром по почтовой дороге мимо нашего лагеря проехало около 100 китайских солдат. Несколько человек из них заехало к нам. Солдаты эти возвращались со службы из Улясу-тая в Пекин и ехали верхом на почтовых лошадях, а багаж их шел на почтовых же верблюдах, отправляемых с пикетов ранее выступления самих солдат. Они ехали скоро, делая по три, по четыре станции ежедневно и, как видно, не жалели монгольских лошадей и верблюдов, погоняя усердно тех и других.
Навьючив своих верблюдов, и мы последовали по той же дороге за солдатами. Местность стала сильно склоняться к востоку, так что, пройдя не более 20 верст, мы спустились с лишком на 1000 футов и вышли на широкую, местами болотистую долину р. Горида-гола, или Горидуин-гола. На левом ее берегу расположен почтовый пикет юрт из пятнадцати. Монголы, содержавшие этот пикет, жили тут с женами и детьми. Корм поблизости пикета был совершенно вытравлен, а потому мы спустились вниз по речке версты на две и остановились в широкой ее долине дневать.
Почтовое сообщение в Монголии устроено только для правительственных надобностей, а частные лица им не пользуются. Расходы, вызываемые содержанием почтовых пикетов, падают на местное население. Каждый хошун (удельное княжество) обязан содержать известное число пикетов. Но повинность эту нельзя признать вполне натуральной: всякий хошун нанимает на свои общественные суммы нескольких монголов с верблюдами и лошадьми, которые и содержат причитающиеся на долю этого хошуна почтовые пикеты, получая средним числом по 20 лан (около 50 руб.) на юрту ежегодно и положенное количество баранов. Почтовые пикеты по Калганско-улясутайскому тракту между станциями Саир-усу и Харанидун содержат местные монголы, образующие так называемое Харчинское ведомство. Зато они избавлены от прочих повинностей и получают еще небольшое вспомоществование от своих хошунов.
На каждом пикете содержится положенное количество почтовых лошадей и верблюдов, а также хорошая юрта для проезжающих чиновников, но экипажей никаких нет. Почтовые пикеты не всегда остаются на одних и тех же местах, а по временам передвигаются немного в стороны от назначенных мест по мере вытравления пастбищ, но располагаются всегда поблизости дороги.
Все проезжающие по казенной надобности пользуются бесплатно верблюдами и лошадьми на пикетах, а также определенным числом баранов для пищи, соответственно своим чинам или должностям. Это число далеко превосходит действительную потребность, а потому многие из проезжающих чиновников продают излишних баранов монголам, содержащим станции, получая взамен их серебро. Некоторые из важных чиновников собирают таким образом значительные суммы, получая с каждого пикета по нескольку десятков лан. Встречаются, конечно, между ними и добросовестные, не берущие лишнего. Про одного, например, рассказывали, что он не только сам не брал лишних баранов, но строго воспрещал пользоваться ими и чиновникам своей свиты.
Почтовые дороги в Монголии соединяют Кобдо с Улясу-таем и Улясутай с Калганом. Со станции Саир-усу Калган-ско-улясутайского тракта отделяется ветвь в Ургу, а оттуда до Маймайчена, что близ Кяхты. Кроме того, существует несколько второстепенных почтовых дорог, на которых содержится гораздо меньше лошадей и верблюдов, а именно: 1) между Ургою и Улясутаем по прямому направлению через урочище Дулан, оз. Угэй-нор, Дайри, Тэллиин-гол и Тэр-хей-нор; 2) из г. Кобдо через Хонур-улен, Эльдеге и Белеу до перевала Хак на границе; 3) из того же города через Чин-гиль, Чакуртай и г. Булун-Тохой в Чугучак с ветвью от Чинги-ля в г. Гучен и 4) из Улясутая через урочище Борхо, оз. Мо-гой-нур и оз. Тункуль в г. Баркуль.
В тех местах, где почтовых дорог не существует, проезжающие по казенной надобности лица и казенные транспорты следуют на переменных верблюдах и лошадях, сменяемых в попутных улусах, для чего высылаются вперед загонщики, собирающие заблаговременно потребное количество тех и других животных. На пути в Куку-хото нам неоднократно приходилось быть свидетелями такой процедуры сбора верблюдов для казенных транспортов, шедших из этого города в Кобдо и в Улясутай.
Караваны частных лиц избегают почтовых дорог, на которых подножный корм поблизости источников вытравляется почтовыми животными. Кроме того, по существующему правилу, в случае недостатка или усталости почтовых верблюдов и лошадей забирают для казенной надобности первых попавшихся, возвращая их хозяевам только по миновании надобности.
На другой день по прибытии на р. Горидуин-гол мы расспрашивали местных монголов о дороге в Куку-хото. Оказалось, что многие из них бывали несколько раз в этом городе и знали все дороги, ведущие туда из Западной Монголии. О дорогах, отделяющихся на станциях Хара-надун (20 верст к востоку от пикета Гориды) и Онгиин (120 верст к востоку от пикета Гориды), в Куку-хото они сообщили нам, что обе они кружны и в Гоби бедны водою и кормом. Южная же дорога, пролегающая в долине Больших озер, близ северного подножия Алтая, короче и во всех отношениях вообще удобнее северных дорог. От пикета Гориды считается до этой дороги по прямому направлению на юг два дня пути, а до Ку-ку-хото здешние монголы на хороших верблюдах с легкими вьюками доходят в 18–20 дней.
Мы ни в каком случае не желали идти в Куку-хото по какой-либо из северных дорог, отстоящих близко одна от другой, так как по одной из них прошел осенью 1872 г. английский путешественник Эляйяс {70}. Поэтому и просили монголов указать нашему проводнику приметы, по которым он мог бы вывести нас на южную дорогу, так как соединительного пути между нею и пикетом нет, а только тропа, местами незаметная, с которой проводник легко мог сбиться.
Покончив с дорогой, мы расспрашивали монголов об окрестной стране. По их показанию, река Горидуин-гол получает начало в главном кряже Хангая, в расстоянии одного дня пути к северо-западу от пикета Гориды. Верстах в десяти ниже этого пикета она принимает слева речку Шабарту-гол, вытекающую из соседних гор на северо-востоке, по слиянии с которой получает название Аргуин-гола и течет на юг-запад-юг в пресное озеро Цыгэин-нор — крайнее восточное из числа Больших озер долины между Алтаем и Хангаем. Оно имеет около 30 верст в окружности и отстоит от пикета Гориды на юг в 56 верстах [20].
С р. Горидуин-гола мы направились сначала по почтовой Калганско-улясутайской дороге, пересекли речку Шабарту-гол — левый приток Гориды, разбивающуюся в солонцеватой долине на рукава, миновали весьма глубокое пресное озеро Гун-нор, лежащее в котловине, а потом следовали по тропе на юго-восток. Первые 10 верст шли по равнине, затем, повернув почти прямо на юг, вступили в холмистую землю, образуемую крайними отпрысками Хангая. Эта местность лежит значительно ниже горной страны между реками Та-ца-голом и Горидуин-голом, представляя преддверие пустыни Гоби. Между холмами встречались глубокие лощины, покрытые хорошим кипцом, но ни источников, ни колодцев не было, так что нам пришлось в этот день пройти до ближайшего колодца — Цзара-хат-цагай — 42 версты. Корм около него был потравлен скотом стоявших поблизости монголов, и наши лошади голодали всю ночь.
На следующий день первую половину станции шли по холмистой же местности со многими небольшими котловинами, в одной из которых встретили соленое озерко Хуч-жирту-нор, а потом спустились в обширную впадину, имеющую от 5 до 8 верст ширины и простирающуюся верст на тридцать пять с северо-запада на юго-восток. Отсюда началась пустыня Гоби: страна понижается и становится более открытою, хотя и не представляет совершенной равнины; появляются впадины, большею частью плоские, с солончаками, изредка с небольшими солеными озерами или несомненными признаками существовавших в них прежде озер, а вместе с тем исчезают источники и беднеет флора.
С северо-востока и юго-запада помянутая впадина окаймлена низкими пустынными кряжами Шаргаин-хошуту и Хара-нуру, из которых первый опускается к ней пологим склоном, а второй крутым. Дно этой обширной углубленной земли, состоящее почти сплошь из солончаков, покрыто во многих местах караганою, злаком дэрису и песчаными сопками. На нем встречались также солончаковые площади с гладкою, лоснящеюся от соляного налета, поверхностью. Они занимают наиболее углубленные места дна и представляют, по всей вероятности, остатки одного обширного водохранилища, наполнявшего некогда всю эту котловину.
Южный Алтай мы потеряли из виду, еще не доходя до почтовой дороги, и он скрывался от нас в течение первых четырех дней пути от пикета Гориды на юго-восток. Высокий же кряж Бурхан, тянущийся с запада на восток и служащий, как было упомянуто, южною окраиною горной страны между реками Таца-голом и Горида-голом, исчез от наших взоров при спуске с гор в долину р. Горидуин-гол. Но мы усматривали его еще в первый день пути от пикета Гориды, пока шли по открытой местности. Спустившись же в углубление на рубеже пустыни, потеряли из виду даже близкие окрестности, скрываемые окрайными хребтами этой впадины. Близ колодца Адун-чолу, на котором мы ночевали, я поднимался на гребень южного хребта Хара-нуру для обозрения окрестностей, но и оттуда не видно было ни Алтая, ни кряжа Бурхан-ула. Вокруг на всем видимом пространстве простиралась волнообразная равнина, покрытая кое-где низкими, насажденными кряжами, увалами и отдельными высотами. Все эти поднятия на севере возвышались несколько больше над равнинами, чем в остальных сторонах горизонта.
Пройдя около 35 верст в углублении, окаймленном в юго-восточной части уже не хребтами, а пологими увалами, мы поднялись на плоскогорье, на котором пересекли весьма пологую гряду, и спустились в другую впадину, протянувшуюся верст на сорок с северо-запада на юго-восток. Она имеет от 2 до 4 верст ширины и отличается таким же характером, как и предыдущая, т. е. присутствием множества солончаков, покрытых местами зарослями дэрису, с признаками высохших озер и песчаных сопок. В юго-восточной части впадина суживается до двух верст и богата солончаковыми растениями. Тут по ней рассеяны были кое-где монгольские улусы около колодцев и паслось много жирных верблюдов. Воды в ней достаточно, но она не совсем приятна на вкус и притом солоновата. Невдалеке от своей юго-восточной оконечности впадина поворачивает почти прямо на восток. Мы пересекли ее поперек и поднялись на увал, на котором в углублении встретили небольшое соленое озерко, и направились почти прямо на восток, сбившись с тропы. Тут нам попались навстречу монголы, указавшие путь к югу на колодец. От них мы узнали, что местность к востоку от углубления совершенно безводна на пространстве трех дней пути и корм в ней очень плох даже для верблюдов, а для лошадей совсем корма нет. Чтобы пройти по этой пустыне на северо-восток до почтовой дороги, нужно запасаться водою для людей непременно на два дня, и движение по ней возможно только на верблюдах.
По совету монголов мы повернули круто на юг и, пройдя версты две по увалу, снова спустились в ту же впадину, уклоняющуюся в этом месте, как замечено, почти прямо на восток и суживающуюся до двух верст. На дне ее, около обширных зарослей дэрису, у колодца Холт, мы остановились на дневку. Воды было много, но колодец давно не прочищался, и пить ее было невозможно. Пришлось довольствоваться снеговой водой, разыскивая небольшие снежные кучи между песчаными сопками.
Поблизости колодца Холт стояло несколько монгольских улусов, и у нас перебывало много монголов, которых мы расспрашивали о южной дороге в Куку-хото и об окрестной стране. Эта дорога, выходящая из долины Больших озер, отстоит от колодца Холт в прямом направлении на юг не далее 25 верст. Она действительно короче и во всех отношениях лучше северных дорог, отделяющихся с почтового тракта. Южнее ее вдоль северного подножия Алтая идет другая дорога в Куку-хото, отходящая от первой в долине между Хангаем и Алтаем и потом соединяющаяся с ней опять далее на юго-востоке.
Южный Алтай мы увидели теперь снова, подходя к колодцу Холт. Он отстоит от этого колодца около 65 верст и тянется одиноким хребтом, носящим в этом месте название
Арца-богдо. Хребет возвышается приблизительно около 3500 футов над соседнею равниною и не имеет высоких, выдающихся вершин. Арца-богдо, по свидетельству монголов, представляет непрерывное продолжение массивных гор Алтая, что к югу от долины Больших озер. Общее название всему этому длинному поднятию монголы повсеместно дают Алтай. Леса на хребте Арца-богдо совсем нет, так что, по выражению монголов, не из чего сделать даже остов юрты. Но источники в нем нередки, в особенности на северном склоне, и растительность в летнее время местами очень хороша. Через хребет есть перевал, по которому переходят его караваны, направляющиеся из Куку-хото в г. Баркуль {71}.
Окрестная страна представляет совершенную пустыню. На западе пустыня сливается непосредственно с пустынною же долиною Больших озер, которая, как выше было замечено, представляет западное, клинообразное продолжение Гоби {72}. Описываемую часть этой обширной пустыни, подобно другим ее местностям, нельзя признать совершенной равниной: поверхность ее волнообразна и покрыта кое-где низкими насажденными кряжами, плоскими увалами и отдельными высотами. В ней очень часто встречаются впадины с их неразлучными спутниками-солончаками и песчаными сопками, поросшими саксаулом или хармыком, но больших песков в этой части Гоби нет. В некоторых впадинах находятся соленые озера, которых довольно много в пустыне. Источники же очень редки в Гоби и встречаются в ущельях и долинах наиболее высоких ее гор, а на равнинах лишь в обширных и глубоких впадинах, но как те, так и другие не обильны водой. Многие из гобийских источников содержат солоноватую воду, а некоторые даже совершенно соленую. В числе этих источников есть периодические, текущие только некоторое время после дождей или таяния снега, а потом иссякающие.
Здешние монголы подтвердили нам показания, полученные на пикете Горида, о существовании пресного озера Цы-гэин-нор, принимающего реку Аргуин-гол, а также сообщили некоторые сведения о стране к югу от хребта Арца-богдо {73}. По их описанию, та страна представляет такую же пустыню, как и по северную сторону хребта, с тою разницею, что южная пустыня еще бесплоднее северной и беднее ее водою, но лежит ниже и зима в ней бывает теплее. Поверхность ее, подобно северной Гоби, неровная и покрыта изредка кряжами и отдельными высотами, хотя высоких гор там нет. Больших песков в пустыне прямо к югу от хребта Арца-богдо тоже нет, по крайней мере в расстоянии 4–5 дней пути от хребта, а существуют ли они далее на юге, — спрошенные монголы не знали достоверно. Но к юго-востоку от этих гор, по их показанию, в 15–20 днях пути, начинаются обширные пески, поросшие саксаулом, в которых нет ни дорог, ни колодцев.
Население по южную сторону хребта Арца-богдо редкое и кочует преимущественно у подножия его, а глубь пустыни, по причине ее бесплодия и отсутствия колодцев, — безлюдна. От хребта на юг тамошние монголы укочевывают только зимой, но не далее 3–4 дней пути. Источников на южном склоне хребта Арца-богдо меньше, чем на северном. Солончаков в южной пустыне так же много, как и в северной.
На горах Арца-богдо живут дикие бараны и козлы, водящиеся на Алтае едва ли не повсеместно, исключая разве крайней, юго-восточной его части, а в песках далекой юго-восточной пустыни, по показанию монголов, пасутся будто бы дикие верблюды, о существовании которых им, впрочем, известно только по слухам.
Глава четвертая. Заметки о племенном составе населения Монголии, образе жизни и быте обитателей этой страны, ее политическом устройстве и административном управлении
Этнографические сведения. — Монгольские народности. — Нравы монголов. — Образ жизни. — Жилище. — Обыденная жизнь. — Одежда. — Скотоводство. — Земледелие. — Охота. — Пища. — Домашняя утварь. — Ремесла. — Современное экономическое положение монгольского народа. — Удельные княжества. — Сеймы. — Управление Монголией. — Шабинское ведомство. — Отношение монголов к китайцам.
В настоящей главе считаю не лишним коснуться населения посещенной нами страны, хотя этот беглый очерк далеко не может претендовать на ту полноту и основательность, которыми отличаются специальные этнографические исследования.
Население Монголии, рассматриваемой в ее физических границах [21], по племенному составу можно считать однородным, так как оно почти все принадлежит к монгольской расе [22]. Но по языку и отчасти по различию внутреннего быта это население распадается на несколько народностей. Из них самую многочисленную представляют обитатели центральной и северо-восточной частей страны, составляющих так называемую Халху. Все халхасцы говорят одним и тем же чистым монгольским языком и исповедывают, подобно прочим монгольским народностям, буддизм. Затем следуют монголы юго-восточной, соседней Внутреннему Китаю части страны (сунниты, цахары, урот и тумыт), отличающиеся несколько от халхасцев языком, нравами, обычаями, отчасти даже образом жизни, и не входящие в административный строй Халхи. Наконец, северо-западная часть Монголии занята следующими народностями: урянхаями, дурбётами, олётами, торгоутами и цза-хачинами.
Урянхаи подразделяются на две весьма различные группы: одна занимает бассейн верхнего Енисея, переходя немного даже на юг от хребта Танну-ола, а другая — высокую горную область в Южном Алтае. Эта область тянется неширокою, но длинною полосою по Южному Алтаю от гор Канас и Табын-богдо на государственной границе до среднего Булгуна, простираясь на северо-восток до рек Ойгора, Суока и средней Кобдо, на восток до гор Теректы, на запад до истоков Кобдо, оз. Тал-нор, а на юго-восток до верховьев Булгуна. Урянхаи, населяющие область верхнего Енисея [23], по языку резко отличаются от прочих монгольских народностей: они говорят наречием тюркского языка, весьма сходным с наречием наших алтайских теленгутов, кочующих по р. Чуе. В этом наречии, однако, много чистых и искаженных монгольских слов [24]. Алтайские же урянхаи говорят монгольским наречием и отличаются, кроме того, от енисейских бытом и религией: алтайские урянхаи — буддисты, а енисейские — большею частью язычники, и только занимающие южную часть своей страны, сопредельную Халхе, начинают мало-помалу принимать буддизм.
По внешним признакам обе группы урянхаев принадлежат к монгольской расе [25].
Дурбёты занимают землю, границы которой приблизительно очерчиваются так: на северо-западе государственная от перевала Улан-даба до перевала Юстыд. От последнего граница дурбетской земли через оз. Урю-нор направляется к устью р. Теса, оттуда поворачивает на юг и пролегает по западным берегам соединенных озер Киргиз-нор и Айрик-нор, потом вверх по р. Дзапхыну до устья протоки Татхэ-гэмэн в эту реку из оз. Хара-нора, от которого она идет на северо-запад через горы Анхалэ к р. Кобдо, далее, вверх по ней до устья Суока, затем по Суоку и Ойгору до перевала Улан-даба через пограничный хребет Сайлюгэм. Дурбёты говорят наречием монгольского языка, которое, по отзыву халхасцев, для последних далеко не так удобопонятно, как наречия прочих монгольских народностей, населяющих Северо-Западную Монголию. Нравами, обычаями и вообще бытом дурбёты также резче этих народностей отличаются от халхасцев.
Торгоуты кочуют на р. Булугоне, его притоках и на верхней Урунгу, на которой часть их имеет зимние стойбища. На юг кочевья торгоутов простираются до гор Бай-тык-богдо. Их монгольское наречие весьма близко к языку халхасцев.
Цзахачины живут в Южном Алтае к востоку от торгоутов. Земля их на севере простирается до хребта Цзун-хаирхан, на северо-востоке до конца долины Дзерге, на востоке до речки Борджон-гола, впадающей в Цицик-нор, на юге до гор Бай-тык-богдо, а на западе примыкает к области, занимаемой торгоутами. Наречие их, подобно торгоутскому, мало разнится от чистого монгольского языка халхасцев.
Монголы олёт живут в участке, ограниченном на северо-востоке нижнею Кобдо, на востоке хребтом Цзун-хаир-хан, на юге горами Бар-чигыр и на западе горами Теректы. Они, подобно торгоутам и цзахачинам, говорят монгольским наречием, удобопонятным для халхасцев. Вообще, наречия алтайских урянхаев, олёт, торгоутов и цзахачин, по отзыву наших купцов, торгующих в Северо-Западной Монголии, очень мало разнятся между собой и притом близки к языку халхасцев, что подтверждают и сами халхасцы [26].
Наши этнографические заметки касаются почти исключительно халхасцев, среди которых мы преимущественно вращались во время пребывания в Монголии.
О нравственных качествах монголов можно сказать, что они добродушны, приветливы и честны. Характер у них вспыльчивый, но злопамятность и месть не свойственны их прямодушной натуре. Вместе с тем монголы упрямы, хотя и поддаются легко обаянию лести. Словоохотливость также присуща им: на предложенный вопрос, кроме прямого ответа, готовы сообщить еще много лишнего. Скорая речь монгола непрерывно льется из его уст, причем нередко высказывается много постороннего, к делу не идущего. Как и все вообще кочевники, монголы ленивы и беспечны, но небезусловно. Монгол предается праздности только во время досуга, которого, правда, у него много, но зато в рабочее время, например при следовании с караваном, он способен трудиться неустанно в течение долгого времени. Беспечность монголов также достойна замечания: нашему пресловутому «авось» в монгольском языке соответствует более сильное «цугэр», отражающееся весьма невыгодно на их благосостоянии.
Замечательно также в нынешних монголах отсутствие хищнических наклонностей, выражающихся обыкновенно в набегах и грабежах, столь обыкновенных у многих других кочевых народов, как, например, у арабов, туарегов, туркменов и отчасти даже у наших киргизов. В Монголии баранта (захват скота) существует только у енисейских и алтайских урянхаев, а в остальных местах не только грабежи, но даже обыкновенные кражи очень редки, исключая городов с их окрестностями да юго-восточной, соседней Внутреннему Китаю части Монголии, в которой нравы туземцев далеко не так патриархальны, как внутри страны.
Монголы, как известно, ведут кочевую жизнь. Их подвижные поселения, состоящие из нескольких войлочных юрт, называются улусами. На всем длинном пути по Монголии (около 5000 верст) мы нигде не встречали больших улусов: величина их колеблется от 5 до 8 юрт и редко от 8 до 12. Между тем как киргизские подвижные поселения (аулы) достигают 50 и более юрт. Малолюдность монгольских улусов объясняется отчасти недостатком обширных, привольных пастбищ, отчасти родственными отношениями, лежащими в основе общежития монголов, поселения которых составляются преимущественно из юрт близких родных.
Привыкнув кочевать рассеянно, монголы и на тучных пастбищах, встречающихся изредка в их стране и способных питать многочисленные стада, не селятся сплошь большими улусами, а разбиваются на незначительные группы (из 4–8 юрт), отстоящие иногда в полуверсте одна от другой. Исключением служат разве только княжеские ставки и большие монастыри, около которых встречаются более многолюдные улусы.
Другая особенность кочевого образа жизни монголов, сравнительно с киргизами, заключается в существовании у них зимних перекочевок. Киргизы, как известно, проводят зиму на одних и тех же местах, перекочевывая в это время года только в редких, исключительных случаях, как, например, от гололедицы или глубокого снега. На своих постоянных зимних стойбищах большинство киргизов устраивает неподвижные помещения для себя (избы, мазанки, землянки) и скота (загоны, навесы). Монголы же перекочевывают по временам с места на место и зимою, хотя и реже, чем летом, а потому и неподвижных жилищ на это время года ни для себя, ни для скота не устраивают. Скот у них круглый год остается под открытым небом, без всякого крова. Только для баранов и коз делают иногда на продолжительных зимних стоянках круглые ограды из камней, высотой фута в три, в которые загоняют этих животных на ночь.
Причина, побуждающая монголов к зимним перекочев-кам, заключается в бедности Монголии тучными пастбищами, на которых стада могли бы свободно питаться в течение всей зимы. В это время года монголы укочевывают нередко в безводные местности, на которых в летнее время пасти скот, конечно, совершенно невозможно, а потому эти пастбища и остаются невытравленными до наступления глубокой осени или зимы. Перекочевав с наступлением холодов в такие безводные степи, покрытые нетронутым подножным кормом (большею частью кипцом), монголы поселяются в них иногда на продолжительное время, гоняя скот на водопой к ближайшим источникам или колодцам, — крупный через два дня, а баранов и коз через день или ежедневно. Если выпадет снег, то они располагаются на безводных пастбищах еще свободнее, укочевывая иногда далеко от воды на хорошие корма. В этих случаях и люди и животные довольствуются вместо воды снегом, который редко остается чистым, а обыкновенно вскоре по выпадении смешивается ветрами с песком и дресвой.
Жилище монгола состоит из войлочной юрты (гэр), отличающейся от киргизской главным образом формою верхней половины. У киргизских юрт она сферическая, а у монгольских — коническая, что, очевидно, зависит от формы деревянного остова, обтягиваемого войлочным покровом. Перекладины, поддерживающие купол киргизской юрты, выпуклые, тогда как у монголов они прямые. Другое существенное отличие монгольской юрты от киргизской заключается в устройстве дверей: монгольская юрта имеет деревянные створчатые двери, которыми она обращается на юг; у киргизской же юрты дверное отверстие закрывается просто войлоком, спускающимся вроде шторы сверху. Наружных украшений, подобно киргизским юртам, у которых войлок в средней части часто покрывается цветным узором, монгольское жилище не имеет. Кровом беднейшим монголам служат небольшие конические шалаши, покрытые старым, дырявым и прокопченным войлоком.
Во время путешествия с караванами или на богомолье монголы помещаются на ночлегах в палатках (майхап) из синей бумажной ткани (дабы), подбиваемой иногда внутри более грубой и редкой бумажной же тканью (далимбою). Устройство и постановка монгольской палатки очень просты. Остов ее состоит из двух вертикальных кольев от 6 до 9 футов высоты, утверждаемых в расстоянии 7—11 футов друг от друга и снабженных на верхних концах железными ушками, сквозь которые продевается третий кол, служащий гребнем, или коньком, остова. На этот остов натягивается палатка, полы которой прикрепляются посредством веревочных петель внизу к железным колышкам, вбиваемым в землю. По наружному виду монгольская палатка напоминает несколько крутую шестигранную кровлю. Острием или носом она для устойчивости обращается в наветренную сторону, а противоположная сторона, состоящая из двух пол, заключает между ними отверстие, служащее дверью.
Посреди монгольской юрты целый день горит огонь. Топливо, состоящее почти всегда из аргала (сухого скотского помета), накладывается в бездонную цилиндрическую решетку, служащую таганом. Таган состоит из плоских железных обручей, от 8 до 12 вершков в диаметре, скрепленных между собою параллельно четырьмя железными пашилинами с багровидными, выдающимися немного вверх концами, на которых покоится сферический котел. В такой решетке, имеющей от 9 до 12 вершков высоты, аргал при свободном притоке воздуха с боков горит лучше, чем в обыкновенной куче, и притом она служит таганом.
Для топлива монголы предпочитают аргал дровам даже в тех случаях, когда они под рукою, так как аргал, по их объяснению, не испускает искр, которые, падая на разбросанное в юртах платье, могли бы незаметно прожигать его. Поэтому они употребляют древесное топливо только за недостатком аргала или сыростью его, если оно находится поблизости стойбищ.
В последнее время в Западной Монголии стали мало-помалу появляться железные печи для нагревания юрт зимою. Этим нововведением монголы обязаны нашим бийским купцам, торгующим в Кобдо и Улясутае, которые для согревания своих холодных квартир в названных городах привезли из Бийска железные печи. Они понравились некоторым из местных китайских торговцев, заказавшим нашим купцам доставить такие же печи и для них. По ввезенным бийскими купцами образцам железные печи в Кобдо и Улясутае стали приготовлять тамошние кузнецы-китайцы на продажу сначала горожанам, а потом и окрестным монголам. Листовое железо для этих печей покупается у наших купцов, и печи ценятся от 10 до 12 лан (25–30 руб.), а потому доступны только зажиточным монголам.
У передней стены монгольской юрты стоит шкафик с небольшим ящиком наверху, на котором помещаются кумиры и изображения их на бумаге или на тканях наподобие икон, а пред ними — металлические чашечки, наполненные хлебными зернами, маслом или жиром и иными приношениями. По обе стороны жертвенника размещаются сундуки с домашним имуществом и шкафы с мелкой посудой, а поблизости дверей направо и налево: ведра, кувшины, баклаги, сумы, седла, арканы и уздечки. Тут же можно встретить иногда и новорожденных телят, ягнят или козлят, помещающихся в очищенном для них тесном уголке. Затем все остальное пространство юрты направо и налево от очага занято деревянными складными кроватями, устланными войлоками.
Внутренняя поверхность юрты переполнена копотью, которая вместе с пылью образует на куполе и перекладинах целые пряди, спускающиеся в виде бахромы. Неопрятность жилища вполне гармонирует с содержанием домашней утвари, приготовлением пищи и чистоплотностью самих обитателей его. Для вытирания внутренности котлов, чаш и корыт, из которых едят люди, монголы вместо тряпки очень часто употребляют сухой аргал, а внутренность мелкой посуды после еды вылизывают языком. Одним и тем же уполовником или щипцами подкладывают аргал в очаг и вслед затем мешают ими же кушанье в котле или вынимают из него сварившееся мясо. Верхняя одежда монголов, о которую они имеют обыкновение вытирать руки, постоянно покрыта тонким слоем грязного жира, а белье они носят до тех пор, пока не настанет пора заменить его новым, но если нового нет, то ходят в одной верхней одежде, хотя бы то было зимой. Тела своего монголы никогда не моют, а только лицо и руки, да и то не все ежедневно. Зимою вместо воды часто трут их снегом {74}.
Но зато такая непривлекательная, по нашим понятиям, внешность монгола со всей домашней обстановкою с избытком искупается, мне кажется, его внутренней чистотой. Сидя в грязном и убогом монгольском жилище, в обществе его простодушных обитателей, как-то невольно миришься с их неопрятностью и подавляешь в себе чувство брезгливости.
Подобно другим кочевым народам, монголы свято соблюдают обычай гостеприимства: ни один путник, посетивший юрту монгола, не выйдет из нее без того, чтобы хозяева не пригласили его чего-нибудь поесть или выпить. При таком широком гостеприимстве туземец, отправляющийся куда-нибудь из родного улуса налегке, обыкновенно не берет с собой ни денег, ни съестных припасов, так как в каждой попутной юрте встретит радушный прием и будет желанным гостем.
Обыденная жизнь монголов однообразна и бедна развлечениями: в монгольских улусах редко слышатся песни, еще реже бывают игры. Путешественнику по Монголии гораздо чаще приходится наблюдать различные религиозные отправления и гадания, весьма распространенные у монголов. Народные песни уступают место церковным песнопениям, столь чтимым монголами, в особенности ламами, которые и в пути, сидя на верблюде и покачиваясь равномерно, бормочут по нескольку часов подряд свою шестисловную мистическую молитву: «ом-ма-ни-пад-ме-хум».
С восходом солнца женщины доят скот и потом отправляют его большею частью с подростками-мальчиками, а иногда и с девушками на пастбище, куда пастухи или пастушки следуют всегда верхом на лошадях. Затем женщины готовят кушанье и занимаются шитьем. Вообще на монголках лежат многие домашние работы: приготовление кушанья, собирание молока, делание сыра, масла, уход за новорожденными и мелкими животными, шитье платья и пр. Они трудятся гораздо больше мужчин, и эти нескончаемые хлопоты по хозяйству поддерживают в них постоянство энергии, в противоположность мужчинам, ленивая жизнь которых изменяется только периодически. Зато монгольские женщины пользуются значительной долей самостоятельности: они не безответные рабыни своих мужей, а полноправные хозяйки.
Мужчины большую часть дня, если нет спешной работы, проводят в праздности, сидя у очага и покуривая трубки, или отправляются в гости в соседний улус и непременно всегда верхом, хотя бы до этого улуса было несколько сот шагов. Разъезды по гостям бывают в особенности часты летом, когда у монголов приготовляется кумыс и гонится водка. В это время можно встретить партии подгулявших монголов, путешествующих из улуса в улус, но в чрезмерном употреблении спиртных напитков их, однако, нельзя укорять. На праздниках при монастырях устраиваются скачки, стрельба из луков и борьба, привлекающие туземцев целыми тысячами. Охотники осенью и зимою нередко соединяются в партии и устраивают облавы на антилоп, а весною, летом и осенью охотятся в одиночку на сурков.
В период караванного движения (с августа по апрель) однообразная жизнь монголов, кочующих поблизости больших дорог, значительно оживляется: проходящие ежедневно караваны доставляют им развлечение. Завидев караван, монголы тотчас садятся на лошадей и, подскакав к нему, приветствуют путешественников; затем начинаются нескончаемые расспросы. Увлекшись разговором, некоторые из любопытных уезжают с караванами очень далеко от своих улусов. Случается также нередко, что монгол, едущий в гости или за делом и встретившийся с караваном, поворачивает назад и сопутствует ему несколько верст единственно из желания побеседовать с проезжающими. Но ошибочно было бы такую страсть к общению считать характеристической чертой монгольских нравов: ее следует, мне кажется, приписать вполне естественному влечению к разнообразию от той монотонной жизни, которую ведут монголы в своих малых и уединенных улусах.
Китайские и русские торговцы, посещающие монгольские улусы, точно так же оживляют по временам однообразную жизнь монголов, собирающихся к ним во время остановок с окрестных стойбищ. Китайские торговцы иногда подолгу остаются на одних и тех же местах, и у них за это время перебывает множество монголов.
По вечерам монголки опять доят скот, оставляя коров, баранов и коз на ночь около юрт под защитой собак, иначе волки, которых в Монголии множество, не преминут воспользоваться оплошностью владельцев и наверное задушат несколько штук. В эти часы, когда скот пригоняется к улусам, окрестности их оглашаются мычанием коров и блеянием баранов. Потом все умолкает, и в ночном сумраке только огоньки, просвечивающиеся через верхние, дымовые отверстия юрт, обозначают собою присутствие человеческих жилищ.
Нижняя одежда мужчин состоит из короткой с косым воротом рубахи, сшитой из синей, голубой или серой бумажной ткани (дабы), с небольшими разрезами по бокам у подола и из той же материи шаровар. Зимой монголы носят овчинные или теплые стеганые шаровары из дабы. Верхнюю одежду составляет широкий халат из синей, коричневой, а у лам из желтой или малиновой дабы. Воротник, борты, подол и обшлага рукавов халата обшиваются у зажиточных плисом. Халат застегивается на круглые металлические пуговицы, пришитые на правом боку. На подоле халата с обоих боков часто делаются разрезы для удобного помещения в седле.
Халат опоясывается бумажным цветным поясом, на котором висят всегда ножны с ножом и огниво на ремешках или цепочках, а сзади за поясом втыкается трубка. Карманов у халатов не делают, а мелкие вещи, носимые при себе, например табакерку, кисеты с табаком и тому подобное, монголы кладут за пазуху или за голенища, куда помещают иногда трубки и кошельки с серебром. В зимнее время монголы носят нагольные тулупы или халаты на бараньем меху, а в путешествиях при сильных холодах или ветрах надевают еще и поверх их козьи дохи.
Женщины носят узкие халаты с длинными рукавами и утолщениями на плечах. Халат застегивается на круглые металлические пуговицы, нашиваемые по прямой линии от подбородка вниз. Поверх халата монголки надевают короткие безрукавки. Волосы монгольские женщины разбивают на две пряди, смазывают их клеем и спускают их в виде двух плоских лентообразных локонов на грудь, сжимая эти локоны металлическими стяжками, или щемилками. Локоны украшаются бляхами, кораллами и лентами, а на голову монголки надевают маленькую ермолку с тремя лопастями на краях и отверстием наверху. Монголки носят массивные, большей частью треугольные серьги с различными привесками, браслеты и кольца, а на шее — кораллы и бусы.
Мужчины и женщины обуваются в просторные кожаные сапоги, похожие на китайские, без каблуков, с широкими, но короткими голенищами и толстыми войлочными подошвами, прошитыми ремешком или дратвою. Зимою на ноги надевают предварительно войлочные чулки, выдающиеся из голенищ.
Головной убор у мужчин и женщин одинаков: коническая шапка с круглым мягким шишаком на верхушке и широкими, загнутыми кверху полями, отороченными снаружи мехом (лисьим, волчьим, рысьим) или плисом (у летних шапок). Зимою, в сильную стужу, монголы отворачивают их, защищая себе лоб, уши и затылок[27]. Сзади спускаются с шапки две малиновые или пунцовые ленты, длиною вершков в десять. Летом, в жары, монголы вместо шапок часто повязывают голову платком, узлом на затылок.
Скотоводство составляет, как известно, главное, основное занятие обитателей Монголии. Кроме рогатого скота, в этой стране пасутся огромные стада баранов, множество лошадей и верблюдов; водятся также в небольшом количестве и козы.
Монгольский рогатый скот довольно крупной породы. Кроме обыкновенного рогатого скота, в Монголии водятся еще сарлыки (Bos grunniens Lin.). Это потомки дикого быка — яка, живущего ныне на свободе в пустынях Тибета. От скрещивания сарлыков с обыкновенным рогатым скотом произошли помеси (хайныки и хайлыки), но потомки этих помесей недолговечны.
По наружному виду сарлыки очень похожи на дикого яка и разве немного уступают ему в величине. Они живут преимущественно в высоких, горных местностях Монголии: в Алтае, Хангае и Гентэйских горах, но в Гоби нам нигде не приходилось видеть их. Самки сарлыков дают густое и очень вкусное молоко, но мясо этих животных, по уверению пробовавших, грубо и не так вкусно, как обыкновенного рогатого скота. Акклиматизация сарлыков у нас в Алтае, Тарба-гатае или Тянь-Шане была бы, по всей вероятности, возможна и принесла бы немало пользы, так как от них, кроме мяса, кож и молока, получают еще ценный волос и шерсть.
Монгольские лошади мелки и некрасивы. Короткое туловище с плоским тазом, слегка выпуклый лоб, длинный, пышный хвост и большие уши составляют отличительные их наружные признаки. Они пугливы, а взятые прямо из табуна, малоезженные — дики; но все вообще очень выносливы и крайне неприхотливы на пищу, довольствуясь в пустыне такими жесткими растениями, которых наши лошади в рот не возьмут. Наружностью и ростом монгольские лошади уступают киргизским. Впрочем, в Восточной Монголии, поблизости Большого Хингана, водятся, как нам говорили, более крупные лошади, которых самим не приходилось видеть.
Нечего и говорить, что все монголы отличные наездники; даже монголки смело могут соперничать в верховой езде с лучшими европейскими берейторами, разумеется не красотою посадки и знанием манежных тонкостей, а умением справляться с ретивым конем и способностью к продолжительным, неустанным переездам. Седла у монголов глубокие с весьма широкими и высокими передними луками. С ленчика по обе стороны спускаются кожаные лопасти с узорами, оттиснутыми или набитыми красками. Массивные стремена с широкими подножками поднимаются так высоко, что всадник сидит на лошади с согнутыми чуть не под прямым углом ногами.
Тяжести монголы перевозят преимущественно вьючным способом на верблюдах, а телеги употребляются для этого реже, да и то почти исключительно в восточной, наиболее ровной половине Монголии. Монгольские телеги — это первобытные двуколки с угловатыми колесами. Спицы и втулка колеса заменяются крестовиною, вставленною в обод. В замке крестовины проделано четырехугольное отверстие для укрепления оси, вертящейся, подобно вагонным осям, вместе с колесами. В телеги с тяжестями запрягают всегда быков, а лошади вовсе не знают упряжи. На них, однако, возят иногда чиновников в китайских телегах, привязывая к оглоблям длинные поперечины, концы которых верховью монголы берут к себе на седла, прикрепляют и тянут таким образом экипаж. Важные сановники ездят большей частью в паланкинах, поддерживаемых на весу едущими с обеих сторон четырьмя верховыми посредством поперечин, прочно прикрепленных к двум продольным шестам, соединенным с крышею паланкина.
Верблюды в Монголии, так же как и в наших киргизских степях, двугорбые, хорошо обучены и очень привычны к продолжительным движениям под вьюками, в особенности в восточной половине страны, где ежегодно в течение осени и зимы многие тысячи их заняты перевозкою чая из Калгана в Кяхту.
Монгольские вьючные седла для верблюдов (хоманы) очень удобны, равно как и самые способы вьючки и развьючки, позволяющие выполнять ту и другую операцию быстро. Каждый из двух, приблизительно равных по весу грузов, предназначаемых на одного верблюда, монголы оплетают крест-накрест веревкою несколько раз, делая из нее по две петли наверху. При вьючке оба груза приподнимаются двумя рабочими и прикладываются к бокам лежачего (на животе с подогнутыми под себя ногами) верблюда, причем петли одного из грузов продеваются чрез противоположные им на другом грузе и потом чрез них просовывается палочка, удерживающая грузы на седле. Для развьючки, когда верблюд будет уложен, стоит только выдернуть эту палочку, и оба груза тотчас же упадут на землю; но если не желают их потрясать, то поддерживают при вынутии палочки и опускают постепенно. Благодаря такой простоте вьючки и развьючки верблюдов, при монгольских караванах следует очень немного людей в качестве погонщиков: на 10 верблюдов полагается достаточно по одному рабочему, и они без затруднения справляются в пути.
Караванное движение в Монголии совершается главным образом осенью и зимой (с августа по апрель), а летом и весной, по причине жаров и слабости в это время верблюдов, караваны ходят редко, — только в крайних, не терпящих отлагательства случаях. С наступлением же осени по всем караванным трактам начинается усиленное движение, в особенности по Калганско-ургинскому, по которому ежегодно перевозится более миллиона пудов одного только чаю. Величина караванов бывает, конечно, весьма различна. Нам ни разу не приходилось встречать в Монголии каравана более как в 300 верблюдов, но в Тибет на поклонение далай-ламе ходят, говорят, очень большие караваны — в 500 и больше верблюдов или, по выражению монголов, в несколько огней. Это значит, что люди, следующие в таком большом караване, не могут помещаться на станциях в одной палатке (при одном огне), а располагаются в нескольких.
На верблюда в Монголии грузят от 12 до 16 пудов. Нагруженный 12 пудами, хороший верблюд свободно делает в день 40 верст, если нет встречного ветра, в противном случае — менее. С тяжелыми же вьюками в 16 пудов караваны проходят ежедневно около 30 верст, но в два приема: с восхода солнца идут до полудня, потом останавливаются часа на четыре, а вечером делают вторую половину перехода. При следовании с легкими вьюками, не более 12 пудов, и притом на свежих жирных верблюдах, караваны движутся безостановочно 12 часов в сутки — от полудня до полуночи, а от полуночи до следующего полудня отдыхают на ночлежном месте[28]. В этом случае дневные переходы простираются до 50 верст.
Расстояния монголы определяют числом дней пути, а потому желающему знать их поточнее необходимо справляться о быстроте самого движения в зависимости от рода и качества животных, на которых оно может быть совершено в известное число дней. День пути большим ходом на хорошем порожнем верблюде и на коротком пространстве осенью и зимою можно принять шестьдесят верст, на посредственном — в пятьдесят. Дневной переход на хорошей лошади в непродолжительном путешествии около семидесяти верст, на посредственной — пятьдесят. В Юго-Восточной Монголии, сопредельной Внутреннему’ Китаю, монголы знают китайскую ли (0,542 версты) и могут определять расстояния этой единицей, но в остальных странах не знакомы ни с какими путевыми мерами.
