– Могу я вам чем-нибудь помочь?
– Нет, я просто хочу поговорить.
Мне ничего не оставалось, как пригласить ее в купе.
Пока я стоял в коридоре, постель убрали, превратив ложе в диван, на который мы и сели, чинно, друг подле друга. Я предложил ей сигареты, обыкновенный «Сениор сервис», но она разглядывала их со всех сторон, будто видела впервые.
– Английские? – спросила она.
– Да.
– А что значит «Сениор сервис»?
– Флот, – сказал я.
– Вы не обидитесь, если я буду курить свои?
Она вынула из сумки жестяную коробочку из-под ментоловых пастилок и достала маленькую, похожую на самокрутку сигарету. Подумав, она протянула мне коробочку, и я решил, что с моей стороны было бы нелюбезно отказаться. Сигарета была нестандартного размера и какая-то подозрительная на вид. У нее был странный привкус травы, не лишенный, однако, приятности.
– Никогда не курил американские сигареты, – сказал я.
– Эти я достала в Париже через одного приятеля.
– Французских я тоже не пробовал.
– Ужасно был славный человек. Обалденный.
– О ком вы говорите?
– Я его встретила в Париже. Ему я тоже рассказала о своих неприятностях.
– А в чем они заключаются?
– Я поссорилась… ну, в общем, с моим другом. Он хотел ехать в Стамбул третьим классом. Я сказала, это сумасшествие, в третьем классе мы не можем спать вместе, а у меня есть деньги. Как по-вашему, я не права? Он сказал, не нужны ему мои вонючие подачки. «Продай все и раздай бедным» [искаженная евангельская цитата: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое, и раздай нищим» (Евангелие от Матфея, 19:21)] – так он сказал. Это ведь цитата? Но откуда? Я ему сказала, что это бесполезно, отец все равно пришлет еще. Он сказал: «Он и не узнает». Но у отца повсюду источники информации. Он, вообще-то, занимает большой пост в ЦРУ. А он тогда сказал: «Ну и подотрись своими деньгами». Это у вас в Англии такая поговорка? Он англичанин. Мы познакомились, когда сидели вместе на Трафальгарской площади.
– Кормили голубей? – спросил я.
Она фыркнула и закашлялась от дыма.
– У вас есть чувство юмора, – сказала она. – Мне нравятся ироничные люди. Мой отец тоже человек ироничный. Вы, пожалуй, с ним чем-то похожи. Ирония – очень ценное литературное качество. Вам не кажется? Так же как и страсть.
– Не спрашивайте меня о литературе, мисс Тули. Я большой профан.
– Не надо называть меня «мисс Тули». Друзья зовут меня просто Тули.
В Сен-Морисе по платформе прошла группа школьниц. Все девочки была благонравного вида – никаких мини-юбок, никакой косметики. На спинах у них были надеты небольшие аккуратные ранцы.
– Непонятно, красивая страна – и такая скучища, – задумчиво сказала Тули.
– Почему скучища?
– Травку они тут не курят. Не балдеют и никогда не будут. Хотите еще сигарету?
– Благодарю. Они очень мягкие. И приятные на вкус. От них совсем не дерет горло.
– Здорово вы о них говорите. Они и правда обалденные.
Я чувствовал себя гораздо бодрее, чем обычно чувствую в этот час утра. Общество Тули было для меня открытием. Я был рад, что тетушка спит и мы можем познакомиться. Мне все время хотелось защитить ее от чего-то. Недурно было бы иметь дочь, но я как-то никогда не мог представить себе мисс Кин в роли матери. Мать не должна сама нуждаться в защите.
– Этот ваш друг в Париже, видимо, хорошо разбирается в сигаретах.
– Колоссально. В смысле – он по-настоящему кайфовый.
– Он француз?
– Нет. Он из черной-пречерной Африки.
– Негр?
– Мы их так не называем, – сказала она с укором. – Мы называем их цветными или черными. Как им больше нравится.
У меня неожиданно мелькнуло подозрение.
– Его случайно не Вордсворт зовут?
– Мне он известен как Зак.
– Это он. А не вас ли он провожал на вокзале?
– Ну конечно, меня. Кого же еще? Я не ожидала, что он придет, но он стоял у входа, пришел попрощаться. Я купила ему перронный билет, но мне кажется, он чего-то опасался. Дальше не пошел.
– Он знает и мою тетушку тоже, – сказал я. Мне не хотелось ей говорить, для чего ему понадобился билет.
– Колоссально! Какое невероятное совпадение, будто в романе у Томаса Харди.
– Я вижу, вы хорошо знаете художественную литературу.
– Я специализируюсь по английской литературе. Отец хотел, чтобы я изучала социологию и потом какое-то время поработала в «Корпусе мира». Но тут наши взгляды разошлись, да и по другим вопросам тоже.
– Чем занимается ваш отец?
– Я уже говорила вам – он на очень секретной службе в ЦРУ.
– Это должно быть интересно.
– Он ужасно много путешествует. Я только раз его видела с прошлой осени, с тех пор как мать с ним развелась. Я всегда говорила ему, что он видит мир по горизонтали, в смысле – поверхностно, а мне хочется увидеть мир по вертикали.
– То есть в глубину, – сказал я, гордый тем, что уловил ее мысль.
