[643]. И ни в одном случае он не выходит за законные рамки сомнения, дозволенного мусульманину.
Однако Искандер в роли пророка заставил Йуханну ал-Асада перейти эту грань в своем высказывании. На протяжении веков евреи, христиане и мусульмане сплетали истории вокруг Александра Великого как завоевателя мира, владыки вселенной, путешественника на край света, основателя городов, советчика мудрецов. Исламские романы об Александре добавляли свои собственные мотивы: иногда Искандера представляли наполовину персом, и не сыном Филиппа Македонского, а сыном дочери Филиппа и персидского принца; и он всегда становился мусульманином, так как его премудрый советник ал-Хадир открыл ему, что грядет ислам и Мухаммад[644]. Но был ли Искандер пророком?
В исламе пророки являлись либо «посланниками», основателями новой религии, — такими, как Авраам, Моисей, Иисус и Мухаммад, величайший и последний Пророк; либо «приносящими радостную весть» и «предостерегающими» — Худ, Исмаил, Исаак, Илия, Иоанн Креститель и Мария. В случае Искандера его статус пророка отчасти основывался на отождествлении с Зу-л-Карнайном — «Двурогим», «имеющим два века» — в суре «Пещера» (18: 82–100). Многие мусульманские ученые, в том числе Ибн Халдун, были согласны с этим отождествлением. Мотивы посещения Зу-л-Карнайном народов на западе и на востоке, а также возведения им стены против Гога и Магога присутствовали и в романах об Александре/Искандере.
Другие ученые не соглашались. Некоторые присваивали имя Зу-л-Карнайна двум лицам: Аврааму, посланнику в суре «Пещера», и Искандеру. Ибн Хишам (ум. 220/835), биограф Пророка, ссылался на традиционные авторитеты, дабы показать, что Искандера называли «Двурогим» только потому, что он построил два маяка, а не потому, что он был двурогим посланником из Корана. Географ ал-Идриси пошел дальше, утверждая, что «каждый, кто достигает двух концов земли, на самом деле называется этим именем»[645].
Истории, ходившие вокруг вознесения Искандера на небо, не делали ему чести, даже в глазах тех, кто называл его Зу-л-Карнайном. В христианских версиях Александр поднимается в повозке, запряженной грифонами или орлами, которые тянутся за мясом, подвешенным прямо над ними. В исламской традиции этот способ вознесения отведен нечестивым правителям мира, например Нимроду, чье высокомерие привело его к строительству Вавилонской башни. Мусульманского Искандера, после основания Александрии, возносит ангел, чтобы показать ему землю, которой ему предстоит благочестиво править. Однако он лишь землю и увидел, не узрев ничего из небесного или высшего духовного мира, открывшегося пророку Мухаммаду. Будучи столь ограниченным, Искандер, по словам одного современного комментатора, «остался по сю сторону от порога пророчества», «на стыке между… статусом царя и пророка»[646].
Ал-Хасан ибн Мухаммад ал-Ваззан явно был среди этих несогласных. Как пророку, Искандеру приличествовало бы всенародное поклонение, которое вызвало у него досаду, когда он испытал его в Александрии. Как пророк, Искандер обладал бы еще большим могуществом завоевателя и спасителя мира, но эту роль Йуханна ал-Асад теперь хотел завуалировать и отложить, как и другие эсхатологические события, до отдаленного Судного дня. В Италии, где он мог претендовать на больший авторитет, чем снискал для себя в Северной Африке, он выражался более недвусмысленно.
И все же Йуханна ал-Асад мог бы лишь сказать о Зу-л-Карнайне, как ас-Суйути за несколько десятилетий до него: «Его звали Искандер, и он никогда не был пророком»[647]. А добавить к тому же фразу «согласно нелепому высказыванию Мукаметто в Коране» — означало усомниться в истинности и этого текста, и самого Пророка.
Согласно исламскому учению, Коран — это откровение от Бога, ниспосланное Пророку на арабском языке. Как когда-то утверждали еретики-мутазилиты, это несотворенная книга, появившаяся на свет только тогда, когда Аллах возвестил ее Мухаммаду. В своем сочинении о «Знаменитых мужах» Йуханна ал-Асад ссылается на ответ ал-Ашари на это утверждение: Коран существует как вечный архетип в Боге, независимо от откровения в словах ангела Гавриила Пророку[648].
Йуханна ал-Асад также знал пресловутую историю о редакции Корана: как последователи Пророка начали записывать фрагменты и куски его откровений прямо с его слов, используя обрывки пергамента, пальмовые листья, лопаточные кости и шкуры животных и камни; как при жизни Пророка начали составлять их в некое целое, но после его смерти весь Коран знали на память только четверо его верных спутников; как через несколько лет разрозненных попыток халиф Усман учредил коллегию под руководством личного секретаря Посланника, чтобы подготовить канонический сводный текст, а затем приказал уничтожить все остальные версии.