Монголы прекрасно знают верблюда и мастерски умеют ухаживать за ним, если не поленятся. Осенью, выступая в путь на жирных верблюдах с вьюками, они в течение первых трех или четырех дней выстаивают их, т. е. не дают им за все это время вовсе пить, не спуская даже на пастбища, если оно не у колодца, а на берегу ручья или речки, из которой верблюды могут напиться. На твердой, каменистой почве Монголии верблюды при продолжительном движении с вьюками часто протирают свои подошвы и начинают хромать. Тогда монголы искусно подшивают их кожей. Для этой операции верблюда кладут на бок и крепко спутывают ему ноги веревкой, причем два-три человека держат его связанным. Рану предварительно очищают от грязи, потом посыпают ее каким-то растительным порошком и накладывают сверху лепесток мягкого трута. Поверх его налагается повязка из кусочка размоченной верблюжьей кожи с тремя узкими язычками, которые продеваются через отверстия, проколотые толстой изогнутой иглой в подошве вокруг раны. Иногда повязку, состоящую из кожаного кружка, прошивают той же иглой посредством бечевки или ремешка к подошве швом внутрь.
Зимою при следовании с караванами по снегу монголы на ночлежных пунктах очищают от него для верблюдов площадку и укладывают их на ночь на голой земле. Без этой предосторожности верблюды, лежа на снегу и растопляя его своей внутренней теплотой, мокнут, зябнут и начинают заболевать. Летом же избегают класть их на ночь в сырых местах, отчего они также подвергаются болезни. Некоторые монголы, возвращаясь с тяжестями из Внутреннего Китая, дают своим верблюдам в пути понемногу купленного там чеснока для возбуждения, как они объясняли нам, аппетита у этих живот-ных, охотнее едящих после того сухую зимнюю ветошь. Случалось также наблюдать, что они поили своих верблюдов в походе бараньим бульоном, остававшимся от людей.
Монгольские бараны мельче наших киргизских, но зато мясо их мягче и вкуснее. Цвет шерсти у монгольских баранов повсеместно одинаков: белый с большими черными пятнами на голове и черными же ушами. Курдюк монгольских баранов значительно меньше, чем киргизских, у которых он достигает 20 фунтов, тогда как у монгольских он не имеет и половины того. У последних жир равномернее распределяется по поверхности туши, скопляясь в небольшом, сравнительно, количестве в курдюке. Шерсть у монгольских баранов довольно мягкая, и из овчин выходят хорошие меха.
Козы в Монголии содержатся в весьма небольшом, сравнительно с баранами, количестве. Козьи шкуры монголы употребляют на дохи, но они непрочны.
Состояние монгола, как и других кочевников, определяется числом голов скота. От всех без исключения пород его в Монголии собирается молоко: там, кроме коров, доят верблюдиц, кобылиц, овец и коз. Из коровьего и овечьего молока приготовляют масло, различные роды сыра и творог; из кобыльего молока делают кумыс. Верблюжье и козье молоко идет также в разных видах в пищу; а из коровьего молока гонят еще и водку.
Скот колют больше всего осенью, с наступлением холодов, пока он жирен. Зимою же — реже, так как с первыми морозами он начинает худеть и утрачивает жир, столь ценимый монголами. Еще реже колют его весной и летом, довольствуясь в эти времена года преимущественно чаем с приправами и молочной пищей. Монголы, подобно киргизам, кроме бычачьего, бараньего и козьего мяса, едят лошадиное и верблюжье, а бедные не брезгают даже падалью.
Земледелием халхасцы занимаются в весьма ограниченных размерах. Пройдя по Халхе около 3800 верст, мы только в одном месте (на речке Цаган-гол, правом притоке Байдарика) видели небольшие пашенки. Но, по расспросным сведениям, оказывается, что они в некоторых местностях Халхи встречаются чаще. Вообще, земледелие в Монголии по недостатку влаги на равнинах и большой абсолютной высоте многих плодородных и обильно орошенных горных долин может существовать лишь спорадически, местами. Сплошные же обширные пространства, годные для посевов, в ней едва ли найдутся, исключая юго-восточный угол, соседний Внутреннему Китаю и Южной Маньчжурии. В той стране монголы, живя вперемежку и по соседству с китайцами, на благоприятной для земледелия почве, занимаются им несравненно более, чем халхасцы, но все-таки и юго-восточных монголов нельзя назвать народом вполне земледельческим.
У монгольских народностей, населяющих Северо-Западную Монголию, а именно у дурбётов, торгоутов и цзахачин, земледелие более развито, чем у халхасцев, в особенности у дурбётов, страна которых славится им и в урожайные годы доставляет хлеб в Кобдо, Улясутай и в ближайшие местности Халхи. Урянхаи верхнего Енисея также занимаются хлебопашеством, а у алтайских урянхаев его не существует.
Из хлебных растений в Монголии возделываются: пшеница, ячмень, просо и овес. Все эти роды хлеба заимствованы монголами, по всей вероятности, из Внутреннего Китая; по крайней мере пшеница совершенно сходна с китайской. В высоких местностях Внутренней Монголии сеют преимущественно ячмень, так как пшеница и просо там родятся очень плохо. В Юго-Восточной же Монголии пшеница составляет главный род хлеба, но сеют еще просо, ячмень и немного овса. Землю в Халхе пашут сохой об одном сошнике, влекомой парой быков в дышле, а в Юго-Восточной Монголии — китайским плугом. Пашни орошают арыками (ирригационными канавами), а потому монгольские поля располагаются в долинах рек или по берегам ручьев на благоприятной, конечно, почве. В Юго-Восточной Монголии нам случалось, впрочем, встречать поля без искусственного орошения. Нужно полагать, что там дожди бывают чаще и обильнее, чем в Центральной Монголии. В Халхе созревший хлеб вырывают с корнем или срезают большим кривым ножом и обмолачивают палками или же гоняют по разостланному хлебу лошадей. Зерно толкут в деревянных ступах, а то просто между камнями. В Юго-Восточной Монголии для снимания, молотьбы и дробления зерен употребляют китайские орудия.
Монголы занимаются отчасти и охотой. Больше всего они охотятся на сурков, мясо которых едят, а шкуры продают нашим купцам. Сурков караулят у нор с ружьями или с собаками, ловят их также и в капканы, настораживаемые у нор, а глубокой осенью, когда эти грызуны подвергнутся зимней спячке, но грунт еще не успеет промерзнуть глубоко, отрывают их из логовищ сонными, иногда по нескольку штук сразу. В некоторых горных долинах, орошаемых речками, на берегах которых водятся сурки, монголы выводят из этих речек арыки и, раздробляя их на малые ветви, пускают воду в сурковые норы. Наплыв ее заставляет зверьков покидать свои логовища, у выходов которых монголы караулят их с палками или травят собаками.
После сурков наиболее преследуются монголами дзэрены, которых водится очень много на равнинах Монголии. В горных же, лесистых местностях Хангая и Гентэя они охотятся за маралами и косулями, в особенности за первыми, так как молодые маральи рога составляют ценную добычу, не говоря уже о мясе и шкуре. Для охоты за всеми этими животными монголы часто соединяются в партии и устраивают на них облавы. Охота на пернатую дичь и рыбная ловля неизвестны монголам, потому что ни птиц, ни рыб они не едят. Точно так же они не знают охоты с беркутами (степными орлами) на небольших зверей, столь любимой нашими киргизами {75}.
Настоящие звероловы встречаются в Монголии только в среде алтайских и енисейских урянхаев, земли которых изобилуют зверями. Урянхаи бьют маралов, косуль, медведей, соболей, куниц, лисиц, волков, рысей, сурков и белок. Соболей, лисиц и выдр ловят больше капканами, покупаемыми у наших купцов, а прочих зверей стреляют из ружей. Маралов и медведей, за недостатком свинца, бьют иногда крупными гальками, покрытыми сверху слоем лиственничной смолы. Урянхаи умеют сами делать порох, покупая селитру и серу у наших купцов, но весьма плохой.
Монголы в летнее время довольствуются преимущественно чаем с приправами и молочными продуктами, а мясо едят редко, исключая разве сурочье. Впрочем, и зимою мясная пища преобладает над прочей только разве у богатых, а бедняки при нужде питаются даже падалью. Монголы варят мясо большей частью без всяких приправ, лишь с солью, и едва вода, в которой оно варится, успеет вскипеть, вынимают его из котла и едят полусырым. Бульон же, или, точнее, горячую воду почти без навара, разливают в деревянные чашки и пьют. Хлеба монголы не пекут, а одни лепешки, да и то редко. Муку и просо они поджаривают на масле или сале, потом всыпают в чай. Общеупотребительный в Монголии кирпичный чай (зеленый) отличен от ввозимого к нам (черного) кирпичного чая и бывает двух сортов, из которых один потребляется в восточной половине Монголии, а другой — в западной. Кирпичи (около 4–5 фунтов) того и другого сорта ходят в соответственных им половинах Монголии как монета, и на них в отдаленных от городов местностях можно купить у жителей все, что у них имеется для продажи, скорее и выгоднее, чем на серебро. Гаков в Монголии спрос на этот продукт, который, без преувеличения, можно назвать насущным хлебом ее обитателей.
Для заварки монголы отделяют от кирпича потребный кусок и крошат или толкут его в деревянной ступке, а потом опускают в котел с горячей водой, добавляя туда молока, масла или жира и соли. За недостатком ее кладут в котел соленой земли с солончаков, называемой гучжир. Так заваривается по-монгольски чай как напиток, но если желают приготовить из него кушанье, то берут муки или пшена и, поджарив на сале или масле, спускают в тот же котел. Потом всю эту смесь варят. Получается густая болтушка, на вкус непривычного не только неприятная, но даже противная. Монголы же едят ее с большим удовольствием и в значительном количестве. Это самое употребительное их кушанье. Сурочье мясо большинство монголов ест охотно, хотя оно и имеет неприятный запах. Сурка монголы жарят иногда оригинальным способом: по снятии шкуры и выделении внутренностей в полость животного кладут сильно нагретые камни и тотчас же опускают его в неглубокую яму, засыпая сверху землей. Над ямой разводят быстро огонь и поддерживают его до тех пор, пока мясо не зажарится. Монголы очень любят баранью грудинку, зажаренную на вертеле, которая вырезается вместе со шкурой, а также вареные колбасы из толстых бараньих кишок, начиненных бараньей кровью. Им известны и пельмени (мясные вареники, или колдуны), заимствованные, вероятно, от китайцев, но в Халхе это кушанье готовят редко.
Из молока монголы приготовляют много разнообразных продуктов. Так, проквашенное в теплом месте коровье молоко употребляется в пищу под названием тарака, или шарика. Коровье же молоко по брожении в кожаном мехе превращается в кислый, спиртуозный айраку или арику из которого гонят водку, а твердые, высушенные остатки, арца, разваривают в воде и едят. Густые подсушенные сливки называются урюм и употребляются с чаем. Затем монголы делают несколько родов сыра, из которого наиболее распространены бислык и хурут Бислык приготовляется из кипяченого молока с примесью небольшого количества айрака посредством прессования этой смеси, а хурут— из творога, который прессуется и долго подсушивается. Кроме перечисленных продуктов, монголы приготовляют хорошее масло (тосо), содержимое в очищенных бараньих желудках, в которых возят его и на продажу [29], а из кобыльего молока делают кумыс.
Посуда у монголов большей частью китайского изделия и только небольшое количество металлической (котлов, ковшей и ведер) приобретается от русских купцов, торгующих в Монголии. Для варки пищи служит плоский чугунный котел сферической формы, устанавливаемый на таган, а для разливания жидкостей, вынимания мяса и прочего — уполовники и ковши. Последние бывают весьма больших размеров и часто употребляются монголами для варки пищи во время путешествий с караванами. Воду возят и держат в высоких деревянных бочонках (домбах) эллиптической (в поперечном разрезе) формы (для удобнейшего помещения на вьючном седле), с ушками на боках, сквозь которые продевается веревка для привешивания бочонков на седле. Из деревянной посуды у монголов имеются еще: высокие и узкие ведерки усеченно-конической формы, большие чаши и чашечки, из которых пьют чай, кумыс, бульон и прочее, корытца и ступки для толчения чая. Кожаные мешки (тузлуки) служат для содержания молока и приготовляемых из него жидких продуктов. Каменная посуда состоит из китайских фаянсовых чашечек, у богатых можно встретить и фарфоровые чашки. Ложки монголам неизвестны: жидкие кушанья они пьют из чашек, а прочие едят прямо руками. У них сохранился еще обычай снимать с умерших родственников черепа и выделывать из них в знак воспоминания чаши, кромки которых украшаются серебряными ободками, но эти вещи ныне редко встречаются.
Табак во всеобщем употреблении, — большинство монголов курит и нюхает. При встречах после взаимных приветствий монголы потчуют друг друга трубками или нюхательным табаком, слезая с лошадей и усаживаясь один против другого на корточки. Табак, трубки, кисеты и табакерки монголы покупают у китайцев. Монгольские трубки ничем, кажется, не разнятся от китайских: это маленькие (с наперсток), но толстостенные трубочки с раскрашенными весьма мелким узором чубуками, которые оканчиваются каменными мундштуками. Табакерки имеют форму маленькой плоской фляжки и делаются из кварца, яшмы, халцедона, нефрита и серебра. Каменные табакерки, приготовляемые из одного куска, замечательно искусно выдалбливаются через узенькое горлышко. Табакерка закупоривается пробочкой, ко внутреннему концу которой прикреплена миниатюрная ложечка для добывания табака.
Ремесла очень мало знакомы монголам: большую часть предметов промышленности обрабатывающей они покупают у китайцев. Местные ремесленники делают, однако, хорошие огнивы и ножи, а также некоторые серебряные вещи, как то: серьги, браслеты, кольца и бляхи. Кроме того, монголы дубят очень хорошо овчины, но кож, исключая посредственной сыромяти, почти вовсе не умеют выделывать. Войлоки монголы делают большей частью сами, но покупают немного и у китайцев, приготовляющих их из шерсти монгольских же животных, и сбывают монголам немало поддельных войлоков из шерстяных отрепьев, покрытых снаружи слоями хорошо прокатанной шерсти. Деревянные части юрты, подобно войлокам, монголы частью делают сами, частью покупают у китайцев. Из Куку-хото ежегодно вывозится множество решеток для юрт и деревянных домб, в Ур-ге и в Улясутае также приготовляются тамошними ремеслен-никами-китайцами деревянные части для юрт. Гобийские монголы не только остовы для юрт, но даже корыта, из которых поят скот у колодцев, привозят из Внутреннего Китая. Веревки для юрт и прочих надобностей монголы вьют сами из чистой верблюжьей шерсти или из бараньей с конским волосом.
Ни тканей, ни ковров монголы сами не делают, хотя у них и есть для того материалы: прекрасная верблюжья шерсть и довольно мягкая баранья, которую они не умеют даже стричь. Вообще в ремеслах монголы сделали весьма незначительные успехи, несмотря на продолжительное общение с таким промышленным народом, как китайцы, от которых они заимствовали очень немного полезного {76}.
Экономическое положение населения Монголии далеко нельзя признать удовлетворительным. По свидетельству наших купцов, издавна торгующих в Монголии, прежде оно было несравненно лучше. Сильные падежи и целый ряд суровых, снежных зим в последнее десятилетие, погубившие множество скота, — отозвались крайне неблагоприятно на народном благосостоянии. Но эти явления случайные, а существуют и постоянные причины незавидного экономического положения монгольского народа. Они заключаются в противозаконных поборах местных властей при всяком удобном случае [30], разорительных для простого народа, и в недобросовестной эксплоатации монголов китайскими торговыми компаниями, действующими сообща с продажной местной администрацией. Некоторые из этих компаний содержат как бы на откупе узаконенные сборы с монголов: они вносят за них деньги (серебро), за что получают право собирать с туземцев скот по оценке, делаемой местной администрацией, с которой они делятся барышами. Понятно, что подобная оценка, производимая пристрастными чиновниками, убыточна для монголов и приносит огромные барыши компаниям.
Китайскому правительству монголы, как известно, никаких податей не платят. С них взимается только налог (по числу скота) на содержание местной администрации. Сверх того, монголы обязаны: 1) отбывать почтовую гоньбу по всем большим трактам Монголии, содержа на станциях положенное количество юрт, верблюдов и лошадей для проезжающих по казенной надобности, а также доставлять им бесплатно указанное количество баранов для пищи; 2) содержать пограничные караулы, на которые по очереди назначаются монголы из разных местностей, и пребывают на этих караулах от двух до четырех лет и 3) выставлять в военное время с каждой тысячи человек мужского пола по 80 всадников от 18 до 60 лет.
Монголия, будучи составною частью Китайской империи, имеет, однако, собственную администрацию (из монголов), исключая высшую (смешанную), и сохранила прежнюю удельную систему, существовавшую в ней еще до подчинения Китаю. Уделами, или хошунами, управляют наследственно монгольские князья, утверждаемые в правах владения ими богдо-ханом. Но власть удельных князей ограничена законами, на основании которых они и управляют своими хошунами [31]. Следовательно, монгольские удельные княжества нельзя представлять тираниями, тем более что в Монголии существует высший административный надзор за удельными князьями, установленный китайским правительством {77}.
Хошуны соединяются в аймаки, представляющие собою не что иное, как группы удельных княжеств, из которых каждая имеет собственный сейм. Уделы Центральной и Северо-Восточной Монголии, в числе 86, образуют четыре аймака: Цецен-хана, Тушету-хана, Сайн-ноина и Цзасакту-хана, — составляющих так называемую Халху. Халхаские аймаки именуются по названиям ханов, владеющих в этих аймаках наравне с прочими князьями уделами, но не пользующихся никакими особыми сравнительно с ними преимуществами, кроме высшего княжеского титула, присвоенного им ради высокого их происхождения. Сейм в каждом аймаке должен собираться ежегодно. Он составляется из всех хо-шунных владетелей, выбирающих из своей среды председателя. Места для собрания сеймов определены раз навсегда. Так, сейм аймака Цецен-хана собирается в местности Керу-люн-бархон, Тушету-хана— у горы Хан-улы (близ г. Урги), Сайн-ноина — на р. Цецерлик и Цзасакту-хана — на оз. Бидулия-нор. На сеймах обсуждаются вопросы, касающиеся распределения налогов и натуральных повинностей, разрешаются спорные дела между хошунами и удовлетворяются претензии потерпевших. Сеймы сопровождаются различными увеселениями: скачками на призы, стрельбой из луков, единоборством и т. п. Но весьма сомнительно, чтобы деятельность этих собраний могла благотворно отражаться на народном благосостоянии при темных поборах, продажности и других преступных действиях тех же хошунных владетелей.
Халхаские хошуны соединяются следующим образом в аймаки:
1. Аймак Цецен-хана занимает северо-восточную часть Монголии и состоит из 23 хошунов. На севере он примыкает к Забайкальской области на пространстве между Менцзинским и Абагайтуевским пограничными караулами. От последнего граница аймака направляется к юго-востоку через вершины р. Ху-гол и оз. Талба и к гребню хребта Большого Хингана. По нему она идет на юго-запад до истоков речки Умуй, от которых поворачивает к оз. Борольчжиту и далее к степной речке Дзулга, затем пересекает Дархан-цайдам-скую дорогу (с оз. Дархан-цайдам в г. Долон-нор) между станциями Судету и Кодо, поворачивает к северо-западу и проходит между станциями Хологур и Дурбан-дэрету на Аргалинской дороге, а на Калганско-ургинской караванной через ст. Куку-дэрису. Верстах в ста западнее этого урочища граница поворачивает на север и через урочище Баин-хара и хребет Алтан-улугуй в Гентэйских горах выходит на государственную границу против Менцзинского караула.
Резиденция Цецен-хана находится на среднем Керулюне в местности Хара-хайлар.
2. Аймак Тушету-хана содержит 20 хошунов. На востоке он примыкает к аймаку Цецен-хана, юго-восточная его граница проходит близ станций: Харатуин-сучжи на Аргалин-ской дороге, Хайласутай на караванной и Сучжи на Калган-ско-улясутайской почтовой. От последней через урочище Шара-хадын она направляется к оконечности Южного Алтая; далее на юго-западе пересекает тибетскую дорогу на урочище Сучжин-хара-тологой и, пройдя в западном направлении около 140 верст, поворачивает на север, к оз. Улан-нор. Потом идет вверх по р. Онгиин, с которой сворачивает на ст. Хадату Калганско-улясутайской дороги и направляется на север, к р. Орхону около монастыря Эрдени-цзе. От него западная граница аймака Тушету-хана идет вниз по Орхону, который оставляет верстах в восьмидесяти ниже оз. Угэй, и через горы Бугун-шара и Хантай выходит к перевалу Бого-ту-даба на государственной границе.
Ставка Тушету-хана на р. Орхоне, верстах в тридцати ниже устья р. Толы.
3. Аймак Сайн-ноина состоит из 24 хошунов и граничит на востоке с аймаком Тушету-хана, на юге песчаною Гоби. Западная его граница пересекает Южный Алтай близ меридиана оз. Орок. Повернув от этого озера на запад, она направляется через нижний Байдарик и выходит на р. Дзапхын немного выше урочища Цакилдак. Далее идет вниз по этой реке до устья р. Улясутай, а потом вверх по последней до устья ее правого притока Иро, откуда через вершины другого притока Цзагистэй к вершинам Эдера; затем вниз по Эде-ру до устья речки Ангирты, от которого через горы Буланай и Баин-цзюрке выходит на р. Эгин-гол против гор Халц-зан-бургутай и следует вниз по этой реке до встречи с западной границей аймака Тушету-хана.
Ставка Сайн-ноина в монастыре Эрдени-цзе, на верхнем Орхоне.
4. Аймак Цзасакту-хана имеет 19 хошунов. На востоке и северо-востоке примыкает к аймаку Сайн-ноина, на юг простирается до гор Аргаланты и Хаптык. Западная граница направляется от гор Хаптык через перевал Борджон в хребте Алтаин-нуру и урочище Цзаилгын на восточной оконечности долины Дзерге к урочищу Аргаланты на р. Дзапхыне. Потом вниз по этой реке и по западным берегам соединенных озер Айрик и Киргиз. Оттуда она через хребет Хан-хухэй идет к устью речки Цаган-усу (левый приток р. Теса), от которого через устье речки Чирик (правый приток Теса) и верховья речки Шаргын (правый приток р. Тэльгир-морина) выходит на р. Эгин-гол у горы Манхын-ула и спускается вниз по ней до встречи с границею аймака Сайн-ноина.
Ставка Цзасакту-хана находится у северного подножия хребта Тайшир-ула, верстах в сорока пяти к югу от монастыря Нарбаньчжи [32].
Высшее административное управление Халхой и внешние пограничные дела сосредоточены в руках сановников, назначаемых китайским правительством, из которых два (монгол и маньчжур), имеющие титул амбаней, заведуют аймаками Цецен-хана и Тушету-хана, а аймаками Сайн-ноина, Цзасакту-хана и енисейскими урянхаями управляет улясутай-ский цзянь-цзюнь, имеющий двух помощников (монгола и маньчжура), которым присвоен титул хебей-амбаня. Кроме того, улясутайский цзянь-цзюнь заведует всеми монгольскими и китайскими войсками в Халхе и делами по призыву монголов халхаских аймаков на службу как в мирное, так и в военное время. Распоряжения его по призыву, перемещению войск и тому подобному обязаны исполнять ургинские и кобдинский амбани, независимые от цзянь-цзюня в гражданском управлении.
В состав Халхи не входят аймаки Юго-Восточной Монголии, а именно: Сунитов, Цахар, Урот и Тумыт.
Аймак Сунитов занимает большую часть Монгольской Гоби. На северо-западе примыкает к аймакам Цецен-хана и Тушету-хана, на востоке — к хребту Большому Хингану на пространстве от верховьев речки Умуй до верховьев р. Цаган-мурень. От последних юго-восточная граница этого аймака идет к степному кряжу Куйтун-шилин, далее пересекает Дар-хан-цайдамскую дорогу между станциями Халусутай и Ку-эн-нор, а караванную на хребте Минган, и выходит на станцию Шара-хада почтовой Калганско-улясутайской дороги. Оттуда поворачивает на запад и через верховья речки Хошо-тын примыкает к аймаку Тушету-хана.
Аймак Сунитов состоит из двух хошунов: Цзун-Суниты (т. е. Восточные Суниты) и Барун-Суниты (Западные). Границей между ними служит черта, идущая от верховьев степной речки Куйтун через станции: Куль-худук на Аргалинской дороге, Минган на караванной и Шара-мурень на почтовой.
Аймак Цахар занимает юго-восточный угол Монголии между хребтами Большим Хинганом и Иншанем (по гребню которого проходит северная граница Чжилийской провинции Внутреннего Китая) и граничит на востоке хребтом Хинганом (с Маньчжурией), на юге хребтом Иншанем (с Чжилийской провинцией), на западе с аймаком Уротов, от которого отделяется чертой, идущей от хребта Иншаня по его северному отрогу, Сума-хада, на станцию Шара-хада почтовой дороги. На северо-западе аймак Цахаров примыкает к аймаку Сунитов.
Аймак Урот тянется длинной полосой с востока на запад от земли Цахар до пределов Ала-шаня. На востоке граничит с аймаком Цахар, на севере с аймаком Сунит, на северо-западе с аймаком Тушету-хана, на юго-западе примыкает к княжеству Ала-шань [33], с которым граничит чертой, идущей от р. Ху-ан-хэ через юго-западную оконечность хребта Харанарин-ула и пересекающей тибетскую дорогу немного севернее кумирни Баян-тухум. На юго-востоке аймак Урот примыкает к аймаку Тумыт (граница проходит близ оз. Улан-нор).
Аймак Тумыт примыкает на северо-западе к аймаку Урот, а на юго-востоке к провинции Шаньси Внутреннего Китая, с которой граничит хребтом Иншанем и его отрогом Му-ни-ула, на юге к р. Хуан-хэ.
Хошунами аймаков Юго-Восточной Монголии управляют, подобно халхаским, монгольские князья наследственно, утверждаемые в правах владения ими богдо-ханом. Высшее же административное управление аймаками сунитов и цахар сосредоточено в руках двух амбаней (монгола и маньчжура), пребывающих в г. Калгане. Аймаками урот и тумытов управляют также два амбаня (монгол и маньчжур), имеющие резиденцию в г. Куку-хото.
Управление Кобдинским округом вверено амбаню (из маньчжур), назначаемому китайским правительством. В состав этого округа входят хошуны: дурбёт, мынгит, олёт, алтайских урянхаев, торгоутов Южного Алтая, цзахачин и земля киргизов-киреевцев, населяющих северо-западный угол Джунгарии. Аймаками управляют князья наследственно, а киргизами — старейшины.
В Халхе существует еще так называемое Шабинское ведомство. Оно состоит из монголов в числе около 20 000 душ, подаренных в разное время удельными князьями ургинскому хутухте и представляющих ныне его данников. Эти монголы кочуют в разных халхаских хошунах на землях, предоставленных им во временное пользование, но собственной земли не имеют. К Шабинскому ведомству принадлежат также монголы-дар-хаты, населяющие горную страну к юго-западу от оз. Косогола. Монголы Шабинского ведомства управляются шанцзабой-ламой — заведующим гражданскими делами святителя, и платят в казну хутухты небольшой налог со скота. Они избавлены от всяких повинностей и пользуются, сравнительно с прочими монголами, большей степенью благосостояния. В административном отношении шабинцы независимы от тех удельных князей, в хошунах которых кочуют, и подразделяются на роды (отоки), управляемые даргами, которые утверждаются в своих должностях шанцзабой-ламой.
В заключение лишь остается еще сказать несколько слов об отношении монголов к китайцам. По собственным наблюдениям и общему отзыву лиц, долго проживавших в Монголии, масса монгольского народа относится весьма недружелюбно к своим поработителям, ропщет, хотя и негласно, на темные поборы и притеснения правителей, которым мирволит китайское правительство; наконец выражает явно неудовольствие на китайские торговые компании в Монголии, эксплоатирующие безжалостно туземное население. Неприязнь монгольского народа к китайцам сдерживается, однако, той предусмотрительной политикой, которая доставила правительству богдо-хана прочное владычество над Монголией. Эта политика, как известно, издавна заключалась в покровительстве влиятельным классам монгольского народа — князьям и духовенству. Китайское правительство постоянно задобривало удельных князей, не скупилось на жалованье им, щедрые подарки, почести при дворе и привлекало их к трону даже родственными узами посредством браков влиятельнейших из них с принцессами царствующей династии. То же самое можно сказать и о духовенстве, т. е., собственно, о влиятельных представителях его и хутухтах (святителях). Китайцы сумели привлечь на свою сторону и этот класс своими искательствами. Даже в наши дни ургин-ские амбани в торжественные праздники обязаны являться на поклонение тамошнему святителю.
Теперь монголы стали далеко не теми, какими были в начале китайского владычества над ними, и не возбуждают серьезного опасения правительства богдо-хана. Обладание Монголией не доставляет никаких выгод собственно китайской казне, а, вернее, приносит ей изрядный дефицит, но китайцы не могут не дорожить ею по причине той важной экономической зависимости, которая существует между этой страной и густонаселенным Внутренним Китаем.
Глава пятая. От колодца Холта до г. Куку-хото
Выход на южную дорогу. — Травянистая степь среди пустыни. — Бесплодные горы. — Окраинный хребет Харасайран-нуру. — Путь по волнистому плоскогорью. — Южный Алтай и соседние ему страны по показаниям монголов. — Великая, или Южная, и Северная, или Монгольская, Гоби. — Оставление пустыни. — Культурная полоса Юго-Восточной Монголии. — Городок Куку-эргэ. — Переход через окраинный хребет Ингиань и прибытие в г. Куку-хото.
С колодца Холта мы, по указанию монголов, направились почти прямо к югу по обширной, слегка волнистой равнине, на которой встречались плоские котловины с солончаками. В конце перехода равнина стала едва заметно возвышаться по направлению к юго-востоку, и поверхность ее приняла еще более волнообразный вид. К вечеру мы вышли наконец на широкую, торную дорогу в Куку-хото, по которой монголы советовали нам идти в этот город. Колодца поблизости не было, пришлось ночевать без воды, довольствуясь снегом, сметенным кое-где ветром в небольшие сугробы.
Весь следующий день шли по волнообразной равнине, поросшей кустами низенькой караганы и прекрасным кипцом, какого мы не встречали уже нигде более в пустыне. На востоке видны были отдельные горы Дэлгэр-Хангай — короткий, но весьма высокий кряж, тянущийся с запада на восток и господствующий над соседними равнинами. На юге, верстах в шестидесяти от дороги, простирался Южный Алтай под названием Арца-богдо, возвышающийся не более 3000 футов над сопредельными северными равнинами. На ночлег в этот день мы остановились в глубокой и обширной впадине Тугу-рик с хорошим колодцем. На дне ее были заметны признаки наполнявшего ее некогда озера: солончаки с ровной, блестящей от налета поверхностью, занимающие наиболее углубленную ее часть, береговые откосы и песчаные сопки; наконец, песчаник, обнажающий в одной из расселин дна и черты размыва.
В окрестностях впадины Тугурик стояло много монголов, стада которых откармливались на тучных пастбищах кипца, покрывавшего соседнюю волнообразную равнину. Но колодцев на ней не было, а потому они гоняли поить скот на урочище Тугурик. На этом урочище мы простояли без малого двое суток, потому что на следующий день по прибытии поднялся с утра такой сильный и пронзительный ветер с северо-востока, что невозможно было показаться из юрты. Монголы, свыкшиеся с холодными ветрами своей родины, и те жались в этот день от стужи, неохотно покидая свои жилища.
Из котловины Тугурик мы поднялись на плато, а с него спустились в обширную, но плоскую впадину, покрытую кустами караганы, и, пройдя по ней около 10 верст, достигли подножия низкой цепи гор, протянувшейся с юго-запада к северо-востоку под названиями: Цахар, Огомор и Ахар. Перевалив через крайний северо-западный ее хребет, мы спустились в весьма глубокую междугорную котловину с солончаками, песчаными буграми и множеством солянок. В этой впадине следы бывшего горного озера сохранились еще явственнее, чем в котловине Тугурик. Дно ее лежит по крайней мере на 100 футов ниже подошв окаймляющих ее с юго-востока и северо-запада обнаженных, пустынных хребтов. В котловине два хороших колодца: Сухай и Кэтэ. Из последнего мы взяли воды, потому что корма для лошадей около него совсем не было, и поднялись на предгорье хребта, окаймляющего котловину с юго-востока. Но и там корм был так плох, что наши бедные лошади голодали всю ночь.
На следующий день мы перешли через юго-восточный хребет помянутой низкой цепи и спустились на волнистую равнину. Дорога на этой станции пересекает несколько пологих гряд, а к югу от нее виден невысокий кряж Дулан-хара, протянувшийся по пустыне с юго-запада на северо-восток. Под вечер мы спустились в обширную котловину, окаймленную на востоке и юге невысокими, пустынными горами Хор-мусу, а с прочих сторон незначительными высотами. Кряж Хор-мусу, тянущийся с запада на восток, отделяет на север незначительную ветвь, ограничивающую помянутую котловину с востока. У западного ее подножия находится колодец Хошан-худук, но корма для лошадей около него вовсе не было. Поэтому, напоив наших животных и взяв воды для людей, мы перешли через северный отрог Хор-мусу и остановились у восточной его подошвы на дневку. Горы весьма пустынны, флора их крайне бедна; только в одной лощине, близ восточного подножия этого отрога, мы нашли небольшое пастбище тощего кипца. Для верблюдов, довольствующихся, как известно, многими, даже колючими кустарниками, недостатка в корме не встречалось. Зато каравану, состоящему из верблюдов и лошадей, трудно выбрать для остановки место, на котором корм был бы одинаково хорош для тех и других животных. Часто встречаются места, подобные котловине в горах Огомор, с отличным кормом для верблюдов и крайне плохим для лошадей. Последним приходится отдавать предпочтение при выборе мест для стоянок, так как верблюды везде найдут себе достаточно пищи.
От урочища Хор-мусу мы шли по волнообразной равнине, которая по мере движения к юго-востоку становилась более и более открытой. Пустынный кряж Хор-мусу тянется к югу от дороги и скоро оканчивается. В 27 верстах от названного урочища иересекли значительную речку Онги-гол, или Онги-ин-гол, текущую среди пустыни. Она имеет около 6 сажен ширины и местами порядочную глубину. Долина ее, простирающаяся до 2 верст в ширину, окаймлена довольно высокими берегами и представляет хорошие пастбища. В ней много луговых пространств, зарослей злака дэрису и кустарников. Онгиин-гол получает начало в юго-восточной оконечности Хангая, из гор Ацзарга, и впадает в соленое озеро Улан-нор, лежащее близ подошвы Южного Алтая. Это озеро имеет около 35 верст в окружности. Мы перешли речку Онгиин-гол по льду верстах в сорока выше ее устья. Длина Онгиин-гола должна быть с лишком 200 верст, и большая часть течения этой речки принадлежит пустыне, которую она оживляет. К северу от места переправы, верстах в сорока, вздымается на левом берегу Онгиин-гола отдельный, насажденный кряж Дэлгэр-Хангай, о котором упомянуто выше. Он тянется в восточно-западном направлении верст на пятьдесят и, по свидетельству монголов, дает начало нескольким ручьям, впадающим в Онгиин-гол слева. Вероятно, этим последним и обязана названная речка поддержанием своего течения на таком значительном пространстве по жаркой и сухой пустыне {78}.
Из широкой, плодородной долины Онгиин-гола мы поднялись на пустынную, каменистую равнину. После полудня поднялся сильный снежный буран, мы сбились с дороги, но встретили монгола, который вскоре и вывел нас на удобное ночлежное место, к оз. Шара-холусу. На берегу этого озера, лежащего в котловине, был очень хороший корм для лошадей, родники и прекрасное топливо — саксаул. В самом же озере, имеющем около 3 верст в окружности, вода соленая. В нем ежегодно в летнее время около берегов осаждается соль, но летом в 1878 г. по причине нередко перепадавших дождей осадка не было. По свидетельству монголов, небольшие соленые озера в окрестной стране встречаются нередко, но обширных озер, исключая Улан-нора, нет; солончаков же в ней множество. Они находятся во всех глубоких впадинах пустыни и перемежаются с небольшими песчаными пространствами, покрывающими спорадически большинство этих впадин.
Переночевав на озере, мы пошли по тропе, указанной монголами, но вскоре поднялась сильная снежная метель, мы потеряли тропу и начали блуждать. Буря продолжала свирепствовать, идти далее было невозможно, а потому, достигнув первых холмов, мы остановились под защитою их на ночлег. К вечеру метель утихла, и мы могли осмотреться. В этот день, пройдя не более 17 верст, мы пересекли несколько впадин с песчаными пространствами, покрытыми невысоким саксаулом, которым нагрузили всех свободных верблюдов. Наиболее углубленные места этих котловин заняты солончаками с ровными, глянцевитыми поверхностями, покрытыми налетом. Под вечер, с холмов, поблизости нашего лагеря, мы стали осматривать окрестности: на юге ясно был виден Алтай, отстоявший от нас не далее 35 верст. Тут он отделяет от себя на северо-восток невысокую пустынную ветвь, Харасайран-нуру, через которую нам предстояло перейти. Относительная высота Южного Алтая в этом месте, как нам казалось, больше Арца-богдо, т. е. соседней западной части того же хребта. Окрестная же местность представляет весьма пустынную равнину, среди которой поднимаются кое-где незначительные известковые холмы.
Утром мы шли сначала около 5 верст по волнистой местности, а потом по равнине, над которой западный склон ветви Южного Алтая Харасайран-нуру поднимается очень круто, как бы стеною. На этой пустынной равнине паслось несколько штук одичалых лошадей, не подпускавших к себе ближе полуверсты. Казакам удалось, однако, поймать жеребенка, которого мы подарили монголу, показавшему дорогу.
Перевал через хребет Харасайран-нуру, несмотря на крутой северо-западный склон самого хребта, имеет пологий, но длинный подъем с этой стороны по ущелью, среди которого извивается широкое сухое русло временного потока. Гребень этого хребта, возвышающийся по крайней мере футов на тысячу над сопредельной северо-западной пустыней, приподнят очень немного над противоположной ей волнистой страной к юго-востоку от него. Следовательно, хребет Харасайран-нуру служит окраиной более высокой, но менее пустынной, волнистой земли, простирающейся от него к юго-востоку. Западный склон хребта и ядро состоят из красноватого известняка, прорванного порфиритом, а на восточном склоне развит глинистый сланец, приподнятый тем же порфиритом. Флора его крайне бедна: корм не только для лошадей, но и для верблюдов был очень плох. На восточном склоне, у подошвы которого мы стояли, горы имеют темно-зеленый, печальный вид, и на них местами нет ни былинки.
Страна к юго-востоку от окраинного хребта Харасайран-нуру представляет высокое, волнистое плоскогорье, уже не столь пустынное сравнительно с пройденным участком Гоби от колодца Холт до этого хребта. В первый же день нашего путешествия по этому волнистому плоскогорью мы верстах в двадцати от помянутого хребта остановились дневать в плоской впадине Сучжи. Лошади, голодавшие почти двое суток, с жадностью хватали густой и довольно высокий кипец, покрывавший дно этой впадины. Тут только мы выбрались на торную дорогу в Куку-хото, с которой сбились два дня тому назад, своротив на озеро Шара-холусу. Поблизости гор Харасайран-нуру ее часто заносит песком и гравием до такой степени, что она становится неразличимою.
Далее путь наш пролегал по тому же волнистому плоскогорью. Из плоской котловины Сучжи мы поднялись немного по отлогому склону ущелья на поперечную невысокую гряду.
В ущелье встретили сухое русло временного потока, по берегам которого растут ильмы в виде аллей, изгибающихся соответственно извилинам самого русла. Это единственные деревья пустыни, на которых путешественник невольно останавливает свои взоры, утомленные ее однообразием. За грядою невдалеке следовала новая, тоже невысокая, гряда, и т. д. переваливали мы с гряды на гряду. Между грядами лежат небольшие долины, или, точнее, плоские, замкнутые котловины, поросшие изрядным кипцом, тогда как на самых грядах, большею частью скалистых, растительность очень бедна. В одной из котловин, близ колодца Боро-тологой, мы опять должны были остановиться на дневку, так как исхудалые лошади нуждались в отдыхе. Колодцев на этом волнистом плоскогорье достаточно, но многие из них в то время сильно промерзли, так что воду приходилось добывать с большим трудом. Глубина их невелика, футов шестнадцать средним числом, и большая часть стенок выложена камнями. У одних поставлены деревянные корыта для скота, у других сделаны корытообразные углубления, выложенные внутри камнем с глиною.
8 ноября мы достигли невысокого, но длинного хребта Бага-Шанхай, простирающегося с юго-запада к северо-востоку. Страна к юго-востоку от этого хребта называется Шан-хай-гоби и в ней преобладает уже форма равнины. Хотя невысокие, скалистые гряды не перестают бороздить ее по направлению с юго-запада на северо-восток, но зато между ними залегают обширные долины, придающие Шанхай-гоби по преимуществу равнинный характер. Зимою здесь случаются нередко сильные снежные метели. Перед нашим приходом в Шанхай-гоби выпал порядочный снег, но вскоре улетучился от сухого ветра. Юго-западная часть Шанхай-гоби называется Бургастэй-тала и представляет обширную долину. В Шанхай-гоби корм для лошадей стал встречаться чаще, но так как снега не было, то приходилось останавливаться у колодцев, вокруг которых пастбища обыкновенно вытравлены проходящими караванами. Только в некоторых местах, где сохранились небольшие снежные сугробы, мы останавливались на ночлеги вдали от колодцев, если около снега был хороший подножный корм.
На юго-востоке долина Бургастэй-тала, имеющая около 45 верст ширины, замыкается хребтом Ихы-Шанхаем, простирающимся также с юго-запада на северо-восток, но превосходящим немного по высоте предыдущий — Бага-Шанхай. В горах Ихы-Шанхая мы расположились на дневку у колодца Цзала.
Во время дневки мы расспрашивали многих из местных монголов об окрестной стране и в особенности о длинном Южном Алтае, который несколько дней тому назад потеряли из виду. В последний раз мы обозревали этот хребет с высот близ юго-восточного склона гор Харасайран-нуру. Он простирался по-прежнему в юго-восточном направлении на всем видимом с тех высот пространстве, приблизительно верст на восемьдесят, а от места нашего наблюдения отстоял в 40 верстах. Далее с дороги мы уже не видели совсем Южного Алтая, нанося его на маршрут по расспросным сведениям. По свидетельству местных монголов, этот хребет проходит верстах в семидесяти к Ю.-З. от колодца Боро-тологой на нашем пути и носит там название Гурбан-сайхан (три славных, или могучих) от высокой группы из трех вершин, не достигающей снежной линии, но резко выделяющейся по своей высоте из остальной слитной массы его гор. Потом, понижаясь постепенно в юго-восточном направлении, Южный Алтай получает название Хурху, отделяет от себя на юг-вос-ток-юг незначительную отрасль Хату и тянется на юго-вос-ток до северо-западной окраины весьма пустынной равнины Голыб-гоби, где и оканчивается высотами Бага-богдо, приблизительно в 200 верстах к северо-западу от великой луки р. Хуан-хэ {79}.
