ПАНФИЛОВЦЫ: ИСТОРИЧЕСКИЙ ДЕТЕКТИВ
Подвиг героев-панфиловцев, мужественно сражавшихся под Волоколамском у разъезда Дубосеково на подступах к Москве, описывался во всех советских учебниках истории. Со школьной скамьи мы знаем, что в ноябре 1941 года ценой собственных жизней 28 человек остановили вражескую танковую атаку, уничтожив 18 немецких машин. Широко известна и фраза политрука Клочкова: «Велика Россия, а отступать некуда – позади Москва». Сообщения об этом подвиге появились в газетах, потом его воспевали в стихах и рассказах. Информация о панфиловцах стремительно облетела все наши войска, добавляя стойкости защитникам Ленинграда и Сталинграда, поднимала дух и вдохновляла на подвиги.
Позже, когда стало принято опровергать все советское – вне зависимости от того, правда это или вымысел, – мир историков фактически разделился на два лагеря: доказывающих, что 28 панфиловцев не было, и доказывающих, что они были. Сражения между ними – яростные, как у разъезда Дубосеково.
Исторической справедливости ради надо отметить: некоторые сомнения в подлинности героического боя 28 человек против нескольких десятков танков стали закрадываться еще во время войны. Началось с того, что в 1943 году, когда наши войска освобождали Харьковскую область, в плен попал служивший в немецкой полиции некий Иван Добробабин. Оказалось, что он участвовал в легендарном бою у Дубосекова и даже числился, как все панфиловцы, Героем Советского Союза. Но из допросов этого человека выяснилось, что он в том бою был ранен и взят в плен. Военная прокуратура начала расследование, но выводы комиссии обнародовали только в 1990-е. Из документов следовало, что у Дубосеково, действительно, шли тяжелейшие бои, что бойцы дивизии генерала Панфилова ценой больших потерь героически задержали вражеское наступление, но вот бой 28 панфиловцев признавался… журналистским вымыслом сотрудника газеты «Красная Звезда» Кривицкого, с чьих слов мы и узнали о подвиге.
«Антипанфиловцы» указывали, что если бы бой имел место, то информация о нем содержалась бы в донесениях как советских, так и немецких военных. Задавались вопросом – откуда журналисты узнали столько подробностей боя, если все его участники погибли? Ссылки на тяжелораненого бойца, с которым они якобы беседовали – несостоятельны: известно, что тот боец умер за несколько дней до сражения. Более того, командир стрелкового полка, который сражался как раз в тех местах, потом официально заявлял, что никто из корреспондентов к нему не обращался, и уж тем более он ни с кем не обсуждал бой 28 панфиловцев, потому что – с его слов – такого боя не было.
Правда, это не снимает вопроса – почему именно этот командир подписал привезенный ему приказ о награждении тех самых панфиловцев.
Некоторые исследователи склоняются к «теории заговора» – предполагают, что все расследование военной прокуратуры было «заказным», что его затеяли для сбора компромата против маршала Г.К. Жукова, выступившего одним из инициаторов награждения панфиловцев. В защиту официальной, героической, версии всегда активно выступал другой маршал СССР – Д.Т. Язов. Он ссылался на то, что некоторые из героев-панфиловцев в том бою не погибли, а были тяжело ранены. Кое-кто из них дожил до конца войны, но почему-то никто их не привлекал в качестве свидетелей. Также почему-то не вспоминают о реальных письмах легендарного политрука Клочкова, в которых он не скрывает, что чувствует личную ответственность за Москву; а лозунг про «отступать некуда», скорее всего, придуманный – тиражировали во многих обращениях командиров к бойцам.
И, наконец, масла в огонь добавил все тот же журналист Кривицкий. Уже в 70-е годы он заявил, что в ходе следствия ему «настоятельно рекомендовали» поддержать версию литературного вымысла о подвиге 28 панфиловцев, если он не желает оказаться где-нибудь на Колыме.
Конечно, страсти современных историков могут кипеть очень долго, но пример героических предков, кажется, должен объединять людей, а не разъединять их? Неоспоримым остается тот факт, что в боях у разъезда Дубосеково остановили вражескую танковую атаку. Остановили на подступах к Москве, в тяжелейших условиях. Пора, наконец, просто отдать должное всем героям того сражения. И чтобы за яростными словесными битвами вокруг числа 28 не забылось, что на Волоколамском направлении сражалась в полном составе 316-я стрелковая, потом ставшая 8-й Гвардейской Краснознаменной дивизией имени генерал-майора И.В. Панфилова, погибшего там, где умирали его бойцы – у деревни Гусенево Волоколамского района 18 ноября 1941 года. Тысячи людей не бездействовали, безучастно взирая со стороны на бой у Дубосекова. Они жертвовали своими жизнями, в считанных десятках километров от столицы заступая дорогу сильному, жестокому, опасному врагу. Споря о двадцати восьми, нельзя забывать об этих тысячах.
Это было бы бесчестно по отношению к героическим защитникам Москвы.
Две обители старца Ферапонта
Бывают места, где пространство и время ощущаются как-то по-иному, не так, как во всем остальном мире.