Впрочем, оставались различия в произношении и чтении Корана Усмана, поскольку в нем не было ни огласовок, ни диакритических знаков. По словам Ибн Халдуна, «в конце концов установились семь разных способов чтения Корана… с их особым произношением… Их приписали определенным людям… которые прославились как их передатчики». Некоторые относят семь способов прочтения Корана ко временам Мухаммада, цитируя слова Посланника: «Ангел Гавриил научил меня читать одним способом, а когда я отвечал ему и просил его дать мне еще, он учил меня, пока не достиг семи способов». К X веку вокализация для утвержденных семи способов была систематизирована, а все иные способы отвергнуты. Ибн Халдун приветствовал различные науки, которые выросли вокруг чтения Корана, его произношения и правописания[649].
Эта история, в которой говорится о дозволенных вариантах чтения, оставляла много места для толкования и интерпретации канонического арабского текста. В самом Коране подтверждается его собственная трудность (3: 7):
Он — тот, кто ниспослал тебе писание, в нем есть стихи, расположенные в порядке, которые — мать книги; и другие — сходные по смыслу[650]. Те же, в сердцах которых уклонение, — они следуют за тем, что в нем сходно, домогаясь смятения и домогаясь толкования этого. Не знает его толкования никто, кроме Аллаха. И твердые в знаниях говорят: «Мы уверовали в него; все — от нашего Господа».
Этот знаменитый стих вызывал много споров: какие стихи «допускают разные толкования» и как следует расставлять знаки препинания в этом стихе? Должна ли точка следовать после слов «никто, кроме Аллаха» (мнение большинства) или предложение должно продолжаться так, чтобы «твердые в знаниях» разделяли с Аллахом правильное толкование? (Йуханна ал-Асад, работая над переводом Корана, примкнул к мнению большинства[651].)
Однако оставляло ли это толкование место для споров о самом тексте? Слышал ли ал-Ваззан когда-нибудь, чтобы кто-то задавался вопросом, были ли слова Корана именно теми, что на самом деле открыл Пророку ангел Гавриил? Мусульманские богословы обвиняли евреев, особенно Эзру, в искажении текста Торы, ниспосланного им Богом (главный раввин Каира во времена ал-Ваззана жаловался на эти постоянные обвинения со стороны мусульман). Они также указывали на противоречия в Евангелиях как на доказательства ошибок, допущенных по небрежности, забывчивости и даже вследствие «лжи» их авторов о жизни и высказываниях пророка Иисуса. Некоторые шиитские комментаторы утверждали, что в откровении Посланнику присутствовали упоминания о четвертом халифе Али и его потомках, которые якобы были опущены в окончательной редакции Корана. Однако для ал-Ваззана, считавшего шиитскую доктрину имамата еретической, это не имело значения[652].
Комментаторы, которых он читал, когда учился в Фесе, с должным уважением относились к словам и чистоте языка в священном арабском тексте. Время от времени находили, что в каком-то отдельном слове допущена ошибка, возникшая когда-то в старину по вине усталого переписчика или из‐за чернильной кляксы. Как гласило предание, сам халиф Усман обнаружил несколько ошибок, читая окончательную редакцию, но заметил: «Не исправляйте их, ибо арабы-бедуины исправят их своими языками». Такие замечания не вели к пересмотру текста, но оставались предметом дискуссий, бурливших вокруг Корана. В юности ал-Ваззана ас-Суйути пошел по стопам предыдущих комментаторов и составил список иностранных слов в Коране. Это могло показаться дерзкой затеей, так как арабский язык был настолько неотъемлемой частью откровения, что Коран не имел литургической ценности, если читался в переводе, но целью ас-Суйути было решить проблемы понимания[653].
В то время, когда ал-Хасана ал-Ваззана похитили христианские корсары, он знал, что Коран, который он выучил наизусть еще мальчиком, по-разному толкуют комментаторы всевозможных течений ислама, но верил в то, что священный арабский текст является окончательно закрепленным, а если и содержит несколько мельчайших ошибок, то все же он достаточно чист, чтобы и впредь оставаться без изменений.
В Италии Йуханна ал-Асад, наверное, утвердился во мнении о том, что Искандер не был пророком, но поколебался в представлении о Коране как о неприкосновенном тексте. Что касается Александра, как мы будем его называть далее, то Йуханна ал-Асад, возможно, слышал о том, как его представляли в средневековых христианских романах и в трактатах о пророчествах Даниила и о библейских Гоге и Магоге. Обычно его изображали язычником, но иногда он наделялся христианскими добродетелями и представал образцом великодушия и воздержанности, а также источником мудрости, вошедшей в поговорку. Более того, Александр как завоеватель мира, в конце концов, находился в сфере обширных исторических интересов Эгидио да Витербо и в круге символов, которые расшифровывал Пьерио Валериано в своей ренессансной «Иероглифике»