Невысокие хребты Бага-Шанхай и Ихы-Шанхай, подобно окраинному хребту Харасайран-нуру, представляют собою слабые отроги Южного Алтая. Они простираются с юго-запада к северо-востоку, бороздя в этом направлении плоскогорье. С северо-восточной стороны оно, по-видимому, замыкается невысоким хребтом, тянущимся, как нам казалось, непрерывно от гор Харасайран-нуру на протяжении около 230 верст и в расстоянии от 20 до 45 верст от нашей дороги. Наибольшей высоты этот хребет достигает в месте своего сочленения с кряжем Бага-Шанхаем и называется там Тайла-гэин-хара. По природе описываемое плоскогорье отличается несколько от пройденного участка Гоби на пространстве между колодцем Холт и окрайным хребтом Харасайран-нуру. Средняя абсолютная высота его превосходит, по нашим наблюдениям, футов на тысячу абсолютную высоту означенного участка Гоби. Солончаки, столь обыкновенные в Гоби, встречались очень редко на этом плоскогорье, а соленых озер мы не видели на нем ни одного, да и во всей окрестной стране, по свидетельству монголов, их нет. Точно так же не встречается на этом плоскогорье и песчаных пространств, попадающихся изредка в Гоби.
О стране к северу от нашего пути монголы сообщали, что она отличается более пустынным характером, чем плоскогорье, по которому мы шли. Гоби там не представляет совершенной равнины, будучи во многих местах покрыта невысокими, скалистыми хребтами. В ней часто встречаются углубления с солончаками и иногда небольшими солеными озерами. В некоторых впадинах есть и песчаные пространства, но обширных песков нет. Источники очень редки, да и колодцев в той стране меньше, притом во многих из них вода солоноватая. Древесной растительности, кроме ильмов, встречающихся изредка по сухим руслам, да саксаула, карага-ны и хармыка, нет никакой.
Страна к югу от гор Гурбан-сайхан, по описанию монголов, представляет совершенную пустыню, безлюдную и по преимуществу песчаную. От южного подножья простирается сначала бесплодная, каменистая равнина, имеющая от двух до четырех дней пути ширины, а южнее ее залегают обширные пески, поросшие высоким цзаком (саксаулом). Близ южного подножья Алтая идет дорога в Куку-хото, ныне почти оставленная, потому что многие колодцы занесло песком. В одном месте по той дороге на протяжении четырех дней пути нет вовсе воды, корма для лошадей тоже, а потому по ней можно ходить только на верблюдах, да и то осенью или зимой. Далее монголы о стране к югу от хребта Алтая показывали, что она лежит значительно ниже плоскогорья к северу от него, на котором мы находились, и что зима в той стране гораздо теплее. Саксаул, встречающийся по северную сторону Алтая в виде невысокого кустарника, в песках по южную сторону хребта, по уверению монголов, достигает высоты небольшого деревца.
Понижение восточной и западной частей пустыни, простирающейся к югу от Алтая, относительно высокой земли, лежащей к северу от него, доказано, несомненно, высотами, определенными в тех странах путешественниками. Основываясь на этих высотах и на вышеприведенных показаниях монголов о понижении средней части той пустыни, можно с большею вероятностью полагать, что Южный Алтай служит полуденной окраиной высокой Монголии, отделяя ее от нижележащей пустынной земли, раскинувшейся в необъятном пространстве на юг от этой длинной цепи гор. Эту-то обширную, сравнительно низкую и по преимуществу песчаную пустыню следует, кажется, считать настоящею Великою Гоби. От Монгольской Гоби, протянувшейся в виде эллипса с запада на восток, с ее узким рукавом между Хангаем и Алтаем, Южная, или Великая, Гоби отличается гораздо более обширным пространством, несколько меньшей абсолютной высотой и присутствием в ней огромных песчаных пространств, которых Монгольская, или Северная, Гоби не имеет {80}. Площадь, занимаемая Южною Гоби, действительно весьма обширна: на севере эта пустыня простирается до Южного Алтая, на юге достигает берегов р. Эцзин-гола, впадающей в оз. Согок; на восток распространяется до р. Хуан-хэ, переходя даже за эту реку в страну Ордос. На западе Великая Гоби разделяется на два рукава, простирающиеся весьма далеко в этом направлении. Один из них тянется сначала неширокой полосой между Восточным Тянь-Шанем и Южным Алтаем под названием Номин-мингын-гоби, потом далее к западу расширяется, образуя обширную пустыню между Сауром, р. Урунгу на севере и Тянь-Шанем на юге, покрытую в южной части длинной лентой зыбучих песков. На северо-западе этот рукав Великой Гоби посредством узкого, пустынного перешейка между горами Уркашар и Джаир соединяется с равниной р. Эмиля и оз. Алакуля, составляющей, по замечанию наших путешественников, одно геологическое целое с пустынной равниной оз. Балхаша. Другой рукав Великой Гоби, занимающий более обширное пространство, отделяется от нее южнее и тянется сначала тоже неширокой полосой между городами Хами и Анси-чжоу, далее между хребтами Карук-тагом и Алтын-тагом, потом, подобно первому, значительно расширяется и достигает на юго-западе городов Керии и Хотана, на западе доходит почти до Кашгара, а на север простирается до подошвы Тянь-Шаня. Большая часть этого рукава покрыта зыбучими, непроходимыми песками. Абсолютная же высота обоих поименованных рукавов несколько меньше высоты Монгольской Гоби [34].
От монголов мы слышали рассказ о путешествии через Великую Гоби одного ламы из Тибета в Центральную Монголию. Этот лама, возвращаясь из Лхасы, куда ходил на поклонение далай-ламе, в Монголию в начале зимы, вместо обычной дороги чрез Ала-шань, направился прямым путем по Великой Гоби, восточнее оз. Согок. Ламу сопровождало несколько монголов с небольшим караваном, состоявшим исключительно из верблюдов. Путешественники, вступив в пустыню, вскоре встретили глубокие пески, в которых и блуждали около двух месяцев, сбившись с дороги и не находя колодцев. По счастью, в песках лежал кое-где снег, но приходилось, однако, по нескольку дней оставаться без воды. Пески покрыты высоким дзаком (саксаулом) и совершенно безлюдны. После утомительного и опасного странствования поперек Великой Гоби путешественники вышли к горам Арца-богдо и раскаивались в своей решимости следовать из Тибета по этому ужасному пути.
От колодца Цзала мы шли около 15 верст горами, пересекая плоский и широкий хребет Ихы-Шанхай, при выходе из него миновали кумирню Илэгэин-хурал и снова очутились на обширной равнине, покрытой кое-где небольшими отдельными высотами. Страна представляет малоплодородную степь, и в ней по-прежнему преобладает форма равнины. Растительность, состоящая по преимуществу из кипца, бедна, и только в лощинах, поблизости гор, можно встретить порядочные пастбища. Верстах в сорока к юго-востоку от хребта Ихы-Шанхая мы пересекли новый, также широкий и плоский хребет Цзамыйн-Шобуктай, простирающийся, подобно прежним, с юго-запада на северо-восток. При входе в горы от дороги, по которой мы шли, отделяется другая, тоже торная дорога. Она проходит южнее нашей дороги близ северного подножья гор Гурбан-сайхан и Арца-богдо и ведет также в Куку-хото. Эта дорога, называемая Кэр-мэйн-цзам, представляет южную ветвь нашей, отделяясь от нее в долине Больших озер между Хангаем и Алтаем, близ озера Орок. По ней гоняют из Северо-Западной Монголии в Куку-хото преимущественно баранов. Во время нашей стоянки в горах Цзамыйн-Шобуктай пригнано было с этой дороги на нашу стадо баранов голов в пятьсот из окрестностей горы Ихы-богдо в Южном Алтае. Проводники его — монголы — рассказывали, что в течение 40-дневного путешествия с баранами по этой дороге они не встречали недостатка ни в корме, ни в воде, делая ежедневно около 20–25 верст.
Дорога, по которой мы шли в Куку-хото, принадлежит к числу наиболее оживленных караванных путей Монголии. Со вступлением на нее в окрестностях колодца Холта в Гоби нам стали почти ежедневно встречаться караваны. Бывали дни, когда попадалось навстречу по три, по четыре каравана. Большая часть их шла из Куку-хото с разным товаром в Северо-Западную Монголию и отчасти в Джунгарию. Погонщиками были монголы, а старшины торговых караванов — исключительно китайцы. При встрече мы обыкновенно завязывали с ними разговор о том, куда идут и с чем. По этим рассказам еще на пути в Куку-хото могли составить себе некоторое понятие о значении для Монголии этого замечательного города. Попалось нам также навстречу несколько казенных транспортов, следовавших с провиантом и разными вещами для солдат в Кобдо и в Улясутай. Караваны, идущие из Куку-хото в Джунгарию, сворачивают с нашего пути, не доходя до урочища Тугурик в Гоби, налево, переваливают горы Арца-богдо и потом идут вдоль южной подошвы Алтая почти до меридиана оз. Борбон-дабасу; затем поворачивают на юго-запад через горы Ачжи-богдо и, перейдя узкий рукав Южной Гоби (Номин-мингын-гоби), выходят в Баркуль.
На нашей дороге мы часто встречали бедных монголов, не имеющих скота и живущих осень и зиму преимущественно на счет проходящих караванов. Они собирают аргал для топлива караванов и прочищают колодцы, за что получают небольшое вознаграждение в виде остатков от обеда, кусочков кирпичного чая и т. п. Жилищами им служат жалкие юрты, а чаще небольшие шалаши, покрытые войлоком. Летом, когда караванное движение прекращается, они питаются подаяниями в соседних улусах, в которых иногда побираются осенью и зимою, если караваны проходят нечасто. Некоторые богатые и щедрые монголы, следуя с караванами, кормят этих бедняков во время остановок и раздают им кусочки кирпичного чая.
За горами Цзамыйн-Шобуктай мы пересекли долину, а потом короткий и низкий отрог этого хребта — Гувелат. Перевалив через него, мы опять спустились в долину и шли по ней верст пятнадцать до подошвы гряды Обо, протянувшейся с юго-запада на северо-восток. Тут у колодца Мунку-обо-нэй-худук мы остановились дневать. Поблизости колодца находится обширная плоская впадина с солончаками и песчаными буграми, поросшая местами злаком дэрису. Такие солончаковые впадины к юго-востоку от хребта Харасай-ран-нуру стали встречаться лишь на пути от гор Ихы-Шан-хай, да и то очень редко. Достойно замечания то, что в них очень часто заключаются небольшие песчаные сопки, или, точнее, груды чистого песка. Эта особенность присуща почти всем гобийским плоским котловинам вместе с солончаками и признаками существовавших в них некогда озер {81}.
Перевалив через гряду Обо, достигающую наибольшей высоты близ дороги, мы спустились на широкую долину, замкнутую на юге увалом с малыми, насажденными горками, а на северо-востоке сливающуюся с соседнею необозримою равниною, предела которой нельзя было видеть с высокой вершины цепи Обо, откуда мы осматривали окрестности. Около 25 верст шли мы по долине, потом вступили в весьма низкую гранитную гряду Ханын-нуру с массою отторженцев, представляющих картину полного разрушения гор. С этой гряды, отделяющейся от плоского, но широкого гранитного же хребта Голыб, мы спустились в горную котловину этого последнего, а потом перешли в узкое, извилистое ущелье, в котором встретили большое сухое русло потока, называемое Урту-голом. В нем кое-где встречались, однако, ямы с водой, промерзшие до дна; а по берегам растут ильмы. Окрестные горы Голыб, состоящие из серого грубого гранита с выходами кварца, невысоки и покрыты весьма скудною растительностью. Мы остановились на ночлег в этих пустынных горах, в ущелье потока Урту-гола, где рос тощий дэрису. Хребет тянется с юго-запада на северо-восток и имеет более 30 верст ширины, но высота его незначительна. Подобно отрогу своему Ханын-нуру, он содержит массу отторженцев, громоздящихся по склонам его невысоких и пологих гор, в щелях и долинах.
На следующий день мы прошли около 15 верст горами Голыб по узкому ущелью потока Урту-гол, имеющему значительное падение к востоку. По выходе из гор перед нами предстала необозримая равнина, по которой на пространстве верст двадцати к востоку от хребта Голыба извивалось сухое русло потока Урту-гола, обозначенное ильмами, тянувшимися аллеей по его берегам. Впереди на востоке видны были вдали горы, а на север и юг равнина простиралась на всем обозреваемом пространстве. На западной ее окраине, у колодца Цаган-хомара, мы переночевали и на другой день рано утром выступили в путь по этой голой, безжизненной пустыне.
Еще с утра дул порядочный ветер, потом стал все более и более крепчать и около полудня превратился в сильную бурю. Мелкая галька, покрывающая пустыню, пришла в движение и производила шум, похожий на шуршание льда при вскрытии рек. Гравий же поднимался так высоко, что хватал нас на лошадях. Верблюды и лошади постоянно отшатывались в наветренную сторону. Мы должны были спешиться и, крепко уцепясь за повода, едва держались на ногах. От пыли, носившейся в воздухе, дневной свет померк до того, что стало темно, как в сумерки. Ветер дул с юго-запада-юга и не постоянно с одинаковою силою, а порывами. Идти как людям, так и животным было крайне тяжело, а остановиться на безводной равнине для пережидания бури мы не решались и продолжали потихоньку подвигаться вперед. Около четырех часов пополудни начали по временам различать горы, которые накануне видели верст за тридцать пять. Ветер еще более усилился, мы стали поспешать и через час достигли гор, за которыми и укрылись от него. Едва успели поставить юрты, как буря перешла в настоящий ураган, и на равнине, несмотря на 5 часов дня, настала тьма, но мы были вполне обеспечены от него, поместившись в ущелье невысоких гор. Эта гряда гор называется Номохон (тихая) — название, для нее характеристичное, как действительно тихому пристанищу от бурь, от которых в ней, вероятно, нередко приходится укрываться караванам, пересекающим эту печальную пустыню.
Поблизости, у колодца Хобор, стояли монголы, которых вечером мы расспрашивали об окрестной стране. По их показаниям, пройденная равнина называется Голыб-гоби и тянется весьма далеко на север и юго-запад. Гор на ней нет, а только плоские увалы с низкими холмами. Она богата солончаками, имеет твердую, каменистую почву, а в юго-западной части переходит в песчаную пустыню. Южный Алтай не пересекает этой равнины, оканчиваясь в западной ее окраине небольшими высотами Бага-богдо в трех днях пути к юго-западу от гор Номохон, а в пяти днях от этих гор на юг находится река Ху-ан-хэ, и на этом пространстве встречаются местами невысокие горы, но они не связуются с горами к западу от равнины Голыб-гоби. Таким образом, по их показаниям, эта пустынная равнина представляет ворота из высокой Монгольской Гоби в не столь высокую и по преимуществу песчаную Гоби Ала-шанскую, которая, по вышеприведенным соображениям, составляет восточную часть Великой, или Южной, Гоби.
Страна к востоку от гор Голыб в геогностическом отношении многим разнится от пройденного нами пространства до этих гор. На пути от окраинного хребта Хара-сайран-нуру до пустыни Голыб-гоби мы встречали в горах по преимуществу фельзитовый порфир и фельзит, представляющие преобладающие их породы, и жильный кварц, а в горах Голыб крупнозернистый серый гранит, тоже с кварцевыми жилами. На равнине же Голыб-гоби близ поверхности залегает мергель, а ниже его известковый шпат и обыкновенный известняк, притом в западной части равнины, близ колодца Цаган-хомара, пласты двух последних пород, насколько можно было оценить простым глазом, находятся почти в горизонте, примыкая к граниту гряды Голыб, а в восточной окраине они прорваны и приподняты фельзиторым порфиром, из которого слагается главным образом поднятие к востоку от этой равнины, чередуясь изредка с холмами глинистого сланца. Поэтому весьма вероятно, что относительная древность гор к западу и к востоку от пустыни Голыб-гоби неодинакова и орографической связи между ними, судя по показаниям монголов, не должно существовать.
От колодца Хобор, близ которого мы стояли, с нашей дороги отходит ветвь в г. Бо-тоу (по-монгольски Буту). Окрестные монголы ездят туда за мукою и крупою. До Бо-тоу считается б дней пути большим ходом. Несмотря на пустынный характер страны, в окрестностях гор Номохон мы видели множество прекрасных, жирных верблюдов, которым, по словам монголов, привольно живется в этой пустыне, благодаря обилию солончаковых растений, покрывающих ее многочисленные котловины.
От гор Номохон мы шли сначала по холмистой местности, потом вступили в долину, среди которой извивается широкое сухое русло потока с ильмовыми деревьями по берегам. Поблизости этого русла, называемого Сухай-гол, мы ночевали без воды. Местность весьма пустынна: корма для лошадей не оказалось вовсе, так что им буквально нечего было щипнуть. Окрестные невысокие горы, окрашенные в темный цвет, имеют печальный вид; бесплодные долины, не оживленные ни присутствием человека, ни животных, — мертвы. В этих долинах и у подножий гор залегает мергель, под ним, как и на равнине Голыб-гоби, известковый шпат и обыкновенный известняк, но самые горы состоят из фельзита, прорвавшего помянутые породы, а отчасти из глинистого сланца.
Далее мы шли по пустынной горной долине с крайне бедною растительностью. В двух местах, правда, встретились заросли злака дэрису, но он так был объеден верблюдами проходящих караванов, что оставались только короткие и жесткие стебли. Растительность гор тоже очень бедна, а между тем наши исхудалые от бескормицы лошади отказывались служить. Поэтому мы стали искать корма по сторонам дороги в горах и в одном месте действительно нашли долинку, покрытую тощим кипцом. Поблизости ее оказался и колодец Ноин-худук, с хорошей водой. В этой долинке мы остановились на дневку.
От колодца Ноин-худука дорога пролегала по холмистой местности, образуемой отрогами двух хребтов, между которыми мы прежде шли пустынной долиной к этому колодцу.
Потом мы пересекли небольшую долину и снова вступили в холмистую местность слабых отраслей невысокого хребта, подходящего к дороге с юго-запада и сочленяющегося с восточной оконечностью северного кряжа помянутой долины. Перейдя холмы, мы спустились на широкую долину, и следовали по ней около 20 верст до колодца Сайн-худука. На пути встретили большой китайский караван, шедший с разным товаром из Куку-хото в г. Урумчи. Старшина каравана сообщил, что вышел из города 12 дней тому назад, но по причине сильных встречных ветров проходил ежедневно не более 20 верст. В Урумчи же рассчитывал попасть не ранее трех месяцев со дня выступления из Куку-хото. Китайцы везли множество чая и разных бумажных тканей, посуды и мелочей. У них был взят с собою для такого далекого путешествия большой запас муки, квашенки, сита и корытца для печения в дороге лепешек.
От колодца Сайн-худука страна становится более открытою: невысокие скалистые хребты уступают место мягким, пологим грядам, и она мало-помалу переходит в волнообразную равнину, среди которой, однако, изредка встречаются довольно высокие, но пологие гряды. Вместе с тем изменяется к лучшему и природа страны: почва, покрытая тонким растительным слоем, производит какой-то злак, составляющий прекрасную кормовую траву. Сорванный ветрами и сметенный в валы, вроде скошенной травы, он представлял готовое сено, от которого наши исхудалые лошади стали быстро поправляться. Появились и стада дзэренов, так давно нами не виденных. Словом, страна представляла резкую противоположность с пустыней Гоби, которую мы, следовательно, оставили за собою, достигнув колодца Сайн-худука.
По выходе из Гоби мы следовали по открытой, волнообразной стране, переваливая с одной плоской гряды на другую. Между грядами часто встречались большие плоские котловины с зарослями дэрису и тучными пастбищами, покрытыми помянутым злаком. В воде тоже недостатка не было: во многих лощинах встречались колодцы, а в 70 верстах к юго-востоку от колодца Сайн-худука мы пересекли первую на всем длинном пути от Онгиин-гола речку Урту-гол, текущую с юга на север, и на берегу ее увидели первую же одинокую китайскую фанзу (дом). За речкой перевалили через гряду и спустились в обширную лощину Цаган-дэрису, замкнутую со всех сторон, кроме северо-восточной. В ней находится несколько родников, из которых образуются небольшие ручьи, луга и обширные заросли дэрису, а на юго-запад-ной окраине, близ увала, стоит большая кумирня. В этой местности мы дневали.
Орография страны к юго-востоку от равнины Голыб-гоби, пройденной нами в одном лишь направлении, не может быть выяснена в подробностях. Мы в состоянии заметить только, что хребты этой невысокой горной страны простираются преимущественно с запада на восток, постепенно понижаясь в этом направлении и переплетаясь между собой посредством отрогов. Верстах в семидесяти пяти от равнины Голыб-гоби к юго-востоку горная страна переходит в волнообразную равнину с пологими грядами, тянущимися также большею частью с запада на восток. Но гряды эти состоят из песчаника с кварцевыми жилами и редко где обнажены, тогда как хребты горной страны к юго-востоку от Голыб-гоби слагаются преимущественно из фельзита.
Из обширной лощины Цаган-дэрису мы поднялись на увал и шли по волнообразной местности. К югу от дороги тянется тут сначала в восточно-западном направлении высокий хребет, уклоняющийся потом на юго-восток почти параллельно дороге. Приблизившись к нему, мы шли около 70 верст близ северного его подножья, пересекая незначительные северо-восточные отроги этого хребта и небольшие речки, текущие с нею в ту же сторону: Цаган-гол, Улан-булук и Хара-бухук-гол, а также сухие русла многих временных потоков, направляющиеся на северо-восток с того же хребта. По северную сторону его волнистая земля представляла почти сплошь тучные пастбища. Травы, сметенной ветрами в валы, местами было так много, что целое стадо могло насытиться, не трогаясь с места. Табуны дзэренов повсеместно встречались на этих привольных пастбищах.
Верстах в восьмидесяти от урочища Цаган-дэрису мы перевалили через северо-восточную, довольно высокую ветвь помянутого хребта, уклонившегося на юг-восток-юг. Она состоит из серого среднезернистого гранита, а на восточном склоне найдены обнажения грубого белого известняка. Спустившись с отрога, мы вышли к речке Батхалын, получающей начало на его восточном склоне, и остановились на берегу близ большой кумирни того же названия. Эта кумирня, или, правильнее, монастырь, представляет нечто вроде маленького городка: кроме нескольких храмов, в монастыре находится много маленьких домиков для монахов, расположенных правильными кварталами и обнесенных оградою. В этом монастыре есть училище для приготовления лам и несколько китайских лавочек, в которых продается все нужное для монголов.
Местность к юго-востоку от монастыря Батхалын отличается таким же характером, как и на пространстве от колодца Сайн-худука до впадины Цаган-дэрису. Она представляет волнистую землю, покрытую плоскими грядами, между которыми часто встречаются замкнутые плоские же котловины. В горах заметны обнажения песчаника с кварцевыми жилами, а почва покрыта тонким растительным слоем. Верстах в сорока к юго-востоку от монастыря мы встретили первые китайские поселения, состоящие из маленьких деревень, разбросанных по берегам пересыхающей речки Доботу-гол. Отсюда начинается культурная полоса Монголии, заселяемая постепенно пришельцами из Внутреннего Китая. Впрочем, страну эту нельзя считать вполне земледельческою: в ней, кроме оседлого китайского населения, кочуют кое-где на свободных землях монголы, часть которых занимается хлебопашеством и живет в домах. Здешние монголы отличаются от своих родичей Внутренней Монголии не столь патриархальными нравами и отчасти языком, в который вошло много китайских слов и даже фраз. Но совершенно окитаившихся монголов нам не приходилось видеть.
В этой полосе Монголии со смешанным населением случаются, как нам рассказывали, грабежи, совершаемые бродягами из Внутреннего Китая. Разбои чаще бывают летом, когда бродяги находят себе приют вне селений. Монголы предупреждали нас неоднократно быть осторожнее в этой местности. Несколько человек их, гнавших в Куку-хото на продажу’ быков и баранов, из опасения присоединилось к нам еще у монастыря Батхалын, и мы охотно приняли их под свое покровительство.
Около соленого озера Улан-нор, лежащего близ дороги, мы встретили юрты китайских купцов из Куку-хото, перекупающих у монголов скот и разное сырье. Ни один монгольский караван, следующий в Куку-хото, не минует их лагеря без того, чтобы эти спекуляторы не полюбопытствовали узнать, с чем он идет, и не попытались перекупить предназначаемое для продажи в городе.
От оз. Улан-нора, на которое выходит дорога в Куку-хото, отделяющаяся со станции Онгиин-гола Калганско-улясутай-ского почтового тракта, мы шли верст десять по равнине, местами кочковатой и поросшей злаком дэрису, пересекли орошающую ее маленькую речку, а потом поднялись на невысокую гряду, тянущуюся в восточно-западном направлении. С утра дул сильный ветер, а после полудня поднялась такая снежная метель, что в 10 шагах нельзя было различить верблюда. На наше счастье, тотчас же за перевалом через помянутую гряду попался домик, принадлежащий китайцу. Возле него стояло несколько монгольских юрт. Мы попросили приюта, и монгол-дворянин (тайчжи), заменявший отсутствовавшего хозяина дома, отдал его в наше распоряжение. Развьючив верблюдов и расседлав лошадей, мы поместили их в ограде за ветром, а сами расположились в домике, затопили очаг и отогрели окоченевшие члены, благодаря судьбу за ниспослание нам приюта в такую ужасную метель. Тот же монгол продал нам за умеренную плату корм для лошадей и верблюдов, заготовленный хозяином дома, так как ни тех, ни других по случаю сильной метели спустить на пастбище было невозможно. Тут в первый раз нам пришлось покупать корм для наших животных, состоявший из зеленой овсяной соломы, которую не только верблюды, но и лошади поедают с жадностью.
Метель свирепствовала целый день и только с наступлением сумерек стала стихать. Вечером небо прояснилось, и настал мороз.
До Куку-хото нам оставалось пройти отсюда около 75 верст. На пути лежал еще небольшой городок Куку-эргэ, в который мы должны были прийти на следующий день к вечеру.
Утром мы шли сначала по степной, волнистой местности, потом показались китайские деревни, встречавшиеся все чаще и чаще по мере движения к юго-востоку. Вскоре мы увидели впереди окраинный хребет Иншань, воздымающийся резко очерченным высоким валом. Он, как известно, простирается с запада на восток и служит физической границей высокой Монголии на юго-востоке. Монголы называют эту часть хребта Онгиин-ула, а китайцы — Та-чин-са. На северо-запад и на север Иншань отделяет в этой местности лишь незначительные отроги, бороздящие монгольское плоскогорье и придающие ему волнистый рельеф.
В сумерки мы достигли небольшого, но весьма оживленного китайского городка Куку-эргэ, в котором монголы, избегая трудного горного пути через Иншань в Куку-хото, часто продают китайцам скот и сырье, покупая от здешних купцов все нужное. Пользуясь этим обстоятельством, находчивые китайские купцы из Куку-хото построили в этом городке дома с лавками, в которых имеется все необходимое для монголов. На базаре мы видели множество таганов, котлов и всякой посуды, выставленной на площади, как бы на показ прибывающим монголам. Окрестные поселяне-китайцы также продают и покупают кое-что в этом городке.
По прибытии в Куку-эргэ мы остановились в доме богатого местного купца-скотопромышленника. Нам отвели большую, довольно чистую комнату, среди которой помещалась жаровня, согреваемая каменным углем. Прибрав наши вещи, мы уселись на кане пить чай. В это время к нам в комнату стала собираться публика, чтобы посмотреть на интересных иностранцев. Любопытных было столько, что они не могли сразу поместиться в комнате и пробивались к нам поочередно: уходили одни, на место их прибывали другие. Так продолжалось часа три, если не более. Один из посетителей, подойдя к нам, поздоровался по-русски. Полагая, что он знает наш родной язык, мы обратились к нему с вопросом, но китаец, как оказалось, знал только несколько наших слов и фраз, которым научился в бытность на Амуре. Вооружившись терпением — самым лучшим, по-моему, средством в таких случаях, — мы преспокойно отсиживались на кане, болтая кое о чем с нашими посетителями, оставившими нас только около 9 часов вечера. Но справедливость требует сказать, что они вели себя очень чинно, никто из них не позволил себе сделать нам какую-либо неприятность.
Когда публика оставила нас в покое, в нашу комнату собрались молодые приказчики хозяина, который в то время был в отсутствии, и долго осаждали нас различными вопросами, касавшимися образа жизни, нравов и обычаев русских. Потом мы перешли ко взаимному обучению языкам: молодые китайцы, указывая на различные вещи, бывшие в комнате, спрашивали, как они называются по-русски, а нам в свою очередь называли их по-китайски. При этом оказалось, что мы без затруднения могли довольно правильно произносить большинство китайских названий, отчасти нам знакомых, тогда как наши учители никак не могли сладить с произношением русских слов: например, вместо «свечка» и «печка» у них выходило «све-чи-ка» и «пе-чи-ка», сколько мы ни повторяли им.
От Куку-эргэ до Куку-хото считается только 90 ли, т. е. около 48 верст. Но так как наши верблюды и лошади были сильно изнурены, а между тем дорога через хребет Иншань очень затруднительна, то с помощью приказчиков нашего хозяина мы наняли в Куку-эргэ за умеренную плату две большие китайские телеги до Куку-хото под вещи.
Еще прежде, на пути, мы неоднократно слышали от возвращавшихся из Куку-хото монголов, что в этом городе проживает будто бы несколько человек русских. Теперь то же самое подтвердили в Куку-эргэ и приказчики нашего хозяина. Я этому не верил, оставаясь при прежнем убеждении, что они принимают за русских каких-нибудь других иностранцев, поселившихся в Куку-хото. Так в действительности и оказалось после. Я написал в тот же вечер записку и послал ее вперед с нарочным в Куку-хото, прося проживающих там иностранцев не отказать нам в приюте у себя.
На другой день утром нас подняли задолго до рассвета: нанятые извозчики прибыли с телегами, запряженными четверками, и торопили в путь, говоря, что иначе мы не успеем к вечеру доехать до Куку-хото. Уложив наш багаж на телеги, с которым поместилась часть людей, мы сели на лошадей и отправились из Куку-эргэ еще до света. Кортеж наш походил на процессию: для освещения неровной дороги извозчики повесили на телеги фонари, при трепетном мерцании которых мы открыли шествие в знаменитый город.
На рассвете мы въехали в широкое ущелье хребта Иншаня, через который пролегает дорога, и, поднявшись немного в горы, спускались потом постепенно около 15 верст. Дорога все время идет ущельем, в котором часто встречались постоялые дворы; местами они группируются вместе в виде небольших поселений, вытянутых в одну линию, хотя, в сущности, каждый отдельный дом представляет постоялый двор. На окрестных горах также видны были кое-где селения и небольшие березовые рощи, среди которых торчали изредка одинокие, кудрявые сосны. Эти горы, оживленные лепящимися на их склонах и уступах селениями, березовыми рощами и красивыми кумирнями, живописно рисующимися на горных площадках, представляют местами ландшафты, достойные кисти талантливого пейзажиста.
С 10 часов утра нам часто стали встречаться китайские телеги, шедшие с разным товаром из Куку-хото в Куку-эргэ, и китайцы, поселяне ближайших местностей земледельческой полосы Монголии, возвращавшиеся из этого города. К полудню движение по ущелью усилилось до такой степени, что телеги тянулись уже длинными вереницами на каждой версте. Наши возницы в полдень остановились в одном из постоялых дворов кормить лошадей и пока те ели, заказали себе лапши с соленой зеленью и, пообедав наскоро, отправились далее.
Постоялые дворы по дороге стали встречаться еще чаще, а по сторонам на горных уступах видно было много селений, раскинувшихся в живописном беспорядке на высотах. Проехав около 18 верст ущельем, мы достигли подъема на главный перевал Онгиин-даба. Сначала версты три мы поднимались по отлогому склону, потом начался короткий, но очень крутой подъем. По этому последнему тяжелые повозки восходят с большим трудом, да и то не иначе, как со многими отдыхами для лошадей, причем погонщики по остановке на отдых тотчас же подкладывают под колеса камни, для того чтобы тяжелые телеги не могли скатываться назад и увлекать с собой лошадей по крутому склону. Большие затруднения бывают тут также при встречах: дорога так узка, что встречным повозкам невозможно разъехаться, исключая некоторых мест, нарочно разделанных пошире для разъезда.
С вершины главного перевала открылась величественная панорама на юго-востоке: вдали были видны горы, а между ними и Иншанем расстилалась широкая равнина, испещренная множеством селений с рощами, кладбищами и кумирнями. Среди этого пестрого фона резко выделялась огромная сероватая площадь г. Куку-хото, который мы в первый раз приветствовали оттуда с высоты.
От высшей точки перевала Онгиин-даба идет сначала очень крутой спуск, извивающийся версты на две зигзагами, а потом пологий, но весьма заметный склон до самой подошвы хребта, на протяжении около 12 верст. Путешественник, перейдя однажды хребет Иншань в этом направлении, легко убедится, что гребень его возвышается несравненно меньше над соседним волнистым плоскогорьем Монголии, чем над южной равниной г. Куку-хото. По южную сторону перевала горы Иншаня менее живописны, чем по северную. Взору повсюду представляются на обширном пространстве угрюмые красноватые массы, постепенно понижающиеся к югу, к подошве хребта. Селений в горах много, но они большей частью закрыты от дороги высотами. Постоялые же дворы по южную сторону встречаются чаще прежнего, а поблизости выхода из гор они тянутся длинными, почти непрерывными линиями. Движение по ущелью, которым идет дорога, тут таково, как на оживленной городской улице: повозки, верблюды и пешеходы встречаются на каждом шагу; около постоялых дворов везде толпится народ: одни приезжают, другие отъезжают, третьи кормят лошадей и обедают. В этом ущелье мы в первый раз встретили китайских носильщиков тяжестей с коромыслами на плечах. К обоим концам этих коромысел подвешены четырехугольные доски, как у наших базарных весов, только меньших размеров, на которых покоятся переносимые грузы.
Верстах в двенадцати от вершины перевала окончились горы, и мы очутились на равнине. Но какая противоположность между ней и соседней Монголией! Тут на каждой версте встречалось по две, по три деревни, кумирни, кладбища с рощами и обелисками; нигде не видно ни клочка свободной земли: все вспахано или застроено, по сторонам дороги везде селения, а на дорогах толпы людей и вереницы подвод. В одном месте мы проехали версты четыре почти непрерывными селениями, миновали несколько очень красивых кумирен и на пространстве 10 верст от подошвы хребта до города, кроме многих деревень, встретили два многолюдных местечка. Но несмотря, однако, на оживление, общий вид страны зимой не привлекателен: все поля вспаханы еще с осени и эти серые монотонные полосы земли, лишенной остатков растительного покрова, как-то неприветливо рисуются перед глазами путешественника.
После долгого блуждания по извилистой дороге этой густозаселенной равнины мы только в сумерки достигли городских ворот, у которых ожидал нас верховой китаец, посланный европейцами передать, что они с радостью ожидают нас у себя. От ворот мы около часу ехали по многолюдным, но узким улицам города, останавливаясь несколько раз для разъездов со встречными повозками, прежде чем добрались до дома, занимаемого европейцами, где были радушно приняты агентом английской торговой компании, бельгийцем Спленгером, и членами духовной католической миссии в Куку-хото.
Глава шестая. Пребывание в Куку-хото и переезд из него в г. Калган
Торговое и промышленное значение г. Куку-хото, или Гуй-хуа-чена. — Цены на жизненные припасы. — Католическая духовная миссия. — Выступление в Калган. — Гуйхуаченская долина. — Вторичный переход через Иншань. — Следование вдоль по культурной полосе Монголии. — Хребет Иншань. — Спуск с него во Внутренний Китай. — Долина р. Ян-хё. — Плотность населения. — Великая стена. — Древние форты долины р. Ян-хё. — Прибытие в Калган.
Город Куку-хото, или Гуй-хуа-чен [35] находится в северной части провинции Шаньси Внутреннего Китая, но вне Великой стены (внешней, или объемлющей), проходящей верстах в восьмидесяти от него к юго-востоку, по гребню северного кряжа цепи Тай-хань. Город расположен на равнине по обоим берегам маленькой речки и, подобно всем китайским городам, обнесен стеной. Наибольшая длина его, по свидетельству Спленгера, около 10 километров (9,4 версты), а наибольшая ширина около 8 километров (7,5 версты). На краю города находится обширная цитадель квадратного начертания около одного километра в стороне. В ней живут солдаты гарнизона, помещаются присутственные места, начальники и чиновники. Жителей в Гуй-хуа-чене считается не менее 200 000, не включая в то число солдат значительного гарнизона{82}. В этом городе находится множество лавок, товарных складов и постоялых дворов для приезжих монголов. В нем существует также несколько базаров, на которых продается исключительно скот. Для каждого рода скота есть свой базар: на одном продаются верблюды, на другом — лошади, на третьем — быки и на четвертом — бараны.
Гуй-хуа-чен ведет обширную торговлю со всем почти Внешним Китаем, а по размерам своих торговых оборотов с Монголией не имеет себе соперников во всей империи. К нему в торговом отношении тяготеет не только вся почти Монголия, но и Джунгария, Китайский Туркестан, а отчасти Куку-нор и Тибет. Караваны из Гуй-хуа-чена ходят с товаром во все концы Монголии, больше всего в Ургу, Улясутай и Кобдо, а также во многие города Джунгарии, как, например, в Баркуль, Хами, Гучен, Манас, Урумчи и в Турфан; посещают даже такие отдаленные пункты, как Кашгар, Хотан, Керия и Лхаса. Этот замечательный город служит главным рынком, на котором совершается обмен произведений внутренних промышленных провинций Китая на скот и различное сырье Монголии и прочих внешних областей империи. Из Монголии в Гуй-хуа-чен осенью и в начале зимы пригоняется как самими монголами, так равно и торгующими в ней китайцами множество скота, в особенности баранов, потом лошадей, верблюдов и быков, и привозится огромное количество продуктов скотоводства, а именно: овчин, сырых конских и бычьих кож, шерсти и волоса. Взамен этого из Куку-хото в Монголию вывозятся: ткани, кирпичный чай, металлические изделия, обувь, деревянная и каменная посуда, табак, деревянные части юрт, шкафы, сундуки, множество различных мелочей, а также мука и крупа. Скот и продукты от него, доставляемые в Гуй-хуа-чен, идут далее во Внутренний Китай, исключая некоторую часть для местной потребности, а оттуда доставляются в этот город ткани, кирпичный чай и прочие произведения промышленных провинций, предназначаемые для Монголии и для прочих областей Внешнего Китая. Кирпичный чай привозится из провинций Хубей и Хунань, а ткани доставляются преимущественно из Пекина и из Тяньцзина, откуда привозятся даже английские и американские бумажные материи (шертинг и дрилинг), сбываемые гуйхуаченскими купцами наравне со своими в Монголии. Тяжести из внутренних провинций доставляются в Гуй-хуа-чен преимущественно на подводах, но перевозятся частью и вьючным способом: на верблюдах, мулах и ослах. Вереницы этих животных, тянущиеся медленно с вьюками по густозаселенной и прекрасно возделанной стране, как-то странно видеть непривычному.
Ежегодно с наступлением осени в Гуй-хуа-чен начинают прибывать из Монголии и из других стран караваны с сырьем, а оттуда возвращаются с разным товаром. Караваны приходят и отходят днем и ночью в течение целой осени и зимы. К весне движение уменьшается, а с наступлением теплого времени почти вовсе прекращается. Одновременно с первыми караванами пригоняются и гурты скота из Монголии. Вместе с тем начинается усиленный подвоз в Гуй-хуа-чен товаров из внутренних провинций, продолжающийся всю осень и зиму, так как в это время с окончанием полевых работ возчиков бывает больше и транспортировка кладей обходится дешевле.
В Гуй-хуа-чене ежегодно в течение ноября бывает торг маральими рогами, за которыми туда съезжаются к этому времени из разных мест Внутреннего Китая гуртовые их покупатели. Торг маральими рогами в этом городе установился давно и нигде, исключая Кантон, продавцам, приобретавшим их по мелочам из первых рук, нельзя сбыть этот товар так выгодно, как в Гуй-хуа-чене. Маральи рога доставляются в этот город китайцами (а в последние годы и русскими) из Кяхты, Улясу-тая, Кобдо, Джунгарии и отчасти из Маньчжурии.
Кроме обширной торговли с Монголией, Гуй-хуа-чен занимает изрядное место в ряду других больших городов Северного Китая и в промышленном отношении. В нем существует множество небольших фабричных заведений для производства разных предметов обрабатывающей промышленности, потребных для монголов. Из них первое место занимают красильни, на которых окрашиваются в разные цвета бумажные ткани, отправляемые в Монголию. Большая часть этих тканей даже английских и американских привозится в Гуй-хуа-чен неокрашенною, с тем чтобы на месте получить то количество разноцветных тканей, которое соответствует действительной потребности в них. Гуйху-аченские красильщики, давно привыкшие ко вкусам монголов, берут от купцов белые ткани и окрашивают их в различные цвета, смотря по надобности. Затем следуют заведения для приготовления готовой обуви для монголов. Юфть для нее идет преимущественно русская, вымениваемая китайцами в Кяхте на чай и доставляемая ими оттуда в Гуй-хуа-чен.
Из русского плиса, приобретаемого тоже в Кяхте, в Гуй-хуа-чене делают сапоги для китайцев. В этом городе, кроме того, есть много скорняжных заведений, занимающихся преимущественно выделкой привозимых из Монголии овчин, которые по обработке развозятся в северные провинции Внутреннего Китая, где жители зимой носят шубы или короткие полушубки и овчинные шаровары. Нельзя не упомянуть также о множестве деревянных частей (решеток, кругов и палок) для монгольских юрт, приготовляемых в Гуй-хуа-чене, а также деревянной посуде и некоторых железных изделиях, как, например, таганах и щипцах, производимых в том городе для монголов. К юго-западу от Гуй-хуа-чена, близ р. Хуан-хэ, есть, говорят, чугуноплавильный завод, на котором льют котлы для Монголии.
На базарах Гуй-хуа-чена во время нашего пребывания можно было найти множество всяких жизненных припасов. Продавались, например, фазаны, серые куропатки, дзэре-ны, привезенные из Монголии, рыба из р. Хуан-хэ, всевозможные овощи, виноград и очень вкусные плоды сыцзы. Цены на жизненные продукты (по переводе на наш вес и деньги по курсу) в то время были следующие:
Окончание табл.
Скот же, пригнанный из Монголии, продавался по следующим ценам:
Пребывание европейцев в Гуй-хуа-чене не совсем удобно: на улицах преследуют толпы зевак, а подчас и мальчишки, надоедающие своими выходками. Миссионеры, впрочем, расхаживают свободно, потому что знают прекрасно язык, да и китайцы уже привыкают к ним, хотя и не перестают удивляться их бородам и шапкам. Мы, однако, не можем пожаловаться на дурное обращение китайцев: в продолжение всего пребывания во Внутреннем Китае нам ни разу не пришлось испытать какой-либо неприятности от них ни в городах, ни в деревнях, в которых мы во время путешествия останавливались ежедневно два раза: в полдень обедать и вечером на ночлег. Толпы любопытных, разумеется, собирались к нам во время этих остановок, но никто не сделал нам ни малейшей неприятности.
