Я объясняю это молчание его решительным разрывом с иснадом, то есть с цепями передачи и сетями связей. Арабо-исламская культура всегда фиксировала связи учителей и учеников, увековечивала ученых и их труды, однако ал-Хасан ибн Мухаммад ал-Ваззан ал-Фаси не встречается в потоке биографических словарей Магриба до XX века, да и тогда только как автор книги об Африке, написанной в Италии. За полтора года пребывания Николаса Кленардуса в Фесе в 1540–1541 годах, когда он беседовал с учеными евреями и мусульманами, включая факихов и одного знатока риторики из Египта, имя ал-Ваззана не всплыло ни разу. В сущности, хотя Кленардус был не последним католическим священником, он не слыхал, что в своем итальянском прошлом, под именем Джованни Леоне, ал-Ваззан учил арабскому языку кардинала Эгидио: «До сих пор, насколько мне известно, никто не преподавал арабский язык среди христиан»[699]. Такое отсутствие информации должно означать, что ал-Ваззан не смог войти в элитарный круг слушателей и читателей, учеников и учителей, которым он мог бы рассказывать свои истории[700].
Что было не так с историями, которые он мог рассказать? В его время все еще создавались отчеты о путешествиях (рихла) и географические очерки как о странствиях в пределах Магриба, так и о поездках через Северную Африку в Стамбул. «Книга морей» Пири Реиса, в которой описаны острова и прибрежные города всего Средиземноморья, плавания в Индийском океане и через Атлантический океан в Новый Свет, была поднесена султану Сулейману в 932 году хиджры/1526 году и размножена рукописным способом минимум в 24 экземплярах. К турецким географическим сочинениям следующих десятилетий принадлежала рукопись Сейди Али Реиса о Красном море, Персидском заливе, Индийском океане, а также анонимное сочинение «Свежие новости: История Индии, что на западе» — всемирная география с приложением обзора испанских открытий в Америке[701].
Однако ал-Ваззан не мог написать о своей поездке в Европу, используя классическую арабо-исламскую модель путешествия как аскетического испытания в поисках священного знания. Не мог он и поделиться своими наблюдениями об Италии как попутными дорожными впечатлениями в паломничестве или дипломатической миссии. Пример первого метода можно найти в биографическом словаре суфийского кади Ибн Аскара (конец XVI века). Уроженец рифского городка, который ал-Ваззан описал в своей «Географии», Ибн Аскар дал портреты ученых Магриба, которые славились святостью. Одним из них был «великий путешественник» аш-Шутайби, рожденный в Марокко, в семье выходцев из ал-Андалуса, на несколько лет позже ал-Ваззана. Он провел долгие годы на Востоке, посещая ученых людей в разных местах, и писал на многие темы, включая гадание по словам и алхимию. Ибн Аскар особо отмечает его скромность аскета и сновидения, в которых ему являлся кто-то из святых или сам Пророк и приказывал вернуться в Магриб[702].
Очевидно, что «великие путешествия» ал-Ваззана не соответствовали подобному образцу. Ему пришлось бы рассказывать о пленении, а потом о добровольном пребывании за пределами Дар ал-ислам — сочетание, не подходящее и пугающее для мусульманских слушателей и читателей того времени. (Турецкие авторы писали повествования о жизни в плену c конца XVI века, но в них, как будто, не сообщалось об обращении в христианство. На арабском языке этот жанр, вероятно, появился лишь позднее, когда начали писать автобиографии африканцы-мусульмане, побывавшие в рабстве в Соединенных Штатах или на островах Карибского моря[703].)
Для автора это тоже было бы пугающим сочетанием. Интеллектуальные эксперименты ал-Ваззана в итальянские годы, с одной стороны, соединяли разрозненные миры через поиски соответствий, а с другой, сам автор переживал удаление и отстранение от этих миров. Возможно, отстранение зашло так далеко, что он уже не знал, как снова стать писателем, пишущим на арабском языке. Бродячие поэты «Макам» — Абу-л-Фатх из Александрии у ал-Хамадани и Абу Зайд из Саруджа у ал-Харири — меняли личины и роли, но как бы далеко они ни заходили в своих странствиях и сколь бы грешными ни были их деяния, они всегда оставались в пределах Дар ал-ислам.
Вернувшийся отступник ал-Ваззан мог избрать путь мистического покаяния или продолжать притворяться, но в отсутствие сети, которая поддерживала бы его, ни то ни другое не помогло бы ему взяться за перо.
Итак, научное наследие ал-Хасана ал-Ваззана осталось в трудах, которые он оставил в Европе. Возможно, какие-то из печатных изданий «Описания Африки» попали к нескольким мусульманским читателям. Турецкий автор книги «Свежие новости: История Индии, что на западе» читал некоторые части «Плаваний и путешествий» Рамузио, но если среди этих частей была книга «Джованни Леоне Африкано», то это, кажется, не повлияло на его географические представления: «Африка» у него по-прежнему является тунисским регионом «Ифрикия», а мир по-прежнему состоит из климатов Птолемея и ал-Масуди[704].
