Кто отказался от Аллаха после веры в Него — кроме тех, которые вынуждены, а сердце их спокойно в вере, — только тот, кто открыл неверию свою грудь, на них — гнев Аллаха, и им — наказание великое[520].
В родном Магрибе ал-Ваззана в 910/1504 году один законовед из Орана издал фетву, специально разрешающую мусульманам Гранады прибегать к такийе под растущим давлением христиан, принуждавших их к обращению. Он говорил, что самое важное — внутренняя преданность исламу. Если их заставляют молиться у христианских алтарей во время мусульманской молитвы лицом к Мекке, то их молитва может считаться действительной, если в душе они направят ее к исламу. Если им приказывают оскорблять Пророка, им следует произносить его имя так, как христиане, но при этом иметь намерение бранить дьявола. Если заставляют сказать, что Иисус — сын Божий, то они могут сделать это, а в уме должным образом изменить эти слова и проговорить про себя, к примеру: «Иисус — сын Марии, которая поклоняется Богу». Если требуется пить вино и есть свинину, можно делать и это, но с намерением не получить телесной пользы от их употребления, и продолжая верить, что свинина нечиста. В то же время они должны пытаться найти способы тайно совершать положенные мусульманские молитвы, хотя бы в упрощенной форме. Гранадские мориски радостно встретили эту фетву. Они уже послали османскому султану стихи, в которых говорилось, что их вынудили обратиться в христианство, «однако в соответствии с религией пророка Мухаммада мы всегда противопоставляли властителям креста наши внутренние намерения». Столетие спустя историк ал-Маккари скажет: «Те из мусульман, которые все еще оставались в Андалусе, хотя с виду и казались христианами, в сердцах своих таковыми не были»[521].
Утаивание из предосторожности, несомненно, присутствует в истории обращения нашего героя, и это может объяснить сдержанность и немногочисленность его христианских высказываний. Этим может объясняться и его запись про «чуму Мукаметто» — фразу, которая могла сразу и успокоить его крестного отца и наставника, кардинала Эгидио, и одновременно быть оправданной через такийу как использование несуразной, искаженной версии имени Пророка. Вынужденное притворство и внутреннее перефразирование также служили бы существенными оправданиями для «Воплощения» и «Сына Божьего», если бы он вернулся в Северную Африку и обратился за прощением к мусульманским судьям.
Такийа предлагает очень простую модель поведения и умонастроения Йуханны ал-Асада в Италии: снаружи — притворное христианство, внутри — искреннее мусульманство. Но эта резкая дихотомия не помогает нам понять, почему он открыто восхвалял исламскую культуру и мусульманских деятелей в своих трудах в Италии, или почему он вдруг использовал неоправданно резкое выражение, говоря о пророческой роли, приписываемой Александру Македонскому — «нелепое высказывание Мукаметто в Коране». И почему он раньше не сбежал из «обители войны», Дар ал-харб, если единственной проблемой было вынужденное притворство? Что удерживало его в Италии после выхода из тюрьмы в начале 1520 года и особенно после смерти папы Льва X в конце следующего года? Разве не мог он найти способ пробраться на корабль, отплывающий в Северную Африку?
Существо с природой амфибии в сказке Йуханны ал-Асада про птицу каждый год меняет сущность, в зависимости от своих интересов. Бродячие поэты из «Макам» меняют личины, роли и уловки, переходя туда и обратно, затем в конце каждого приключения признаются странствующему рассказчику, кто они, а в следующем сюжете предстают в новом обличье и новом месте. Йуханна ал-Асад, эта лукавая и любопытная птица, играл далеко не с одной такийей.
Глава 7Любопытство и связи
Давайте зададимся вопросом, что могло привлекать Йуханну ал-Асада в его жизни в Риме. Какие черты христианства могли бы понравиться ему или возбудить его любопытство, по крайней мере на какое-то время? Чем могли вознаградить его, хотя бы временно, встречи с людьми, те круги, которые он посещал, дружеские отношения — возможно, интимные отношения, — которые он завязал, достопримечательности, которые он увидел в Италии эпохи Возрождения? Что ему хотелось бы узнать о людях мира, лежащего за пределами территории ислама и Африки, а на самом деле и о себе самом?
Давайте послушаем ал-Хасана ибн Мухаммада ал-Ваззана ал-Фаси, которого в 1519 году экзаменовал его катехизатор Париде Грасси. Епископ докладывал, что «неверного» смущают «многообразие» и «путаница» в мусульманской вере с ее многочисленными сектами и особенно «множество несообразностей в ее законе». Когда он «понял некоторые разделы нашего христианского закона, то они так хорошо сочетались друг с другом, что он всецело пожелал овладеть им». У него все еще оставались сомнения по некоторым вопросам, продолжал Грасси, но «после наставлений наших богословов» он был наконец «спрошен о догматах веры и отвечал, что верит во все из них»[522].