В доме нашего гостеприимного хозяина в Гуй-хуа-чене, Спленгера, расположенном рядом с католической миссией, мы пользовались полным удобством, отдыхая после трудного путешествия через Монголию. Спленгер, родом бельгиец, живет в этом городе уже 6 лет, имеет собственный большой дом и занимается покупкой верблюжьей шерсти не только в Гуй-хуа-чене, куда она привозится из Монголии, но и в ближайших местностях этой последней, в которых он содержит агентов, скупающих ее из первых рук. Большую часть шерсти он приобретает на английские бумажные ткани (шертинг и дрилинг), высылаемые ему из Тяньцзина, и потом отправляет ее в г. Калган, где его компаньон Грейзель прессует эту шерсть и препровождает вместе с закупленной самим в Тяньцзин, откуда она идет уже морем в Лондон. Спленгер со своим компаньоном состоят агентами одной богатой английской торговой компании в Китае и пользуются от нее большим кредитом. Этот почтенный негоциант много содействовал продаже маральих рогов, привезенных в том году вместе с нами доверенным бийских купцов Антроповым. Без его обязательного содействия этому доверенному, не бывавшему никогда в Гуй-хуа-чене и не знавшему ни китайского языка, ни условий сбыта рогов, не продать бы их так выгодно. Со своей стороны, мы также много обязаны Спленгеру за сообщение некоторых сведений и содействие к благополучному переезду нашей экспедиции из Гуй-хуа-чена в г. Калган.
Первоначальный план нашей экспедиции состоял в том, чтобы, перезимовав в Гуй-хуа-чене, направиться весной обратно в Кобдо по другой дороге, пролегающей близ южного подножья Алтая. Но по недостатку наличных денежных средств я должен был изменить путь, по которому сначала предполагалось возвращение экспедиции, именно отправиться на зимнюю стоянку в г. Калган, а оттуда раннею весной перейти в Ургу. В этом городе предположено было снарядиться для обратного путешествия по прямой дороге через г. Улясутай и долину р. Кунгуя к границе.
Наняв в Гуй-хуа-чене два больших фургона и две крытые повозки, мы 17 декабря 1878 г. выступили в Калган в сообществе Спленгера, имевшего надобность побывать в этом городе по своим торговым делам. Со своей стороны мы очень рады были такому спутнику, который, зная прекрасно язык и китайские порядки, мог быть нашим руководителем в пути.
За городской стеной нам представилась та же картина, как и прежде, когда мы подъезжали к городу: деревни с рощами, кладбища, кумирни, серые вспаханные поля, толпы людей, вереницы телег и прочие свидетельства необыкновенной плотности населения долины и кипучей его деятельности. Путь наш на этот раз лежал на северо-восток к хребту Иншаню. Дорога идет зигзагами между полями и ломается местами до такой степени, что солнце появляется то справа, то слева, то спереди. В иных местах между двумя смежными селениями, отстоящими по прямому направлению в полуверсте, по дороге едешь версты две. Нигде не видно даже нескольких сажен свободной земли. Пашни имеют квадратную или прямоугольную форму и обнесены по краям земляными валиками. Дороги же так узки, что встречные повозки могут разъезжаться только местами. Чтобы выиграть больше места для посевов, они проложены, где возможно, в оврагах и руслах ручьев, уклоняясь иногда далеко в сторону от прямого направления.
Верстах в двенадцати от города мы с трудом переехали по льду небольшую речку. Лед был ненадежен, и один из наших фургонов провалился, но, к счастью, вода была мелка. На быстрых местах речки оставались большие полыньи, и на них плавали зимующие утки. День был тихий, солнечный и теплый, но в горах Иншаня и к северу от них, на монгольском плато, шел густой снег и свирепствовала, должно быть, метель, которую мы различали по наклонным белым полосам, спускавшимся в той стороне по небосклону. Вообще, зима в долине, на которой стоит г. Гуй-хуа-чен, несравненно мягче, чем на соседнем плоскогорье Монголии, возвышающемся над нею около 2000 футов. В апреле на этой равнине бывает уже полная весна, тогда как на монгольском плато, отстоящем от нее только в 50 верстах за хребтом, в этом месяце нередко случаются сильные бураны и стоят по целым неделям холода. Снег в долине Гуй-хуа-чена выпадает очень редко, да и то обыкновенно весьма тонким слоем, растаивающим в первый солнечный день. Но реки замерзают зимой месяца на четыре. Хуан-хэ (Желтая река), протекающая верстах в восьмидесяти к юго-западу от Гуй-хуа-чена, во время нашего пребывания там была покрыта льдом, по которому свободно проходили тяжело нагруженные повозки.
В первый день мы проехали не более 25 верст от города и остановились ночевать в деревне Пей-тал, на постоялом дворе. Нам отвели отдельную комнату, истопили кан и приготовили ужин. Постоялые дворы на больших дорогах есть в каждой деревне, а в многолюдных селениях некоторые из них устроены наподобие гостиниц. В этих последних имеются отдельные комнаты для помещения состоятельных проезжающих, как, например, купцов, чиновников и т. п., а обозные извозчики и вообще простой народ располагаются в общей, всегда очень большой комнате, служащей вместе с тем и кухней гостиницы. В последней два-три повара заняты постоянно приготовлением кушанья для проезжающих, среди клубов пара и кухонного смрада. Любопытно побывать в этих кухнях, чтобы ознакомиться с экономичным расходованием в них топлива. В общей кирпичной кладке вмазано несколько котлов различных размеров с отдельными топками под каждым; в той же кладке, пониже топок или с боков, сделаны большие и глубокие печурки, или ниши, сообщающиеся с топками каналами. В этих нишах помещаются меха, состоящие из деревянных ящиков, обтянутых снаружи кожей и снабженных клапанами. Будучи вдвигаемы и выдвигаемы из ниш, которые им служат гнездами, эти меха скользят в них с легким трением и вгоняют воздух в топку. При таком способе нагревания котлов соблюдается значительная экономия топлива, состоящего из толстых стеблей растения гаоляна {83} каменного угля, каменноугольной грязи, мелкого кустарника или соломы.
По вечерам публика в общих комнатах, или кухнях, занимается разговорами, игрой в карты, в кости или в орлянку на чохи (монеты). Тут часто можно встретить и курильщиков опиума, потягивающих, лежа на кане, свои трубочки. Около них горят маленькие лампочки, на которых они подогревают предварительно опий, возя их постоянно за собою. Но ни ссор, ни драк, ни пьянства нам не приходилось замечать в этих общих помещениях, несмотря на многочисленность их посетителей.
Содержатели постоялых дворов в деревнях, кроме прямых выгод от своих заведений, получают еще косвенную статью дохода от них, — именно помет, остающийся от животных, хозяева которых у них останавливаются. Помет в этой стране образцового земледелия ценится не дешево. Сбором его в зимнее время занимаются все поселяне-земле-дельцы. С раннего утра поселянин, взяв на руку корзиночку, отправляется на дорогу собирать помет. В числе собирателей можно встретить маленьких, 6—7-летних мальчиков, помогающих своим родителям. Когда поселянин отправляется за чем-нибудь в город или в соседнюю деревню пешком, то берет с собой корзиночку и собирает на пути помет. Даже грязь с городских дворов покупается за деньги и вывозится на поля. Такова потребность в удобрении в этой густонаселенной стране.
На другой день нашего путешествия из Гуй-хуа-чена мы достигли широкой поперечной долины в хребте Иншань, носящем тут местное название Маюн-са, оставив за собою густонаселенную Гуйхуаченскую долину. Эта равнина, имеющая около 40 верст ширины, окаймлена с севера окрайным хребтом Иншанем, а с юга — не столь высокими горами, тянущимися с востока на запад и представляющими крайний северный кряж цепи Тайхань, проходящей южнее Иншаня тоже почти в восточно-западном направлении. На восток и на запад Гуйхуаченская широкая долина простирается так далеко, что пределов ее в этих направлениях мы не могли видеть даже с высшей точки перевала Онгиин-даба через Иншань. Эта равнина довольно обильно орошена ручьями и речками, текущими с южного склона Иншаня, превосходно обработана и весьма густо заселена китайцами. В иных местах на одной квадратной версте можно насчитать от 4 до 5 селений.
Из Гуйхуаченской равнины мы вступили в горы Иншаня, верстах в сорока восточнее прежнего пути через них, и направились по широкой поперечной долине, орошаемой значительной речкой. В самой долине и на уступах окрестных гор везде разбросаны в живописном беспорядке селения, а вокруг них пестреют повсюду поля. Только кручи да горные вершины свободны от плуга земледельца, но зато на иных пасутся домашние животные, которых мы встречали на таких крутизнах, что казалось непонятным, как они могут держаться там. По долине шло много обозов и поселян, следовавших в Гуй-хуа-чен и обратно.
В полдень наши возницы, по обыкновению, остановились обедать и кормить лошадей. Пользуясь остановкою, мы тоже в это время пили чай и обедали в присутствии многочисленной толпы, собравшейся посмотреть на нас. В этот день мы ночевали в небольшой деревне Халенша. Отдельной комнаты на постоялом дворе не было, и мы провели ночь в общей ночлежной с обозными извозчиками и поселянами, которых на этот раз собралось так много, что в огромной комнате буквально негде было повернуться. Хозяин заведения, по просьбе Спленгера, отвел нам маленький уголок на кане, где мы и поместились кое-как на ночь. Обозы и проезжающие едут только днем, а на ночь всегда останавливаются на постоялых дворах. Поэтому на последних бывает иногда большое скопление проезжих. В полдень китайцы имеют обыкновение также всегда останавливаться для того, чтобы покормить животных и пообедать самим, так что едут только с утра до полудня и потом с двух часов пополудни до вечера.
От деревни Халенша долина, по которой мы ехали почти прямо на север, суживается, но селения в ней по-прежнему часты. На окрестных горах заметны были кое-где небольшие березовые рощи, а на пашнях встречалось много фазанов, которых наш спутник Спленгер убил несколько штук. В этой долине мы видели много пещерных жилищ, устроенных в отверделом песке и лёссе крутых обрывов. Стены этих жилищ, исключая лицевую, природные, потолок тоже, но поддерживается балками и помостом. В них обитают бедные китайцы. Скота у здешних поселян гораздо больше, чем в Гуйхуаченской долине, вероятно потому, что есть порядочные выгоны.
Поднимаясь постепенно по долине, перешедшей, наконец, в глубокое ущелье, мы достигли деревни Кулюпа, в которой обедали в пещерном жилище и кормили лошадей. Затем, перейдя слабый перевал, очутились на высокой равнине, покрытой низкими, но длинными отрогами Иншаня. Это была Монголия, в которую мы вступили, пересекши снова Иншань по направлению с юга на север. Названный окрайный хребет имеет тут пологий, но зато очень длинный склон к югу, к Гуйхуаченской равнине. Гребень же его в этом месте гораздо меньше возвышается над высоким монгольским плато, чем близ городка Куку-эргэ.
Со вступлением на монгольское высокое плоскогорье исчезли селения. Тут только кое-где можно встретить домики оседлых монголов, занимающихся хлебопашеством, да юрты и стада их кочевых собратий, виднеющиеся изредка по сторонам дороги. В этот день нам пришлось ночевать в бедном постоялом дворе, в общей комнате, но извозчиков было мало, так что мы могли разместиться свободно на одном из канов, предоставленных нам хозяином-китайцем.
На следующий день мы ехали по Монголии, встречая юрты, стада и владельцев их — монголов. Местность слегка волниста, но на середине станцию пересекли два невысоких хребта — вилообразный северо-западный отрог Иншаня. В долине между ними, на ручье, стоит постоялый двор, в котором мы обедали и кормили лошадей. В окрестностях заметно было несколько малых улусов кочевых монголов. Перевалив через второй хребет, мы очутились на обширной, почти горизонтальной равнине, по которой и продолжали путь. Ночевать пришлось на постоялом дворе Пинты-чуэн, битком набитом извозчиками. Хозяин-китаец поместил нас в своей комнате, но там еще до нашего приезда расположилось на ночлег несколько человек его знакомых, с которыми мы должны были ночевать на небольшом кане. В числе их было два курильщика опиума, поместившихся около меня и в течение почти двух часов куривших поочередно это зелье из одной трубочки.
С постоялого двора Пинты-чуэн мы продолжали ехать по той же обширной равнине, обильно поросшей злаком дэрису. На ней паслись местами стада дзэренов и часто выскакивали по сторонам дороги зайцы. Спленгер убил одного дзэ-рена, несколько степных курочек и пару зайцев. Улусы кочевых монголов также встречались изредка, но оседлого населения — нигде. Вообще во всей полосе Юго-Восточной Монголии, примыкающей к северному подножью Иншаня, верст в сто шириной, оседлое китайское население рассеяно спорадически, группируясь в тех местах, где почвенные и другие условия способствуют успехам земледелия, а на остальном пространстве кочуют монголы, часть которых, как выше сказано, живет оседло. Путешественник, проезжая вдоль этой полосы в восточно-западном направлении, будет встречать неоднократно контрасты в образе жизни и деятельности ее обитателей. Один день он проедет среди оседлого китайского населения, видя деревни, поля, людей, занятых в летнее время пашнями, а осенью и зимою молотьбой хлеба, удобрением полей, молонием муки на открытом воздухе жерновами, приводимыми в движение теми же людьми или их животными; на другой день перед ним откроется картина кочевой жизни: холмистая, невозделанная степь, на ней юрты, стада и владельцы их — монголы, сохранившие и здесь, среди оседлого населения, отчасти свой примитивный образ жизни, хотя и утратившие в значительной степени патриархальные нравы. Часть их живет оседло в глиняных домах, выстроенных по китайскому образцу, с полной китайской обстановкой, и занимается земледелием, содержа вместе с тем довольно много скота.
Так случилось и с нами. Обширная степь, по которой мы ехали более суток, замыкается на востоке невысоким северо-западным отрогом Иншаня. Перевалив через этот отрог, мы очутились в земледельческом районе помянутой полосы со многими селениями, разбросанными по широкой междугорной долине. В большой деревне Цаган-обо, имеющей около 2000 жителей, мы ночевали на весьма хорошем постоялом дворе. Прибыв в селение еще засветло, мы осматривали постройки и сельскохозяйственные орудия китайцев.
Далее, до самого г. Калгана, путь наш пролегал уже по земледельческой стране. Широкая долина, в которой стоит деревня Цаган-обо, окаймлена с юга Иншанем, гребень которого весьма мало возвышается над ней, а с прочих сторон — его невысокими отрогами. В долине и по сторонам на горных уступах и в ущельях видно было много деревень, а среди тщательно возделанных полей встречались местами небольшие участки свободной от посевов земли. Они покрыты хорошей травой и служат выгонами для скота, которого местные китайцы содержат гораздо больше, чем на Гуйхуаченской равнине. Верстах в двадцати от деревни Цаган-обо находится небольшой городок Чанкой, в котором мы обедали и кормили лошадей. В нем считается около 6000 жителей, а торговля, судя по множеству лавок, должна быть оживленная. В 15 верстах к северо-востоку от этого городка, в местности Юлюн-чжан, есть станция католических миссионеров, называемая Элыпи-сан-хо, а в 45 верстах в том же направлении другая станция, Шиинза, в которой построена церковь и большой дом. На этой станции католические миссионеры имеют школу, в которую принимают на воспитание бедных китайских мальчиков {84}.
Из г. Чанкоя мы ехали верст десять по волнистому плоскогорью, замыкающему помянутую междугорную долину с востока, а потом поднялись на Иншань, гребень которого и тут очень мало возвышается над монгольским плоскогорьем. Зато нам пришлось очень долго спускаться сначала по крутому и извилистому, а потом по отлогому спуску с этого хребта. Мы пересекли Иншань в третий раз и, сойдя с него в широкую долину реки Си-ян-хё, снова очутились во Внутреннем Китае.
Окрайный хребет Иншаня, посредством которого высокая Монголия опускается на юго-востоке к нижележащей земле, простирается в восточно-западном направлении из Ала-шаня до пределов Маньчжурии. На западе он, по словам Пржевальского [36], начинается небольшими высотами Хан-ула, в 200 верстах к северу от главного города Алашань-ского княжества Дынь-юань-ина, и тянется сначала на северо-восток, а потом идет в восточно-западном направлении, удерживая его на всем пространстве. На востоке же Иншань доходит до пределов Маньчжурии, сливаясь с юго-западной оконечностью Большого Хингана, отделяющего, как известно, эту страну от Монголии {85}.
Что хребет Иншань действительно окрайный — в этом мы имели случай убедиться несомненно, пересекши его четыре раза в различных местах. Гребень его везде несравненно менее приподнят над соседними северными равнинами Монголии, чем над южными второстепенными плоскогорьями Гуйхуаченским и долиной р. Си-ян-хё. Притом гребень западного Иншаня, соседнего Гуй-хуа-чену, или Та-чин-са, гораздо больше возвышается над Монгольским плоскогорьем, чем восточного. Северные ветви Иншаня, бороздящие сопредельные равнины Монголии, подобно главному кряжу, не отличаются значительной над ними высотой, тогда как южные его отроги высоко поднимаются над нижележащими равнинами. Таков короткий, вроде контрфорса, но весьма высокий отрог Иншаня Муни-ула, отходящий к западу от него к великой луке р. Хуан-хэ. Другой, менее высокий, но очень длинный отрог Иншань отделяет от себя верстах в пятнадцати к юго-востоку от г. Чанкоя. Этот последний тянется с запада на восток, почти параллельно главному кряжу, замыкая собой долину р. Ян-хё с юга.
На горах Иншаня мы встречали березовые рощи, с немногими отдельными деревьями сосны. К северо-востоку от Калгана леса становятся больше и близ границ Маньчжурии переходят местами в густую тайгу. В лесах Иншаня повсеместно живут барсы и косули, много фазанов, а близ границ Маньчжурии водятся даже тигры. Последние в летнее время появляются иногда в окрестных полях, поедая скот, и нападают порою на людей. Кроме того, в горах Иншаня есть лисицы, волки и каменные куницы, а на соседних равнинах Монголии, не занятых оседлым населением, живет, благодаря их тучным пастбищам, множество дзэренов и зайцев.
К югу от Иншаня расстилаются обширные равнины: Гуй-хуаченская и долина р. Ян-хё, разделенные помянутым восточным отрогом его. Обе эти равнины в совокупности представляют террасу или ступень из Китайской низменности в высокую Монголию. Эта ступень, или второстепенное плоскогорье с насажденным на нем отрогом Иншаня, в свою очередь опускается к Китайской низменности посредством многохребетной цепи Тай-хань, главный хребет которой тянется почти параллельно Иншаню в расстоянии от 100 до 150 верст к югу от него. Подобно Иншаню, гребень главного кряжа цепи Тай-хань, по которому направляется Великая стена (внутренняя), возвышается гораздо больше над Китайской низменностью, чем над северными второстепенными плоскогорьями: Гуйхуаченской равниной и долиной р. Ян-хё. По свидетельству китайцев, перевал через главный хребет цепи Тай-хань на прямом пути из Гуй-хуа-чена в Пекин имеет незначительный подъем с северо-запада и крутой спуск к юго-востоку, на Китайскую низменность. Точно так же хорошо известный перевал Гуань-гоу через тот же кряж по дороге из Калгана в Пекин представляет ничтожный подъем с севера и очень крутой спуск к югу. Оба окраинные поднятия — хребет Иншань и цепь Тай-хань — сочленяются на востоке, к западу от Губэй-коу, что у ворот Великой стены, образуя весьма широкую горную страну в области верхнего течения р. Бай-хе.
В Иншане находятся богатые залежи каменного угля, представляющие неистощимый запас топлива для всей окрестной страны. В цепи Тай-хань, по свидетельству гуйху-аченских миссионеров, есть также богатейшие каменноугольные копи. Нам не удалось, к сожалению, посетить иншанские каменноугольни, равно как и ознакомиться, даже поверхностно, с геогностическим строением этого хребта.
Спустившись с Иншаня в долину р. Си-ян-хё, или просто Ян-хё, как называют ее местные китайцы, мы встретили в ней густое население: деревни следовали одна за другой; свободной земли, исключая песчаные береговые откосы, не видно было нигде. Проехав по этой долине верст двадцать на восток, мы достигли Великой стены, в ворота которой вступили в небольшом городке Чин-пин-ку, расположенном на правом берегу Ян-хё. Эта внешняя, или объемлющая, стена тянется от р. Хуан-хэ с юго-запада на северо-восток сначала верст двести по горам цени Тай-хань, потом по широкой долине. К северу от нее она пересекает восточный отрог Иншаня, затем реку Ян-хё при городе Чин-пин-ку; далее поднимается немного на Иншань и по южному склону его идет в восточном направлении до самого Калгана. Знаменитое сооружение состоит из глиняной на кирпичном фундаменте стены, местами повредившейся (около 25 футов высоты и 15 футов толщины), с башнями в расстоянии приблизительно 100 сажен. Смотря на эту стену, нельзя не подивиться массе труда, потраченного на ее возведение. Пресловутые египетские пирамиды должны, мне кажется, представляться мизерными постройками сравнительно с этим грандиозным сооружением {86}.
Проехав небольшой городок Чин-пин-ку, окруженный с трех сторон высокими стенами, а с четвертой, западной, примыкающий к Великой стене, мы стали переправляться по льду на левый берег р. Ян-хё. Один из фургонов провалился, но толпа китайцев, шедшая вслед за нами из города, помогла его вытащить, и мы благополучно переехали на ту сторону реки. Внутри Великой стены плотность населения еще более: местами на одной версте насчитывали мы по три, по четыре деревни и в числе их попадало немало многолюдных. Кроме деревень, в долине р. Ян-хё существует другой, замечательный по историческим воспоминаниям вид поселений: это древние форты, представляющие ныне маленькие городки, вроде кремлей квадратного начертания, обнесенные весьма высокими и прочными стенами из жженого кирпича с бойницами наверху. Ворота, ведущие в эти кремли, устроены таким образом, что в крепость приходится въезжать коридором, ломающимся два раза под прямым углом. Внутри строения до того тесно сплочены, что как бы сливаются в одно целое, а улицы так узки, что две встречные повозки с трудом могут разъехаться. В этих небольших городках с весьма скученным населением есть и базары с лавками. Окруженные весьма высокими, футов в сорок, стенами, при незначительном внутреннем пространстве, кремли долины Ян-хё мрачны и душны, точно открытые сверху тюрьмы. Во время летних жаров воздух в них, должно быть, переполнен миазмами донельзя.
В эти форты, или кремли, укрывалось, как нам объясняли, в прежние смутные времена окрестное китайское население при появлении диких монгольских орд с севера. Хотя на хребте Иншаня и существовала стена, построенная еще за 240 лет до P. X., но она не могла защищать пограничных китайцев от нашествия монголов. Только с башен ее, служивших обсервационными пунктами, подавались сигналы, предварявшие об опасности, и жители стекались тогда в кремли. Остатки этих башен сохранились и доныне на гребне хребта.
Один из гуйхуаченских миссионеров, много путешествовавший по Внутреннему Китаю, сообщил мне, что в некоторых пограничных местностях провинции Гань-су существуют форты, подобные кремлям долины р. Ян-хё. Ему приходилось там проезжать по обширным, хорошо возделанным местностям, среди которых лишь кое-где разбросаны небольшие городки, обнесенные высокими и прочными стенами, а деревень в этих местностях встречалось очень мало, да и те возникли в позднейшем, сравнительно с фортами, времени. Весьма вероятно, что кремли пограничной части Гань-су имели в старину такое же значение, как и древние форты в долине Ян-хё, т. е. служили убежищами оседлому населению тех местностей при нашествиях соседних воинственных племен.
В первый же день путешествия от городка Чин-пин-ку мы, кроме множества деревень, проехали через 5 или 6 кремлей. Начиная от города по дороге стоят везде столбы [37], состоящие из глиняных пирамид и соответствующие нашим верстовым, но удаленные друг от друга, должно быть, на четыре ли (около двух верст). Дорога же выбита ужасно и пролегает местами в углублениях вроде рвов, в которых встречные повозки могут разъезжаться только в некоторых местах. Извозчики, чтобы предупредить друг друга о встрече, идут пешком наверху, близ краев обрывов, и, завидя встречные повозки, кричат. Зато постоялые дворы в здешних селениях гораздо лучше. В них можно найти отдельные, чистые комнаты с порядочной мебелью. Но все они холодные: кан не дает почти нисколько тепла китайским жилищам, а печей в них нет, да если бы и были, то теплота быстро улетучивается в окна, не имеющие стекол, а заклеиваемые бумагой. Потолок из решетки, обклеенной с внутренней стороны тканью и бумагой, также пропускает немало тепла. В комнаты ставят жаровни, но на них можно только отогревать руки и готовить чай. Цены на постоялых дворах с нас брали везде очень умеренные. Мясо мы имели с собой, а за ночлег и приготовление на
9 человек кушанья, причем соль, крупа, капуста, морковь и прочие приправы были хозяйские, мы платили от 450 до 500 чох, что по тогдашнему курсу составляло не более рубля на наши кредитные деньги. Казаки помещались в общей ночлежной комнате, а нам отводили всегда отдельную и каждый раз топили в ней кан.
Река Ян-хё, по левому берегу которой мы ехали, получает начало в горах Иншаня, верстах в тридцати к юго-западу от г. Чин-пин-ку, что у ворот Великой стены, и течет сначала в ущелье верст двадцать на север, потом в долине на восток и, наконец, на юго-восток. Ян-хё имеет от 15 до 25 сажен ширины, но большей частью мелка и только летом, после проливных дождей, выступает из берегов и производит иногда опустошения. В прочее же время ее во многих местах переезжают вброд, и мостов через нее мы не видали, равно как не пересекали и значительных притоков слева, с хребта. Из Ян-хё выведено много арыков (оросительных канав) на окрестные поля, которые китайцы начинают поливать еще ранней весной, как только станет прибывать вода.
Долина Ян-хё, имеющая вначале, в верховьях этой реки, около 10 верст ширины, к востоку постепенно расширяется и в 50 верстах восточнее г. Чин-пин-ку достигает уже верст сорока. С севера она окаймлена хребтом Иншанем, по южному склону которого тянется с запада на восток в Калган Великая стена, а с юга — высоким и длинным отрогом этого хребта, отделяющимся от него, как было упомянуто, верстах в пятнадцати к юго-востоку от городка Чанкоя. На востоке долина Ян-хё замыкается южным отрогом Иншаня, отделяющимся от этого хребта верстах в двадцати к северо-западу от Калгана. Этот отрог не доходит, однако, до хребта, ограничивающего долину с юга: между ними остаются ворота, через которые стремится Ян-хё, поворачивающая по выходе из них на юго-восток и пробивающая себе путь через горы.
Несмотря на плотность населения, в долине р. Ян-хё водится много дичи, именно монгольских зайцев (Lepus tolai) и серых куропаток (Perdrix barbata). Китайцы очень мало охотятся. Ружья у них большей частью фитильные, а дробь чугунная. Куропаток и фазанов мальчики ловят в силки, а в горах ставят капканы на лисиц и куниц. Волков здесь также много, и летом они, как нам рассказывали, нередко забегают из гор в деревни и поедают детей, остающихся на улицах без надзора.
По мере приближения к Калгану движение по дороге усиливается более и более. Тут мы постоянно обгоняли большие повозки, следовавшие в город с каменным углем, которым весьма богата вся окрестная страна. Кроме угля, везли и каменноугольную грязь, которая представляет более дешевое топливо, доступное для многих. В эту грязь китайцы кладут для чего-то глиняные шарики. Мне не случалось видеть процесса ее приготовления, но горит она в печах и жаровнях довольно хорошо. Уголь в этой стране лосковый {87} и смолистый, а антрацита не приходилось видеть.
Не доезжая 25 верст до Калгана, мы вступили в горы помянутого южного отрога Иншаня, замыкающего долину р. Ян-хё с востока. Дорога сначала идет несколько верст тесниной, которая потом расширяется. Подъем на перевал с западной стороны очень невелик, но спуск к востоку весьма длинен, хотя и отлог. Следовательно, обширная замкнутая долина верхней Ян-хё должна лежать выше равнины Калгана. Спустившись с гор, мы ехали верст около двенадцати до самого Калгана по равнине и прибыли в этот город около полудня в день Рождества Христова 1878 г. (по старому стилю), встретив радушный прием у проживающих в нем соотечественников.
Глава седьмая. Пребывание в г. Калгане
Торговля и промышленность этого города. — Чайная операция. — Упадок нашей торговли с Китаем. — Проектируемый сбыт леса из Амурской и Приморской областей в Китай. — Католические и протестантские миссионеры. — Окрестности г. Калгана. — Земледелие, пища и дома северных китайцев. — Встреча Нового года. — Театры.
Город Калган, или Чясан-цзя-коу[38], находится на северной окраине Чжилийской провинции и расположен у южного подножья окрайного хребта Иншаня, пересекаемого в этом месте большой дорогой из Пекина в Ургу. Город состоит из двух частей: северной, или Шабо, вытянувшейся длинной, но узкой полосой по ущелью помянутого хребта, и южной, или Сябо, раскинувшейся по долине, в которую переходит это ущелье далее, на юге. С севера Калган ограничен Великой стеной, проходящей по южному склону Иншаня, а с восточной стороны города протекает небольшая речка Цин-хе, изливающаяся слева в р. Ян-хё, верстах в двенадцати к югу от него. Эта речка, получающая начало в горах Иншаня, протекает в глубоком ущелье, в которое выходит много побочных теснин, а потому после проливных дождей она разливается так сильно, что иногда производит опустошения. Таково было наводнение летом 1877 г., причинившее много вреда городу и соседним селениям, расположенным по ее берегам. Для предупреждения наводнений по правому берегу речки, в городской черте, сооружен каменный барьер, который, однако, не всегда задерживает воду.
В Калгане считается около 80 000 жителей, из которых главную массу составляют китайцы, затем следует небольшое число маньчжур (чиновников и солдат) и китайских магометан. Последние ни наружностью, ни языком, ни одеждой не отличаются от китайцев, исключая исповедываемой ими религии. Поклонников пророка в северных провинциях Внутреннего Китая насчитывается немало. Они живут отдельными селениями и хотя пользуются полной религиозной свободой, но не совсем дружелюбно относятся к китайцам. Магометане, подобно китайцам, весьма успешно занимаются земледелием, а в зимнее время в больших размерах и извозом. Перевозка чаев из Туньчжоу в Калган производится преимущественно магометанами; они же содержат и русскую почту на пространстве от Калгана через Пекин до Тяньцзина.
В Калгане проживают два протестантских миссионера из Северо-Американских Соединенных Штатов, немец Грей-зель, скупающий верблюжью шерсть, и три русских агента по транспортировке чаев, следующих через сухопутную границу от этого города до Урги. Наши соотечественники поместились в северном предместье города, называемом Ям-бо-шань, за Великой стеной, отделяющей это предместье от Шабо. Каждый из них нанимает отдельный дом, состоящий из нескольких жилых строений с обширными дворами для помещения привозимого из Туньчжоу чая, который отправляется из Калгана по мере прибытия за ним верблюдов из Монголии.
Калган ведет весьма оживленную торговлю с Монголией, преимущественно с восточной ее частью. После Гуй-хуа-чека это второй город Внутреннего Китая по торговле с нею. Здесь также совершается обмен произведений промышленных провинций Внутреннего Китая на скот и различное сырье Монголии. Осенью и в начале зимы в Калган пригоняются как самими монголами, так равно и торгующими в Монголии китайцами табуны баранов, а также лошади, верблюды и быки. В то же время и позднее, в течение всей зимы, подвозятся различные продукты скотоводства. Скот и сырье доставляются в этот город главным образом из восточной части Монголии, тяготеющей в торговом отношении к Калгану. Кроме того, в Калган монголы доставляют много самосадочной соли из соленых озер Гоби, а из Урги — досок и брусьев. Взамен поименованных предметов из Калгана в Монголию вывозятся: ткани, кирпичный чай, табак, металлические и другие изделия, необходимые монголам для домашнего обихода.
Промышленность также довольно развита в Калгане: в нем существует много красилен, окрашивающих сбываемые в Монголию бумажные ткани; приготовляется готовая обувь для монголов, а также седла, удила, огнива, стремена, ножи, остовы для юрт и многие другие изделия для них же.
В начале осени в Калган начинают прибывать из восточной половины Монголии возчики с вереницами верблюдов за чаем, который отвозят только до Урги, но редко до самой Кяхты, так как этот рейс слишком длинен. Из Калгана в Ургу, кроме русского чая, т. е. покупаемого нашими соотечественниками, проживающими в Ханькоу и Фучжоу, на месте в сыром виде и обрабатываемого на собственных и арендуемых фабриках, — отправляется еще чай, заготовляемый самими китайцами и промениваемый ими в Маймачене на наши товары. В операции найма у монголов русскими агентами верблюдов для перевозки чая принимают деятельное участие китайские купцы, служа непременными посредниками между ними и возчиками. С этой целью купцы содержат в ближайших по дороге в Монголию селениях приказчиков, старающихся наперерыв друг против друга затащить монголов, следующих с верблюдами в Калган, на квартиры к своим хозяевам, где этих монголов кормят, потчуют водкой, ухаживают за ними и дают на все время пребывания в городе верховую лошадь. Верблюды же, пока монголы бражничают, что иногда продолжается до пяти дней, остаются на дворах без корма.
Отдохнув с дороги, монгол в сопровождении приказчика хозяина квартиры отправляется к русским комиссионерам и подряжается на доставку известного количества ящиков (мест) чая. Расчет же с комиссионером за доставку ведет хозяин дома, в котором остановился монгол, через своих приказчиков. Эти спекуляторы часто обвешивают простодушных монголов и, кроме того, сбывают им немало фальшивого серебра. В костяном коромысле весов, напоминающих миниатюрный безмен, искусно просверливается во всю длину пустота и по введении в нее нескольких капель ртути ловко заделывается снаружи. При взвешивании отпускаемого серебра движением коромысла переводят ртуть в его передний конец, а при приеме — в противоположный, отчего вес груза в первом случае, очевидно, увеличивается, а во втором уменьшается против истинного.
Фабрикация фальшивого серебра заключается в оставлении в больших и малых слитках его пустот, наполняемых через искусно заделываемые впоследствии узкие каналы оловом или свинцом, а также во введении в них в расплавленном состоянии тонких железных пластинок, не обнаруживающихся на поверхности.
Несмотря на все эти проделки, монголы не перестают пользоваться услугами китайских купцов в своих сделках с русскими комиссионерами. Очень немногие из них ведут счеты непосредственно с нашими агентами, хотя последние предлагают всем монголам, приходящим с верблюдами за чаем, даровые у себя квартиры с отоплением на все время пребывания в Калгане.
Монгол, подрядившийся на доставку чая из Калгана в Ур-гу, заключает с русским комиссионером формальное условие, которым обязуется доставить взятый на своз чай в целости и в установленный срок. За просрочку же полагается штраф с каждого ящика посуточно около 30 коп., а для обеспечения иска в случае неисправной доставки часть провозной платы додается монголам уже в Урге, по доставке чая на место. Срок для перевозки чая от Калгана до Урги (960 верст) назначается, обыкновенно, 30-днев-ный, но просрочки случаются так часто, что комиссионеры бывают вынуждены увеличивать его до 40 дней, в особенности когда верблюды летом не могли хорошо откормиться.
Монголы, занимающиеся перевозкой чая из Калгана в Ур-гу, в благоприятные годы, когда травы в степи хороши, совершают в течение осени и зимы два рейса с чаем из Калгана в Ургу. В первый раз они являются в Калган с верблюдами в сентябре и, доставив чай в Ургу, расходятся оттуда большей частью по домам для поправки верблюдов, из числа которых ненадежных оставляют в степи, заменяя их для второго рейса свежими. Вторично монголы приходят в Калган за чаем в феврале, везут его несколько тише, чем в первый раз, и нередко меняют верблюдов, уходя за свежими в свои улусы, а чай под надзором погонщиков оставляют на дороге. Окончив второй рейс, возчики расходятся по домам до следующей осени.
При неудовлетворительном же состоянии подножного корма на пути между Калганом и Ургой на второй рейс находится мало охотников, и значительная часть чая остается в Калгане до весны. В апреле монголы привозят в этот город на телегах, запряженных быками, самосадочную соль из Гоби, а на обратный путь нагружаются чаем, который и доставляют в Ургу. В этом случае русские комиссионеры сдают оставшийся чай не монголам, а местным купцам, занимающимся соляной торговлей, которые обязуются за известную плату доставить его в Ургу, нанимая уже от себя монголов по приеме от последних соли, и, конечно, не без выгод. Доставка чая из Калгана в Ургу на быках обходится значительно дешевле вьючной перевозки на верблюдах, но зато крайне медленна. Транспорты делают ежедневно 15, много 20 верст и притом, за недостатком корма для быков в Гоби на прямой караванной дороге, следуют по кружным восточным путям, употребляя на переезд от Калгана до Урги около 2 и даже 2½ месяцев.
Провозная плата за чай от Калгана до Урги на верблюдах в зиму 1878/79 г. была: по 2 лана 2 цзяна с ящика байхового чая и по 2 лана 8 цзянов с ящика кирпичного, что по тогдашнему курсу составит средним числом около 2 р. 40 к. с пуда [39]. На быках же весной 1879 г. доставка чая обходилась около 1 р. 90 коп. с пуда.
В течение осени, зимы и весны 1877 и 1878 гг. через Калган проследовало в Ургу около 876 000 пудов байхового и кирпичного чая, заготовленного нашими русскими фабрикантами в Ханькоу и Фучжоу [40] и отправленного через сухопутную границу, да более 200 000 пудов, закупленных непосредственно самими китайцами для Маймайчена, где большая часть этого чая променивается ими на наши товары — преимущественно на плис, сукна, юфть и меха, а остальная продается на деньги.
По замечанию наших калганских комиссионеров, основательно знакомых с чайным делом, спрос на чай в нашем отечестве с каждым годом возрастает в больших размерах и не только на байховый, но и на кирпичный. Этот последний в прежние годы ввозился почти исключительно в Азиатскую Россию, а теперь отправляется в большом количестве и в Европейскую. Из него приготовляются самые дешевые сорта байхового чая, разделяя кирпичи на пару и сдабривая потом полученный продукт дешевым байховым чаем.
Около 1/3 байхового чая, заготовляемого нашими соотечественниками в Ханькоу и Фучжоу, отправляется в Россию морем через Лондон, а перед последней Русско-турецкой войной 1877–1878 гг. часть того же чая была доставляема из помянутых городов морем же прямо в Одессу на пароходах, принадлежащих «Русскому обществу пароходства и торговли». Но возникшая в 1877 г. война с Портою прервала почти на два года морское сообщение названных городов с Одессой. Однако преимущества морской доставки чаев из Китая прямо в Одессу, сравнительно с сухопутной транспортировкой, настолько значительны, что нет основания отрицать ее постепенного усиления в будущем. В настоящее время от Ханькоу до Лондона доставка первосборного чая, отправляемого весной экстренно на легких пароходах, обходится от пяти до шести фунтов стерлингов с тонны; в середине лета фрахт понижается до четырех фунтов, а осенью — до трех и даже двух. Следовательно, средняя стоимость доставки одной тонны (62 пуда) чая будет около четырех фунтов, что по нынешним курсам составит почти 40 рублей кредитными деньгами. Из Фучжоу до Лондона средний фрахт на перевозку чая простирается до 3,7 фунта за тонну, т. е. около 37 рублей. Перевозка же чая морем из Ханькоу и Фучжоу до Одессы на русских пароходах обходится не дороже 5 и 5½ фунтов с тонны, а с комиссией и страховыми издержками доставка пуда будет стоить никак не дороже 1 р. 50 к. на кредитные деньги. Между тем по расчету наших калганских комиссионеров перевозка одного пуда чая из тех же городов через Тяньцзин, Калган, Ургу, Кяхту, Иркутск и Томск до Нижнего Новгорода обходится около 10 рублей на кредитные же деньги.
Впрочем, при существовании у нас двойной пошлины на байховые чаи, ввозимые через западную границу [41], удешевления чая едва ли возможно ожидать, если даже весь чай, заготовляемый для Европейской России нашими фабрикантами, будет перевозиться морем прямо в Одессу, так как экономия от перевозки пойдет на уплату таможенных пошлин, взимаемых вдобавок еще золотом. Правда, наше государственное казначейство с направлением всех байховых чаев русского заготовления, предназначаемых для Европейской России, морем через Одессу приобретало бы ежегодно около 2 000 000 рублей от двойных пошлин, но зато население Сибири по главному тракту от Кяхты через Иркутск и Красноярск до Томска, а отчасти и от Томска через Каинск, Ишим и Тюмень до Ирбита, равно как и пароходовладельцы Западной Сибири, лишились бы почти на ту же сумму заработков. На удешевление чая, да и то в небольших размерах, можно надеяться только тогда, когда пошлины с чаев собственно русских фабрикантов в Китае, ввозимых в Одессу морем, будут сравнены с ординарными пошлинами, взимаемыми в Иркутске с чая, следующего через сухопутную границу. При этом условии необходимо также, чтобы наибольшая часть груза перевозилась на собственных наших судах для избежания зависимости от иностранных судовладельцев, которые и в настоящее время при удобных случаях стараются прижимать наших фабрикантов в Китае.
В пользу морской доставки чаев из Ханькоу и Фучжоу в Одессу много говорит самая скорость ее: паровые суда из Лондона и Марселя совершают рейсы в порты Китая в 45–55 дней. На сухопутную же доставку чая из названных пунктов через Тяньцзин, Калган, Кяхту, Иркутск, Красноярск и Томск до Нижнего Новгорода требуется не менее шести месяцев, а бывают случаи, когда чаи по этому пути странствуют более года. Но зато в случае войны, как это было в 1877–1878 гг., доставка чаев морем в Одессу может временно совершенно прекратиться. Во всяком случае перевозка чая морским путем в Одессу, по мнению калганских агентов, должна усиливаться с каждым годом, в особенности если в ней примут деятельное участие суда добровольного флота.
В настоящее время для доставки чая даже в Восточную Сибирь, столь близкую к Китаю, удобнейшим путем признают путь водный — морем и р. Амуром. Как известно, сделана была даже попытка в перевозке чая этим путем. В 1873 г. на пароходе «Николай», принадлежавшем Амурской компании, отправлен был из Китая морем и Амуром чай в Восточную Сибирь, и хотя операция не увенчалась успехом, но не прекратила стремления продолжать опыты перевозки чая этим путем.
Ныне в г. Калгане наши комиссионеры по транспортировке чая вовсе не занимаются торговлей, но лет семь тому назад один из них сбывал местным китайцам в небольшом количестве сукна, плис и юфть. Значительной торговли у русских с китайцами в этом городе, впрочем, и быть не может, потому что кал ганские купцы, большей частью шансий-цы, держат в своих руках и всю кяхтинскую торговлю, имея полную возможность выменивать в Кяхте очень выгодно наш товар на чай. В Тяньцзине, в Ханькоу и в Фучжоу точно так же в настоящее время проживающие в этих городах русские купцы не ведут никакой торговли, занимаясь исключительно чайным делом. Пробовали привозить туда сукна, плис и бумажные ткани, но они не могли конкурировать с английскими, а потому очень туго сбывались. Китайцы, по словам купцов, ныне стали очень падки на дешевый товар, а дорогой, несмотря на его доброту, почти не имеет сбыта. Английские же сукна и бумажные ткани, не отличаясь добротностью, привлекают китайцев своей замечательной дешевизной. Наши мануфактуристы пытались было приготовлять бумажные ткани для китайцев на манер английских, только лучшей добротности, но они сбывались очень плохо, так как покупатели предпочитали более дешевые, хотя и не столь добротные английские.