– Это очень помогает, – сказала она, указывая на сигарету. – Я уже слегка забалдела, к тому же вы так здорово говорите. Просто колоссально. У меня такое чувство, будто я встречала вас где-то в курсе английской литературы. Как персонаж. Диккенса мы штудировали в глубину.
– По вертикали, – сказал я, и мы оба рассмеялись.
– Как вас зовут?
– Генри.
Она снова засмеялась, и я за ней, хотя толком не знал почему.
– А почему не Гарри?
– Гарри – это уменьшительное. При крещении ведь человека не назовут Гарри. Такого святого не было.
– Так по церковному канону полагается?
– Думаю, что да.
– Я спрашиваю потому, что когда-то знала потрясающего парня, ему при крещении дали имя Нукасбей.
– Сомневаюсь, вряд ли его так окрестили при рождении.
– Вы католик?
– Нет, но тетя у меня, кажется, католичка. Впрочем, я не совсем в этом уверен.
– Я один раз чуть не перешла в католичество. Из-за Кеннеди. Но потом, когда убили обоих… Ну, в общем, я суеверна. А Макбет был католик?
– Этот вопрос никогда не приходил мне в голову… Думаю… В общем, я точно не знаю.
Я поймал себя на том, что говорю такими же бессвязными, отрывистыми фразами, что и она.
– Может быть, мы закроем дверь и откроем окно? В какой мы сейчас стране?
– Судя по всему, подъезжаем к итальянской границе. Точно не знаю.
– Тогда быстро откройте окно, – приказала она.
Я подчинился требованию, хотя и не понял его смысла. К этому времени я уже докурил сигарету. Она выбросила свой окурок, а затем опорожнила пепельницу в окно. И тут я вспомнил Вордсворта.
– Что мы курили? – спросил я.
– Травку, естественно, а что?
– Вы сознаете, что нас могут отправить в тюрьму? Я не знаю швейцарских законов и итальянских, но…
– Меня не отправят. Я несовершеннолетняя.
– Ну а если меня?
– А вы можете сослаться на то, что делали это в неведении, – сказала она и рассмеялась. Она все еще смеялась, когда открылась дверь и в купе вошли представители итальянской полиции.
– Ваши паспорта, – потребовали они. Но они даже не успели их раскрыть, так как сквозняком у одного из полицейских сдуло шляпу. Я надеялся, что вместе со шляпой ветер унес в коридор и запах конопли. Вслед за полицейскими явились таможенники, которые вели себя тоже вполне тактично, хотя один из них вдруг потянул носом воздух. Но все обошлось, и через несколько минут они уже стояли на перроне. Я прочел название станции: Домодоссола.
– Мы в Италии, – сказал я.
– Тогда возьмите еще одну.
– Ни в коем случае. Я и понятия не имел, Тули, что это… Бога ради, уничтожьте все до вечера. Югославия – коммунистическая страна, и они без колебаний сунут за решетку даже несовершеннолетнюю.
– Меня всегда учили, что югославы – хорошие коммунисты. Мы продаем им стратегические материалы, правда ведь?
– Но не наркотики.
– Вот видите, снова ирония. А я думала… Я хотела поделиться с вами своей бедой. Но разве поговоришь, когда вы так ироничны?
– Вы только что сказали, что ирония – ценное литературное качество.
– Но вы ведь не в романе, – сказала она и расплакалась.
За окном мелькала Италия. Это, наверное, анаша вызвала безудержный смех и теперь была причиной слез. Мне тоже стало не по себе. Я закрыл окно и смотрел сквозь стекло на горную деревушку, охристо-желтую, словно вылепленную из дождевой влаги и земли; у самой линии появилась фабрика, жилые дома из красного кирпича, потом городская шоссейная дорога, автострада, реклама кондитерской фирмы «Перуджина» и сеть проводов – символ бездымного века.
– Какие у вас неприятности, Тули?
– Я забыла проглотить эту чертову таблетку, и у меня задержка шестую неделю. Я едва не рассказала вчера вечером об этом вашей матери.
– Тете, – поправил я ее. – С ней вам бы и следовало поговорить. Я очень невежествен в таких делах.
– Но мне хочется поговорить именно с мужчиной. Я, вообще-то, стесняюсь женщин. Мне с ними гораздо трудней, чем с мужчинами. Но все горе в том, что они нынче очень несведущи. Прежде девушка не знала, что в таких случаях делать, а теперь ничего не знает мужчина. Джулиан сказал, я сама во всем виновата – он полагался на меня.
– Джулиан – это и есть ваш друг? – спросил я.
– Он разозлился из-за того, что я забыла принять таблетку. Он хотел, чтобы мы автостопом добирались до Стамбула. Он сказал, это мне поможет.
– Мне казалось, он хотел ехать третьим классом.
– Это было до того, как я ему сказала. И до того, как он познакомился с парнем, у которого грузовик, и уехал в Вену. Он поставил ультиматум. Мы сидели в кафе – вы, наверное, знаете – на площади Сен-Мишель. Он сказал: «Решай, сейчас или никогда». Я отказалась, и он тогда сказал: «Ну и езжай без меня на своем говенном поезде».
– А где он сейчас?
– Где-то между Италией и Стамбулом.
– А как вы его найдете?
– В Гульханэ скажут, там знают.
– А где это?
– Возле Голубой мечети. Там, в Гульханэ, все про всех знают.