В 1991 году, когда возродили Успенский монастырь, музей из стен обители выселять не стали. Сейчас монахини и музейные сотрудники даже как-то дополняют друг друга. А «тематические комнаты» и вовсе переносят в прошлое: воссозданные интерьеры царской трапезной и опочивальни, шахматы и кресло Ивана Грозного (пусть даже не оригиналы, а точные копии)… Ну и пыточные подвалы никого не оставляют равнодушными. В мрачном подземелье можно воочию увидеть, как развлекалась отечественная фемида в годы опричнины. Правда, наших современников эта леденящая душу сцена скорее забавляет – так и норовят они сфотографироваться на фоне закованного в кандалы несчастного узника.
Что случилось в Угличе?
В России больше тысячи городов, многие имеют статус исторических, многие, официально такого статуса не имея, в плане насыщенности историей дадут кому хочешь внушительную фору. И есть относительно немного городов, сыгравших в судьбе нашей страны переломную, знаковую роль. Обычно великие вехи связаны со столицами и местами крупнейших сражений; не будучи ни тем, ни другим, небольшой провинциальный Углич вписал в историю России страницу настолько значимую, что впору сказать – роковую. Что вспоминается, когда слышишь – Углич? Ссыльный набатный колокол с отсеченным ухом и вырванным языком. Храм Дмитрия на крови. Заколотый царевич, мальчики кровавые в глазах.
Углич
До драматичных событий 1591 года ничем особенным, кроме выдающейся древности (годом основания считается 937-й) город не отличался. Жил Углич шестьсот лет вдали от больших дел и громких свершений – не зря, видать, отправили сюда младшего сына Ивана Грозного, от греха подальше. Дело в том, что царевич Дмитрий от самого рождения был обречен напороться на что-нибудь нехорошее. Брак с его матерью Марией Нагой был у Ивана Васильевича как минимум шестым, и с церковной точки зрения законной силы не имел – соответственно, по всей юридической логике того времени царевича следовало записать в бастарды и лишить прав на престол. Тем не менее царь Федор Иванович (именно он, а не Годунов!) видел, надо полагать, в Дмитрии потенциального соперника, коль скоро удалил того в Углич сразу же после смерти Грозного, еще даже до собственного венчания на царство. Федор не мог знать, что умрет бездетным (его единственная дочь Феодосия не прожила и двух лет), и что Дмитрий Иванович остался бы единственным Рюриковичем, переживи он тот самый 1591 год.
Строго говоря, шансов жить долго и счастливо у страдающего эпилепсией Дмитрия и без того было мало, род Рюриковичей клонился к естественному закату. Впрочем, помимо эпилепсии, в которой парень был не виноват, у царевича было немало, мягко говоря, странных наклонностей. Так, британский путешественник и дипломат Джильс Флетчер сообщал (с чужих, правда, слов), что Дмитрий-де «находит удовольствие в том, чтобы смотреть, как убивают овец и вообще домашний скот, видеть перерезанное горло, когда течет из него кровь… и бить палкой гусей и кур до тех пор, пока они не издохнут». Британские путешественники, конечно, сильны завирать, когда речь идет об описаниях России XVI века – только что песиголовцев не встречали они в стране непуганых балалаек! – но, очевидно, какая-то доля истины в этом описании позже канонизированного царевича имелась. По крайней мере, в момент, когда его настигла смерть, ребенок занимался не вполне царским и отнюдь не миролюбивым делом – играл в тычку, то есть в «ножички».
Дальше показания расходятся. По версии большинства свидетелей, Бориса Годунова и историка Погодина, царевич забился в приступе и упал на собственное холодное оружие. Это подтвердил посланный Годуновым на расследование в Углич Василий Шуйский – будущий царь. Он же, когда политический ветер дунул в другую сторону, ничтоже сумняшеся выдал новую версию, поддержанную потом Романовыми, официальной церковью и историком Карамзиным: Дмитрия-де убили по приказу Годунова. Показательно, что вопросами обретения мощей и канонизации царевича занимался по приказу Шуйского давний недруг и соперник Годунова – митрополит Филарет, будущий патриарх, отец первого царственного Романова. Политическая заинтересованность обоих участников мероприятия налицо; так что несмотря на твердую уверенность Пушкина, которую Наше Всё передал читателям, виновность Годунова в смерти отрока Дмитрия отнюдь не очевидна. Очевидно другое – эту смерть всячески использовали в своих целях противники царя Бориса, от официальных претендентов на престол до самозванцев-лжедмитриев, коих история задокументировала аж троих – Гришку Отрепьева, безымянного «Тушинского вора» и псковича Сидорку.
Темные дела творились в Угличе. Темные и запутанные – впрочем, ясное и понятное как дважды два событие не вызовет многолетнюю Смуту, поставившую под угрозу и русскую государственность, и русскую национальную идентичность. Призрак царевича еще долго бередил умы авантюристов и доверчивого люда, верящего в чудеса. Чтобы пресечь череду самозванчеств, и понадобилась вся эпопея с переносом останков в Москву и последующей канонизацией. При жизни, как известно, к лику святых не причисляют – таким образом, Дмитрия официально объявляли мертвым… От этой истории, конечно, политикой несет за версту – но так или иначе, цели своей Романовы достигли, а то, что на тот момент она совпала с целью русского народа и способствовала прекращению Смуты – так не все ж русскому народу страдать, должно было и ему повезти.