Для поддержания нашей, сильно упавшей вследствие иностранной конкуренции, торговли с Внутренним Китаем и производящейся ныне, как известно, через посредство шан-сийцев только в Кяхте, торговые обороты которой едва ли превышают 3 000 000 рублей, проектируют весьма основательно вывоз лесных материалов морем из Приморской области в порты Китая.
Во внутренних, густонаселенных и почти совершенно безлесных провинциях Китая существует постоянный и огромный по своим размерам спрос на дерево. Хотя строения во Внутреннем Китае возводятся из необожженного кирпича, глины с рубленой соломой или камней, связанных цементом, немногие из обожженного кирпича, но двери, косяки, стропила, брусья канов, оконные рамы, а также телеги, коромысла, мебель, множество посуды, разных земледельческих орудий и принадлежностей к ним, приготовляются из дерева. Потребность в нем, при таком изумительном по своей многочисленности населения Внутреннего Китая, должна быть огромная. Поэтому неудивительно, что в северные его провинции доски и брусья доставляются за 1000 верст на верблюдах из Урги и продаются в Гуй-хуа-чене и в Калгане иногда с веса. Доставка одного пуда дерева из Урги до Калгана обходится не дешевле рубля, да и то только на обратных верблюдах, а до Гуй-хуа-чена — около 90 копеек. По этим данным можно составить некоторое понятие о дороговизне леса в северных провинциях Чжилийской и Шаньси. Действительно, в Калгане сосновый брус, длиной около 6 аршин, толщиной вершков в семь, продается от 4 до 5 лан, т. е. от 12 до 15 руб. Такой же длины и ширины сосновая доска, толщиной вершка полтора, стоит около 2 лан, т. е. 6 руб. Подобная же почти цена на лес и в Гуй-хуа-чене.
Хотя в Северной Маньчжурии сохранились еще огромные леса, но они растут там на высоких, труднодоступных горах, да притом в этой стране нет сплавных рек, обращенных ко Внутреннему Китаю, исключая Ляохе, впадающей в залив Ляотонг, но она, как известно, протекает по густо заселенной равнине, на которой только изредка встречаются небольшие рощи. В хребте Иншане, верстах в ста к востоку от Калгана, есть значительные леса, но в малодоступных горах, из которых добыча дерева даже для окрестных жителей сопряжена с затруднениями. В горных провинциях Южного Китая, Юн-нани и Гуй-чжоу тоже существуют леса, но опять-таки на горах и вдали от моря и судоходных рек.
В Японии лесами богаты ее северные острова, в особенности Иезо (Мацмай), но в ней самой дерево потребляется в огромных размерах на постройки, сооружаемые там по причине частых землетрясений исключительно из дерева.
Из Северо-Американских Соединенных Штатов, именно из Калифорнии, богатой лесом, вывоз лесных материалов во Внутренний Китай едва ли возможен как по дороговизне доставки их в столь отдаленную страну, так и по трудности добывания леса из Приморских Альп этого штата.
С островов Тихого и Индийского океанов, а равно и из Сингапура в Китай доставляются только ценные породы дерева.
Таким образом, наша Приморская область со своими дремучими лесами, омываемая морем и прорезанная р. Амуром с ее могучим притоком Уссури, могла бы, бесспорно, снабжать водным путем столь близкий к ней Внутренний Китай лесными материалами в избытке. Не трудно бы было доставлять в эту страну лесные материалы и из Амурской области, покрытой, как известно, тоже девственными лесами. Нет сомнения, что в будущем Россия при правильной эксплоатации лесных богатств своего Крайнего Востока будет извлекать из лесной торговли с Китаем значительные выгоды и перестанет, быть может, покупать у китайцев чай почти на наличные деньги. В настоящее время нам приходится уплачивать им за этот продукт около 3 800 000 лан наличными деньгами, теряя при этом по причине низкой стоимости нашего кредитного рубля до 1 500 000 руб. на курсе, да, сверх того, расходовать в Монголии и Китае на перевозку чая, следующего через сухопутную границу с мест производства до Кяхты, около 3 800 000 кред. руб., уплачиваемых тоже почти сполна чистым серебром. Следовательно, интересы нашей торговли с Внутренним Китаем вызывают необходимость всестороннего изучения вопроса о сбыте в эту страну леса из помянутых областей. Этот вопрос, сколько нам известно, был давно уже возбужден нашими соотечественниками, проживающими в Тяньцзине, но в печати нам не приходилось читать ни одной заметки, трактующей о нем. Не считая себя вправе распространяться об этом предмете, требующем специального изучения, мы позволили себе коснуться его единственно из желания обратить внимание на столь важный вопрос людей, вполне компетентных.
Указывают также на возможность выгодного сбыта во Внутренний Китай морской капусты, потребляемой китайцами в громадном количестве в пищу. Ныне этот продукт доставляется в Китай главным образом из Японии, но им весьма богато также море при берегах Южно-Уссурийского края, откуда морская капуста может быть сбываема с большим удобством во Внутренний Китай. Конечно, это принадлежит будущему, когда тот край заселится трудолюбивыми колонистами и приютит в своих гаванях хотя немногие наши коммерческие суда, необходимые для поддержания торговых сношений нашего Крайнего Востока с Китаем и Японией.
В Калгане уже лет 15 тому назад, как существует протестантская духовная миссия, состоящая ныне из двух миссионеров Северо-Американских Соединенных Штатов. Деятельность миссионеров ограничивается почти исключительно городом. По временам проповедники выходят на многолюдные улицы или на городские площади и, став на возвышение, обращаются к собравшемуся народу с проповедью, подкрепляемою чтением Евангелия. Большинство окружающих слушает эти поучения, по-видимому, без внимания и вскоре расходится, остаются только наиболее любопытные. По окончании проповеди в толпе бывают иногда по поводу ее суждения и порою слышатся даже насмешки, хотя во время самого поучения китайцы держат себя чинно: беспорядков на этих сборищах не случается, и полиция, не присутствующая даже на них, нисколько не препятствует желающим собираться и слушать миссионеров.
Верстах в сорока к северо-востоку от Калгана, в селении Си-Ванцза, находится католическая миссия, а в 40 верстах к югу, в большом городе Сюань-хуа-фу, по дороге в Пекин, — другая с епископом во главе. На станции Си-Ванцза миссионеры производят метеорологические наблюдения. Они нередко посещают Калган и проповедуют как в нем, так и в окрестной стране. Число обращенных ими китайцев несравненно больше, чем у протестантских миссионеров, с которыми они живут не совсем дружелюбно, но действительно ли большинство этих неофитов истинные христиане — судить трудно.
Равнины к югу и западу от Калгана, внутри Великой стены, принадлежат к весьма густо заселенным местностям. Даже все значительные ущелья Иншаня наполнены селениями. В самых горах, в окрестностях города, на каждой почти маленькой площадке можно встретить пашенку. В иных местах эти пашенки, в несколько квадратных сажен, расположены на таких высотах, куда не может достигнуть ни лошадь, ни осел, так что китайцы таскают туда удобрение и семена на себе, пашут на себе же, а по снятии хлеба переносят его на своих плечах в деревни. Привычка этих людей взбираться на неприступные, по-видимому, кручи достойна удивления и не только мужчины, но и женщины на своих уродливых ногах поднимаются по страшным крутизнам.
Кроме хождения на пашни, китайцы часто посещают горные выси для сбора мелкого кустарника и толстых стеблей некоторых травянистых растений на топливо. Хотя каменного угля очень много в окрестной стране, но доставка его по дурным, страшно выбитым дорогам затруднительна, а потому и цены на него довольно высоки, так что каменный уголь доступен только для богатых и зажиточных. Топливом же для бедных служат: каменноугольная грязь, солома, гаолян, кустарник и стебли некоторых травянистых растений. В горах около Калгана часто приходилось видеть там и сям человеческие фигуры, то цепляющиеся на утесах, то осторожно пробирающиеся по россыпям или занятые срезанием растений. Смотря на этих людей, поистине в поте лица добывающих себе хлеб, невольно приходишь к заключению, что при чрезмерной плотности населения жизнь, по крайней мере, простого народа поддерживается только тяжелым, неустанным трудом и что прославленное китайское трудолюбие есть результат усиленной борьбы за существование.
Почва посещенных нами местностей Северного Китая не отличается, по-видимому, природными богатствами [42], но благодаря необыкновенному трудолюбию и многовековому опыту китайцев в земледелии питает многочисленное население. Земледелие во Внутреннем Китае действительно доведено до высокой степени совершенства. Нам кажется, что много полезного для нашего отечества можно бы было позаимствовать агрономам, посвятившим несколько лет на изучение китайского земледелия. Чтобы сказанное не показалось преувеличенным, позволю себе описать вкратце способ заготовления северными китайцами значительного количества корма для рабочего скота с ничтожного почти участка земли. Во Внутреннем Китае, даже в северной его части, как известно, нет свободной земли для выгонов, так что содержимых в весьма незначительном, впрочем, числе рабочих животных (лошадей, мулов и ослов) приходится довольствовать круглый год продуктами земледелия. При крайней ограниченности земельных участков здешних поселян такое довольствие скота, казалось бы, могло представить непреодолимые затруднения. Китайцы, однако, сумели обойти их и находят средства к продовольствию своих, правда, очень немногих рабочих животных. Одно из них заключается в чисто искусственном произращении длинной овсяной соломы. Для этого поздно посеянный овес усиленно поливают, в особенности в сухое время, отчего он поднимается очень высоко. Когда зерно совершенно нальется, но хлеб еще зелен, его снимают, вяжут в снопы и выставляют для просушки на ограды или плоские крыши зданий. Таким образом получают с небольшого участка земли множество соломы, по крайней мере вдвое больше, чем у нас. Эта солома, оставаясь зеленою и будучи изрублена, дается вместе с зерном или без него в корм лошадям, мулам и ослам, которые пожирают ее с жадностью, вероятно потому, что в ней остается много вкусных и питательных веществ, улетучивающихся в виде газов при вызревании. У нас, как известно, овсяной соломой кормят зимою только рогатый скот, да и то за недостатком сена, а лошади едят ее лишь в крайности. Зеленая же китайская солома служит прекрасным кормом для лошадей, от которого они жиреют и становятся способными к тяжелым работам, в чем мы неоднократно имели возможность убедиться лично.
Другое замечательное в экономическом отношении растение, возделываемое северными китайцами, — это индийское просо, называемое в Китае гаолян. По наружному виду оно напоминает несколько тростник, но имеет вверху круглую красноватую метелку и достигает 7–8 футов высоты. Толстые стебли гаоляна идут на топливо и на некоторые поделки, изрубленные и смешанные с зеленой овсяной соломой верхушки поступают в корм домашним животным, а из плодов его гонят водку и делают масло. Поля, засеянные гаоляном, в конце лета имеют привлекательный вид, напоминая плантации сахарного тростника.
Из прочих культурных растений в посещенных нами местностях Северного Китая возделываются: рис, пшеница, обыкновенное просо, овес, ячмень, гречиха, горох и множество разных овощей, в особенности моркови и редьки, а также бобы, огурцы, картофель, капуста, дыни и арбузы. Кроме китайской капусты, есть и наша, заимствованная, как говорят, северными китайцами из Восточной Сибири. Любопытно было бы знать, каким путем перешел в Китай из Нового Света картофель, известный китайцам, по их уверению, с незапамятных времен.
Китайцы довольствуются преимущественно растительною пищею и, несмотря на то, сильны, подвижны и общее состояние их здоровья, в особенности сельских жителей, сколь можно было заметить, удовлетворительно. Зимою они питаются отварным просом, лапшой и соленой зеленью, редькою, картофелем, а летом к этой пище присоединяется еще разная зелень, до которой китайцы большие охотники. Мясо же простой народ ест очень редко: большинство только в первые дни Нового года, празднуемого в течение целого месяца. К этому торжественному празднику каждый зажиточный поселянин старается выкормить на убой свинью, поросят или домашних птиц: кур, уток и гусей, а также купить немного мяса.
Сырую воду китайцы избегают пить, а употребляют отварную или чай. Водку пьют многие, даже женщины и дети, но в самом ограниченном количестве. Пьянства, можно сказать, почти вовсе не существует в Китае, а если и встречаются люди, не чуждые этого порока, то они составляют редкое исключение и преследуются общественным мнением. В течение целой зимы 1878/79 г. нам не случалось видеть ни одного пьяного в Китае, несмотря на частые посещения рынков, театров и гостиниц. Но зато другое зло— курение опиума — распространяется с каждым годом и между северными китайцами, не говоря о южных, среди которых очень много курильщиков опия. Эти злополучные, кроме расстройства организма и значительных трат на покупку столь дорогого вещества [43], подвергаются, как говорят, еще различным вымогательствам доносчиков. Курение опиума, как известно, строго воспрещено законом, а потому шпионы, пользуясь этим обстоятельством, угрожают состоятельным курильщикам доносами и вымогают с них порядочные взятки {88}.
Табак китайцы курят все, не исключая даже мальчиков 12–14 лет, которые по достижении этого возраста стараются из подражания взрослым обзавестись непременно кисетом и трубкою, составляющую в некотором роде их ребяческую гордость.
Поселяне посещенных нами местностей Внутреннего Китая живут, по-видимому, безбедно: дома у большинства хорошие и содержатся в порядке, пашни прекрасно обработаны и обнесены земляными, а в иных местах каменными валиками; на дворах много разных сельскохозяйственных орудий. Весьма хорошая одежда поселян также свидетельствовала о их благосостоянии, и нищие очень редко попадались в деревнях.
В Северном Китае дома строят преимущественно из необожженного кирпича или глины с рубленой соломой; реже из камней, связанных цементом. Только немногие здания, именно кумирни и театры, воздвигают большей частью из обожженного кирпича. Этот последний отличается высокою доброкачественностью, и приготовление его полезно бы было изучить до мельчайших подробностей. Больших домов в Китае не строят: все они одноэтажные и ограниченных размеров. Богатые китайцы, имеющие надобность в обширных помещениях, ставят несколько отдельных домов на одном дворе или на разных, смежных, дворах.
Надворные строения, как то: амбары, сараи, конюшни и пр., а равно и ограды возводятся из тех же материалов, как и дома, с тою разницей, что камни, связанные цементом, чаще употребляются на надворные постройки и ограды, чем на жилые помещения. Стойла и ясли в конюшнях делают из глины с рубленой соломой.
Крыши кроют тростником или гаоляном, обмазывая их сверху глиной или же черепицею, а в некоторых местах делают их иногда из плиток глинистого сланца. Потолки состоят из тростниковых или гаоляновых решеток, обтянутых циновками и проклеенных изнутри сначала грубою тканью, а поверх бумагою, а то просто одною бумагою. Полы встречаются только у зажиточных и настилаются из кирпича, тесаного камня или набиваются из глины, а у бедных полом служит самый грунт. Деревянных же полов, по причине дороговизны леса, не делают. Таким образом, китайские строения безопасны от огня, а потому и пожары в Китае бывают очень редки, чему, конечно, способствует немало и осторожное обращение с огнем.
Жилищами бедных в некоторых местностях, как, например, в горах Иншаня, служат землянки, или пещеры, устраиваемые в крутых обрывах отверделого песка или лёсса. В этих пещерных жилищах три стены природные, а четвертая — лицевая, в которой проделываются окна и дверь, — искусственная. Внутренность жилища штукатурится, в стенах делаются маленькие ниши, а потолок для безопасности поддерживается деревянными балками. Когда несколько таких жилищ, расположенных рядом и неразличимых издали, топится по утрам, то наблюдателю с далекого расстояния дым представляется как бы выходящим из земли. Подобным зрелищем мы любовались в длинном ущелье гор Ма-юн-са на пути из Гуй-хуа-чена в Калган {89}.
Дома с надворными строениями всегда обносятся оградами, а дворы часто делятся перегородками на отделения. С улицы во двор ведут одни или несколько ворот, делаемых у богатых и знатных китайцев из обожженного кирпича с большим двускатным навесом из черепицы. Ворота украшаются затейливыми цоколями, карнизами и другими атрибутами изящной архитектуры.
Число комнат в домах, конечно, бывает различно. Окна средней высоты, но очень широкие, проделываются только в одной стене, а не в разных, как у нас, и притом выходят непременно на двор, но не на улицу. Дверь со двора в комнату делается преимущественно в той же стене, в которой окна, и располагается между ними. Переплеты оконных рам частые и тонкие, оклеиваются просвечивающей бумагой, сквозь которую ничего не видно на дворе, а тем более со двора внутри комнаты. Стекла — большая редкость даже в богатых городских домах, да и то вставляются преимущественно только в верхние квадратики рам. Китайцы не любят, чтобы во внутренность их жилища проникали взоры любопытных, а потому едва ли введут в свои окна прозрачные стекла, несмотря на все неудобство бумаги, которую приходится часто менять. Матовые же стекла, вероятно, скорее придутся им по вкусу.
В каждой жилой комнате есть непременно кап — так называется кирпичная кладка вроде лежанки, но во всю ширину комнаты, от 2½ до 3 футов высоты и от 7 до 12 футов длины. Она имеет одну или две маленькие топки с колодцами. Поверхность кана покрывается циновками, поверх которых постилаются войлоки. На ней китайцы спят, а днем сидят, пьют чай и обедают на низеньких столиках вроде табуретов. Но тепла собственно в комнате кан дает ничтожное количество, да и то быстро улетучивается в окна и через потолок. Поэтому зимой в китайских домах немного разве теплее, чем на дворе, и китайцы у себя в комнатах постоянно одеты по-зимнему. Они очень привычны к холоду и в зимнее время заботятся только о том, чтобы поверхность кана к ночи была горяча или по крайней мере тепла. Для согревания рук, закуривания трубок и приготовления чая ставят зимою в комнаты жаровни, топимые каменным углем или каменноугольною грязью.
Стены комнат штукатурятся и в домах зажиточных белятся или оклеиваются белой бумагой, а у богатых иногда обоями. Мебель китайцев состоит из столов, табуретов, шкафов и шифоньерок, покрываемых у богатых прочным лаком.
В домах зажиточных китайцев можно найти вазы с искусственными цветами, устанавливаемые на длинные, но узенькие столы, столовые зеркала в черных лакированных рамах, картины на стенах, а у потолков — красивые клетки с разными певчими птицами, очень любимыми китайцами, и каны, устланные красным сукном, с подушками. Но европейские вещи редко встречаются даже в больших городах северных провинций, исключая тканей, в числе которых можно видеть английский ситец на занавесях, да, пожалуй, еще английских музыкальных ящиков, зажигательных спичек, часов и кое-каких мелочей. В стенах делаются неглубокие ниши с полками, закрываемые занавесками и служащие шкафиками. Ширмы также нередко встречаются в китайских домах; ими отгораживается, между прочим, угол в комнате или целая треть ее для домашней каплицы [часовни] с жертвенным столиком. У богатых она помещается в отдельной комнате.
В селениях дома расположены кварталами, а не линиями, как у нас в великорусских губерниях. Только недостаток свободного места, например в горных ущельях или на береговых террасах, вынуждает вытягивать дома в одну или две линии. Улицы не очень грязны, потому что сор и грязь с них собираются в кучи и потом вывозятся на поля для удобрения. Окна в деревнях, как и в городских домах, не выходят на улицу, а всегда обращены во двор. Во многих селениях на околицах встречаются небольшие рощи, а в некоторых и сады.
В каждом большом селении непременно есть кумирня, а против нее в расстоянии 20–30 сажен театр, состоящий из сцены, обращенной к кумирне, с небольшой при ней комнаткой. Кумирня и театр обыкновенно лучшие здания в селении и строятся большей частью из обожженного кирпича, имеют черепичатые крыши и отличаются изяществом архитектуры. На углах многоярусных навесов кумирен подвешиваются иногда колокольчики, издающие гармоничный звон во время ветра. В промежутках между кумирнями и театрами в некоторых больших селениях мы видали маленькие, вроде беседок, очень красивые колокольни.
В сельских театрах по временам даются странствующими труппами представления, до которых китайцы, как известно, страстные охотники. В них же путешествующие ученые рассказывают иногда некоторые эпизоды из истории Китая, выслушиваемые поселянами в короткие часы досуга.
Во время пребывания в Калгане нам пришлось быть свидетелями празднования китайцами своего Нового года — единственного у них годичного торжества, случившегося в 1879 г. в начале нашего февраля. Еще недели за две до праздника китайцы стали деятельно готовиться к нему; движение в городе усилилось и в последние перед Новым годом дни походило на всеобщую суматоху: лавки буквально осаждались покупателями, как горожанами, так и сельскими жителями из окрестностей, спешившими закупить к предстоящему празднику все нужное. В особенности много покупали в эти дни свечей, картин, ракет и петард. К Новому году каждый китаец старается непременно сшить себе новое платье и сапоги. По обычаю, в последние дни истекающего года купцы заканчивают счеты, должники уплачивают заимодавцам и устанавливают новые курсы на чохи — единственные монеты Китая из сплава чугуна с цинком, ценностью около 1/6 нашей копейки.
Накануне праздника на воротах дворов появились красные бумажки с иероглифами, выражавшими различные пожелания. Такие же листки красовались на протянутых во дворах веревках. Вечером все кумирни были освещены эффектно фонарями, и в них часто заходили посетители полюбоваться иллюминацией, но богослужения не было. Часа за два до полуночи взвились сигнальные ракеты и по ним открыта была пушечная пальба из городской цитадели, продолжавшаяся с небольшими перерывами далеко за полночь. Одновременно с первыми выстрелами в городе и в окрестных селениях начали пускать ракеты и сжигать бураки, мельницы и петарды. Фейерверк продолжался почти до рассвета.
Утром китайцы, одетые в новое форменное платье, с радостными лицами, двигались толпами по городу, делая визиты. Омнибусы, наполненные пассажирами, и извозчики с седоками тянулись непрерывными вереницами по главной улице, через которую трудно было перейти. Многие из знакомых нашим соотечественникам китайцев делали им в этот день визиты, хотя у нас тогда и не было никакого праздника. Фейерверк, поддерживавшийся понемногу целый день, к вечеру усилился и прекратился не ранее полуночи.
В последующие дни китайцы продолжали свои визиты, но не с таким уже рвением, посещали театры и званые обеды со спектаклями, весьма обыкновенные в Китае в эти дни.
Днем и в особенности вечером пускалось множество ракет и петард. В один из вечеров город по обычаю был ярко освещен разноцветными фонарями, вывешенными в большом числе на улицах и на дворах. В течение первых трех дней праздника все без исключения магазины и лавки были заперты, так что решительно ничего нельзя было купить. Только на четвертый день стали открываться лавки с съестными припасами, прочие же — через две и даже три недели, а банкирские конторы и меняльные лавки — через месяц.
Все первые четыре недели Нового года прошли в увеселениях: театральных зрелищах, обедах, визитах, представлениях фокусников, ученых собак и обезьян.
Кроме постоянного городского театра, устроено было несколько временных. Эти балаганы ставятся всегда против храмов и состоят из открытой сцены с комнатами для переодеваний позади. Музыканты помещаются на самой сцене сбоку, а публика смотрит игру стоя. Только немногие богатые, да и то преимущественно женщины, следят за ней из экипажей, стоящих позади толпы. Зрители на представления во временных театрах допускаются бесплатно, так как они устраиваются по подписке, причем различные части города чередуются между собой построением каждая у себя балагана и наймом труппы. В постоянный же городской театр, имеющий закрытое помещение, публика допускается с платою и сидит на скамьях. В этом театре представления сопровождаются иногда обедами с повышением входной платы.
Пьесы на китайских театрах {90} ставят по преимуществу исторические, представление которых с перерывами длится по нескольку дней. Костюмы принадлежат той эпохе, к которой относится пьеса, и бывают нередко роскошные. Смотря на них, мы узнаем, что китайцы прежде (до маньчжурской династии) носили бороды, имели длинные волосы, высокие шапки и одежду, совершенно отличную от нынешней, именно — широкие халаты с длинными рукавами, обшитыми на концах у знатных широкими блондами. Между актами длинных исторических пьес ставят иногда коротенькие пьески из современной жизни, в числе которых немало фарсов чисто эротического свойства.
Исторические пьесы по исполнению относятся к опере, но монотонное пение китайцев фистулой не может быть приятно для слуха европейца, хотя и не лишено некоторой доли привлекательности; европейцам скорее может понравиться китайский речитатив. Самую же игру китайских актеров, в числе которых немало даровитых, можно было бы признать натуральной, если бы она не теряла много от неполноты сценической обстановки и подчас излишнего фиглярства артистов.
Пьесы из современной жизни на разговорном языке производят более приятное впечатление и при хорошей игре смотрятся с удовольствием, в особенности знающим язык или, по крайней мере, знакомым с содержанием пьесы.
Женщины не допускаются на сцену, и женские роли исполняются мужчинами. Отличившихся актеров не вызывают и не аплодируют им, выражая иногда одобрение негромкими восклицаниями.
Китайская музыка, оркестрованная из скрипок с длинными грифами и ладами, флейт, барабанов, треугольников и тарелок, весьма монотонна и не гармонична. Музыканты играют на память, без нот, которые едва ли и нужны при таком однообразии мотивов, но соблюдают такт.
Глава восьмая. Переезд из Калгана в Ургу и пребывание в этом последнем городе
Возвращение в Монголию. — Юго-восточная полоса ее к северу от Иншаня до пределов Гоби. — Путешествие по этой пустыне. — Характер ее природы. — Признаки прежнего обильного орошения Гоби. — Геологическое строение. — Пригодность этой пустыни для кочевой жизни. — Выход из Гоби. — Страна к северу от нее. — Прибытие в Ургу. — Монгольский и китайский города. — Хутухта. — Благословение народа. — Праздник в честь Майдари. — Земледелие в окрестностях Урги.
Переезд из Калгана в Ургу нам предстояло сделать по прямой караванной дороге, по которой ходит русская почта. Эта дорога пролегает через станции: Цаган-балгасу, Сучжи, Ирен, Ихы-удэ, Уйцзын и Ибицых. Она подробно и точно описана Тимковским и о. Иакинфом {91}, проезжавшими по ней в 1821 г., из которых первый описал также весьма обстоятельно и восточную, или Аргалинскую, дорогу между помянутыми городами, проехав по ней с миссией в передний путь. Кроме того, Фусс в 1831 г. и Фритше в 1877 г. определили на караванной дороге географическое положение нескольких пунктов и измерили барометром высоты, а топограф Шимкович произвел по ней маршрутную съемку {92}. Фусс в передний путь ехал по Аргалинской дороге и определил на ней несколько пунктов и высот. Кружная почтовая (китайская) дорога из Калгана в Ургу через станцию Саир-усу была посещена в 1868 и 1874 гг. Фритше, который определил на ней географическое положение некоторых станций и измерил барометром высоты. Таким образом, все известные дороги из Калгана в Ургу весьма обстоятельно исследованы нашими прежними путешественниками по Монголии, а потому мы могли добавить разве немногое к их трудам.
27 февраля мы выступили из Калгана на двух телегах, запряженных верблюдами, и семи вьючных верблюдах, нанятых у монгола. Дорога на протяжении первых 20 верст направляется по глубокому ущелью Иншаня, в котором часто встречаются постоялые китайские дворы для монголов, следующих в Калган. На окрестных горных уступах разбросаны китайские селения с пестреющими поблизости их пашнями. Поднимаясь постепенно на окраинный хребет Иншань, мы в 22 верстах от Калгана, близ селения Нор-дянь, достигли короткого, но очень крутого подъема, называемого Синь-хан-да-ба, на гребень хребта. Верблюды с тяжелыми вьюками и лошади с возами восходят по этому подъему не иначе, как с отдыхами. На перевале около дороги стоит на площадке небольшая, но очень красивая кумирня.
Взобравшись на гребень Иншаня, мы обернулись назад, чтобы бросить прощальный взгляд на Китай, но долго не могли оторвать взоров от чудной картины, представившейся с высоты на юге: внизу на обширном пространстве был виден тесный строй гор хребта, постепенно понижавшихся по направлению к Калгану, близ которого вздымались, как бы в виде острова, высокие горные массы; между горами виднелись глубокие долины с разбросанными по ним селениями; к югу от хребта расстилалась равнина, а за нею синелся высокий и длинный отрог Иншаня, через который пролегает дорога в Пекин по ущелью р. Ян-хё. На гребне Иншаня сохранились кое-где следы древней Великой стены, состоящие из развалин каменного вала и остатков его башен.
Спустившись весьма немного по пологому склону с хребта, мы вышли на волнистое плоскогорье Юго-Восточной Монголии, физической границей которой, как сказано было раньше, служит окраинный хребет Иншань. На этой высокой земле температура воздуха во все времена года несравненно ниже, чем в Калгане, отстоящем от нее всего в 25 верстах, что, очевидно, обусловливается ее значительной абсолютной высотой, превышающей высоту Калгана почти на 2500 футов. На плоскогорье по лощинам и оврагам лежали местами снежные сугробы, тогда как в Калгане в течение января и февраля снег выпадал только два раза ночью, но не более двух линий в толщину, и к полудню стаивал. Летом, когда в Калгане и на равнинах к югу от него бывает невыносимый зной, по северную сторону Иншаня, на монгольском плато, жар далеко не так чувствителен.
В трех верстах от перевала мы свернули с дороги и остановились на ночлег. Наши монголы, которых с хозяи-ном-подрядчиком было трое, очутившись в родной земле, заметно повеселели, что ясно выражалось на их физиономиях и в самом разговоре. Вообще, монголы не любят городов и посещают их только по необходимости. Вырвавшись из многолюдного города, в котором им все чуждо, непривычно, в свою родную степь, они в первое время чувствуют себя как бы освободившимися из неволи.
Наш подрядчик, оказавшийся честным, добродушным человеком, был состоятельный лама, посещавший неоднократно Забайкальскую область, в которую ездил торговать с бурятами китайским товаром. Он привез в Калган какой-то груз и большую часть провозной платы получил товаром да прикупил еще на полученные от нас деньги за верблюдов. Товар состоял из кирпичного чая и бумажных тканей, которые он вез вместе с нашим багажом домой для продажи в своем хо-шуне. Наш лама выражал также желание заняться впоследствии, когда накопит денег, торговлею баранами киргизской породы, высоко ценимыми, по его словам, в Восточной Монголии для племени. Этих крупных баранов, совершенно сходных с нашими киргизскими, китайские купцы из Кобдо приобретают от киргизов, населяющих северо-западный угол Джунгарии, и продают их частью в Китай, частью в Монголию на племя и всегда с большим барышом. Лама собирался сам поехать за ними в Джунгарию или, по крайней мере, в Кобдо и пригнать в Восточную Монголию стадо этих баранов.
Страна к северу от Иншаня, по дороге в Ургу представляет весьма высокое плоскогорье, сходное с волнистой землей в окрестностях городка Куку-эргэ, по которой мы шли в 1878 г., приближаясь к Гуй-хуа-чену. Оно покрыто пологими грядами, тянущимися с запада на восток, суглинистая почва его одета тонким растительным слоем и производит тот же злак, какой мы находили в Юго-Восточ-ной Монголии, на пути в Гуй-хуа-чен. На пространстве почти 100 верст к северу от окраинного хребта встречаются кое-где китайские деревни, постепенно редеющие по мере удаления от Иншаня. Земли, удобной для земледелия, здесь, однако, много, в воде тоже недостатка нет, а потому весьма вероятно, что оседлое китайское население будет
постепенно все дальше и дальше подвигаться в Монголию и со временем займет всю юго-восточную, наиболее пригодную для земледелия, часть ее вплоть до 1оби. Выселение китайцев в Монголию началось не очень давно: наши путешественники Тимковский и о. Иакинф, не упускавшие из вида ничего замечательного, не упоминают о китайских селениях к северу от Иншаня, которых в то время (в 1820–1821 гг.), очевидно, еще не было.
Н. Я. Бичурин (о. Иакинф)
В этой части Юго-Восточной Монголии оседлое китайское население живет вперемежку с монголами-цахарами. В летнее время тут также нередко случаются грабежи, совершаемые китайскими бродягами. Разбойники нападают безразлично на монголов и на китайцев. Больше всего достается от них содержателям постоялых дворов на дорогах, которые они осаждают, вынуждая владельцев их выплачивать себе контрибуцию.
В 60 верстах от Калгана, на станции Балгасу, находятся развалины небольшого города, описанные нашими прежними путешественниками. Мы ночевали поблизости этого урочища, в соседстве небольшой китайской деревни, в которой в тот вечер странствующие артисты давали театральное представление в балагане, освещенном разноцветными фонарями.
Местность к северо-западу от урочища Цаган-балгасу становится еще более волнистою, чем прежде, будучи пересечена невысокими хребтами в восточно-западном направлении. Из них кряж Куйтун, отстоящий в 150 верстах от Калгана, резко выделяется по своей высоте от прочих и тянется далеко на восток и запад. Верстах в тридцати к северо-западу от него дорога пересекает широкое плоское поднятие Минган, направляющееся также с запада на восток. Абсолютная высота страны между Иншанем и этим поднятием простирается приблизительно до 4800 футов. В ней нередко встречаются источники, есть даже небольшие речки, пресные и соленые озера. Несколько озер мы видели поблизости дороги. Пастбища принадлежат к лучшим в Монголии, и встречается много участков, удобных для земледелия, но не занятых еще оседлым населением. К северу от земледельческой полосы этой страны, заселенной китайцами, и частью в ней самой живут монголы-цахары, составляющие отдельный аймак, который простирается на восток до Большого Хингана, на запад до соседнего аймака уротов. Цахары, живущие в южной половине этой страны вперемежку с китайцами, занимаются земледелием, но не все: часть их продолжает вести кочевую жизнь, а другая живет оседло в домах, содержа, однако, довольно много скота. К северу от земледельческой полосы цахары ведут по преимуществу кочевую жизнь, занимаясь в то же время изредка и хлебопашеством. Они говорят испорченным монгольским языком, в состав которого вошли не только слова, но и целые китайские фразы; многие из цахар знают и китайский язык. Цахары одеваются по-монгольски, но женщины их имеют особую, затейливую прическу, отличную от прически халхаских женщин. Окита-ившихся совершенно цахаров нам самим не приходилось видеть.
В аймаке цахаров пасутся табуны скота, принадлежащие богдо-хану, а потому цахары слывут у монголов царскими пастухами. Для наблюдения за стадами, кроме пастухов, получающих небольшое вознаграждение, приставлены еще чиновники из монголов, состоящие на жалованье. Цахары обязаны в военное время выставлять конную милицию, которая принимала участие в войне 1860 г. между китайцами и англо-французами{93}. Об этой войне у цахаров сохранились еще свежие воспоминания. Не имея понятия о европейских национальностях, они воображают, что сражались в то время вместе с китайскими войсками против русских, пришедших будто бы из своей страны в Китай морем. Разуверить их в этом трудно. Они сознаются только откровенно в превосходстве мнимых русских войск, от которых потерпели поражение.
К северу от поднятия Минган страна начинает постепенно понижаться к стороне Гоби и становится ровнее, а вместе с тем редеют источники, беднеет флора, и степь незаметно переходит в пустыню. Гоби имеет в этом месте около 500 верст ширины (считая по дороге), если принять за нее полосу от станции Сучжи до станции Уйцзын на нашем пути. Южная половина Гоби ровнее северной, но и первую нельзя признать совершенной равниной: в ней нередко встречаются плоские высоты и пологие гряды, простирающиеся в восточно-западном направлении; между грядами залегают равнины с плоскими котловинами, богатыми солончаками, а местами в этих котловинах встречаются небольшие соленые озера. Кроме того, в летнее время от дождей в некоторых здешних впадинах с глинистым дном образуются иногда временные озера, или, точнее, обширные лужи, быстро высыхающие после ливня. К этим кратковременным водохранилищам направляются сухие русла потоков с окрестных высот, ясно различимые во все времена года. Наконец, во многих из этих впадин сохранились следы наполнявших их прежде постоянных озер, именно: резко очерченные берега древних водохранилищ, черты размыва, песчаные сопки в виде маленьких дюн, а также солончаки с ровной, глянцевитой поверхностью, покрытой соляным налетом, занимающие наиболее углубленные места котловин. Соляной налет становится тем толще, чем ближе лежит к наиболее низким местам солончака, в которых нередко переходит в кору, что ясно свидетельствует о постепенном сконцентрировании соли в существовавших тут прежде озерах.
Источников и пресных озер мы не встречали на нашем пути по этой части Гоби нигде. Но колодцев по дороге довольно, хотя многие из них содержат воду солоноватую и отдающую иногда сероводородом. Глубина гобийских колодцев простирается средним числом до 15 футов. Что же касается источников, то они и в этой части Гоби, по показанию монголов, очень редки и встречаются исключительно в горах и глубоких впадинах пустыни, не обильны водою, и в сухое лето многие из них перестают течь. На восточной же окраине Гоби источников больше, там есть даже ручьи и пресные озера, пастбища лучше и вообще та часть Гоби привольнее.
Песчаные пространства на нашем пути встречались только в южной половине, да и то незначительных размеров, и самые пески неглубоки: высоких песчаных барханов мы не видели нигде. К востоку и западу от дороги, как говорили монголы, именно от участка ее между станциями Цза-мыйн-худук и Кутул, песков больше. Однако обширных песчаных пространств, занимающих несколько десятков квадратных миль и состоящих из высоких песчаных бугров, в Монгольской Гоби нет. Кроме показаний монголов, мы находим подтверждение тому у путешественников, пересекавших эту пустыню в разных направлениях: о. Иакин-фа, Тимковского, Ковалевского, Пржевальского, Эляйя-са {94}, Фритше и, наконец, в словесном сообщении нам бий-ского купца Антропова (ныне умершего), искрестившего ее по многим путям {95}. На этих основаниях мы при сравнении в 5-й главе Высокой, или Монгольской, Гоби с Южною, или Великою, вправе были, кажется, признать в числе особенностей первой из них отсутствие в ней обширных песчаных пространств, которыми отличается Великая Гоби.
Северная часть Гоби еще более волнообразна, чем южная. Во многих местах она покрыта низкими, насажденными кряжами, простирающимися, подобно кряжам южной половины, с запада на восток, и отдельными высотами. Обширные равнины в северной половине пустыни встречаются реже, чем в южной; солончаков сравнительно меньше, равно как и небольших песчаных пространств. Грунт во всей Гоби по преимуществу хрящеватый с мелкою галькою и только в низких местах, в плоских котловинах, мягкий, солончаковый.
Монгольская Гоби после озерных котловин Убса, Айрик-нор, Киргиз-нор и северо-восточной полосы Монголии, примыкающей к хребту Большому Хингану, представляет наиболее углубленную площадь этой высокой земли [44]. Так, по крайней мере, следует полагать по имеющимся гипсометрическим данным. Самые низкие места в Монгольской Гоби, найденные путешественниками, пересекавшими ее в различных направлениях, суть следующие: Эляйяс в южной части на пути из Гуй-хуа-чена в Улясутай нашел место в 2827 футов; Фусс в северной части, на караванной дороге между Ур-гою и Калганом, наблюдал высоту в 2935 футов, а на Аргалинской дороге, что к востоку от караванной, нашел точку в 2613 футов; Фритше на почтовой дороге из Калгана в Ургу через станцию Саир-усу, в центральной части пустыни, определил высоту в 2984 фута; Пржевальский, следуя по Монгольской Гоби с юга, из княжества Алашаньского в Ургу, не спускался ниже 4400 футов. Низшей точкою, определенной мною в этой пустыне на пути из г. Кобдо в г. Гуй-хуа-чен, был колодец Ноин-худук, лежащий на высоте 3330 футов и отстоящий в 50 верстах к Ю.-В. от равнины Голыб-гоби, которая ниже его и подымается, вероятно, над морем не более 3000 футов. Наименьшую из известных по настоящее время высот в этой пустыне, именно 1990 футов, определил Мосин, на урочище Эцзен-хошу, верстах в пятидесяти к юго-вос-току от станции Ихы-удэ на караванной дороге.
Что Монгольская Гоби была дном моря — это доказывают, несомненно, ее осадочные породы. Близ земной поверхности залегают красноватые песчаники с весьма тонкими прослойками, придающими им полосатость, и такой же окраски мергели. Обе породы покрыты более или менее толстыми слоями наноса, состоящего из отверделого песка, глины или песка с хрящом, галькою и гравием. Ниже песчаников и мергелей обнаруживаются местами пласты мелкозернистого кристаллического известняка, белого и серого, в других — обыкновенного грубого известняка. На северной окраине песчаники замещаются глинистым сланцем, под которым, однако, все-таки покоятся серые известняки.
Пласты поименованных осадочных пород приподняты и прорваны гранитами, образующими невысокие, насажденные кряжи пустыни и ее отдельные высоты. В южной половине преобладают разности серого гранита, среднезернистого и с значительным содержанием роговой обманки, а в северной более развит красный крупнозернистый гранит. В центральной и в особенности южной части встречаются песчаниковые пологие гряды, не имеющие обнажений гранита, но обязанные своим существованием, по всей вероятности, напору этой кристаллической породы из недр.
Кроме гранитов, осадочные породы часто прорезаны белым кварцем, жилы которого в них встречаются почти повсеместно. Кварцевый щебень и в особенности галька устилают местами поверхности пустыни.
Окаменелостей в помянутых осадочных породах нами не найдено, а потому и неизвестно, к какой системе их следует отнести. Несомненно лишь то, что теперешние гранитовые кряжи и отдельные высоты Монгольской Гоби — поднятия новые, не существовавшие еще в ту эпоху, когда ее покрывало море, на дне которого отложились ее песчаники, известняки и глинистые сланцы. Во многих обнажениях на склонах и у подошв гранитовых поднятий открываются толщи помянутых осадочных пород, покоящиеся в наклонном положении на приподнявших их гранитовых массах. Эти толщи, очевидно, представляют собою осадочные пласты, смещенные из горизонта теми самыми гранитовыми массами, на которых теперь они лежат {96}.
В Монгольской Гоби существует и поныне много небольших соленых озер. Кроме того, в ней, как выше было замечено, нередко встречаются котловины с явственными признаками наполнявших их водоемов. Следовательно, эта пустыня, по отступлении из нее моря, была усеяна множеством озер. Наконец, в Монгольской Гоби встречаются местами весьма значительные сухие русла, в несколько десятков верст длины, в которых ныне, по уверению монголов, никогда не замечается движения воды, даже после проливных дождей или при таянии снега весною. Некоторые из виденных нами таких русел казались живыми подобиями весьма значительных речек, как будто недавно оставивших свои ложа. В крутых береговых обрывах их мы наблюдали неоднократно горизонтальные пласты наносной земли с тонкими прослойками, а на дне, кроме гальки, видели массивные кругляки. Истоки таких больших русел лежат всегда в горах. Русла Урту-гол, Сухай-гол, упомянутые в 5 главе, и в особенности Шара-Хадын-гол, что в 23 верстах к юго-востоку от колодца Ноин-худук, на пути в Гуй-хуа-чен, принадлежат к самым большим из числа встретившихся нам в Гоби.