Эти сомнения по поводу неоднородности и путаницы согласуются с написанными позднее комментариями Йуханны ал-Асада в «Географии» о разногласиях в исламе, особенно о «разрушительном» расколе шиитской «ереси». В 1519 году, сидя в заключении в замке Святого Ангела, этот маликитский факих вполне мог заинтересоваться и увлечься системой римско-католического канонического права. Как он должен был услышать от своих катехизаторов, свод канонического права состоял из нескольких основополагающих текстов, начиная с «Декрета» Грациана и следующих за ним, и работа комментаторов заключалась в том, чтобы привести их в соответствие или примирить друг с другом. Для ал-Ваззана это должно было представлять интересный контраст с четырьмя школами суннитского права, которые стремились, скорее, сохранять свои границы.
Кроме того, существовало еще и папство. Вместе с арабской рукописью о Святой Троице библиотекарь Ватикана принес заключенному печатное издание книги Хуана де Торквемады «О власти папы римского». Этот том, несомненно, представлял трудности для уровня латыни ал-Ваззана, и, возможно, кастелян замка Святого Ангела, Торнабуони, помогал ему в нем разбираться. Торквемада решительно заявлял о верховной власти папства над церковными соборами и любыми другими судебными органами ее оспаривающими[523]. Мы можем представить себе, как ал-Ваззан взвешивает преимущества централизованной римской структуры над слабыми и соперничающими друг с другом халифами суннитского ислама[524]. Притязания на власть в ал-Андалусе султанов династии Насридов испарились с христианским завоеванием Гранады. Символическая власть Аббасидского халифата в мамлюкском Египте закончилась с османским завоеванием Египта. Ал-Ваззан, наверно, видел, как последний халиф Аббасидов был вынужден покинуть Каир и отправиться в Стамбул в начале лета 923/1517 года[525].
Несколько лет спустя, в своей «Географии», Йуханна ал-Асад попросту написал с тоской, что халифы «потеряли силу»[526]. К 1526 году он уже рисовал универсальный идеал ислама и изображал идеализированную картину уважительных дебатов между суннитскими школами права в Каире. Одновременно он мог видеть и то, как Мартин Лютер переворачивает вверх ногами Германию и Римскую церковь. В 1519 году в замке Святого Ангела этот «беспорядок» в церкви еще не был для него очевиден. Вместо этого он как законовед мог оценивать принцип согласованного свода религиозных законов и централизованной религиозной организации.
Был ли он искренним, когда сказал Грасси, что верит в догматы христианской веры? Все сочинения Йуханны ал-Асада наводят на мысль, что он, должно быть, лукавил, говоря, что принимает учение о Троице и о Воплощении. Но Грасси, возможно, предложил что-то еще, чтобы разжечь аппетит своего обращаемого: церковные церемонии, в которых он, Грасси, был экспертом. В «Географии Африки» Йуханна ал-Асад в мельчайших подробностях вспоминает церемонии из своего прошлого: те, которыми отмечался конец заучивания Корана школьником; те, что были связаны с обрезанием, браком и смертью; те, на которых он присутствовал при разных дворах как дипломат. Мириады свечей в большой мечети ал-Каравийин ярко горели в его памяти: только в центральной части мечети было сто пятьдесят бронзовых канделябров, и в каждом достаточно масла для пятисот светильников[527]. Может быть, и католическая церемония подарила Йуханне ал-Асаду пугающие его, но захватывающие впечатления?
Приведем для сравнения рассказ географа ал-Мукаддаси, утверждавшего, что в своих путешествиях он сделал все возможное, чтобы ознакомиться с идеями, обычаями, языками, историей и «характерами» народов, «чтобы классифицировать их». Когда он добрался до Суз в западном Иране, к северу от Персидского залива, он приобрел местную одежду и пошел в мечеть:
Я отправился на собрание суфиев. Когда я подошел к ним, они не усомнились, что я суфий, и приняли меня радушно и приветливо, усадили среди них и начали расспрашивать. Затем они послали человека, который принес немного еды, но я воздержался от еды, поскольку до этого времени я не был связан с этой сектой. Тут они начали удивляться моей воздержанности и тому, что я уклоняюсь от их обрядов. Тогда я подумал, что надо было иметь дело с этим вероучением и, таким образом, узнать их ритуалы и постигнуть их истины. Но я сказал себе: «Вот твой шанс, ведь это место, в котором тебя не знают». После этого я открылся им и сбросил маску застенчивости со своего лица. Потом иногда я разговаривал с ними, иногда восклицал вместе с ними, а потом снова читал им стихи. И я ходил с ними в кельи и посещал их собрания, пока, клянусь Богом, они не начали доверять мне, как и жи