На самом деле таких мест даже больше, чем мы думаем. Просто в какой-то момент наш взгляд перестал их различать, замыленный то ли ненаучной фантастикой, то ли, не приведи Господь, эзотерикой – а может, просто разум перестроился на считывание информационного кода масс-медиа и покетбуков, которые потребил да выбросил. Иная ритмика, иные сенсоры – так настроившийся на ультразвук не различит инфразвука. Меж тем он остается тут, гудит себе на неподвластных нашим органам чувств частотах. Наверное, это его эхо и поныне зовет людей в глухой, сказочный край к северу от Вологды, в страну полумифической веси.
Ферапонтов монастырь
И всегда звало. Призывало, очаровывало – и творило подвижников.
«Не хитр грамоте, но душевную доброту и ум здрав стяжа»… Будущий преподобный Ферапонт, а в миру боярин Федор Поскочин, родился в 1335 году (дата спорная) в Волоколамске. С детства вел благочестивую жизнь, и в возрасте лет тридцати пяти – сорока втайне ото всех отправился в Москву, в Симонов монастырь. Каким-то чудом Федору удалось уговорить архимандрита позволить ему сразу принять иночество. Ведь по существовавшим тогда правилам нужно было не менее шести лет ходить в послушниках! Но Ферапонт доверие оправдал: сразу же стал вести строгий образ жизни, снискал всеобщее уважение. Там, в монастыре, он познакомился с двумя людьми, определившими всю его дальнейшую жизнь. Его учителем стал Сергий Радонежский, заглядывавший в Симонов для бесед с монахами. А другом и единомышленником – Кирилл, будущий Белозерский. Собственно, Белозерским его сделал как раз Ферапонт. И вот как это произошло.
Ферапонт часто бывал с поручениями далеко за пределами города, и вот однажды – уже шестидесяти лет отроду – он отправился за шестьсот верст от Москвы, в Белозерье. И проникся заповедной красотой этих мест, словно созданных для тихой уединенной жизни. Рассказывают – в то же самое время, что Ферапонт был на севере, оставшемуся в Москве Кириллу явилась Богородица: «Кирилле, изыди отсюду и гряди на Белое езеро, и добр покой обрящеши: тамо бо уготовах тебе место, на нем же спасешися». Так что когда Ферапонт вернулся, его друг стал подробно расспрашивать о местах, где тот только что побывал. Через некоторое время монахи, испросив благословения, отправились в путь, оставив обитель, в которой провели почти четверть века.
…Оказав посильную помощь другу в строительстве Кирилло-Белозерского монастыря, Ферапонт в поисках отшельнической жизни ушел еще дальше на северо-восток, на выбранное им место между Бородавским и Пасским озерами. Там он планировал провести остаток жизни в уединенной молитве. Но со временем уединение подвижника стали нарушать желающие разделить с ним его труды. И Ферапонт основал второй монастырь – уже самостоятельно. Категорически отказался принимать сан игумена: считал себя «самым черным и самым грешным» и продолжал выполнять тяжелую работу – носить воду и колоть дрова. Но одновременно оставался духовным отцом для братии и всех, кто приходил к нему. Сам же за советом предпочитал обращаться к Кириллу Белозерскому.
В Ферапонтовом монастыре действовал строгий устав: в кельях не разрешалось держать ничего, кроме икон и священных книг. В трапезной всегда было тихо. Сейчас в обители музей, а экскурсионные группы, известно, не всегда отличаются тишиной… но размеренная строгость каким-то непостижимым образом передалась от обители светскому заведению. Здесь, как и много столетий назад – свой ритм. Льнут друг к другу небольшие храмы. Элегантные шатры (неистовый патриарх Никон еще не начал «чистить» русское зодчество) словно сшивают землю и небо – такое близкое, что, когда стоишь над высоким берегом озера, кажется – это не ветер теребит прическу, а облака, пробегающие над тобой, запутываются в волосах. Хорошо известны строки певца «старинной русской самобытности» – вологодского поэта Николая Рубцова:
В потемневших лучах горизонта
Я смотрел на окрестности те,
Где узрела душа Ферапонта
Что-то Божье в земной красоте.
И однажды возникло из грезы,
Из молящейся этой души,
Как трава, как вода, как березы
Диво дивное в русской глуши!
А в диве, как в шкатулке с секретом, заключено еще одно диво – фрески Дионисия, сделавшие Ферапонтов монастырь объектом Всемирного наследия ЮНЕСКО. Знаменитый древнерусский живописец родился ориентировочно в 1440 году и прожил чуть более шестидесяти лет. Происходил из знатной семьи: в документе, который называется «Род иконника Дионисия» в числе предков изографа значатся ростовский святой Петр и несколько князей. Артель, которую возглавлял иконник, трудилась и в Московском Кремле, и в Иосифо-Волоцком монастыре. Приписываемые мастеру росписи есть в Смоленске, Троице-Сергиевой Лавре, Дмитрове, Вологде… А самая ранняя из его известных работ – фрески в Пафнутьевом Боровском монастыре.