Все эти свидетельства о прежнем обильном орошении Монгольской Гоби вместе с тем указывают, что страна подвержена осыханию, ближайшую причину которого, казалось бы, следовало искать в ее медленном вековом поднятии, уменьшении оттого атмосферного давления и усилении, следовательно, испарения с ее поверхности вод. Любопытно было бы ознакомиться с описаниями этой страны древнейших китайских путешественников по ней для того, чтобы судить о физических изменениях, происшедших в Гоби в историческое время. В богатой китайской литературе, вероятно, найдутся путешествия по Монголии, относящиеся к первым векам нашей эры, а может быть, и более ранние {97}.
Насажденные кряжи Гоби, состоящие по преимуществу из гранитов, возвышаются не более 400–500 футов над соседними равнинами и тянутся больше с запада на восток, бороздя страну своими отрогами. Соответственно протяжению осей этих кряжей и долины, между ними залегающие, вытягиваются по параллелям несравненно далее, чем в меридиональных направлениях. В северной части, кроме кряжей, отличающихся большей, сравнительно с южными, относительной высотой, встречаются и отдельные высоты, воздымающиеся на равнинах в виде куполов или пирамид из красного крупнозернистого гранита. Некоторые из них имеют 700–800 футов относительной высоты.
Растительность Гоби на высотах состоит преимущественно из кипца, а в низких местах, в котловинах с солонцеватою почвою, преобладают солянки и злак дэрису. Корм для лошадей по караванной дороге во время нашего путешествия был очень плох, тем более что пастбища близ дороги постоянно вытравляются осенью и зимою верблюдами и лошадьми проходящих караванов. Впрочем, состояние подножного корма в Гоби много зависит от обилия летних дождей: если летом перепадали дожди, то через пустыню в течение целой зимы свободно можно проехать на протяжных лошадях, в противном случае лошади не пройдут и необходимо ехать на верблюдах. Тяжести же осенью и зимою всегда перевозят на верблюдах.
Недостаток мягких луговых трав в Гоби восполняется обилием солончаковых растений, столь любимых верблюдами и баранами. Гобийские верблюды считаются лучшими в Монголии: они рослы, сильны и необыкновенно выносливы. Бараны тоже весьма хорошо откармливаются в Гоби. Таким образом, эта пустыня, несмотря на свою однообразную флору и скудное орошение, все-таки представляет некоторые удобства для кочевой жизни, благодаря обилию солончаковых растений, отсутствию комаров, оводов и прочих насекомых, изнуряющих летом скот, а также и бесснежию своему зимою, имеющему немаловажное значение для кочевников.
Занимая наиболее углубленную полосу Монголии, Гоби отличается, сравнительно с сопредельными ей высокими землями, не только северными, но и южными, более мягкой зимой. Снег в ней выпадает редко, в небольшом количестве, и скоро разносится ветрами по оврагам и лощинам; но и там он не лежит подолгу, улетучиваясь быстро в атмосферу по причине чрезмерной сухости воздуха и частых ветров. Во время нашего путешествия через Гоби из Калгана в Ургу с 6-го по 20 марта снега в ней почти вовсе не было, и мы с трудом разыскивали его в рытвинах для приготовления себе пищи и чая, так как вода во многих колодцах была солоновата и имела неприятный запах. По влиянию своего климата на здоровье обитателей Гоби принадлежит, вероятно, к числу самых здоровых стран на земном шаре: болезненность в ней весьма незначительна, и люди там нередко доживают до глубокой старости.
Животная жизнь в Гоби зимой весьма однообразна. Дзэ-ренов во время нашего путешествия встречалось очень мало по причине плохого урожая в предшествовавшее лето травы. Но в урожайные на траву годы эти антилопы прикочевывают на зиму в пустыню большими стадами из окрестных высоких стран, в особенности если в этих последних выпадает глубокий снег, затрудняющий проискание пищи травоядным. Самая мягкость гобийской зимы, должно быть, также привлекает дзэренов на это время года в пустыню. Кроме антилоп, в Гоби на зиму прикочевывают иногда и стада джиге-таев из Северо-Восточной Монголии, в которой их очень много {98}. Гонимые холодом и бескормицей из этой суровой страны, они переселяются на зимние месяцы в восточную часть пустыни и возвращаются весной на север. В летнее же время крупные млекопитающие могут только в весьма ограниченном количестве пребывать в Гоби, размещаясь поблизости ее немногих источников. Зимующих птиц мы также очень мало встречали в Гоби. Монгольские жаворонки (Melanocorifa mongolica), клушицы (Fregilegus graculus), пегие галки (Colaeus dauricus), степные курочки (Syrrhaptes parodoxus) и черные вороны (Corvus orientalis) — вот почти все птицы, которых мы видели на пути.
В здешней Гоби кочуют монголы-сунниты {99}, аймак которых, состоящий из двух хошунов (цзун-сунниты и барун-сунниты), не входит в состав Халхи. От халхасцев сунниты разнятся несколько языком и обычаями. Близ дороги живут преимущественно бедняки, из которых большинство не имеет вовсе скота и питается подаяниями проходящих караванов, заготовляя для них аргал на топливо и прочищая колодцы. Наш добродушный подрядчик-лама раздавал им почти на всякой станции кусочки кирпичного чая, распиленного для этой цели еще в Калгане, и нередко кормил их остатками мяса; помогали этим беднякам и наши казаки, поившие их чаем и отдававшие им остатки своего обеда.
На пути из Калгана в Ургу нам почти ежедневно встречались караваны и вереницы порожних верблюдов, шедшие в Калган. Караваны следовали с разным русским товаром из Кяхты, а из Урги везли овчины, сырые кожи, доски и брусья; вереницы же порожних верблюдов направлялись за чаем. Из Калгана в Кяхту, кроме чая, доставляются еще шелковые материи, преимущественно чи-чунь-ча, и китайский сахар-ле-денец для старообрядцев Забайкальской области, предпочитающих его русскому по той причине, что он будто бы постный. Иногда привозят в Кяхту и мороженый виноград из Внутреннего Китая.
Из Урги отправляется в Калган и в Гуй-хуа-чен множество досок и брусьев. Нам в течение месяца пути встретилось по крайней мере 20 караванов с этими материалами. Приготовлением досок и брусьев для Внутреннего Китая занимаются лесопромышленники-китайцы, проживающие в Урге. Лес добывается из высоких Гентейских гор в расстоянии от 80 до 150 верст к северо-востоку от Урги и большею частью сплавляется весною в этот город по р. Толе. Летом его перепиливают на доски и брусья, а осенью и зимою отправляют их на обратных верблюдах, пришедших в Ургу с чаем, в Калган и в Гуй-хуа-чен. Хотя наем обратного верблюда обходится несравненно дешевле, чем нарочного, но все-таки за него от Урги до Калгана платится около 12 кредитных рублей, а как на каждого из них грузят не более 12 пудов дерева, то, следовательно, доставка одного пуда досок и брусьев из Урги до Калгана стоит не менее одного рубля на наши кредитные деньги, а до Гуй-хуа-чена — около 90 копеек.
По караванной дороге ходит, между прочим, и наша, русская, почта. Она направляется из Кяхты чрез Ургу, Калган и Пекин до Тяньцзина. На пространстве от Кяхты до Калгана ее содержат местные монголы по найму от нашего правительства, а от Калгана до Тяньцзина, также по найму, — китайские мусульмане. Легкая почта с простой корреспонденцией отправляется из Кяхты через каждые 10 дней и прибывает в Калган на 12-й или 13-й день. Тяжелая же почта с денежной корреспонденцией и посылками отходит из Кяхты раз в месяц и следует в сопровождении двух казаков до самого Тяньцзина. Путь от Кяхты до Калгана она проходит в 21–22 дня. Русской почтою пользуются не только наши соотечественники, проживающие в Урге, Калгане, Пекине и Тяньцзине, в которых имеются почтовые конторы, но и китайцы. Им дозволяется пересылать по ней простую корреспонденцию на общих основаниях, и китайцы пользуются этим правом, отправляя массу писем, преимущественно из Калгана в Маймайчен и обратно, так как китайская почта существует только для правительственных надобностей, а частные лица лишены права пересылать что-либо по ней.
От станции Ирен у небольшого соленого озера местность по направлению к северо-западу становится еще более волнистой, а местами даже гористой. Невысокие кряжи, состоящие преимущественно из красного гранита, прорвавшего известняки и глинистые сланцы, встречаются чаще, чем в южной половине. Обширные же равнины, напротив, в северной части редки. В ущельях гор, по берегам сухих русел временных потоков, тут растут местами ильмы, тянущиеся в виде извилистых аллей. Солончаков и соленых озер в северной половине Гоби, по-видимому, меньше, а песчаных пространств почти вовсе не встречается. Вода в колодцах северной части несколько лучше, чем в южной, но глубина их везде одинакова.
На половине дороги мы останавливались на двое суток: наш подрядчик попросился съездить домой, верст за пятьдесят к востоку от дороги, для перемены нескольких усталых верблюдов. Через двое суток работники его привели свежих верблюдов и мы отправились далее. Погода почти во все время нашего переезда через Гоби стояла очень хорошая: дни были большей частью солнечные, тихие и теплые — настоящие весенние, а ночи необыкновенно звездные. В эти прекрасные ночи мы очень часто любовались восхождением первой величины звезд, выступавших из-под горизонта ярко блестящими точками. Звезды третьей величины ясно можно было различать близ самого горизонта. 17 марта мы увидели вестников весны — журавлей. Они летели на север, но там, должно быть, еще царила зима, потому что птицы вскоре поворачивали назад, кружились подолгу на большой высоте, высматривая воду, и, не видя ее, отлетали обратно на юг.
Близ станции Уйцзын окончилась Гоби, не имеющая и на севере резкой границы, а переходящая постепенно в весьма волнистую степь. Насажденные кряжи стали еще выше, и у подножий их часто встречались глинистые сланцы, прорванные красным гранитом, и обнажения серых кристаллических известняков. В иных местах кряжи, переплетаясь между собою посредством отрогов, придают местности горный характер; в других среди открытых волнообразных равнин воздымаются отдельные высоты, состоящие из одиноких массивов или горных групп из красного гранита. Но источники все-таки встречаются редко.
По выходе из Гоби растительность с каждой станцией к Урге становилась заметно лучше; по сторонам дороги паслись стада дзэренов; сурки уже проснулись от зимней спячки, но норки других грызунов, пищух и сусликов, были еще не откупорены своими обитателями. В каждой жилой норке торчала плотная затычка из травы. На одной из станций мы видели монгола, охотившегося за сурками с собакой. Притаившись поблизости сурочьей норки, у которой заметны были свежие следы, он выжидал появления из нее сурка и, когда этот последний отбегал на несколько шагов от норки, спускал на него собаку. 25 марта на одной из весенних луж заметили мы в первый раз уток.
Наш лама, остававшийся несколько дней дома, догнал нас за три станции до Урги. С ним прибыла его невестка с четырьмя малолетними детьми, которых везла в двух корзинках, повешенных по обе стороны верблюда, а сама ехала на том же верблюде верхом. В каждой корзинке было посажено по два ребенка, закутанных в шубы, и по два щенка, чтобы от них детям было теплее, как объяснила нам монголка. Вместе с ламой приехал его родственник — молодой, очень красивый монгол с женой. Вся эта компания последовала с нами в Ургу на богомолье.
Верстах в шестидесяти от Урги мы стали различать на горизонте высокие горы Хан-ула. Две последние станции до города пришлось сделать по снегу, лежавшему в окрестностях Урги еще толстым слоем. Абсолютная высота страны, возраставшая постепенно от Гоби, и приближение к северу давали себя чувствовать: в последние дни путешествия погода стояла очень холодная с пронзительным северо-восточным ветром — самым неприятным в Монголии зимой. Кругом царила зима, с которой мы напрасно простились еще в Гоби, увидев вестников весны. В 20 верстах не доезжая Урги, мы приблизились к высокому лесистому кряжу Хан-ула. Густые хвойные леса покрывают склоны и ущелья этого кряжа и производят отрадное впечатление на путешественников, давно не видавших древесной растительности. Подъезжая к городу, мы встретили на дороге несколько убогих постоялых дворов для монголов, следующих с караванами, и, переправившись по толстому льду через р. Толу, вскоре прибыли в китайскую часть Урги, называемую Маймайченом, а оттуда в русское консульство, где были радушно приняты нашим консулом в этом городе Я. П. Шишмаревым. На переезд из Калгана в Ургу мы употребили ровно месяц, делая ежедневно средним числом около 35 верст в два приема: половину утром, от восхода солнца до полудня, а другую с 4 часов пополудни до 10 вечера, да двое суток простояли на половине дороги. Расстояние между Калганом и Ургой по прямому караванному тракту, которым мы следовали, простирается приблизительно до 960 верст.
Урга [45] состоит из двух городов: монгольского, называемого Богдо-курень, или Да-курень, и китайского, или Маймай-чена. Оба города отстоят верст на пять один от другого, а в промежутке между ними находится русское консульство, расположенное отдельно на возвышенном месте. Оно помещается в деревянном двухэтажном доме, облицованном кирпичом, с несколькими флигелями и службами. Этот большой дом, которому по величине нет подобного во всей Монголии, привлекает немало любопытных из числа посещающих Ургу монголов, которые, проходя мимо него, останавливаются и подолгу рассматривают здание.
Урга расположена в широкой долине р. Толы, окаймленной с севера и юга горными хребтами. Южный кряж Хан-ула весьма высок и покрыт густыми хвойными лесами лиственницы, сосны, ели и пихты. В этих лесах живут во множестве медведи, маралы, косули и кабаны. Кряж Хан-ула считается священным, и охота в его лесах строго воспрещена: у подножий гор стоят юрты караульных монголов, не пропускающих никого с оружием в эти горы, но за грибами и ягодами не возбраняется ходить туда. На северном склоне этого кряжа, в одном открытом месте, выложены камнями по повелению императора Канси гигантские письмена, которые можно прочитать издалека, так как они расположены на крутом склоне.
По южной части долины протекает река Тола, имеющая от 15 до 25 сажен ширины и местами значительную глубину. В ней живет много рыб: тальменей, ленков (Brachymystax), хариусов, налимов, окуней и чебаков. Река местами разделяется на рукава и образует острова, покрытые тальником, а поблизости ее часто встречаются старицы.
С северной стороны долина р. Толы окаймлена предгорьем хребта Гунту, носящего против города местное название Сельбидаба. Это предгорье, как и весь вообще южный склон названного хребта, безлесно. Хребет Гунту представляет западный отрог весьма высоких и лесистых Гентейских гор, высшие точки которых находятся верстах в ста пятидесяти к северо-востоку от Урги. Из этих гор вытекает Тола. Хребет же Хан-ула возникает на левом берегу Толы самостоятельно, соединяясь на востоке лишь невысоким поднятием с юго-западным отрогом Гентейских гор, тянущимся по левому берегу р. Толы. Высшие точки Хан-улы находятся в окрестностях города, а далее к юго-западу он понижается и примыкает к горам, что у южного изгиба р. Толы.
Благодаря высокому положению над уровнем моря (около 3770 футов) Урга пользуется весьма здоровым климатом. Летом сильных жаров там почти не бывает, но зима холодная и продолжительная. В 1879 г. в течение всего апреля было очень холодно, а в конце этого месяца несколько дней подряд свирепствовали снежные метели, и только с 1 мая природа стала быстро оживать.
В китайском городе, или Маймайчене, имеющем около 10 000 жителей, население состоит из торгующих китайцев, разных китайских ремесленников и монголов, находящихся большею частью в услужении у китайцев. Торговцы имеют дома с лавками и ведут обширную торговлю как в самом городе, так и внутри страны, посылая время от времени своих приказчиков с товаром в хошуны. Ремесленники тоже имеют много домов. Из них больше кузнецов, занимающихся приготовлением для монголов таганов, щипцов, топоров и других изделий; затем следуют столяры и бочары, или бондари, работающие шкафики, сундуки, домбы и деревянные части для юрт; скорняки выделывают овчины. Кроме того, некоторые из здешних китайцев занимаются огородничеством, шитьем обуви и шапок для монголов, приготовлением седел и сбруи, а также распилкой досок и брусьев, отправляемых во Внутренний Китай. Дома в Маймайчене маленькие из необожженного кирпича и глины, а ограды состоят большей частью из деревянного тына.
В монгольском городе, или Богдо-курене, считается около 12 000 жителей, в том числе с лишком 5000 лам, а остальные китайские купцы, ремесленники и простые монголы. Богдо-курень разделяется на две части — восточную и западную. В первой находится монастырь, в котором пребывает хутухта {100}, главные кумирни и ламские глиняные домики с небольшими двориками, обнесенными тыном, на которых часто встречаются юрты. Улицы в ламском квартале тесные и грязные. В западной части Богдо-куреня преобладают китайские торговцы и ремесленники. Дома в этой части города просторнее и лучше, дворы обнесены нередко каменными оградами. В китайских лавках много всякого товару для монголов; продаются и дорогие шелковые материи. В этой части Богдо-куреня поселились и наши соотечественники, торговавшие в 1879 г. в 9 лавках. Собственных домов они не имеют, а нанимают помещения у китайцев, хотя и хлопотали с давнего времени об отводе им мест для постройки, согласно трактату. Два главных русских торговых дома занимались и чайным комиссионерством по транспортировке чая из Урги до Кяхты.
Ургинский хутухта, почитаемый, как известно, монголами богочеловеком, живет в монастыре, в который доступ европейцам воспрещен. В этом монастыре проживают и приближенные к нему ламы. На лето святитель переселяется на дачу, находящуюся верстах в четырех от Богдо-куреня, на берегу р. Толы. Нынешний хутухта еще мальчик, лет 13 или 14. Он ведет совершенно замкнутую жизнь в своем уединении, и его можно видеть только во время благословения им народа. В Богдо-курень постоянно стекаются богомольцы, и по мере скопления поклонников назначается день для благословения их святителем. В указанный час они собираются на площадь перед монастырем, в котором он живет, и усаживаются на корточки против его ворот параллельными шеренгами, обращенными лицом к лицу в расстоянии 8—10 шагов одна от другой. Поклонники сидят с обнаженными головами, творя вполголоса молитвы. Так проходит полчаса и более. Наконец, раздаются звуки духовной музыки, ворота монастыря растворяются, и ламы выносят своего святителя к народу в открытом паланкине с балдахином. Музыка умолкает, и процессия направляется между шеренгами поклонников. Хутухта держит в каждой руке по длинному жезлу, обернутому желтой материей. К внешним концам этих жезлов подвешены цилиндры, обтянутые той же материей, с листками молитв внутри. Этими цилиндрами двое лам, шествующих по обе стороны паланкина хутухты, касаются обнаженных голов монголов, ниспосылая им таким образом благословение святителя. Хутухта на этой церемонии бывает одет в красный халат, на голове у него блестящая шапка с небольшим шишаком. Он сидит в своем паланкине безмолвно, обращая по временам взоры на преклонившихся пред ним монголов. Когда все ряды будут обойдены, ламы при звуках музыки уносят святителя обратно в монастырь.
Ургинские амбани и монгольские хошунные владетели получают от хутухты благословение у него на дому. Это благословение называется большим, а общее, на площади, малым благословением. За большое благословение амбани и князья делают значительные вклады в сокровищницу святителя, в 100, 200 и более лан серебра. Простые монголы за малое благословение на площади тоже вносят в казну хутухты посильную лепту по 1, по 2 и более лан.
На окраинах Богдо-куреня устроены местами беседки с большими цилиндрами, вертящимися на вертикальной оси и называемыми курдэ. В них лежат молитвы, и монголы верят, что верчение курдэ равносильно прочтению всех хранящихся в них молитв, которые, подобно устным будут услышаны. Поэтому ни один набожный монгол не проходит мимо беседки с курдэ, чтобы не зайти в нее и не повертеть некоторое время цилиндр с молитвами. На пространстве между этими беседками очень часто можно видеть поклонников, ползающих по земле. Распростершись на земле, они подаются немного вперед на животе, потом встают на то место, где приходилась голова, снова падают ниц и продолжают подвигаться таким образом вперед, пока не достигнут другой беседки. Многие из пилигримов совершают такое путешествие от курдэ до курдэ по нескольку раз подряд, а некоторые из них дают даже обет проползти таким образом вокруг всего священного города и совершают ползком путешествие в 4 версты.
Кроме монастыря, в котором пребывает хутухта, в ламской части Богдо-куреня есть несколько храмов, из которых в особенности замечателен храм будущего обновителя мира Майдари, с колоссальной статуей этого божества, футов в сорок высоты. В этой же части города находится училище для приуготовления лам.
В июле на праздник в честь Майдари в Ургу стекается больше 100 000 народа из разных местностей Монголии. На этом празднике, кроме богослужения и разных религиозных церемоний, устраиваются скачки, стрельба из луков и борьба. В обоих городах в течение праздника производится оживленная торговля. Наши купцы в это время также сбывают монголам много всякого товара. К Новому году, празднуемому монголами по китайскому летосчислению одновременно с китайцами, тоже собирается в Ургу масса народа. Празднование Нового года и у монголов продолжается целый месяц. Наши забайкальские буряты нередко посещают Ургу, в особенности на праздниках, и делают немало вкладов в казну хутухты. Кроме того, состоящие при святителе ламы по временам совершают поездки в Забайкальскую область к бурятам и собирают там на имя хутухты пожертвования.
Верстах в двух к северо-востоку от Богдо-куреня, на предгорье хребта Гунту, находится монгольское кладбище, или, точнее, место, куда сносят человеческие трупы. У монголов тела умерших не всегда погребают: покойника нередко выносят на войлоке и кладут в степи прямо на землю головой в ту сторону, куда укажет лама. Хищные звери и птицы, почуяв добычу, не заставляют долго ждать себя, и вскоре от трупа остается один лишь скелет. На Ургинском кладбище человеческие трупы поедаются полудикими собаками, живущими в окрестных горах. Эти собаки в голодное для них время бывают очень опасны, и ходить в ту местность без оружия не следует. Случалось, что они целой стаей бросались на зашедших туда людей и растерзывали их. Антропологи могут собрать на этом кладбище прекрасную коллекцию монгольских черепов.
Земледелием в долине р. Толы, в окрестностях Урги, занимаются мало. Значительная высота местности, вероятно, служит тому причиною: весна начинается поздно, в конце апреля или даже в первых числах мая, а в начале августа бывают уже утренники, вредящие посевам; в сентябре же случаются по ночам морозы, покрывающие землю инеем. Огородные овощи, впрочем, родятся довольно хорошо, и около обоих городов есть много огородов. Гораздо успешнее занимаются земледелием китайцы, поселившиеся на пути между Ургою и Кяхтою, в долинах рек Хара-гол и Баин-гол, лежащих ниже над уровнем моря. Они привозят хлеб на продажу в Ургу, а иногда и в Кяхту, в которую доставляют в иные годы даже огородные овощи.
Глава девятая От Урги до Улясутая
Приготовленья к обратному пути. — Следование по западной части горной страны Гентея. — Стоянка на оз. Угэй. — Переправа через р. Орхон и вступление в горную страну Хангая. — Долина р. Тамира и северо-восточные отроги Хангая. — Общий обзор этой горной системы. — Заметки о климате.
Во второй половине апреля мы начали готовиться к возвращению в Западную Сибирь из Урги через Улясутай и долину реки Кунгуя по пути, еще не описанному никем из путешественников. Нужно было покупать верблюдов и лошадей, которые в Урге, точно так же как и бараны, стоят гораздо дороже, чем в Западной Монголии. За хорошего верблюда там надо заплатить не менее 35 лан, за лошадь — от 10 до 12, а за барана — 2 и 2½. Мы купили на выбор у содержателя русской почты, богатого монгола по имени Норбо-церена, 10 верблюдов по 40 лан за каждого и 10 лошадей по 10 лан, приобрели две палатки — одну монгольскую, другую тибетскую, оказавшуюся непрактичною, и некоторые походные вещи. Кроме того, запаслись на весь путь мукой, крупой, сухарями и взяли еще с собой ящик монгольского кирпичного чая, на который в Монголии удобнее покупать все необходимое в пути. Приготовления были окончены к 20 апреля, но по случаю холодов пришлось отложить выступление. Только в последних числах этого месяца вскрылась Тола и появились перелетные птицы, а 1 мая показалась и зелень.
2 мая мы выступили из Урги и направились на запад по долине Толы. Верстах в четырех от Богдо-куреня поперек этой долины тянется невысокий земляной вал со рвом впереди, возведенный во время дунганского восстания. Нападение, однако, не состоялось благодаря присутствию русского отряда, высланного в то время в Ургу из Троицкосавска для обеспечения нашего консульства и купцов.
Долина Толы к западу от Урги имеет от 5 до 10 верст ширины и поблизости реки изрезана многими протоками, представляющими, вероятно, старые русла ее рукавов, на которые она и теперь местами разбивается в этой долине. В ней встречаются также небольшие озерки, то замкнутые, то сообщающиеся с рекой протоками.
В первый день нашего путешествия из Урги мы остановились на ночлег в долине Толы, верстах в двадцати пяти от города, на урочище Сангин. Долина в этой местности прорезана многими протоками, берега которых покрыты небольшими, редкими рощами тополя, и весьма богат£ лугами. На Толе, протоках и озерках долины повсюду было множество плавающих и болотных птиц, приветствовавших наступившую весну разнообразными криками, которые не умолкали всю ночь. С этого урочища Тола поворачивает на юго-запад в узкой долине, описывая большую луку к югу. Хорда этой луки, по которой нам предстояло идти, имеет 100 верст, а стрелка около шестидесяти.
На следующий день, оставив долину Толы, мы вступили в невысокие горы, служащие восточной окраиною плоскогорья Долон-худугэй-кундуй и, пройдя по ним верст двенадцать, спустились на это плоскогорье. На севере оно окаймлено хребтом Салин-даба, отрогом гор Сельби-даба, что к северу от Урги, а на юге — хребтом Дзегиль, тянущимся с востока на запад почти параллельно первому и связанному с ними невысокими горами, через которые мы переваливали на это плоскогорье из долины Толы. На южном хребте Дзегиль видны были небольшие рощи лиственницы, покрывающие северные склоны его гор, но только в восточной части, а далее к западу хребет совершенно безлесен. На северном же хребте Салин-даба лесов не видно было вовсе, по крайней мере на склоне, обращенном к плоскогорью. Оба окрайные хребта отделяют от себя плоские отроги, придающие плоскогорью Долон-худугэй-кундуй волнообразную поверхность. Это плоскогорье бедно водой: родников на нем нет, а колодцев мало, да и те не обильны водой. Растительность, отличающаяся вполне степным характером, весьма однообразна.
Мы ночевали в восточной части плоскогорья у колодца с весьма посредственной водой, которой вдобавок было мало, и на следующий день прошли всего 12 верст до другого колодца на урочище Дулан, так как далее местность на пространстве 57 верст безводна. В 5 верстах к югу от колодца, на горах хребта Дзегиль, мы в последний раз видели небольшие перелески лиственницы.
С урочища Дулан дорога направляется по тому же плоскогорью Долон-худугэй-кундуй, пересеченному в западной части весьма незначительным поднятием; на пути от него нередко встречались обширные плоские впадины с солончаками. Ночевать пришлось без воды на урочище Аргалэй. В этой местности плоскогорье, стесняемое хребтом Дзегиль и отрогами северного хребта Салин-даба, становится уже и переходит в степную, каменистую долину. Проходя на другой день по этой долине, мы видели на ней множество сурков. Зверьки там и сям выскакивали из своих нор, садились на задние лапы и пристально посматривали на наш караван, а по приближении его испускали протяжные звуки, похожие на хрюканье, и быстро скрывались в свои логовища. Долина вывела нас в соседнюю обширную долину Цаган-цыгэин-тала около тридцати верст длины и верст в пятнадцать ширины. Эта междугорная долина ограничена с севера хребтом Улан-хада, продолжением гор Салин-даба, и его мощным отрогом Цобу, а с юга хребтом Дзегиль с его длинною ветвью Агуит. Почва долины поблизости окраинных гор твердая, каменистая, а посредине солонцеватая, покрытая местами злаком дэрису. На ночлег мы расположились у солоноватого озера Цаган-нор этой долины, имеющего около 300 сажен длины и до 70 ширины. На восточном его берегу есть родник с хорошей водой. Озеро буквально кишело утками и голенастыми. Стаи журавлей (Grus virga) постоянно прилетали к нему и, побродив у берегов, уносились опять в долину, на которой стада этих птиц виднелись повсюду.
С озера Цаган-нор мы продолжали идти на запад по долине Цаган-цыгэин-тала, которая в этом месте суживается и верстах в восьми от него переходит в болотистое пространство, усеянное малыми озерками, известными под собирательным названием Цыгэин-нор. Вода в них пресная, но в конце лета, когда эти мелкие озерки обращаются в небольшие лужи, она становится негодной для пищи. Плавающих и болотных птиц на этих озерках в то время было великое множество.
Долина Цаган-цыгэин-тала, суживающаяся в западной части до четырех верст, упирается в широкую долину р. Толы, возвращающейся в этом месте, по описании своей луки, на север. На правом берегу этой реки мы остановились на дневку. Тола имеет в том месте от 15 до 20 саженей ширины, течет быстро и часто делится на рукава, образуя острова. Глубина значительна только в омутах, а в остальных местах река неглубока. В долине Толы много малых озер, частью замкнутых, частью сообщающихся с рекою протоками. Кроме того, низкие места долины были покрыты водою от весеннего разлива и представляли значительные водные пространства, а наиболее возвышенные заняты солончаками, поросшими большей частью злаком дэрису. Древесной растительности, исключая кустарников, в этой части долины Толы нет. Верстах в десяти ниже нашего лагеря Тола, стесняемая горами, изменяет свое меридиональное течение на юго-западное, описывая весьма крутую луку.
Переправившись через реку, мы прошли верст пять по ее долине, пересекли невысокий кряж, Голэй-хаирхан, тянущийся параллельно реке и огибаемый ею на севере, потом спустились на холмистое предгорье этого кряжа и снова очутились на Толе, текущей в этом месте с северо-востока и вскоре поворачивающей на северо-запад. На обоих берегах реки растут густые и высокие кусты тальника, в которых в то время было множество диких гусей, имевших там свои гнезда.
Оставив Толу, мы прошли верст двенадцать по сухой, слегка волнистой местности, поросшей редкими кустиками кара-ганы, потом пересекли плоское поднятие и спустились на обширную равнину, обставленную со всех сторон горами. Восточная ее половина называется Хара-нидун, а западная — Сучжи. На этой равнине мы встретили два соленых озера, из которых одно — Барокчин-цаган-нор имеет около 5 верст в окружности. Оно питается ручьем Барокчин-гол, вытекающим из песков верстах в двенадцати к юго-востоку от него и образующим на пути несколько малых озер с топкими, болотистыми берегами, покрытыми большей частью высоким тростником. На этих озерках, как и на Цыгэин-нор, было множество плавающих и болотных птиц, в особенности уток, поднимавшихся с них стаями в несколько десятков штук.
На равнине воздымаются кое-где одинокие холмы и небольшие плоские высоты, а в западной части находятся обширные солончаки. Описываемая равнина ограничена с севера хребтом Бургут и его юго-восточным отрогом, с юга хребтом Яргай и его западным продолжением — Салта; с востока ее замыкают низкие горы Улан-шарт — ветви хребта Яргай; а с запада хребет Салта и предгорья хребта Бургут.
Дорога, по которой мы шли, принадлежит к числу второстепенных почтовых трактов. На ней выставлены пикеты, содержимые монголами аймаков Тушету-хана и Цецен-хана. Пикеты отстоят средним числом верст на двадцать семь один от другого. Число лошадей и верблюдов на них несравненно меньше, чем на почтовой дороге из Калгана в Улясу-тай. На пути по упомянутой равнине нам попался навстречу монгольский князь, ехавший в Ургу. Его везли в китайской повозке, а свита следовала верхом. Впереди, с боков и позади скакали провожатые с ближайшего пикета, в числе которых было несколько девушек в нарядных костюмах. На этой же дороге нам часто попадались навстречу богомольцы, ехавшие в Ургу на поклонение хутухте. Бедные, не имеющие собственных верблюдов и лошадей, для путешествия в священный город пристраиваются к караванам или к состоятельным поклонникам в качестве погонщиков, за что получают от хозяев пищу и верблюда или лошадь на проезд. Некоторые предпринимают путешествие в Ургу пешком. Одного из таких бедных пилигримов, возвращавшегося с богомолья частью пешком, частью с попутчиками, мы взяли с собой и привезли в Улясутай. За небольшую плату он был все время добросовестным работником, и мы не без сожаления расстались с ним в Улясутае, откуда он отправился на родину в Южный Алтай.
На ручье Барокчин-гол по случаю ненастной погоды пришлось простоять почти двое суток. С этого ручья дорога идет версты три по солонцеватой местности, а потом по твердой, дресвяной. К северу от дороги видны были обширные солончаки. На половине станции дорога пересекает ручей Сучжи, текущий с гор Салта и теряющийся в соседнем солончаке. Западная часть равнины, называемая Сучжи, орошается значительной речкой Хадасын-гол, выходящей на нее из теснины и пробивающейся тесниною же в р. Толу через отрог хребта Бургут. На правом берегу Хадасын-гола, верстах в шести к северу от дороги, есть развалины. Местные монголы говорили нам, что там была в старину княжеская ставка. Мы видели их только издали.
С описываемой равнины ясно заметны на северо-востоке высокие горы Тосын-замар, тянущиеся по правому берегу р. Толы. На востоке они сочленяются с хребтом Хушик-ар-гал, простирающимся к северу от помянутой луки Толы до гор Улан-хада, ограничивающих, как выше сказано, со своим мощным отрогом Цобу долину Цаган-цыгэин-тала с севера.
Дорога направляется вверх по речке Хадасын-гол и вступает в теснину, которая соединяет равнину Сучжи с соседнею междугорною же равниною Бурдугуй, орошаемой в восточной части этой рекою. Равнина Бурдугуй с северной стороны ограничена хребтом Аздага — западным продолжением хребта Бургут, а с юга хребтом Берхэ, отделенным от западной оконечности хребта Салта тесниной, по которой стремится речка Хадасын-гол с юго-запада-юга. Она получает начало в горах, верстах в шестидесяти к юго-западу-югу от долины Бурдугуй. На большой китайской карте Монголии эта речка названа Харухой и ей придана там слишком большая длина.
Восточная часть долины Бурдугуй, орошаемая речкою Ха-дасын-гол, болотиста и покрыта была в то время многими временными озерками, образовавшимися от разлива. В летнее время в этой влажной местности должна расти хорошая трава. Центральная же и западная части долины состоят большею частью из солончаков.
На крайнем западе обширная междугорная долина Бурдугуй сообщается посредством весьма короткой теснины с соседней долиною Такилту, из которой течет в нее ручей того же названия и теряется в солончаке. Мы направились вверх по этому ручью, струящемуся по болотистой, кочковатой лощине. К западу от его истоков долина немного возвышается и переходит в сухую, каменистую степь. В этой части долины мы опять видели множество сурков; наша монгольская собака, охотившаяся за ними прежде неудачно, вступила тут с одним зверьком в бой и одержала победу. Поднявшись на пологий перевал, мы увидели синие воды большого озера Угэй, к которому спускались постепенно верст пять и остановились на северном его берегу дневать.
Озеро Угэй имеет около 40 верст в окружности. Наибольшая его длина с запада на восток простирается до 12 верст, а наибольшая ширина — до 8 верст. Западный и юго-западный берега озера низменны и покрыты высоким тростником, северный берег большею частью пологий, а южный и юго-восточный довольно крутые. Островов на озере нет. В него вдаются два мыса — один с севера, другой с юга, расположенные друг против друга. На северном берегу есть извилистый залив, сообщающийся с озером весьма узким горлом, а на восточном лежит замкнутое озерко, имеющее около версты в окружности. Угэй-нор питается водами речки Нарын-гол, впадающей в юго-западную часть его, и соединяется протоком с рекою Орхоном, протекающим к западу от него. Этот проток, называемый монголами холой (т. е. горло), имеет около четырех верст длины, от 20 до 40 сажен ширины и порядочную глубину. Он течет тихо с небольшими извилинами по низменной, луговой равнине.
В Угэй-норе{101}, имеющем воду пресную, живет множество рыб: окуней, язей, чебаков и ускучей. Других пород нам не удалось поймать, но, судя по найденным на берегу костям, в нем водятся также щуки и таймени. Неводком в 10 сажен длины мы вытащили в одну тоню около 30 пудов язей, окуней и чебаков. Большую часть рыбы побросали тотчас же обратно в воду. Язи и окуни были в 6–7 фунтов. Из моллюсков мы находили в этом озере только беззубика (Anodonta anati-па), но других мягкотелых не попадалось.
Суеверные монголы убеждены, что в Угэй-норе живет чудовище, пожирающее скот и даже людей, заходящих в его воды. Они неоднократно убеждали нас не входить в озеро. Сначала мы принимали эти предостережения за уловку для отвлечения нас от рыбной ловли, но потом убедились, что они высказывались без задней мысли. По уверению монголов, это чудовище имеет некоторое сходство с коровою, но гораздо больше ее и очень хищно {102}.
Глубина Угэй-нора в юго-восточной части, соседней невысоким горам, должна быть больше, чем в остальном пространстве. Но и близ северного берега, на котором мы дневали, она в расстоянии 50–80 саженей от береговой черты достигает уже 6–7 футов.
На озере Угэй, кроме множества плавающих и голенастых птиц, живущих преимущественно в юго-западной его части, около тростников, водятся еще орланы, находящие себе обильную пищу на этом необыкновенно рыбном озере.
К северу от озера горы отступают, образуя эспланаду версты в три шириной. На северной ее окраине, под горами, стоит монастырь Орумба-лама-хийт. В нем живут тибетские монахи. В монастыре красивый храм и много монашеских келий. Мы посетили тибетских монахов и пили у них чай. Большая часть их — люди молодые, высокого роста, с симпатичными лицами. Тибетский язык, на котором они объяснялись в нашем присутствии между собой, показался нам благозвучнее монгольского.
Горы на пространстве от Урги до р. Орхона представляют собою западное продолжение Гентейской системы. Узлом этой системы, от которого расходятся во все стороны мощные лучи, служат высокие альпы {103}, отстоящие верстах в 150 к северо-востоку от Урги. Эти альпы имеют снежные пятна и покрыты густыми хвойными лесами, в которых водятся медведи, маралы, косули и кабаны. Они дают начало многим значительным рекам, а именно: Онону, Ульдзе, Керулюну, Толе, Хара-голу, Шара-голу и Иро. На северо-востоке Гентейские горы сочленяются с Яблоновым хребтом, а на запад и северо-запад отделяют длинные отроги, достигающие берегов Орхона; южные же и юго-восточные ветви этих гор коротки.
Западная часть Гентейской системы на пространстве от Урги до Орхона не отличается значительной высотой. Первостепенные кряжи тянутся с востока на запад, постепенно понижаясь в этом направлении. Так, западный отрог хребта Гунту под названиями: Салин-даба, Улан-хада, Хушик-аргал и Тосын-замар, представляет, сколько мы могли заметить, одно непрерывное поднятие, простирающееся с востока на запад до берегов Толы. К западу от этой реки тянется длинный хребет Бургут, восточная оконечность которого весьма близка к западной оконечности хребта Тосын-замар. Он простирается также в восточно-западном направлении и под названием Аздага достигает долины Орхона.
К югу от нашего пути мы могли проследить первостепенный кряж Дзегиль, начинающийся высотами Сангин на правом берегу Толы, верстах в тридцати к западу от Урги, и простирающийся оттуда сначала на запад, а потом на запад-юго-запад до берегов Толы. К западу от нее тянется первостепенный же кряж Яргай со своим продолжением Салта; далее в том же направлении кряж Берхэ, отделенный от первого узкою долиною речки Хадасын-гол и достигающий южного берега озера Угэй-нор. Первостепенные кряжи высылают невысокие отроги, бороздящие страну, но в ней все-таки остается много обширных плоскогорий, окруженных со всех сторон горами и сообщающихся между собой теснинами или неширокими долинами. В восточной части находится обширное плоскогорье Долон-худугэй-кундуй, сообщающееся с междугорной равниной Цаган-цыгэин-тала нешироким долом, а эта последняя неширокою же долиною соединяется с равниною Толы. К западу от Толы лежат обширные соединенные равнины Хара-нидун и Сучжи, сообщающиеся посредством короткой теснины с междугорною равниною Бурдугуй, а эта последняя, в свою очередь, соединяется тоже короткой тесниной с долиною Такилту, из которой неширокие ворота ведут в обширную долину озера Угэй и р. Орхона.
Вообще, вся горная страна между Ургою и Орхоном, как показывают определенные нами в ней высоты, постепенно понижается в западном направлении, до соединенных равнин Хара-нидун и Сучжи, а от них в том же направлении постепенно возвышается до плоского перевала к озеру Угэй. Вместе с тем в ней заметно также общее склонение к северу, указываемое направлением течения рек: Толы и ее левого притока Хадасын-гола.
К северу и югу от посещенных нами местностей описываемая страна отличается также горным характером, но на север горы простираются дальше, чем на юг. На южном берегу Толы, поблизости ее луки, находятся горы Долон-хара, сочленяющиеся с юго-западным продолжением Хан-улы — хребтом Гангын. Эти горы тянутся сначала на запад под названиями Яргай и Салта, потом уклоняются к юго-западу и примыкают к горам, дающим начало речкам Хадасын и На-рын. Но связи между теми горами и системою Хангая, судя по показаниям монголов, нет, а если и существует, то весьма слабая, подобная звену между Хангаем и Южным Алтаем.
Горы Гентейской системы к северу и северо-востоку от нашего пути простираются до р. Орхона и его многоводного правого притока Хара-гол. Пространство между Толою и Орхоном занято хребтом, тянущимся под названием Бургут и Аздага в восточно-западном направлении и высылающим длинные, хотя и невысокие отроги к северу и северо-западу. Общее название этому хребту с его разветвлениями — Ку-ку-чолуту. Страна между Толою и Хара-голом также почти повсюду покрыта горами: северо-западным продолжением хребта Гунту — кряжем Гурбан-урту-нуру и западным отрогом того же хребта, простирающимся сначала под названием Салин-даба, потом Улан-хада, Хушик и Тосын-замар. Общее же название гор этого участка — Чжамур.
В горах Гентейской системы между Ургою и Орхоном преобладающую породу представляет глинистый сланец с жилами белого кварца. Пласты простираются на NWN. Изредка встречается и кремнистый сланец. В холмах, окаймляющих плоскогорье Долон-худугэй-кундуй с востока и связующих хребет Салин-даба с кряжем Дзегиль, найдены фельзитовый порфир, мелкозернистый гранит и порфирит, а у южного подножья хребта Аздага, в долине Бурдугуй, — фельзитовый туф.