В Европе следы человека по имени Джованни Леоне всплыли на поверхность, когда Иоганн Видманштадт говорил о нем с умирающим Эгидио да Витербо в 1532 году и, конечно же, в 1539 году, когда Видманштадт посетил Якоба Мантино, чтобы познакомиться с древнееврейскими рукописями и позаимствовать некоторые из них. Еще раз этот человек ожил в беседах Мантино с Уртадо де Мендосой, который состоял на службе императора в Венеции в 1540‐х годах и подбирал книги для собственной библиотеки. Мантино работал у Мендосы лечащим врачом и передал своему патрону арабско-еврейско-латинский словарь. Рукопись, подписанная «Йуханна ал-Асад ал-Гарнати, ранее носивший имя ал-Хасан ибн Мухаммад ал-Ваззан ал-Фаси», могла напомнить испанскому аристократу, что он и ее автор родились в одном городе. Элии Левите в 1541 году, должно быть, живо вспоминался Джованни Леоне, когда он готовил колонки своего собственного четырехъязычного словаря идиша, иврита, латыни и немецкого языка. Он тоже переписывался с Иоганном Видманштадтом[705].
Труды ал-Ваззана донесли его наследие до разных уголков Европы, как протестантских, так и католических. Арабско-еврейско-латинский словарь оказался в Эскориале, подаренный Филиппу II в составе знаменитой библиотеки Уртадо де Мендосы в 1575 году. В последние годы XVI столетия транскрипция и перевод Корана с исправлениями ал-Ваззана прошли через руки Филиппо Аркинто, папского викария, интересовавшегося восточными языками, и тоже попали в Эскориал. На другой копии было надписано по-арабски имя английского протестантского реформатора Уильяма Тиндейла (ум. 1536)[706]. В начале 1550‐х годов арабская грамматика радовала взор французского востоковеда Гийома Постеля, который, вероятно, видел ее во время своего пребывания в Венеции. Он мечтал об установлении гармонии многочисленных языков и государств мира через единый язык и под властью общего для всех христианского монарха. С этой целью он позаимствовал рукопись Корана у папского викария и, отбросив имя первоначального переводчика, назвал ее «выдающимся томом Иоанна Льва Африканского». Постель также читал книгу об Африке перед ее публикацией и цитировал разделы, посвященные науке гадания, кабалистике и аскетизму сторонников нравственного усовершенствования, когда в поисках общностей он проводил сравнения между мусульманскими сектами и христианским монашеством[707].
Один экземпляр рукописи сочинений ал-Ваззана «О мужах, считающихся знаменитыми среди арабов» и «О мужах, считающихся знаменитыми среди евреев», переплетенных вместе с «Трактатом по искусству метрики», возможно, находился в руках Эгидио да Витербо и, несомненно, был приобретен флорентийским священнослужителем, поэтом и любителем книг Антонио Петреи. Через сто лет цюрихский пастор Иоганн Генрих Хоттингер, историк церкви и знаток арабского языка, услышал об этой рукописи от своих флорентийских друзей. Он опубликовал жизнеописания «знаменитых мужей» в 1664 году в рамках энциклопедического начинания по сопоставлению мировых религий. Добрый пастор опустил шокирующие сексуальные подробности, описанные ал-Ваззаном: о пенисе крестьянина, воспаленном из‐за скотоложства и вылеченном одним из выдающихся арабов, причем христианином-якобитом; об обвинении в содомии, которое привело к убийству одного из выдающихся евреев[708].
Главным наследием ал-Ваззана была, конечно, рукопись об Африке, переработанная, отредактированная и опубликованная как «Описание Африки» венецианским политическим деятелем и издателем Джованни Баттиста Рамузио. Если бы ал-Хасан ибн Мухаммад ал-Ваззан мог узнать, что его книга выдержит множество изданий и переводов и что станет известным ее автор, «Джованни Леоне Африкано», он бы, скорее всего, испытал противоречивые чувства. В этом издании он, писатель, все еще неуверенно владеющий итальянским, предстает как мастер этого языка. Автор текста, достаточно нейтрального в отношении религии, он выступает здесь убежденным новообращенным христианином, чьими устами выражены антиисламские настроения, особенно во французском, латинском и английском переводах. Его отстраненный Compositore заменен рассказчиком от первого лица, дружески беседующим с европейцами. Эрудированный наблюдатель жизни разных обществ и деятельности ученых людей превратился в «историка», следующего ренессансным традициям. Звучащая в тексте рукописи убежденность ал-Ваззана, что Африка едина в исламе, в публикации размыта, так как клише, приведенные им при описании нравов Земли черных в древности перенесены в современность.