ЗАБЫТАЯ МАТЬ
«Да будет это мать городов русских», – сказал варяг Вещий Олег в 882 году, установив свою власть над Киевом и казнив варяжских же самопровозглашенных наместников Аскольда и Дира.
Древнему Киеву, чье начало овеяно легендами и мифами (от креста апостола Андрея до трех братьев Кия, Щека и Хорива – о, эта троебратица!), громкий титул пожаловал хоть и родовитый, но все же не вполне «династийный» викинг, к тому же захвативший город силой.
Казалось бы, чем не повод титул оспорить? Но прижилось.
В IX–XIII веках Киев – столица Руси и «венец карьеры» для расплодившихся князей и княжичей из рода Рюриковичей. Иерархическая система городов делала киевского правителя главным над всеми другими; и хотя история знала массу случаев прямого неподчинения, магия «киевского стола» привораживала князей вплоть до Юрия Долгорукого. Благодатный климат, «внешнеполитически удобное» расположение, верность традициям сделали город колыбелью русской цивилизации, оставив позади более логичные, с точки зрения «откуда есть пошла», Ладогу и Новгород. И даже София Киевская больше и помпезнее Новгородской – Киев подчеркивал связь и преемственность с Византией, покуда Москва не взяла на себя почетное и тяжкое бремя «Третьего Рима».
Монгольское нашествие стало крахом киевского владычества. Строго говоря, первым гвоздем в гроб «Киевской» Руси стала дерзкая выходка Андрея Боголюбского, фактически основавшего свое независимое государство в глухоманных Владимиро-Суздальских землях – тех самых, откуда так стремился сбежать в пресловутый Киев его отец, Юрий Долгорукий… В 1155 году Андрей переехал во Владимир, дав начало новому этапу русской истории – без Киева. А 1240-м пришел Батый. Массовая резня, устроенная захватчиками, выбила «мать городов русских» из исторической колеи. Город не был уничтожен подчистую, но утратил и силу, и вес, и самостоятельность; в 1243 году ярлык на княжение в Киеве из монгольских рук получил Ярослав Владимирский – отец Александра Невского, признанный в Сарае правителем всех русских земель. Это был сокрушительный апперкот поверженной столице – владимирские возглавили киевских. Южнорусские славяне, в отличие от славян северных, не смогли сориентироваться, сманеврировать, сгруппироваться перед лицом новой угрозы. К началу XIV века Киев в качестве политического центра Руси уже никого не интересовал. В 1362 году он перешел под власть Литвы, потом автоматически вошел в состав Речи Посполитой, и только в 1654 году при царе Алексее Михайловиче воссоединился с Русским царством. Это было важное символическое и политическое достижение, но того реального веса, что раньше, Киев уже не имел.
Господин Великий Новгород
Когда смотришь на могучую твердыню новгородского кремля-детинца, на мощные краснокирпичные стены, увенчанные «ласточкиными хвостами», на громоздящиеся над кромкой Волхова суровые башни – как-то даже огорошивает мысль, что эта красота и мощь ни разу не оказала сопротивления иноземным захватчикам.
Впрочем, вплоть до Смутного времени, когда город без боя сдался шведам и был «просвещенной Европой» вчистую разорен, иноземцы сюда просто не доходили. И до тех пор Новгороду (до 1478-го – Господину Великому Новгороду, с 1999-го – просто Великому, уже без «Господина») удавалось благополучно разминуться с войной.
Новгород Великий
Главным образом причиной тому – успешная стратегия, избранная новгородцами еще в незапамятные времена (а Великий Новгород – из древнейших русских городов, из тех, чья дата основания теряется в пыли веков; известно, что в XI веке город уже вовсю был, остальное – домыслы и гипотезы). В основе стратегии лежало максимальное территориальное расширение – желательно, до естественных границ. Огромные и малозаселенные просторы Русского Севера тому всемерно способствовали. На осваиваемых пространствах возникали новгородские аванпосты, становившиеся административными центрами. На западе (рубежи рек Шелонь, Ловать, Великая) – Порхов, Луки, Псков; на северо-западе – Корела (Приозерск), Орешек (Шлиссельбург), Копорье под Ломоносовым. На юге владения Новгорода распространялись до Торжка и Волоколамска. А вот на востоке и на севере, где не было столь жесткой территориальной конкуренции со стороны других русских княжеств или «наших западных партнеров», границы раздвинулись до Уральского хребта и Северного Ледовитого океана.
Так и получилось, что все войны и неурядицы, которые сотрясали Новгородскую землю, случались где-то на периферии, вдали от сердца огромного государства. Север сражается со шведами, запад – с Ливонским орденом, восток усмиряет непокорных черемис и зырян, монголы разоряют Торжок, прокатываются по Валдаю, но дальше не идут – разворачиваются по непонятной причине у Игнач-креста… А сердце, Новгород, живет и развивается – грозные для Руси XII–XIV века стали периодом его расцвета. Взгромоздившись на «путь из варяг в греки», город успешно торговал и с Западом (Ганза держала здесь свою контору), и с Востоком, и со своими братьями-славянами из соседних княжеств. Собственно Великий Новгород – не столько воин, сколько купец. А кремль – символ экономического могущества.