Орошение описываемого пространства Гентейской горной системы далеко нельзя признать обильным: кроме Толы с ее притоком Хадасын-гол и трех ручьев, мы не встретили в ней ни одного источника. В восточной части, на плоскогорье Долон-худугэй-кундуй, не только источников, но и колодцев очень мало: между урочищем Дулан и родником на берегу озера Цаган-нор, что в долине Цаган-цыгэин-тала, воды вовсе нет на пространстве 57 верст. Западная часть орошена сравнительно лучше, но и там между Толою и ручьем Барокчин-гол местность безводна на протяжении 35 верст. Флора страны весьма однообразна и не только на сухих плоскогорьях, но и в невысоких горах отличается вполне степным характером. В долинах Толы и Хадасын-гола растительность несколько разнообразнее, но все-таки бедна видами. Леса мы видели только в восточной части хребта Дзегиль, а далее к западу их нигде нет, исключая небольших рощиц тополя и тала на берегах Толы, ниже ее северной луки.
Из крупных млекопитающих в этой стране живут: дзэре-ны, волки, лисицы и сурки. Дзэренов, впрочем, мало, но сурков множество. Из птиц, кроме плавающих и болотных, которые на речках и болотах водятся в огромном количестве, мы встречали еще удодов, несколько штук дроф, коршунов, орлов и орланов.
В западной части страна населена плотнее, чем в восточной, на маловодном плоскогорье Долон-худугэй-кундуй, где встречалось очень мало улусов.
С озера Угэй-нора мы направились к Орхону и остановились на правом его берегу на ночлег. Орхон имеет в этом месте от 20 до 30 саженей ширины, значительную глубину и течет весьма быстро в довольно крутых берегах. При высоком стоянии воды переправа через него вброд невозможна. Перед нашим приходом китайцы, ехавшие с товаром из Уля-сутая в Ургу на телегах, стояли на левом берегу Орхона несколько суток, ожидая спадения воды, но все-таки должны были переправить товар через реку на верблюдах, взятых у местных монголов, а телеги перетаскивать порожняком.
Орхон получает начало в главном хребте Хангая, из гор Ульдзуйту, и составляется главным образом из двух речек: Улютай и Баин-чжирухе. Он течет сначала на восток, потом поворачивает почти прямо к северу, проходит мимо большого монастыря Эрдени-цзе, ниже которого принимает слева речку Чжирматай, потом помянутый проток (Халой) из озера Угэй-нор. В 5 верстах ниже этого последнего в него с левой стороны изливается большая река Тамир; верстах в шестидесяти от него Орхон поворачивает на северо-восток, а в 200 верстах принимает справа Толу. Последние 70 верст Орхон опять течет почти на север и в 45 верстах к юго-западу от Кяхты впадает с правой стороны в р. Селенгу, несущую свои воды, как известно, в озеро Байкал. При слиянии обеих рек масса воды в Селенге больше, чем в Орхоне {104} а потому первую и считают главной рекой. В среднем течении долина Орхона большею частью болотиста и покрыта множеством малых озерков. Долина нижнего Орхона богата тучными лугами, а в реке водится очень много рыбы, для ловли которой приезжают по временам русские из ближайших местностей Забайкальской области.
Во время стоянки на правом берегу Орхона мы потеряли одну из лучших лошадей, упавшую в путах с крутого берега в эту реку и захлебнувшуюся прежде, чем ей подали помощь. Когда вытащили труп этой несчастной лошади, монголы стали просить, чтобы мы продали его. Отказавшись от платы, мы отдали им погибшую лошадь, с которой они сняли кожу и поделили между собой мясо. На следующий день эти монголы, не желая остаться в долгу, помогли нам переправиться через Орхон. Переправа продолжалась около часа и была хлопотлива. Вода доходила верблюдам до живота, чего они не любят, предпочитая в таком случае лечь на бок и плыть, причем роняют, конечно, с себя вьюки. Но у нас, благодаря содействию монголов, все обошлось благополучно.
Переправившись на левый берег Орхона, мы стали пересекать его широкую, солонцеватую и болотистую долину. По сторонам дороги часто встречались небольшие временные озерки, образовавшиеся от разлива. На юге долина весьма широка на всем обозреваемом пространстве, но на севере постепенно суживается, не переходя, однако, в теснину. Дорога направляется параллельно р. Тамиру, впадающему, как было сказано, в Орхон слева, верстах в пяти ниже протока в эту реку из озера Угэй-нора. По берегам нижнего Тамира растет невысокий лесок из тополя и тала с тальником.
Из долины Орхона мы перешли в степную с твердым, хрящевато-дресвяным грунтом долину Тамира. Она окаймлена с севера и юга горными кряжами Сул-тологой и Билхэ. Оба они принадлежат к системе Хангая. Эта обширная горная страна начинается, следовательно, близ берегов Орхона и не имеет ничего общего ни в орографическом, ни в геогностическом отношении с горами к востоку от этой реки, принадлежащими к системе Гентея, по крайней мере в посещенном нами пространстве. Таким образом, средний Орхон служит рубежом этих горных стран.
Верстах в сорока выше своего устья Тамир принимает в себя с правой стороны многоводную реку Урту-Тамир (Южный Тамир), текущую с юго-запада из горной долины, между тем как главная река, получающая выше слияния название Хойту-Тамира (Северного Тамира), течет с востока на запад и только в верхней части имеет северо-восточное направление. По массе воды Хойту-Тамир следует считать главной рекой, но эта масса, по приблизительной оценке на глаз, весьма немногим превосходит массу Урту-Тамира.
Хойту-Тамир получает начало в главном хребте Хангая, из высоких гор Тэмэ-чолу, и, образовав в верховьях небольшое горное озеро, течет сначала на северо-восток в узкой и глубокой долине, потом, поворотив на восток, направляется по широкой луговой долине, переходящей далее к востоку в степную, и, наконец, выходит на долину Орхона. Урту-Тамир вытекает также из высоких и лесистых гор Куку-даба — главного хребта Хангая и стремится сначала в ущелье, а потом в неширокой долине на северо-восток.
Междугорная долина нижнего Тамира представляет на пространстве первых 35 верст сухую, каменистую степь, оживляемую только рекой, в которую с окраинных гор не сбегает ни одного ручейка. Небольшой лиственный лесок, покрывающий берега низовьев Тамира, исчезает в этой степной долине. Переправившись через многоводный Ур-ту-Тамир, разделяющийся при пересечении его дорогой на два длинных рукава, мы прошли верст пять по солонцеватой равнине и остановились на правом берегу Хойту-Тамира на ночлег. Тут находится небольшое, около версты в окружности, пресное озерко, не сообщающееся с рекой. Берега его покрыты высоким тростником, а на левом берегу Хойту-Тамира, верстах в десяти выше слияния с Урту-Тамиром, стоит небольшая кумирня Эрин-Годыс.
На следующий день мы через живописные горные ворота, образуемые отрогами окраинных гор долины Хойту-Тамира, вступили в западную часть этой долины, которая представляет уже не сухую, каменистую степь, а луговую, по преимуществу болотистую и местами кочковатую землю. На окраинных горах, окаймляющих эту часть долины, которая к западу становится все выше и выше, появляются сначала небольшие рощицы лиственницы, переходящие далее к западу в перелески. С этих гор ниспадают в Хойту-Тамир многоводные ручьи. Река имеет от 15 до 20 сажен ширины. В ней часто встречаются глубокие омуты, но довольно и бродов, хотя не совсем мелких. На реке, текущей очень быстро, много малых и длинных островов, покрытых тальником. В Хойту-Тамире мы ловили хариусов и ленков, а в заливах и прибрежных озерках — карасей, но других пород не удалось поймать.
Западная, луговая, часть долины Хойту-Тамира ограничена с севера весьма высоким хребтом Уха-чолунэй и его восточным отрогом Дэль, продолжение которого до долины Орхона называется Сул-тологой. С юга она окаймлена тоже весьма высоким хребтом Тайшир и его восточным продолжением Шиботу, отделенным от помянутого хребта Билхэ долиной Урту-Тамира.
В западной части долины дорога раздвояется: прямой вьючный путь оставляет р. Хойту-Тамир и идет через хребет
Уха-чолунэй, а колесная дорога поворачивает на юго-запад, вверх по этой реке, пересекает главный хребет Хангая и выходит на почтовую Улясутайско-калганскую дорогу. Но колесное движение по этой дороге неудобно, а потому едущие из Урги в Улясутай на телегах предпочитают ей кружный путь, через станцию Саир-усу на упомянутой почтовой дороге. По прямой же дороге с Хойту-Тамира через хребет Уха-чолунэй движение на телегах невозможно, да и с вьюками не легко, по причине многих высоких перевалов.
С р. Хойту-Тамира мы повернули на северо-запад, к высокому хребту Уха-чолунэй, по равнине, орошенной несколькими многоводными ручьями, текущими с него в реку. Хребет Уха-чолунэй представляет весьма высокий северо-вос-точный отрог главного хребта, от которого отделяется и упомянутый выше кряж Тайшир, а между ними заключается глубокая теснина, и в ней стремится с юго-запада верхний Хойту-Тамир. По берегам его в этой теснине растет лиственный лес. На хребет Уха-чолунэй мы поднимались по перевалу Уха-чолунэй-даба около 3 часов. Сначала восходили постепенно по отлогому подъему, потом по весьма крутому, среди лесов лиственницы, обдававших нас знакомым живительным ароматом лесной чащи Алтая. Хребет в этом месте едва лишь достигает высоты альпийской зоны и не только в ней, но и в лесах в то время (24 мая) было еще очень мало растений в цвету. Спустившись немного с гребня, мы остановились на ночлег в глубокой долине. В верхней части она представляет болотистую лощину, прорезанную ручьями, и примыкает к обширному перелеску. К вечеру в этой весьма высокой местности стало так холодно, что мы принуждены были развести большие костры и грелись около них до поздней ночи.
Утром следующего дня мы спускались еще верст пять по той же долине с хребта. В ней стремится маленькая речка, бурливо шумящая между камнями. Покинув горы, мы очутились на широкой долине речки Ханын-гол, названной на большой китайской карте Монголии Хануем. Она вытекает с юго-запада, из главного хребта системы, и впадает справа в р. Селенгу верстах в ста к северо-востоку от места нашей переправы через нее. Из ее долины ясно была видна верстах в девяноста часть главного кряжа системы Хангая с весьма высокими вершинами, еще не освободившимися от снега. Долина Ханын-гола, имеющая около 15 верст ширины, большей частью болотиста и в то время была покрыта многими весенними лужами. На северо-востоке она открыта, а на юго-западе замыкается главным хребтом; с юго-востока ее ограничивает хребет Уха-чолунэй, а с северо-запада кряж Тэллиин-цаган, тоже высокий и длинный северо-восточный отрог главного хребта Хангая.
Перейдя долину Ханын-гола, мы вошли в широкий поперечный дол впереди лежавшего хребта Тэллиин-цаган. В нем протекает маленькая речка Цзун-модунэй-гол, впадающая в Ханын-гол. Окраинные горы этой долины, в которой мы ночевали, покрыты местами лесом. К юго-западу от ночлежного места, в широкой и глубокой лощине, виден был обширный лес, верст с лишком 30 в окружности. Такого большого леса мы нигде, кроме этой местности, не встречали на пути по горной стране Хангая. Перевал через хребет Тэллиин-цаган, называемый Цзун-модунэй-даба, отлог, но весьма длинен. На восточной стороне к высшей точке его ведет узкая болотистая долина, в которой в то время (26 мая) лежали еще кое-где вблизи гребня толщи обледенелого снега. Проходя по этой долине, мы видели партию монголов, охотившихся в соседнем лесу на зверей: несколько человек охотников сидело открыто в чаще, а навстречу им ехала потихоньку цепь загонщиков, слегка покрикивавших. Охота на этот раз была, должно быть, неудачна, потому что мы не слыхали ни одного выстрела.
С перевала спустились в неширокую степную долину маленькой речки Тэллиин-гол, текущей с его северо-западного склона. В долине на правом берегу речки стоят две маленькие кумирни — Тэллиин-хурал, а верстах в шести ниже их, на левом берегу, находится группа небольших, но весьма глубоких озерков, лежащих в чашеобразных впадинах. Наибольшее из них — Цаган-нор — имеет около версты в окружности.
В речке Тэллиин-гол мы наловили много крупных хариусов, попадались и ленки, которых всегда выбрасывали в воду, так как свежее мясо их довольно приторно.
Речка Тэллиин-гол впадает в значительную речку Чолу-нэй-гол, на которую мы вышли из долины. Чолунэй-гол получает начало в главном хребте из гор Эгэйн-даба и образуется из двух горных речек: Хурум и Галуту, а изливается в Су-мэйн-гол (приток Селенги) с правой стороны.
Долина Чолунэй-гола, подобно долине Ханын-гола, направляется с юго-запада на северо-восток. На юго-западе она очень широка, но к северо-востоку суживается.
Из долины Чолунэй-гола дорога ведет опять в горы хребта Шивартай, ограничивающего эту долину с северо-запада. Кряж Шивартай — тоже отрог главного хребта, но не столь высокий, как предыдущие, и притом безлесный. Подъем на этот кряж с востока не труден. В центральной части хребта находится каменистое плоскогорье, с которого мы спускались сначала по отлогому, потом по весьма крутому склону в узкую долину, выходящую к большой речке Будон-гичи-гин-гол. Эта речка получает начало в главном хребте Хангая и течет в неширокой долине почти прямо на север в реку Су-мэйн-гол. На левом берегу Будон-гичигин-гола мы дневали поблизости маленькой кумирни Кун-ламан-куре. На берегах этой многоводной речки в то время (27 и 28 мая) лежали еще во многих местах большие толщи льда, набросанные высокой весенней водой. В долине Будон-гичигин-гола встречаются небольшие озерки, подобные виденным на Алтае между Укоком и Калгуты. Они лежат в чашеобразных котловинах {105}, не сообщающихся с рекой, и отличаются, по-видимому, весьма большой глубиной. В воде близ берегов торчат массивные камни, напоминающие базальт, но образцов мы не могли достать. На берегу одного из таких озер найден был кусок лавового шлака. Эти озера напоминают маары и обязаны своим происхождением, подобно альпийским озерам между Укоком и урочищем Калгуты, по всей вероятности, провалам.
С речки Будон-гичигин мы опять поднялись на хребет Ги-чигин и пересекли его по отлогому перевалу Гичигин-даба. Этот хребет, как и предыдущие, представляет отрог главного кряжа. Близ дороги он безлесен, но к юго-западу от нее в горах разбросаны кое-где небольшие лески лиственницы. С него мы спустились по узкой долине и вышли к большому пресному озеру Тэрхеин-цаган-нор. Оно имеет около 10 верст длины, верст шесть ширины, а по окружности простирается до 30 верст. В южной части озера вздымается высокий скалистый островок, живописно рисующийся на его светло-голубой поверхности, в полуверсте от берега. Озеро с трех сторон окружено горами, а с четвертой, юго-западной, к нему примыкает широкая и весьма длинная долина впадающей в него реки Тэрхей-гол. Глубина его при юго-западных плоских берегах возрастает медленно, но при прочих — нагорных — должна быть велика.
Озеро Тэрхеин-цаган-нор {106} выпускает из себя реку Сумэйн-гол, пробивающуюся ущельем на северо-восток и впадающую в Селенгу с правой стороны. Сумэйн-гол принимает в себя верстах в шестнадцати ниже озера помянутую речку Будон-гичигин, а в 45 верстах Чолунэй-гол — обе с правой стороны. Судя по массе воды в реке Тэрхей-гол, продолжением которой служит река Сумэйн-гол, эта последняя после Орхона — самый многоводный правый приток Селенги.
В озере Тэрхеин-цаган-нор живет изумительное множество рыб, принадлежащих к тем же видам, как и в Угэй-норе. Во время нашего пребывания на нем, перед закатом солнца, при совершенно тихой погоде на поверхности озера от игры несметного множества рыб поднялась крупная рябь, продолжавшаяся несколько часов; частые всплески, производимые рыбами, сливались в один звук, подобный глухому, отдаленному шуму. В реке Тэрхей-гол, впадающей в это озеро, водится также множество рыбы. Близ нашего лагеря, верстах в пяти выше устья, мы в одну тоню добыли около 100 порядочных щук. Вечером и в реке, несмотря на сильное течение, можно было различать рябь, производимую рыбами, а около берегов, в траве, беспрестанно там и сям слышны были всплески их.
С озера Тэрхеин-цаган-нор дорога направляется по долине р. Тэрхей-гол. Эта долина ограничена с севера и юга весьма длинными отрогами главного хребта. В нижнем течении реки она имеет от 10 до 15 верст ширины, большей частью болотиста и покрыта малыми озерками. Река же Тэрхей-гол при ширине около 15 сажен течет очень быстро и отличается значительной глубиной. Во время нашего пребывания 30 и 31 мая она была так полноводна, что даже в среднем течении мы не могли переправиться через нее вброд.
С хребта, ограничивающего долину Тэрхей-гола на севере, в эту реку течет много ручьев, а с правой стороны в нее впадают две значительные речки: Тэрхеин-урту-гол в 17 верстах выше устья и Удзыгэй-гол в 54 верстах. Обе они получают начало в главном хребте. В верховьях речки Тэрхеин-ур-ту-гол есть перевал через этот хребет, ведущий из долины Тэрхей-гола на Калганско-улясутайскую почтовую дорогу.
В долине р. Тэрхей-гол, кроме многих малых озерков, мы встретили на правом берегу два порядочных пресных озера, сообщающихся с рекой. Одно из них, находящееся верстах в десяти выше устья, имеет около 3 верст в окружности, а другое — Онхотэй-нор, отстоящее в 20 верстах к западу от первого, — 2 версты.
На окраинных горах долины Тэрхей-гола видны небольшие перелески лиственницы, но только в нижнем течении реки; в среднем же течении они исчезают и флора гор принимает альпийский характер, а в верхней части и флора самой долины переходит постепенно к альпийским формам.
Близ устья речки Удзыгэй-гол пикетная дорога, по которой мы шли, переходит на левый берег реки и направляется в Улясутай через горы. Но так как брода через р. Тэрхей-гол еще не было, то мы направились по другой дороге в этот город, пролегающей по долине названной реки.
Верстах в трех выше устья Удзыгэй-гола на левом берегу реки стоит маленькая кумирня, от которой долина Тэрхей-гола значительно суживается и орошается многими ручьями, ниспадающими с окраинных гор. В 25 верстах выше этой кумирни на том же берегу реки Тэрхей-гол стоит другая кумирня — Убур-тэллиин-куре, близ которой мы дневали. От последней долина поворачивает к юго-западу и на пространстве около 12 верст значительно расширяется, но потом опять суживается. С окрестных гор по-прежнему сбегают в реку, носящую в верховьях название Хойту-Тэрхей, многоводные ручьи. Долина по обоим берегам реки болотиста и камениста. Округлые камни во многих местах тянутся валами поперек долины с гор и напоминают древние морены, но рельеф окрестных высот таков, что заставляет сомневаться в существовании прежде в этой местности глетчеров.
Флора долины в верхней части реки отличается вполне альпийским характером. Древесной растительности нет и следа. В цвету мы нашли тут только два или три вида растений.
В последний раз мы ночевали в долине Тэрхей-гола в верховьях этой реки, близ восточного подножья главного кряжа, называемого в этом месте Бомботу, в весьма высокой местности. Тэрхей-гол составляется главным образом из трех речек: Ихты-гол, Хату-гол и Байцин-гол, из которых первые две получают начало в главном хребте, а последняя — в его отроге.
На главный хребет мы поднимались сначала по отлогому, а потом по крутому, но короткому склону. Высшая точка этого перевала, называемого Бомботу-даба, по сделанному на ней барометрическому наблюдению, оказалась вместе с тем высшей точкой на всем нашем пути не только по Монголии, но и по Алтаю. Абсолютная ее высота (9540 футов) превышает высоту перевала Улан-даба через пограничный хребет Сайлюгэм на 930 футов.
На гребне хребта и даже на его склонах в высокой области лежали еще местами большие толщи оледенелого снега, от которых стремились ручьи. Растительность (4 июня) нисколько не тронулась: кроме старой ветоши, мы не видели на гребне перевала ни одной свежей былинки. Спуск идет сначала по болотистой, топкой и каменистой долине, в которой нас застала снежная буря, а потом ниже мы шли под сильным дождем и спустились в узкую каменистую долину речки Бомботу, текущей с хребта на юго-запад. Дождь лил как из ведра, верблюды и лошади скользили, и мы преждевременно должны были остановиться на ночлег. Монголы говорили, что за 10 дней до нашего прибытия через хребет не было проезда: китайский чиновник, следовавший из Уля-сутая в Ургу, ожидал целую неделю, пока перевал не очистился от снега.
Узкая долина речки Бомботу в верховьях ограничена с северной стороны высокими, обнаженными скалами. На крутых склонах их лежат массы больших сиенитовых отторжен-цев, нависших местами над окраиной долины и невольно вызывающих чувство опасения у проходящего под ними путника.
На пути вниз по речке Бомботу мы завидели небольшое стадо диких козлов, пасшихся на горной площадке, близ подножья весьма высокой и крутой скалы. Двое из нас с винтовками отделились от каравана и направились кружным путем подкрадываться к стаду из-за холмов. Но козлы заметили этот маневр и по страшной крутизне быстро взобрались на вершину скалы, обернулись к нам лицом и, осмотрев внимательно окрестность, скрылись за скалой. Надеясь их разыскать, мы последовали за ними и взобрались на ту же скалу, но по другому, более отлогому склону, да и то после долгих усилий. Труд наш, однако, оказался напрасным: козлов не оказалось. Должно быть, они успели в то время, пока мы взбирались на скалу, перебежать в соседние, тоже труднодоступные скалы, отстоящие от первой верстах в четырех. Зато с вершины скалы мы увидели высшую точку Хангая — снежную гору Богдо-ула, находившуюся от места наблюдения верстах в тридцати к северо-западу. На восточной стороне этой величественной горы, немного ниже снежной линии, заметна была наклонная к востоку площадь синеватого цвета, покрытая, по всей вероятности, льдом. Гора Богдо-ула заключается не в главном хребте Хангая, а в его широком и высоком отроге Халтыр, отделяющемся от него верстах в сорока к северо-западу от перевала Бомботу. Судя по высоте перевала через этот отрог верстах в двадцати к югу от г. Богдо-ула, определенной мною барометрически, абсолютная высота ее должна быть не менее 12 000 футов. Богдо-ула {107} считается священной горой и известна не только хангайским монголам, но и обитателям окрестных стран. Кроме этого названия, она носит еще три другие: Богдо-хаирхан, Очир-вани и Отхон-тенгри. Последним ее именовали монголы среднего Дзапхына, когда мы расспрашивали их об истоках этой реки.
С той же высокой скалы мы увидели на севере долину речки Буянту, получающей начало в горном узле Тарбагатай и текущей на юг-запад-юг. Мы вышли на эту речку по узкой каменистой долине ее левого притока Бомботу и остановились немного выше устья на дневку.
Многоводную и очень быструю речку Буянту монголы совершенно основательно считают верховьем р. Дзапхына. Буянту в верхней части собирает в себя множество малых притоков, пересекает почтовую Калганско-улясутайскую дорогу и, приняв ниже ее приток Шара-усу, получает название Дзапхына, продолжая течь по направлению на юг-запад-юг. Близ урочища Цакилдак Дзапхын круто поворачивает к западу и течет в этом направлении около 100 верст, потом уклоняется на северо-запад-север и принимает в себя справа самый многоводный приток — речку Улясутай, называемую в верховьях Богдо-голом; далее течет на северо-запад, принимает с левой стороны проток из оз. Хара-нор и изливается в оз. Айрик. Вся длина течения Дзапхына около 600 верст.
В Буянту живет много хариусов и ускучей, но других пород рыб, обитающих в открытой, океанической системе Селенги, ни в этой речке, ни в прочих, принадлежащих к внутренним бассейнам Монголии, нет, исключая разве гальянов (Nemachilus) {108}.
Переправившись с трудом через Буянту, мы шли верст около пятнадцати по ее долине вниз, пересекли правый приток этой речки Чолуту-гол, ниже которого на левом ее берегу стоит кумирня, а потом повернули на запад, в горы Хал-тыр, по узкой поперечной долине, орошаемой речкой Халтырэй — правым же притоком Буянту. На пути нас застал проливной дождь, принудивший остановиться преждевременно. Топливо (аргал) сильно отсырело, и мы долго оставались без огня, прозябнув, как в глубокую осень.
Не доходя до перевала, на правом берегу речки стоит маленькая кумирня Халтырэй, около которой растет небольшой лесок, но в окрестностях и в долине Буянту древесной растительности не видно было нигде. По берегам речки Халтырэй мы находили черепа и рога горных баранов, живущих в окрестных, малодоступных горах.
Утром мы начали подниматься на перевал Халтырэй-даба по короткому, но крутому склону. С высшей точки его увидели вторично снежную гору Богдо-ула, отстоящую от него не далее 20 верст. Потом по весьма крутому спуску сошли к маленькой речке Нарын-гол, получающей начало в болотистой лощине под перевалом и текущей в Буянту. За этой речкой мы стали подниматься по отлогому, но каменистому склону на второй перевал через тот же отрог — Нарынэй-даба, почти одинаковой высоты с первым, а с него спустились по крутому склону в ущелье речки Чолуту, получающей начало на западном склоне перевала и текущей сначала под этим названием, а потом под именем Шурук на юго-запад, в Бог-до-гол. На горах к югу от этой речки виднелись небольшие перелески лиственницы.
Переночевав в верховьях этой речки, мы на другой день прошли вниз по ней около 12 верст по узкой долине, потом свернули к северо-востоку, в горы, и на протяжении 15 верст пересекли 7 перевалов, известных под собирательным названием Долон-даба. Из них только один, восточный, затруднителен, а остальные пологи и невысоки. Все эти перевалы ведут через юго-западные ветви мощного отрога главного хребта Халтыр, содержащего снежную гору Богдо-ула. После утомительного перехода по горам мы вышли, наконец, на речку Богдо-гол. Она получает начало на западном склоне г. Богдо-ула и течет на юго-запад. В верховьях ее есть горячие ключи, называемые Аршан {109}, и небольшое озеро. Они отличаются целебными свойствами и посещаются больными. По свидетельству монголов, в Хангае, кроме этих ключей, есть еще горячие источники в верховьях реки Таца и в горах Эльбихэ, дающих начало речке Шаргальчжид, — верстах в пятидесяти к северо-западу от станции Таца на Калганско-улясутайской почтовой дороге.
Речка Богдо-гол, показавшаяся нам многоводнее верхней Буянту, течет по узкой долине, покрытой тополем, талом и различными кустарниками, отличаясь весьма значительной быстротой. В ней водятся крупные хариусы и ускучи, но других пород, как и в Буянту, нет.
Спустившись вниз по левому берегу Богдо-гола верст восемь, мы переправились потом с трудом на правую сторону и следовали по ней до самого Улясутая. Верстах в пятнадцати не доходя города, узкая и каменистая долина Богдо-гола расширяется, а покрывающий ее лиственный лес исчезает. На горах же к югу от речки разбросаны кое-где небольшие лески лиственницы. Верстах в шести от Улясутая, у подножья гор, на правом берегу речки, стоит большая кумирня, а в трех верстах — цитадель. Богдо-гол в расширившейся каменистой долине очень часто делится на рукава. На речке в окрестностях города разбросаны жалкие юрты бедных монголов, живущих поденной работой и другими промыслами. Переправившись через речку Чжагистэй — правый приток Богдо-гола — по мосту, мы вошли в город 10 июня и поместились у соотечественников, принявших нас с таким же радушием, какое мы встретили в Кобдо, в Калгане и в Урге.
Теперь считаю не лишним сделать общий обзор горной страны Хангая. Эта система состоит из весьма длинного и высокого хребта со многими ветвями, тянущегося непрерывно с северо-запада на юго-восток от р. Харкира (юго-за-падный приток оз. Убса) до верховьев р. Онгиин, на пространстве с лишком 900 верст. Наибольшей высоты главный хребет достигает у противоположных истоков рек Эдера и Буянту, в горном узле Тарбагатай {110}. К юго-востоку и северо-западу от этого узла он начинает постепенно понижаться. Об этом свидетельствуют высоты, определенные нашими путешественниками, пересекавшими главный хребет Хангая, и показания монголов, по словам которых перевалы через него к юго-востоку от истоков Байдарика освобождаются от снега гораздо раньше, чем к северо-западу от них до истоков речки Улакчин, несмотря на незначительную разность их широт [46].
Главный хребет Хангая высылает к северо-востоку весьма длинные и высокие отроги, большую часть которых мы пересекли на пути от Орхона до озера Тэрхеин-цаган-нор. Посредством этих отрогов, отделяемых к западу от р. Эдера, он, как показывают исследования той местности Потанина, сочленяется в окрестностях оз. Сангин-далай с юго-восточными отраслями хребта Танну-ола, а следовательно, и с Алтаем. Южные же отроги хребта плоски и не достигают Южного Алтая, с которым Хангай, как уже было замечено, не имеет прочной орографической связи. Кроме того, есть некоторые основания предполагать, что система Хангая опускается к югу небольшой террасой {111}.
В северо-западной части, между реками Тесом и Мухур-кунгуем система Хангая значительно суживается и переходит в неширокий хребет Хан-хухэй, отделяющий лишь незначительные отроги и оканчивающийся вилообразно двумя ветвями Морито и Тохтугэнь невдалеке от южного берега оз. Убса.
Обширных замкнутых плоскогорий мы не видали в системе Хангая, но небольшие и притом плоские горные котловины по южную сторону главного хребта встречались нередко {112}.
Пересеченные нами на пути от Орхона до оз. Тэрхеин-цаган-нор северо-восточные отроги главного хребта оканчиваются на правом берегу р. Селенги, текущей в верхней и средней частях на восток-север-восток. К северу от этой реки страна, по свидетельству хангайских монголов, повсюду отличается горным характером. Между реками Селенгой и Эгин-голом простирается хребет Хангай со своими отрогами: Эрцит, Халцзан и Найман-ула. Пространство между Селенгой и нижним Орхоном также покрыто горами, называемыми на западе Бургутай, а на востоке Барун-ула. Горы же между р. Урту-Тамиром и речкою Чжирматай носят название Сайхан-ула.
Во всей системе Хангая, кроме горы Богдо-ула, заключающейся в отроге главного хребта — Халтыр, — нет ни одной снежной вершины. Несмотря на то Хангай дает начало многим рекам. На северо-восточном склоне главного хребта берет начало р. Селенга, под названием Эдера, — величайшая река Монголии. В соседстве с ней, на противоположном склоне хребта, находятся истоки весьма значительной р. Дзапхына, называемого в верховьях Буянту. С Богдо-ула течет Богдо-гол — самый многоводный приток Дзапхына. С юго-западного склона Хангая на юг в долину больших замкнутых озер изливаются: Байдарик с правыми притоками Цзаком и Цаган-голом и левым — речкой Утою; Ологой, называемый в нижней части Нарын-гол; Туин-гол с левым притоком Шаргаль-чжид; Таца-гол с левым притоком Шарга-ин-гол; Горида-гол с левым же притоком Шабарту-гол, по слиянии с которым называется Аргуин-гол, и, наконец, Он-гиин-гол, получающий начало в юго-восточной оконечности главного хребта. С северо-восточного склона того же хребта в Селенгу текут: Тэрхей-гол с своим нижним продолжением Сумэйн-голом, принимающим справа Будон-гичигин-гол и Чолунэй-гол, далее Ханын-гол и Орхон со своими левыми притоками Чжирматаем и Тамиром.
Больших озер, кроме Тэрхей-цаган-нора, в горной стране Хангая нет, но малые нередки. Из этих последних мы встретили одно в долине Хойту-Тамира, несколько незначительных в долинах рек Будон-гичигин-гола и Тэллиин-гола и два в долине Тэрхей-гола. Кроме того, по расспросным сведениям реки Хойту-Тамир, Байдарик, Цзак и Ологой, получающие начало в главном хребте, образуют в своих верховьях небольшие озера, а в горной стране к югу от этого хребта встречаются местами небольшие замкнутые озера, частью пресные, частью соленые, питающиеся водами родников, ручьев или маленьких речек. На пути по той стране мы видели малые озера: соленое Гашунь-нор и пресные Ульдзуй-ту-нор и Гун-нор. К северу от нашего пути, поблизости главного хребта, как говорили монголы, их больше.
Горы Хангая слагаются преимущественно из гранита, сиенита и фельзитового порфира, причем две первые породы развиты преимущественно в западной половине его, а фельзитовый порфир преобладает в восточной. Из осадочных пород можно указать только на глинистый сланец в южной части по берегам р. Нарын-гола. Но и в северной половине системы между Орхоном и Улясутаем сохранились признаки прежнего обширного там распространения глинистых сланцев, разрушенных и смытых атмосферными деятелями. Эти свидетельства заключаются в присутствии на высоких кристаллических массивах сланцевых плиток и крошек, а также в окрашении их местами в темно-синий цвет, очевидно, хлоритом распавшихся сланцев. Кроме того, обозревая наносы горных щелей и долин, мы в числе прочих сборных камней, погребенных в этих наносах, находили сланцевые обломки: плитки, крошки, голыши и гальки. Наконец, во многих обо, т. е. в грудах камней, воздвигаемых на высших местах перевалов и имеющих у монголов религиозное значение, мы точно также усматривали эти обломки, хотя стланей названной осадочной породы по северную сторону главного хребта не встречали нигде.
Все эти признаки, несомненно, убеждают в прежнем широком распространении глинистых сланцев в северной половине системы, прорванных кристаллическими породами, сиенитом и гранитом, а потом окончательно смытых атмосферными деятелями, исключая участка по правому берегу р. Нарын-гола, где сохранились еще до сего времени пласты этой осадочной породы. Таким образом, кристаллические массивы Хангая, по крайней мере северной части, сравнительно с осадочными породами, — образования позднейшего.
В посещенных нами местностях северной половины Хангая можно указать, в частности, как это было сделано для южной, месторождения следующих пород: в хребте
Уха-чолунэй — самом высоком из северо-восточных отрогов главного кряжа — развит фельзитовый порфир с обнажениями на гребне мелкозернистого гранита. В хребте Тэллиин-ца-ган повсеместно около дороги распространен фельзитовый же порфир. В отроге главного же хребта Гичигин склоны из фельзитового порфира, а гребень из сиенита. В главном хребте, на перевале Бомботу, преобладает сиенит, которого роговая обманка близ поверхности перешла в биотит; к подчиненным породам относятся на северо-восточном склоне гранитит, на юго-западном порфировидный гранит, а в центральной части обыкновенный известняк. В горах Хангая между г. Улясутаем и верховьями р. Кунгуя повсюду преобладает гранит и лишь изредка встречаются обнажения фельзитового туфа.
Главный хребет Хангая, исключая наиболее высокой части, принадлежащей к альпийской области, и его северо-восточные отроги покрыты местами лиственницей. Других хвойных пород мы не встречали, но Антропов видел в горах к северу и северо-западу от озера Тэрхеин-цаган-нор небольшие кедровые леса. Хангайские леса редки, лишены густых зарослей кустарников и не отличаются большими размерами. Сплошных лесов, тянущихся на несколько десятков верст, как, например, в Алтае, на верхней Бухтарме и Чуе, в Хангае нет. Самые обширные из виденных нами в этой горной стране лесов имели от 25 до 30 верст в окружности. Точно так же, как и в Алтае, в описываемой горной стране лес растет только на северных склонах гор, а южные их покатости безлесны. На этих последних лишь кое-где встречаются малорослые кущи и одинокие, чахлые деревца лиственницы. Обширные леса распределены преимущественно по широким и глубоким лощинам, обращенным к северу в виде амфитеатров. Небольшие лиственные лески из тополя и тала мы видели только на нижнем Тамире, верхнем Хойту-Тамире и в долине верхнего Богдо-гола.
В лесах Хангая водятся маралы, косули и кабаны, но медведей в них нет. Из мелких млекопитающих в этих лесах живут бурундуки и темные белки. На скалистых, малодоступных горах, преимущественно вблизи главного хребта, пасутся горные бараны и козлы, но в ограниченном количестве, а в долинах и предгорьях — дзэрены, которых тоже мало. Зато сурков в этой горной стране множество. Зайцев (Lepus to-lai) мы в Хангае не видели вовсе. Из птиц в хангайских лесах встречали кукушку и пестрого дятла. В высоких областях главного хребта живут улары (Megaloperdix). Каменных же куропаток (Cacabius chukar), весьма обыкновенных в Севе-ро-Западной Монголии, в Хангае мы нигде не видели. Плавающих и голенастых птиц на реках водится множество {113}.
Травянистая растительность Хангая не отличается разнообразием. Правда, в ту раннюю пору, когда мы проходили по этой горной стране, было еще мало растений в цвету, но и по количеству собранных видов цветковых можно судить об однообразии флоры Хангая. Сравнительно с роскошной растительностью нашего Алтая хангайская флора представляется бедной как по количеству видов, так и пышности самих растений. Но среди прочих маловодных и пустынных стран Монголии Хангай со своими лесами и обильно орошенными долинами может бесспорно считаться обширным оазисом этой вообще бедной по своей природе земли. Поэтому и население в Хангае плотнее, чем в остальных местах: на пути по этой горной стране монгольские улусы встречались чаще, чем в других местностях Монголии. Климат Хангая, благодаря весьма высокому положению этой страны над уровнем моря, очень суровый: весна начинается не ранее первых чисел мая, реки освобождаются от льда между 1 и 10 числами этого месяца; к тому же времени прибывают и перелетные птицы, но случается, что воды вторично покрываются на некоторое время льдом, и тогда масса плавающих и болотных птиц погибает от холода и голода. Во второй половине сентября по ночам уже бывают порядочные морозы, а в начале октября реки и озера покрываются льдом. Хангайские монголы жаловались на глубокие снега в их стране, присовокупляя, что в прежнее время, на памяти стариков, зима в Хангае была мягче и малоснежнее, тогда как ныне редкий год проходит, чтобы у них не было падежа скота, в особенности баранов, от бескормицы {114}.
Считаю не лишним сделать некоторые замечания о климате Монголии вообще. Полных метеорологических наблюдений наша экспедиция не делала, так как при постоянной перемене географической широты, долготы и абсолютной высоты мест, эти наблюдения, по моему мнению, не могли дать удовлетворительных результатов даже для поверхностных выводов о распределении атмосферного давления и в особенности теплоты в посещенной нами стране. Поэтому мы ограничились только наблюдениями ветров и направления облаков, пополняя эти наблюдения расспросными сведениями от местных жителей. Такие же наблюдения делались мною в 1876 г. в Джунгарии и Зайсанском крае в течение семи месяцев (с 1 марта по 1 сентября).
По нашим личным наблюдениям, пополненным расспросными сведениями, в Джунгарии весной и летом преобладают западные и юго-западные ветры, осенью и в начале зимы дуют преимущественно северо-западные, а зимой северные, северо-восточные, реже восточные и еще реже южные ветры. Облака весной и летом приходят с юго-запада и запада, а осенью с запада и северо-запада; зимой с северо-запада и реже с севера. С остальных стран света облака во все времена года приходят очень редко. Нам самим только однажды случилось наблюдать облака, шедшие с востока.
В Монголии на пути из г. Кобдо в г. Гуй-хуа-чен в сентябре были большей частью тихие и ясные дни, а в октябре и ноябре дули преимущественно западные ветры, редко северо-вос-точные и северные, и еще реже юго-восточные и южные. Январь и февраль мы провели в г. Калгане, расположенном в глубоком ущелье, в котором наблюдения над ветрами невозможны без флюгера, выставленного на одной из окрестных горных вершин. Март мы употребили на переезд из Калгана в Ургу. Погода в этом месяце стояла большей частью тихая, изредка только дули слабые западные ветры, но в конце марта несколько дней сряду дул северо-восточный ветер. В апреле, во время пребывания в Урге, дули преимущественно северо-восточные ветры, реже северные и восточные. На обратном пути из Урги чрез Улясутай к границе Западной Сибири с 1 мая по 20 июля мы наблюдали преимущественно западные и северо-западные ветры, реже северные и очень редко с прочих стран. В Центральной Монголии, по свидетельству жителей, в декабре, январе, феврале и в марте преобладают северо-восточные ветры, после них северные и восточные, а прочие редки. В апреле, мае, июне и июле дуют преимущественно западные и северо-западные ветры. В августе и сентябре дни бывают большей частью тихие и ясные. Эти два месяца считаются лучшим временем в Монголии. В течение их только изредка дуют слабые западные и северо-западные ветры. Облака в Монголии, как и в Джунгарии, приходят преимущественно с запада и северо-запада, даже в юго-вос-точную часть этой страны. Производя во время путешествия астрономические наблюдения для географического определения мест, я следил за облаками не только днем, но очень часто и ночью, выжидая удобное время для наблюдений, и почти всегда замечал движение их с юго-запада, запада или северо-запада. Только в Урге и раза два в Хангае пришлось видеть облака, направлявшиеся с севера и северо-востока. Показания монголов о направлении в их стране облаков подтверждают то же самое.
В заключение позволю себе указать на одно обстоятельство, которое, за неимением в тех странах метеорологических наблюдений, может дать некоторое представление о направлении влажных ветров в них, именно на неодинаковую степень выветривания граней у однородных гольцов, венчающих высокие и открытые со всех сторон горные вершины. Наблюдения таких гольцов в Джунгарии и в Западной Монголии показывают, что западные и северо-западные грани их, сравнительно с прочими, наиболее подвержены разрушению. Россыпи, отторженцы и вообще продукты выветривания у подножий этих граней обильнее, чем у остальных; то же самое можно сказать о трещинах и выемках на самих гранях. Это явление невозможно, мне кажется, объяснить ничем иным, кроме течения в те страны наиболее влажного воздуха с запада и северо-запада и относительной сухостью прочих ветров. При этом нужно, однако, заметить, что после западных и северо-западных граней гольцов наиболее подвержены разрушению южные, но отнюдь не от присутствия влажных полуденных ветров, которых там нет, а от попеременного действия на них то весьма значительной солнечной теплоты, то сильного холода. Действительно, в теплопрозрачной атмосфере тех стран южные грани гольцов должны в безоблачные летние дни сильно нагреваться солнечными лучами, а по ночам, вследствие свободного лучеиспускания, — претерпевать холод, что, само собой разумеется, должно способствовать их выветриванию.
Глава десятая. От Улясутая до границы
Г. Улясутай. — Путь из него по западным отрогам Хангая. — Вступление в степь в верховьях речки Кунгуй и следование вниз по этой речке. — Песчаное пространство к северу от нее и степной кряж Урдурунигытэ к югу. — Озеро Айрик-нор. — Процесс вымирания живущих в нем рыб. — Озеро Киргиз-нор и окрестная страна. — Признаки осыхания этой страны. — Переправа через нижний Дзапхын и следование по пустынной местности. — Начало горной страны Алтая близ источников Шину-усу. — Наш путь по ней мимо озер Хара-нор, Шацгай-нор и Ачит-нор. — Переход через пограничный хребет Сайлюгэм и прибытие в Кош-Агач.
Город Улясутай расположен в глубокой и довольно широкой горной долине, ограниченной с востока и запада длинными отрогами Хангая. На северных склонах этих гор рассеяны кое-где небольшие рощи лиственницы. Среди долины стремится быстрый Богдо-гол, разбивающийся часто на рукава и принимающий справа речку Чжагистэй, на правом берегу которой, немного выше устья, и раскинут самый город. В нем не более ста домов. Дворы обнесены тыном, улицы узки и грязны. Вообще, Улясутай имеет печальный вид. Жителей в нем в то время было около 1000 человек. Главную массу их составляют торгующие китайцы, потом китайские ремесленники. Последние занимаются преимущественно приготовлением деревянных частей юрт для монголов, деревянной посуды I таганов для них же. Железо на таганы покупается частью у китайцев, частью у русских купцов, торгующих в этом городе. Торговля в Улясутае весьма незначительна. Китайские купцы имеют в этом городе, однако, изрядные склады товаров, большая часть которых развозится их приказчиками по кочевьям. Кирпичный чай и бумажные ткани составляют первостепенные статьи сбыта. Товар привозится преимущественно из Гуй-хуа-чена, а отчасти из Калгана и Урги.