А Углич получил и своего «персонального» святого, и местную достопримечательность. Палаты удельных князей, историческое сердце современного угличского кремля, древнейшая гражданская постройка, датируемая 1480 (!) годом – по сей день носит «туристически-обиходное» название «палат царевича Дмитрия». Храм Дмитрия на крови – место, где ребенок погиб; в церкви можно увидеть и тот самый ссыльный набатный колокол, в который горожане ударили в 1591 году. Бунт стоил жизни «служилым людям» Битяговскому, Качалову и Волохову, приставленным надзирать за семьей царевича и управлять городом: над ними, заподозренными в убийстве, свершили скорый самосуд. Шуйский в ходе своего расследования с линчевателями обошелся сурово: двести человек были казнены, более полусотни семей сосланы в Сибирь. В Сибирь же (в Тобольск) отправился и колокол, возвестивший о начале бунта. Но прежде его сбросили с колокольни, как человеку, вырвали язык, отсекли ухо, дали двенадцать плетей… Это была, возможно, одна из самых долгих ссылок в истории: в Углич «амнистированный» колокол вернулся только в конце XIX века, то есть через триста лет.
В городе, кстати, есть еще одна церковь во имя царевича Дмитрия: она называется «на поле». И если храм «на крови» – первое, что видят гости Углича, прибывающие по воде, тот, что «на поле» – встречает приезжающих посуху.
Успенская Дивная церковь в Угличе
Из угличских церквей нужно выделить знаменитую трехшатровку – Успенскую «Дивную» в Алексеевском монастыре, и узорочное чудо на Волжском берегу – храм Иоанна Предтечи. Царевич царевичем, но быть в Угличе и не увидеть этих церквей – как-то даже неприлично.
Советская эпоха дала городу гидроэнергетику (Угличская ГЭС), НИИ масло- и сыроделия (угличский сыр) и завод «Чайка» (угличские часы).
Сердце князя Волконского
Подъезжая к Боровску со стороны Москвы, от знаменитого Пафнутьева монастыря, видим, как раскрывается перед нами город. Это такое чудо в наши дни – град, который можно, как в старину, окинуть взглядом весь, стоя на поклонном холме. Проследить всю сложную пунктуацию улиц – от запятой до запятой, от доминанты до доминанты: от одной церковки до другой, и где-то у правого крыла – могучий акцент огромного старообрядческого Покровского собора. Все как на ладони! Заблудиться невозможно, а если кто и заплутает, можно свериться по «глобусу Боровска». Это одна из так называемых «фресок», которыми украшает городские фасады местный художник-энтузиаст. По стенописи можно сориентироваться и в географии, и в истории. Отношение к «фрескам» неоднозначное, но как-никак оригинальная достопримечательность.
Боровск
В древние времена Боровск был городом не то чтобы заурядным, но – обычным, не хуже и не лучше других, упомянутых в духовной грамоте Ивана II Красного от 1358 года. Лет сто был вторым центром Серпуховско-Боровского княжества, им владел князь Владимир Храбрый, за подвиги на Куликовом поле получивший, вместе с Дмитрием, славное прозвание Донского. А потом Боровск прочно «прирос» к Москве, став на страже ее юго-западных рубежей. И в середине XV века здесь основал монастырь учитель и наставник Иосифа Волоцкого – Пафнутий. Соответственно, Боровский.
Пафнутий, в миру Парфений, прожил больше 80 лет. Он был внуком татарского баскака, решившего принять православие и перейти на сторону московского князя. Не исключено, что бывший баскак даже участвовал в Куликовской битве в рядах засадного полка. Внука тоже ждала карьера военного, но в свои двадцать лет тот решил иначе – подался в монахи.
Прошло 13 лет, и Пафнутия постигла тяжелая болезнь. Он истолковал это как знак свыше и удалился от людей: поселился вместе с одним-единственным послушником лесу, в нескольких верстах от Боровска. Но люди не желали оставить отшельника, потянулись к нему за советом и научением. Кто-то так и оседал неподалеку, в итоге возник монастырь – обычная для Руси история.
Про Пафнутия говорили, что он всю жизнь проводил в трудах – работал в лесу, возделывал землю, зимой мастерил рыболовные снасти. Провидел мысли своих учеников, в том числе и не самые благовидные. Так, однажды пришел в обитель странствующий монах. Лишь взглянув на него, Пафнутий сказал, что на визитере – кровь князя Дмитрия, имея в виду Дмитрия Шемяку… В вопросе о московском престолонаследии игумен был, что называется, «непримиримым оппозиционером»: еще в 40-х годах XV века, когда Василий Темный и Дмитрий Шемяка боролись за трон, Пафнутий решительно занял сторону последнего, не поступившись своими принципами даже после шемякиной гибели. Столь же непреклонен он был и в конфликте с тогдашним митрополитом Ионой. В своей обители Пафнутий запретил именовать Иону митрополитом, а личное общение у них было столь «негладостно и неподобательно», что, как повествуют «Очерки по истории Русской Церкви», «Иона бил Пафнутия своим жезлом и посадил в оковах в темницу для покаяния». Которого, впрочем, так и не дождался, и был вынужден вскоре отпустить своего оппонента.