Еще Новгород называют родиной русской демократии. Это, в общем-то, действительно так, если вам по душе такие формы «демократического волеизъявления», как кулачный бой на мосту через Волхов со сбрасыванием проигравшей стороны в реку… Но это, кроме шуток, не правило, а скорее исключение из него, хотя и нередко имевшее место: когда часть горожан, недовольных решением основного веча на Софийской стороне, собирало свое альтернативное вече на Торговой, а дальше следовало вышеупомянутое выяснение отношений. Вообще же, общегородской совет сходился в детинце, у Софийского собора. Вече решало важнейшие вопросы Новгородской республики – занималось внешней политикой и торговлей, судопроизводством, вече же объявляло войну и приглашало или «отправляло в отставку» князя – наемного менеджера, да, все верно. Историки до сих пор не могут определиться в однозначной оценке этого института самоуправления – народная демократия или умело маскирующаяся под нее боярская олигархия? Но что сомнений не вызывает – то, что вече серьезно ограничивало власть князя. Что испытал на себе, например, Александр Невский: в 1240 году он выгнал шведов за пределы Новгородской земли (Невская битва), в том же 1240-м «благодарные горожане» вышвырнули князя, но только затем, чтобы через год призвать вновь – немцы заняли Псков и Копорье, хозяйничали уже в тридцати вестах от Новгорода… В общем, услуги «кризисного менеджера» вновь пришлись ко двору, но об этом позже.
Новгородское вече просуществовало до 1478 года, когда феодальная республика была присоединена к Великому княжеству Московскому.
Тогда крепости пришлось помериться силами не с иноземцами, а со своими же, русскими Иванами. Иваном Васильевичем Третьим «Великим» и Иваном Васильевичем Четвертым «Грозным». Оба Васильича сыграли в жизни Новгорода роль роковую, а в существовании независимой Новгородской республики – катастрофическую.
В 1470 году новгородцы достаточно грубо нарушили условия Яжелбицкого мира с Москвой. Этот договор они вообще не особо жаловали – он сильно подрывал их самостоятельность, в частности, не давал возможности вести независимую внешнюю политику. Итак, в 1470-м, после смерти архиепископа Ионы, новгородцы приняли посланников от Великого княжества Литовского, более того – нового кандидата в архиепископы отправили на утверждение не к московскому митрополиту, а к киевскому, ходившему тогда «под Литвой». Одновременно наметился союз с дряхлеющей, но все еще опасной Ордой. В Москве подобный маневр расценили как «предательство православия», и в 1471 году новгородское войско было разбито на Шелони.
Генеральное сражение решило исход кампании, новгородский посадник Дмитрий Борецкий и многие бояре были казнены, и на семь лет воцарился Коростынский мир, закреплявший положение Новгорода как неотъемлемой части Русской земли, подчиненной Великому князю, но… формально независимой. Дьявол, как говорится, в деталях, и эта «незавершенность», половинчатость договора оставляла пространство для политических интриг. К 1477-му они вылились в раскол – часть бояр, пользуясь поддержкой посадских (то есть налогоплательщиков), требовала безоговорочного присоединения к Москве; другая, большая часть, контролировавшая вече, требовала сохранения статус-кво и отказывалась признавать Ивана III государем. В ходе демократической вечевой дискуссии над сторонниками «промосковской партии» учинили физическую расправу, но те успели отправить Ивану III послов с описанием сложившейся политической ситуации. Иван Васильевич немедленно отправился на усмирение мятежа. Памятуя крах на Шелони, новгородцы выходить из города в чисто поле не стали, а подготовились к осаде и, вдохновляемые небезызвестной Марфой Посадницей (матерью Дмитрия Борецкого), попытались вступить в переговоры. Но Иван III понимал, что время полумер прошло – он и слышать не хотел о сохранении в строптивом городе какого-либо посадника или веча. В осажденном Новгороде начался голод, уцелевшие «промосковские» подняли головы – и в 1478-м горожане сочли за меньшее зло полностью подчиниться Москве.
Иван III не стал учинять массовых казней. Марфу Посадницу постригли в монахини. «Неблагонадежных» бояр расселили из Новгорода по другим русским землям. Вечевой колокол увезли в столицу.
Сто лет спустя четвертый Иван был не столь благодушен. Историки убеждены, что карательный поход на Новгород Грозный устроил, что называется, «на ровном месте», не имея реального повода. Донос некого бродяги Петра о новгородской «измене» был безоснователен и противоречив, и по здравому разумению следовало, конечно, казнить за поклеп самого бродягу, а не тысячи невинных людей. Но… то было время опричнины, было не до здравых разумений. Показательно разорив по пути Клин, Тверь и Торжок (в Твери Малюта Скуратов собственноручно удушил опального митрополита Московского Филиппа II, отказавшегося благословить карательную экспедицию), царское войско подошло к Новгороду. 2 января 1570-го город блокировали стрельцы, 6 января явился сам царь, 8 января, после неудачных попыток местного духовенства решить вопрос дипломатией, начались казни.