Наши бийские купцы, торгующие в Улясутае, поселились на одном обширном дворе, на котором находятся и лавочки их. В 1879 г. всех русских лавочек в Улясутае было 9. Торговля собственно в городе и у русских купцов очень незначительна. Поэтому главные торговцы наши в Улясутае отправляют, подобно китайцам, по временам товар с приказчиками по хошунам.
В двух верстах к северу от города находится крепость, в которой живет цзянь-цзюнь, два его помощника (хэбей-ам-бани), чиновники и помещается гарнизон, состоявший в 1879 г. из 500 солдат, а в версте к югу — небольшая колония китайских земледельцев. Она имеет около десятка домиков, разбросанных среди прекрасно возделанных пашен. На пашни проведены из речки оросительные канавы, а земля тщательно удобряется нечистотами, привозимыми колонистами из города. Несмотря на весьма значительную высоту Улясу-тая [47], ячмень, овес и овощи родятся удовлетворительно, а пшеница плохо. Для продовольствия городских жителей большая часть муки, а также рис и просо привозятся из Гуй-хуа-чена. С 1878 г., т. е. со времени прекращения дунганского восстания в Джунгарии, в Кобдо и Улясутай стали привозить хлеб из Хами, Баркуля и Гучена. Он с того времени значительно подешевел в Западной Монголии. Из Гуй-хуа-чена, кроме хлеба, в Улясутай привозят еще зимой, преимущественно к Новому году: яйца, свинину, поросят и другие съестные припасы, которых невозможно достать на месте.
В долине Богдо-гола, под городом, рассеяно много юрт и жалких, дырявых шалашей из войлока, принадлежащих бедным монголам. Эти последние питаются поденной работой в городе, подачками за различные услуги китайцам и вообще ведут жалкую жизнь. Часть монголов находится постоянно в услужении у китайцев. Немногие из них занимаются и ремеслами, преимущественно в качестве рабочих у китайских ремесленников.
После пятидневного отдыха в Улясутае мы 15 июня направились из этого города к границе. Дорога верст пять идет вниз по долине Богдо-гола, потом поворачивает в горы и пересекает по перевалу Олин-даба невысокий отрог. Затем она спускается в сухую, каменистую долину речки Иро — правого притока Богдо-гола. На окрестных горах разбросаны небольшие лески лиственницы, которых мы потом уже не встречали до верхней Чуй. Переночевав на речке Иро, мы на следующий день пересекли по перевалу Ошик-даба другой хребет, с которого спустились в широкую, открытую с юго-востока долину. По ней направляется в эту сторону сухое русло временного потока, по берегам которого паслись дзэрены. Из этой долины мы опять поднялись на хребет Цаган-чо-лу, ночевали на восточном склоне перевала через него — Сагдын-даба — и утром спустились в долину ручья Джулин-булук, текущую с севера на юг. Тут 17 июня видели огромную толщу обледенелого снега, оставшуюся, должно быть, от целого снежного холма — продукта зимних метелей. От таяния этой снежной массы образовалась немного ниже ее обширная и довольно глубокая лужа, которую мы издали приняли за постоянное озеро.
Пройдя верст восемь вниз по ручью Джулин-булук, иссякающему далее в сухой долине, мы повернули на запад в горы и по перевалу Цакирин-дырылдже пересекли последнюю ветвь Хангая — Дулан-хара, с которой спустились в долину к родникам Хобэин. Все эти невысокие хребты, пересеченные нами на пути из Улясутая, суть слабые ветви Хангая, простирающиеся почти с севера на юг. Преобладающая их порода — серый гранит. Перевалы через эти ветви незначительны.
От ключей Хобэин дорога направляется по широкой меж-дугорной долине, ограниченной с севера последним отрогом Хангая, а с юга и юго-запада — невысокими насажденными горами, весьма слабо с ним связанными. В плоских углублениях долины растет весьма порядочный кипец, но за отсутствием поблизости источников и колодцев она в летнее время необитаема. Мы прошли по ней около 20 верст, потом пересекли незначительную южную ветвь отрога Хангая, ограничивающую долину с севера. Эта ветвь, называемая Ер-хаирхан, сочленяется на юге от дороги с невысокими насажденными горами, лежащими от нее к западу, на севере отделена от них открытой долиной. Перейдя эту долину и холмы к западу от нее, мы спустились к колодцу Ярен-худук. Тут, в 80 верстах от Улясутая по нашему пути, оканчивается обширная горная страна Хангая. К западу от названного колодца местность отличается совершенно степным характером. Она покрыта насажденными хребтами, сочленяющимися весьма слабо, низкими увалами, в восточной части с последними отпрысками Хангая. В геогностическом смысле эти горы не имеют ничего общего с Хангаем.
От Ярен-худука к западу страна значительно понижается. Раньше, проходя по весьма высоким местностям, мы не испытывали почти вовсе жаров, а тут они стали для нас очень чувствительны: приходилось вставать с рассветом, чтобы к 10 часам утра окончить дневной переход верст двадцать— двадцать пять, не более.
Дорога от колодца направляется по широкой степной долине, ограниченной на юге весьма плоской грядой, посредством которой система насажденных степных гор сочленяется с последними отрогами Хангая, а на севере речкой Кун-гуем. Пройдя около 25 верст по степи, мы вышли на эту речку и остановились на ее левом берегу дневать.
Речка Кунгуй получает начало верстах в двадцати пяти к северо-востоку от Ярен-худука и образуется из многих родников, бьющих из песка. В верховьях она известна под названием Нарын-гола, а в средней и нижней частях называется Кун-гуем. Речка имеет от 10 до 15 сажен ширины и часто разбивается на рукава. Она очень мелка, и только в немногих местах, у возвышенных берегов, глубина ее достигает 3–4 футов. Температура воды около 3 часов пополудни достигла почти 20° по Реомюру, так что купанье в ней нисколько не освежало. Дно, состоящее из мелкого песка и ила, местами очень топко. В верхней части речки часто встречались очень маленькие прибрежные озерки, или, правильнее, глубокие ямы, сообщающиеся с рекой узкими протоками. В этих ямах и омутах самой речки мы ловили маленьких уску-чей и гальянов, а также находили раковины живущих в них озерников (Limnaeus stagnalis). Плавающих и голенастых птиц, исключая улитов, чаек и чеграв, было немного. Появлялись изредка и степные курочки, прилетавшие на речку пить.
К северу от Кунгуя тянется широкая и длинная полоса зыбучих песков, сопровождающая течение этой речки на пространстве около 100 верст и имеющая от 25 до 30 верст ширины. Полоса представляет плоскую гряду, постепенно понижающуюся к западу. Гребень ее подымается приблизительно на 700 футов над уровнем речки. Эта гряда состоит из песчаных барханов, покрытых редкими кустиками, должно быть, караганы. На гребне и склонах торчат местами голые скалы, по-видимому, красного гранита, выдающиеся из этого песчаного моря в виде высоких островов и называемые монголами шиер{115}. Сообщение через пески затруднительно, в особенности летом, но зимой и осенью монголы, несмотря на их безводье, часто перегоняют через них стада. В верхней части Кунгуя пески переходят отчасти и на левый берег речки, образуя на нем кое-где сугробы.
На севере от песчаной полосы, в тридцати с небольшим верстах от Кунгуя, находится большое соленое озеро Хара-нор, имеющее около 35 верст в окружности. В него впадает с восточной стороны речка Мухур-Кунгуй, получающая начало тоже из песков, верстах в восемнадцати к северу от истоков Кунгуя {116}. Монголы говорили, что с гор Ихы-бэрхэ (отрог Хангая), отделяющих истоки этих речек, стекают в соседние пески ручьи, струящиеся в них скрытно, и потом выходят на поверхность, образуя ключи, дающие начало обеим речкам. По северную сторону озера Хара-нор тянется длинный северо-западный отрог Хангая, называемый в этом месте Аргаланту, а далее к западу Хан-хухэй. С Кунгуя видны были только вершины этого отрога, простирающегося, по словам монголов, непрерывно от высоких гор Хангая с востока на запад.
В долине Кунгуя во время нашего пребывания стояло много монголов. Эта долина за отсутствием в стране высоких гор служит в летнее время наиболее удобной местностью для стойбищ. По берегам речки тянутся хорошие луга, но трава в то время была значительно потравлена пасшимся на них повсюду скотом.
К югу от Кунгуя, в расстоянии около 20 верст, тянется с востока на запад, почти параллельно речке, весьма длинный, но невысокий степной кряж Урдур-унигытэ. На востоке этот кряж слабо сочленен с последним отрогом Хангая, а на север, к речке, высылает несколько низких отрогов, между которыми залегают весьма широкие и открытые к Кунгую долины с песчано-каменистой почвой, поросшей во многих местах караганой. В этих долинах, поблизости речки, встречаются и солончаки, покрытые злаком дэрису, а на самих берегах весьма хорошие луговые пространства.
На второй день пути по долине Кунгуя мы ночевали на урочище Нуга, представляющем обширный мокрый луг, обильно орошенный многими ключами, образующими малые озерки. На этом урочище мы, между прочим, видели несколько берез, которых не встречали на всем пути от Урги. С урочища Бага-булум, отстоящего в одной станции от Нуги, дорога пролегает по равнинной местности. Короткие и низкие отроги степного кряжа Урдур-унигытэ, простирающегося к югу от Кунгуя, уже не достигают в этой местности берегов речки. Каменисто-песчаная степь покрыта почти повсюду караганой. На этой степи вздымается в виде колоссального конуса гранитная скала Улан-хаирхан. Против нее, на правом берегу Кунгуя, на южной окраине песков возвышается такая же скала Сабун-хаирхан, к северо-западу от последней — Шьер-хаирхан, а к северу от урочища Нуга из песков подымается целый кряж, тянущийся с востока на запад верст на десять. Песчаная гряда, из которой они вздымаются, имеет волнообразную поверхность, и ее можно было бы уподобить морю, застывшему во время волнения, если бы она была совершенно плоская. Эта гряда представляет много любопытного для геолога и тщательное изучение ее, вероятно, пролило бы некоторый свет на теорию образования больших песчаных пространств.
На меридиане урочища Цацеин-булук оканчиваются зыбучие пески, тянущиеся по правому берегу Кунгуя. Песчаная полоса, впрочем, не имеет резкой границы на западе, а переходит постепенно в каменисто-песчаную степь, покрытую караганой и чингилем. С этого урочища отделяется на северо-запад дорога в ставку дурбетского вана {117}— Уланком, что на речке Харкора— притоке оз. Убса. Около дороги, в 25 верстах от Кунгуя, находится небольшое, но весьма глубокое пресное озеро Гун-нор, лежащее в котловине. Оно питается ключами, и рыбы в нем монголы не замечали.
К западу от урочища Цаган-булум речка Кунгуй вступает в теснину с крутыми, высокими берегами и течет в ней около 25 верст. В этой теснине рос когда-то березовый лес, от которого остались кое-где пни. Да и не одна эта теснина, но вообще вся долина нижнего Кунгуя была прежде покрыта таким лесом, на что, кроме пней, указывают самые названия некоторых ее урочищ. Лес, как говорили монголы, был истреблен пожарами и с тех пор перестал расти {118}.
Близ западной оконечности помянутой теснины дорога оставляет Кунгуй, поворачивающий к северо-западу, и направляется степью к р. Дзапхыну, но мы решили продолжать путь по Кунгую до его устья. Нам хотелось проверить показания монголов, кочевавших на берегах Кунгуя, о том, что эта речка впадает не в р. Дзапхын, как значится на большой китайской карте Монголии, а в оз. Айрик-нор, в которое, по их же показаниям, изливается и Дзапхын. Это озеро не нанесено на китайскую карту, а р. Дзапхын показана на ней изливающейся в оз. Киргиз-нор. Желая лично удостовериться в существовании оз. Айрик, мы свернули с дороги и направились по правому берегу Кунгуя на северо-запад. Поднявшись на увал, увидели на севере цепь холмов Цзун-сэрил, служащую предгорьем синевшемуся вдали высокому хребту Хан-ху-хэй, а на юго-западе тянулась пологая гряда, которой оканчивается между низовьями Дзапхына и Кунгуя степной кряж Урдур-унигытэ, с отдельными в конце высотами. На ночлег мы спустились к речке на урочище Шара-модутэй-нурмак, на котором заметно было много березовых пней. Утром с увала открылась перед нами вдали сероватая поверхность оз. Айрик. Подойдя к нему, мы были поистине поражены присутствием великого множества водяных и болотных птиц на этом озере: пеликаны, цапли, утки, лебеди, гуси, чайки, авдотки и многие другие птицы буквально покрывали берега, заливы и всю прибрежную полосу воды в несколько десятков сажен ширины. Мы остановились на устье Кунгуя и пробыли на озере почти двое суток. На наше счастье, в оба дня дул свежий ветер с северо-востока, препятствовавший комарам, которых в это время там была тьма, тревожить нас и наших животных.
Оз. Айрик имеет около 17 верст длины и 8 ширины, а в окружности простирается до 45 верст. Южный берег его низменный и большей частью топкий, северный немного повыше, но тоже плоский. Кроме Кунгуя озеро принимает в себя р. Дзапхын, устье которой находится в 3 верстах к западу от первого {119}. Обе эти реки приносят в Айрик-нор массу мельчайших нерастворимых частиц, окрашивающих его воды в светло-ржавчинный цвет. Глубина озера от южного берега возрастает крайне медленно: в расстоянии 100 сажен от береговой черты она не более 2–3 футов, да и посредине, судя по рельефу окрестностей, должна быть очень незначительна. Дно Айрик-нора до того топко, что по нему не только неудобно, но и опасно ходить. Тростники на берегу заметны только близ устья Дзапхына, против которого находятся отмели, а быть может, и низменные островки, покрытые ими; в остальных местах южный берег преимущественно открытый.
Вода в озере пресная, но мутная и не совсем приятная на вкус. В нем живет два вида рыб: гальяны (Nemachilus) и уску-чи (Leuciscus). Последние достигают весьма больших размеров. На устье Кунгуя мы нашли голову ускуча, выброшенного волнами и съеденного орлами. Она принадлежала рыбе, имевшей, вероятно, не менее пуда веса. Монголы, которым мы ее показывали, уверяли, что им случалось видеть в озере более крупные экземпляры, не уступающие по весу жеребенку. Моллюсков в Айрик-норе мы не нашли {120}.
Плавающих и болотных птиц на этом озере было несметное множество. По утрам и вечерам стаи и одиночные птицы беспрерывно в течение двух-трех часов проносились вдоль берега. На Айрик-норе живет много орланов, питающихся его рыбами. Во время бури волны выбрасывают на берега ускучей, и орланы, как только ветер начнет крепчать и на поверхности озера поднимутся большие волны, собираются в стаи и летают вдоль берегов, высматривая добычу. Завидев выброшенную рыбу, стая испускает крики и усаживается на пирушку. Голодные монгольские собаки соседних улусов точно так же во время волнения на озере спешат к нему со всех сторон, бегают вдоль берега, ища выброшенных волнами рыб, и иногда вступают в ожесточенную драку с орланами из-за добычи.
Замечательно, что выброшенные на берег рыбы большей частью свежие, не подвергнувшиеся разложению. Поэтому следует полагать, что волнение этого мелкого озера, имеющего топкое иловатое дно, касается самого дна, поднимает сильную муть, от которой рыбы, застигнутые в мелких местах, теряют сознание и, повинуясь волнам, появляются в бесчувственном состоянии на берегах, где, конечно, и умирают вскоре. Во время нашего пребывания на Айрик-норе, 28 июня после полудня, северо-восточный ветер развел сильное волнение; волны яростно ударялись о берега и цвет поверхности озера изменился, перейдя из светло-ржавчинного в темно-ржавчинный или коричневый, по всей вероятности от сильной мути, поднятой волнением. На другой день утром, при тихой погоде, цвет поверхности воды казался несравненно светлее, чем накануне, во время бури.
Оз. Айрик в северной части соединяется протоком с весьма большим соленым озером Киргиз-нор. Это последнее простирается до 100 верст в окружности. Берега его плоски и пустынны. На них местами растет высокий тростник. Проток, соединяющий озера, имеет около 5 верст длины, течет очень тихо и так глубок, что его, по словам монголов, нигде нельзя переехать вброд. Рыбы в Киргиз-норе нет, но в протоке, соединяющем его с Айрик-нором, живет множество крупных ускучей. Монголы рассказывали нам, что большие ускучи, играя в этом канале, высовываются иногда из воды и пугают коней у проезжающих по берегам всадников. Несмотря на соленость воды, в Киргиз-норе должна быть все-таки животная жизнь, так как на нем, по уверению монголов, водятся плавающие и голенастые птицы. Оба озера отделены весьма плоской грядой, на которой к западу от прорезающего ее протока подымается отдельная высота. По случаю появления множества оводов и комаров на вторые сутки пребывания на Айрик-норе нам самим не удалось посетить Киргиз-нор, и мы должны были ограничиться описанием его монголами, стоявшими поблизости Айрик-нора.
К северу от Киргиз-нора тянется в восточно-западном направлении весьма высокий хребет Хан-хухэй, опускающийся крутым склоном к равнине соединенных озер. Этот кряж представляет, как было замечено, непосредственное продолжение Хангая и оканчивается невысоким хребтом Тохту-гэнь-нуру на правом берегу речки Харкира.
Сторона к востоку и западу от озера Киргиз-нор представляет совершенную пустыню, богатую солончаками. К западу от этого озера лежит небольшое соленое озерко Бага-нор, а в пустыне к востоку от Киргиз-нора водятся джигетаи (Equus hemionus). Незадолго до нашего прибытия на Айрик-нор стоявшие в окрестностях его монголы охотились на них в той пустыне и убили несколько штук. Охотники рассказывали, что в сильные жары около полудня табуны джиге-таев стоят на месте и подпускают к себе гораздо ближе, чем в прохладное время. Но для такой охоты нужны очень хорошие, выносливые кони, так как приходится долго ездить по безводным местам, и притом в жару. Подъехав к табуну, монголы стреляют джигетаев из своих фитильных ружей с сошками.
Джигетаи ныне редко встречаются в Монголии: мы на всем пути не видели ни одного экземпляра, но достоверно известно, что они живут в большом количестве в Северо-Вос-точной Монголии, отчасти в долине Больших озер между Хангаем и Южным Алтаем и в окрестностях Киргиз-нора {121}.
С оз. Айрик мы направились к юго-западу, на прежнюю дорогу. Первые 5 верст шли по солонцеватой равнине, покрытой местами зарослями дэрису, а потом вступили в песчаные барханы. Тут в песке и на поверхности лежало множество раковин озерника (Limnaeus stagnalis). Пески находятся на высоте по крайней мере 200 футов над теперешним уровнем Айрик-нора. Следовательно, прежде вся окрестная соединенным озерам страна была, без сомнения, покрыта водой и представляла огромное пресное водохранилище, сливавшееся, вероятно, с оз. Хара-усу и затоплявшее даже всю долину Дзерге, в которой найдены были те же раковины. Присутствие множества солончаков во всех значительных углублениях страны также служит тому свидетельством {122}.
Среди песчаных барханов мы встретили весьма значительную впадину с солонцеватой почвой и несколькими малыми озерками, поросшими тростником. Перейдя ее поперек, снова вступили в барханы, покрытые низкорослым саксаулом. Песчаная площадь имеет эллиптическую форму и простирается с лишком на 30 верст в окружности, но самые барханы невысоки. Из барханов мы поднялись на пологую гряду с отдельной высотой, представляющую северо-западную оконечность хребта Урдур-унигытэ, а с нее спустились на р. Дзапхын, текущую в широкой солонцеватой долине.
В этом месте Дзапхын разбивается на два очень длинных рукава, образующих обширный остров. Ширина восточного рукава около 20 сажен, а западного — до 15. Глубина реки вообще незначительна, но при крутых берегах встречаются омуты в 6–7 футов. Песчано-иловатое дно Дзапхына очень топко, и потому переправа через реку даже на верблюдах, имеющих, как известно, большие ступни, затруднительна, а в половодье опасна. В самом низу реки, близ устья, дно еще топче и переправа в том месте через Дзапхын возможна только с опытным, из местных монголов, проводником. В одном из омутов реки мы закидывали неводок и поймали несколько штук ускучей того же самого вида, что и в Ай-рик-норе. Хариусов в нижнем Дзапхыне не попалось, да и не должно быть, потому что эти рыбы живут только в весьма быстрых и каменистых горных речках. В средней же части Дзапхына, ниже монастыря Нарбаньчжи, отличающейся почти горным характером, их водится много.
Нижний Дзапхын на протяжении от урочища Аргаланты до устья служит западной границей аймака Цзасакту-хана. Улясутайская дорога по пересечении этой реки направляется до самой государственной границы по земле дурбётов, юго-восточная часть которой, примыкающая к низовьям Дзапхына и соединенным озерам, представляет солонцеватую пустыню с явственными признаками покрывавшего ее водного пространства. От монголов, стоявших на Дзапхыне, мы получили подтверждение прежних сведений о сообщении озера Хара-усу с этой рекой. Из Хара-усу выходит глубокий проток Чонх-харих, впадающий в оз. Хара-нор, которое принимает в себя с юга другой проток из оз. Дургано-ра и выпускает, в свою очередь, из себя проток Тахтэ-гэмен в р. Дзапхын. Устье этого последнего находится на расстоянии одного дня пути от переправы через Дзапхын на Улясу-тайской дороге, или приблизительно верстах в семидесяти пяти выше устья Дзапхына. Проток приносит большую массу воды в реку, которая в нижнем течении несравненно многоводнее, чем в среднем, в окрестностях монастыря Нарбаньчжи, так как кроме протока принимает еще с правой стороны многоводную речку Улясутай.
Переправа через восточный рукав Дзапхына сопряжена была с хлопотами: лошади вязли, да и некоторые из верблюдов тоже проваливались. Кое-как выбрались мы на большой остров, образуемый рукавами реки, и остановились на ночлег. Утром пришлось переправляться через другой рукав; этот последний уже и глубже, но не топок. Долина Дзапхына имеет более 5 верст ширины, местами прорезана старицами и покрыта малыми озерками. В ней встречаются обширные луга и заросли дэрису. Из долины мы поднялись на увал и, пройдя верст 5 по сухому, каменистому плоскогорью, спустились в обширную котловину, центральная часть которой занята соленым озером Цзэрен-нор, имеющим около 8 верст в окружности. Южный берег его покрыт высоким тростником, и на нем находится несколько малых озер с солоноватой водой; на этих озерках было множество водяных и болотных птиц, в особенности шилоклювок. Близ юго-западной оконечности озера есть родники, на которых останавливаются проходящие караваны. Мы по случаю сильного жара тоже остановились на этих родниках часа на четыре. Стаи степных курочек, томимые жаждой, очень часто прилетали на родники пить, несмотря на наше присутствие. По берегам Цзэрен-нора растет много солончаковых растений, — осенью ботаник тут мог бы обогатить свой гербарий солянками. В этом озере осаждается соль; на западном берегу лежат пласты чистой самосадочной соли, которой мы взяли с собой около пуда.
Местность к западу и в особенности к северо-западу от Цзэрен-нора представляет пустынную, слегка волнообразную равнину. Ночевать пришлось среди безводной станции в 46 верст. Утром мы шли по волнистой местности, на которой пересекли весьма длинное русло временного потока. По сторонам и впереди видны были повсюду горы. На север от дороги тянулась плоская гряда, а на юг кряж Анхалэ — крайние отроги Алтая, в который мы в тот же день вступили, достигнув низких и пустынных гор Аргаланту, пересекаемых дорогой. Вдали на северо-западе белели снежные вершины гор Харкира. Эти вершины мы увидели в первый раз с низовьев Кунгуя и приняли их сначала за облака, но потом уже признали в них снежные горы. На юге тоже вдали виден был массив Хобо — западной части хребта Цзун-хаирхан — соседней оз. Хара-усу.
С гор Аргаланту спустились в глубокую и обширную котловину и остановились на родниках Шину-усу на дневку. Котловина в южной части сообщается с обширной равниной, прилегающей к северному подножью кряжа Анхалэ, и в ней там и сям разбросаны были малые улусы дурбётов. Этот народ, отличающийся кроме языка и внутреннего быта еще несколько и наружностью от халхасцев, казался нам не столь общительным, как монголы Халхи. Последние, бывало, как только мы остановимся, стекались со всех сторон в наш лагерь. Дурбёты же держались иначе: редкий из них заходил к нам, да и сведения о своей стране они сообщали не так охотно, как халхасцы.
Из котловины дорога вступает в невысокие горы и следует по ним около 10 верст, потом выходит на обширную меж-дугорную долину с большим солоноватым озером Хара-усу. Долина со всех сторон обставлена горами и только в юго-восточной части соединяется узким горлом с соседней равниной, прилежащей к подошве хребта Анхалэ. Окраинные горы ее суть юго-восточные отроги снежных альп Харкира. Один из них под названиями Холбо и Шилюстын огибает оз. Хара-усу с севера и, отделив на юг две ветви, образующие помянутую котловину Шину-усу, тянется потом пологой грядой на восток и оканчивается в пустынной равнине, верстах в тридцати к северо-западу от Цзэрен-нора. Другой, очень широкий отрог отделяется от тех же альп на юг, потом поворачивает на юго-восток, замыкая долину оз. Хара-усу с полуденной стороны, и оканчивается высотами Куку-ингир на левом берегу нижней Кобдо.
Озеро Хара-усу имеет около 35 верст в окружности и питается водами весьма значительной речки Намир, впадающей в него с запада {123}. В восточной части в озеро вдаются две весьма длинные косы, расположенные одна против другой, между которыми остается лишь неширокий пролив, соединяющий меньшую часть озера с большей, а к северо-западной части его подходят горы, образующие скалистые береговые утесы. На южном берегу в начале косы возвышается небольшая каменная сопка. Остальные берега плоски, и глубина озера должна быть значительна только в северо-запад-ной части, у скалистых высоких берегов. Вода в озере солоноватая, рыб и моллюсков в нем мы не видели, но плавающих и болотных птиц было довольно много, в особенности турпанов (Casarca rutila).
Миновав озеро, мы остановились близ устья впадающей в него речки Намир на ночлег. Речка имеет около 10 сажен ширины и была в то время очень глубока и быстра. Вода в ней отличалась странным буро-желтым цветом от размываемой на пути глины, которой она и припахивала. Издали, с возвышенного места, речка казалась темно-желтой лентой, изгибавшейся по зеленому полю обширных сплошных лугов. Несколько раз мы закидывали в нее свой маленький неводок, но не вытащили ни одной рыбки. Впрочем, трудно допустить, чтобы рыбы могли жить в столь мутной воде, похожей на какую-то болтушку. Намир получает начало в снежных горах Харкира и течет сначала на юг-восток-юг, потом круто, почти под прямым углом, поворачивает на восток-с е-вер-восток и впадает в западную часть оз. Хара-усу. Вся длина течения этой реки не должна превышать 60 верст. В нижних частях долина Намира большей частью болотиста, а в средней и верхней частях речки она представляет обширное, сплошное болото. В этом болоте находится множество родников, из которых составляются то ручейки, струящиеся непосредственно в речку, то небольшие озерки, образуемые источниками и сообщающиеся также с Намиром протоками. Поэтому неудивительно, что речка при такой незначительной длине собирает в себя порядочную массу воды, получая ее в изобилии из множества соседних источников.
От ночлежного пункта близ устья Намира мы прошли верст двенадцать вверх по этой речке до ее крутого изгиба, потом оставили ее вправо и направились по холмам к севе-ро-западу. На пути, у подножья холмов, встретили небольшое озерко, сообщающееся с речкой протоком, далее в лощине между холмами — другое, выпускающее также в Намир ручей. С холмов в ближайшей части долины этой речки видны были тоже небольшие озерки, рассеянные кое-где по болотистой местности. Пройдя около трех верст по холмам из глинистого сланца, мы вышли к ручью Носан-булук, текущему из разрушенных гранитовых масс в Намир, и остановились на ночлег. С этого ручья дорога вступает в горы, пересекая в этом месте южный отрог альп Харкира, поворачивающий потом к юго-востоку и окаймляющий долину оз. Хара-усу с юга. На юг, к берегам протекающей в соседстве р. Кобдо, этот отрог отделяет высокие ветви.
В упомянутом отроге находится глубокая междугорная котловина, занятая оз. Шацгай [48]. Оно имеет около 10 верст в окружности и питается водами ручья Котюль-булук, текущего в него с севера из гор Харкира. Вода в оз. Шацгай до такой степени солона, что в нем не только нет рыбы, но и вообще никакой животной жизни не должно существовать, на что, между прочим, указывает и отсутствие на нем водяных птиц. Исключая нескольких пар турпанов, мы не видели на нем вовсе этих (водяных) птиц. Глубина озера, в особенности в западной части, должна быть весьма значительна: там дно от берега падает так круто, что в расстоянии трех или четырех сажен от береговой черты его уже совсем не видно и глазу наблюдателя представляется мрачная пучина. К западу от Шацгай-нора мы пересекли такой же невысокий и каменистый перевал, как и к востоку, подходя к нему, а потом спустились на весьма каменистое плато, почти сплошь усеянное сборным булыжником и галькой — продуктами разрушения окрестных северных гор. Эти обломки лежат местами правильными, почти параллельными рядами, тянущимися с севера на юг, от гор до р. Кобдо. Еще спускаясь с перевала от оз. Шацгай, мы увидели на юго-востоке широкую зеленую ленту лиственного леса, покрывающего берега р. Кобдо и придающего издали, в особенности с высоты, живописный вид ее долине. На севере, верстах в тридцати, искрились снежные вершины гор Харкира, а на юге, верстах в семидесяти, виден был белок Алтан-цицик. Так называют дурбёты снежные горы Гурбан-цасату, виденные нами в 1878 г. на пути от р. Кобдо к городу того же имени, близ урочища Ал-тан-чечей.
Пересекши на каменистой равнине три ручья, текущие с севера в р. Кобдо, мы вышли на речку Шивыртай на ночлег. Она получает начало в горах Харкира и впадает в р. Кобдо слева. По берегам речки растет тополь, тал, тальник и другие кустарники. Речка часто делится на рукава и течет очень быстро по каменистому ложу. В ней мы ловили много крупных хариусов. Стоянка на этой речке, несмотря на прекрасную воду и отличный подножный корм, в то время была несносна по причине множества оводов, комаров и мошки. Поэтому на другой день ранним утром мы поспешили оставить Шивыртай. Дорога шла сначала по каменистой равнине, потом пересекла пологую гряду и снова вышла на равнину, ниспадающую на юг, к долине р. Кобдо, крутым и высоким обрывом. Затем мы вступили в пологие холмы из глинистого сланца со многими глубокими и узкими лощинами, направляющимися к р. Кобдо. Среди этих холмов вздымаются кое-где высокие массивы из фельзитового порфира, проникающие через глинистый сланец, развитый повсеместно у их подножий. Тут к северу от дороги возвышается большая гора из названной породы — Улан-лонхо; близ самой дороги на левом берегу р. Кобдо поднимаются также массивные высоты из той же породы [49]. Обогнув эти последние с севера, мы спустились к протоку из оз. Ачит в р. Кобдо и остановились на нем дневать.
Проток, соединяющий оз. Ачит с р. Кобдо и называемый Усун-холой (водяное горло), имеет около 5 верст длины, от 20 до 30 сажен ширины и довольно быстрое течение. Он стремится с севера на юг в узкой долине, ограниченной невысокими берегами, и имеет довольно значительную глубину, а при устье даже очень большую. Вода в нем пресная, но от присутствия тростника, покрывающего повсюду его берега, не совсем приятного вкуса. В протоке живет очень много ускучей, но других пород [рыбы] нет.
Р. Кобдо при устье протока имеет около 60 сажен ширины и течет очень быстро. По берегам ее на всем виденном нами пространстве растет тополь, тал и различные кустарники. В этих зарослях поблизости протока живут фазаны (Phasianus torquatus). Река описывает в этом месте весьма значительную луку к северу. Зимой на берегах Кобдо располагаются многие улусы, но в летнее время она по причине множества комаров, оводов и мошки остается в средней и нижней частях необитаемой. В течение более полутора суток, проведенных нами на устье протока, эти насекомые до такой степени искусали наших лошадей, что у них на теле, в особенности на спине, образовалось множество небольших ран. Две бывшие с нами собаки тоже не находили места от оводов и комаров: терзаемые этими несносными насекомыми, они по временам начинали бегать от них и потом бросались в воду. Нелегко было и людям в это время, но желание определить географическое положение устья протока удержало нас тут почти на двое суток. К несчастью, в оба вечера небо было облачно, и мы напрасно промучили себя и животных в этом злополучном месте.
К югу от устья протока, верстах в шестидесяти, возвышается снежная группа Гурбан-цасату, или Алтан-цицик по-дурбётски. Она заключается в весьма высоком горном хребте, тянущемся на север-восток-север. Мы пересекали этот хребет по перевалу Хонур-улен в 1878 г. на пути в г. Кобдо. В нем, верстах в 30–40 к юго-западу-югу от группы Алтан-цицик, видны были вершины, покрытые снежными пятнами.
С устья протока мы направились вверх по нему к Ачит-но-ру и, пройдя верст пять, достигли малого озера, из которого он вытекает. Это озеро имеет около 5 верст в окружности, покрыто по берегам тростником и сообщается с Ачит-нором проливом. Перешеек между соединенными озерами представляет низменную землю, поросшую тоже тростником. Вскоре перед нами открылась обширная синеватая поверхность Ачит-нора, по западному берегу которого пролегает дорога.
Ачит-нор простирается в длину с северо-запада на юго-восток 20 с лишком верст. Наибольшая ширина озера в средней части — около 16 верст. В этом месте находятся две губы, лежащие одна против другой. Островов на озере нет, но скалистые массы встречаются на юго-западном и северо-восточ-ном берегах. Глубина от юго-западного берега возрастает довольно быстро, а при крутых скалистых мысах, имеющих, впрочем, береговые откосы, дно падает круто. Вообще глубина этого озера должна быть весьма значительна {124}.
Вода в Ачит-норе пресная, но из рыб в нем живут только одни ускучи, достигающие, судя по найденным на берегу остаткам, таких же больших размеров, как и в Айрик-норе, и принадлежащие тому же самому виду. Моллюсков же мы не находили в этом озере. На Ачит-норе живут также орланы, а плавающие и болотные птицы держатся преимущественно в северо-западной и юго-восточной частях озера, около тростников.
Ачит-нор принимает в себя в северной части три речки: Беконь-бере, называемую в нижних частях Беко-морин-гол, Уласты, или Ендерты, и Цаган-норэй-холой. Речка Беконь-бере — самая многоводная, вытекает из горного озера Кендыкты-куль, отстоящего верстах в ста к северо-западу от Ачит-нора. Речка Ендерты получает начало в соседних горах Ямат к северо-востоку от озера, а речка Цаган-норэй-холой, под названием Куку-кутель, вытекает из отрогов пограничного хребта Сайлюгэма и, образовав на пути несколько малых озер, прорезает горный хребет и изливается в северо-западную часть Ачит-нора.
Долина речки Беконь-бере, текущей с северо-запада на юго-восток, ограничена с северо-восточной стороны высоким кряжем, отделяющимся от пограничного хребта Сайлю-гэма в окрестностях горного озера Джувлу-куль. От этого же узла отходит на восток и хребет Танну-ола. Означенный кряж тянется с северо-запада на юго-восток под названиями Цаган-шиботу и Ямат с вершинами, имеющими снежные пятна; далее к юго-востоку высота его возрастает, и он получает название Харкира, достигая снежной линии. Эти снежные горы отделяют на юго-восток невысокие ветви, простирающиеся до меридиана Цзэрен-нора и нижней части р. Кобдо. С юго-западной стороны долина Беконь-бере окаймлена тоже отрогом пограничного хребта Сайлюгэма, отходящим от высокого узла с снежными пятнами, Кара-маг-най, и тянущимся также с северо-запада на юго-восток до берегов р. Кобдо. Названная долина отличается степным характером, на ней кое-где вздымаются невысокие сопки, а близ устья речки Беконь-бере она переходит в болотистую землю, покрытую высоким тростником и прорезаемую низовьями этой речки и Цаган-норэй-холой. Тут в летнее время бывает множество комаров и оводов, так что в июне и июле эта местность необитаема.
По выходе на Ачит-нор мы следовали близ юго-западного берега его, по волнообразной местности, покрытой низкими обнаженными грядами из фельзитового порфира. Они представляют отроги соседних юго-западных гор и упираются в озеро, образуя скалистые береговые утесы. Между грядами простираются довольно глубокие, но узкие и извилистые лощины. Вечером мы вышли на речку Цаган-норэй-холой и ночевали на ней верстах в трех выше устья. На наше счастье, ночь была прохладная и комары не тревожили нас.
На следующий день мы с большим трудом перебрались через топкую и каменистую лощину, орошаемую ручьями, текущими с правой стороны в речку Цаган-норэй-холой; потом вышли на каменистую равнину и направились по ней вверх по этой речке. На равнине, поблизости речки, встречались местами явственные следы прежних пашен, именно прямолинейные оросительные канавы, а в одном месте встретились и нынешние пашенки дурбётов, орошаемые арыками. Около них стоит маленький глиняный домик, в котором летом живут дурбёты-пахари.
Верстах в тридцати выше своего устья речка Цаган-но-рэй-холой протекает ущельем около 20 верст, покрытым в восточной части небольшим леском тала с тальником. Ущелье очень глубоко и ограничено с обеих сторон весьма крутыми горными склонами. В иных местах эти склоны так сближаются, что кроме них да неширокой полосы глубокого безоблачного неба не видно было ничего. Ущелье и орошающая его речка Цаган-норэй-холой пересекают поперек высокий отрог помянутого горного узла Кара-магнай, простирающийся на юг до р. Кобдо. К западу от этого отрога лежит высокое волнистое плоскогорье, на котором мы встретили озеро Цаган-нор, около 4 верст в окружности, выпускающее речку Цаган-норэй-холой. В двух верстах к западу от этого озера находится другое, носящее такое же название и соединенное с первым протоком, в который с левой стороны, с севера, впадает маленькая речка. Второе озеро имеет около 8 верст в окружности и содержит, подобно первому, пресную воду, но рыбы ни в том, ни в другом, равно как и в речке Цаган-норэй-холой, мы не замечали. С восточной стороны в озеро вдаются две острые и длинные косы, оканчивающиеся скалистыми сопками, живописно отражающимися в спокойной, зеркальной его поверхности. С запада в это озеро изливается маленькая речка Куку-кутель, образующая на пути ряд весьма незначительных озерок.
Страна, орошаемая речкой Куку-кутель и ее притоками, представляет высокое плоскогорье, покрытое юго-восточными отраслями пограничного хребта Сайлюгэма и замкнутое на востоке мощным отрогом этого хребта, направляющимся, как выше замечено, от узла Кара-магнай к югу до берегов р. Кобдо. Судя по весьма значительной быстроте течения речки Цаган-норэй-холой, в особенности в ущелье, описываемое плоскогорье должно быть высоко приподнято над уровнем Ачит-нора. Между покрывающими его горными отрогами лежат долины то совершенно сухие, то орошенные ручейками, нередко иссякающими в песчано-каменистой почве. Древесной растительности в этой стране вовсе нет, да и травянистая весьма однообразна.
От озера мы шли по долине речки Куку-кутель. В эту неширокую долину с севера и юга сходится много побочных долин, большей частью сухих. Окрестные горы невысоки и покрыты довольно скудной растительностью. Речка Куку-ку-тель то скрывается в песчано-каменистой почве долины, то снова появляется на поверхности и образует несколько малых озерок. Она получает начало верстах в пятнадцати к югу от государственной границы и несет свою незначительную дань Ачит-нору, отдающему избыток воды р. Кобдо, впадающей в оз. Хара-усу, а это последнее, как известно, сообщается с р. Дзапхыном и, следовательно, с соединенными озерами Айрик и Киргиз-нор. Таким образом, в Северо-Западной Монголии существует непрерывная гидрографическая сеть, посредством которой воды с высочайших гор Алтая достигают пустынного водоема Киргиз-нора, отлагая в нем растворенные на пути соли.
Перевалив из долины речки Куку-кутель через невысокий отрог, мы спустились в котловину небольшого озера Хак, на котором в то время стоял один из бийских торговцев, продававший кое-что туземцам-дурбётам. Это озеро лежит близ южного подножья пограничного хребта Сайлюгэма. К северу от озера в Сайлюгэме находится перевал, называемый Хак, или Топту-дабага. Подобно перевалу Улан-даба, лежащему верстах в девяноста западнее, проход Хак тоже плоский и, по моему определению, на 390 футов ниже первого. Приближаясь к пограничному кряжу со стороны Монголии, путешественник замечает значительное изменение во флоре страны: у южного подножья и в особенности на южном отлогом склоне хребта он, по мере движения к северу, будет постоянно встречать все новые и новые виды растений и, достигнув гребня хребта, очутится в растительной области, резко отличающейся но богатству видов от соседней части Монголии, имеющей весьма однообразную растительность.
Поднявшись без затруднения по отлогому склону на гребень пограничного хребта Сайлюгэма, мы остановились у пограничного знака и прежде всего с радостным чувством приветствовали родную землю, так давно покинутую. Потом, установив барометр, я определил высоту перевала, оказавшуюся в 8220 футах над уровнем моря. Окончив наблюдение, мы обернулись назад и простились мысленно с Монголией, быть может навсегда. Спуск с пограничного хребта на север, подобно подъему со стороны Монголии, отлогий; растительность, по мере приближения к северу, становится все более и более разнообразной. С хребта мы сошли на высокое плоскогорье, известное под названием Чуйской степи. Хотя сравнительно с другими местностями Внутреннего Алтая оно и считается малоплодородным, но нам после бедных, монотонных монгольских степей и неприветных горных стран Монголии оно казалось привлекательным.
Перейдя на этот раз пограничный хребет Сайлюгэм в другом месте, именно на 90 верст восточнее, мы имели снова случай убедиться в том, что он действительно служит резкой физической границей двух весьма различных по своей флоре областей: Внутреннего Алтая и соседнего северо-западно-го угла Монголии, далеко уступающего первому, несмотря на свой разнообразный рельеф, как по богатству флоры, так и по разнообразию животной жизни. Причина такой разницы, как это было замечено ранее, заключается в недостатке влаги в Северо-Западной Монголии, поглощаемой высокими горами Внутреннего и Южного Алтая {125}.
Пройдя по Чуйской степи около 45 верст, мы достигли урочища Кош-Агач на верхней Чуе, где находится несколько домиков с товарными складами, принадлежащих торгующим в Монголии бийским купцам, и построена маленькая деревянная церковь. В Кош-агаче производится перегрузка товаров, доставляемых из Бийска в Монголию, и ведется небольшая торговля с окрестными жителями— теленгутами {126}. Тут мы окончили наше годичное странствование по Китайской империи.