Путешествия в Мустанг и Бутан — страница 3 из 56

Однажды, гуляя по узеньким, замощенным кирпичом уличкам непальской столицы, я обратил внимание на крохотное кафе, в котором собирались тибетские беженцы. Я зашел туда, дабы испробовать действенность моих американских уроков и чтения Грамматики Белла.

В полутемной комнате, отделенной от улицы занавеской, за низкими деревянными столиками сидели тибетцы. На некоторых были классические халаты темно-бордового цвета и высокие сапоги, на других — куртки с множеством молний, на третьих — западная одежда по тогдашней непальской моде. Там я познакомился с Таши. Мы сразу же подружились. Много вечеров мы провели за маджонгом в кафе, ставшем, как я выяснил, главным местом встреч шерпов амдо. Таши знал немного хинди, и поначалу беседы наши проходили скованно. Но постепенно я научился бегло говорить по-тибетски, и все стало на свои места.

А когда через полгода хлопот я получил долгожданное разрешение на поход в Мустанг, выяснилось, что мой старый друг антрополог не может сопровождать меня, и я остался один. Тут-то Таши и вызвался стать моим спутником. Его мать категорически возражала против дальнего путешествия. Что ж, ее волнение можно было понять: потерять мужа, расстаться бог знает насколько с младшим сыном и теперь провожать в опасный путь старшего — это уж слишком!

Но Таши крепко стоял на своем.

Мустанг — настолько маленькая область, что для нее не нашлось места даже в Британской энциклопедии. Тамошнего короля индийцы называют раджой, но подлинный его титул — Ло гьялпо («гьялпо» — по-тибетски «король», а «Ло» — местное название Мустанга). Вполне возможно, там не окажется' ничего интересного, кроме нескольких заброшенных деревень. Но с другой стороны, есть шанс открыть мир, само существование которого долго ставилось под сомнение.

Мы шли, окруженные запахом мокрой глины и таинственными тенями, сгущавшимися в сумерках. Я спросил Таши: «Ты боишься смерти?» К большому удивлению, он рассмеялся:

— Так или иначе, все ныне живущие через девяносто девять лет умрут.

И добавил:

— Выходит, всем им бояться?.. Никто не знает, почему он явился на свет и почему умрет.

Подобный философский подход не мешал Таши бояться превратностей судьбы, особенно после всего, что выпало на его долю. Мы условились, что он будет выдавать себя за непальского шерпу, из которых обычно набирают носильщиков для гималайских экспедиций. Комизм ситуации заключался в том, что прилегающий к Эвересту район — предполагаемую «родину» Таши — хорошо знал я, тогда как он не ступал туда ногой.

Наша маленькая группа никак не походила на хорошо оснащенные экспедиции, которые обычно отправляются покорять вершины или исследовать отдаленные районы Гималаев. Но нехватку снаряжения и людей, я надеялся, мне заменит знание тибетского языка. Если только достанет сил на нем разговаривать…

Пройдя несколько километров по сухому каменному ложу когда-то бурного потока, мы начали подъем. Это была бесконечная гигантская лестница, ступени которой были выдолблены в скале и отполированы босыми ногами бесчисленных носильщиков, паломников, воинов и купцов. Я хватал ртом воздух и со стороны, вероятно, выглядел весьма неважно, потому что Таши спросил, нет ли у меня «газовой болезни», начинающейся на большой высоте.

— Не глупи, — сказал я, тяжело дыша. — Просто устал немного.

— Попробуй пососать гальку, — посоветовал Таши (это было древнее лекарство шерпов амдо против высотной болезни).

Было уже совсем темно, когда мы ступили на узкую, вымощенную булыжником улицу. То было селение Нодара.

На следующее утро, еще затемно, в густом тумане, под дождем мы продолжили свой путь наверх. Мы шли на запад все выше и выше, пробиваясь к великому торговому пути в Тибет. Вокруг скользили неясные тени, пахло мокрой глиной и дымом. А вот и перевал. Я успеваю немного растереть гудящие икры, и мы начинаем спуск. Нашей целью было местечко под названием Хилле.

Дорога вниз заняла четыре часа. Тропа, извиваясь, все глубже зарывалась в зеленый ад. Я с тоской смотрел на спины впереди идущих. Каждый шаг означал, что скоро нам придется опять ползти вверх.

Наконец спуск прекратился. Воздух на дне ущелья был горячим, как в тропиках.

Перевалив через невысокий холм, мы очутились на месте. Хилле — не город и не деревня, просто стоянка, расположенная в котловине, от которой террасами поднимаются склоны. Вдоль дороги стоят три хижины, сооруженные из плетеных бамбуковых матов. Все три, как мы вскоре выяснили, были харчевнями, построенными здесь жителями Тукучи — тхакали. Этот город стоит на полпути между Покхарой и столицей Мустанга — Ло-Мантангом.

Внутри хижины на земляном полу лежали вокруг очага чистые циновки. Тут же сверкали надраенные латунные горшки и кружки. Пухленькая, приятного вида женщина приветствовала нас у порога. Она говорила по-тибетски, как почти все тхакали. У огня уже сидел один путник, перебрасываясь с хозяйкой шуточками. Мы устроились рядом и первым делом спросили, есть ли у нее ракша (рисовая водка) или чанг (тибетское пиво).

Выпив две большие кружки теплой ракши, способ приготовления которой я по некоторым причинам твердо решил не уточнять, мы почувствовали себя гораздо лучше. Да и мой тибетский язык после ракши значительно улучшился.

Нам подали еду: рис и дхала — безвкусную отваренную чечевицу, приправленную, как обычно, перцем карри. Позавтракав, я вышел поговорить с караванщиками, которые чинили упряжь. Но люди попались молчаливые, и я вскоре вернулся в бамбуковое убежище.

Наутро мы выступили, держа курс по-прежнему на запад через перевал на высоте 3560 метров. Дорога шла через два раскачивающихся мостика, причем один вид их, скрипящих под ветром, внушал серьезные опасения в благополучном исходе предприятия. Один носильщик, самый молодой, ступая на мостик, каждый раз закрывал глаза от страха, так что пришлось вести его под руки.

Начался подъем. Носильщики были безнадежны; один из них сильно хромал, и сердце у меня в буквальном смысле разрывалось надвое: с одной стороны, я был полон искреннего сочувствия, с другой — понимал, что не поторапливаться нельзя.

Мы вошли в густой лес; ели были окутаны гирляндами мхов, словно украсились для встречи рождества или духа, летевшего с Валгаллы под вагнеровскую мелодию. Пожалуй, здесь следовало остановиться на ночлег. Мне не хотелось проявлять «твердость» британских полковников киплинговского толка, которых я ненавижу всем сердцем, и гнать людей дальше.

При свете фонарей поставили палатки и, несмотря на сеявший дождик, разожгли огонь. На занавесях мхов заплясали отблески. Не успел я задать себе сакраментальный вопрос «что делать?», как Таши показал мне кровавую ссадину на ноге. Немедленно я превратился в «сахиба доктора», и сделал ему по всем правилам перевязку. Появившийся Калай важно объявил, что на ужин будут пельмени.

— Откуда пельмени? Мы же…

— Я умею делать пельмени из муки. Меня научил один швейцарец.

Так под секущим дождем на высоте двух с половиной километров я постиг секрет изготовления пельменей, а Калай, раскатывая тесто на моем металлическом кофре, объяснял на смеси тибетского, непальского и английского, что дело это очень непростое. Будь я настоящим английским полковником, я бы пожаловал Калаю орден Британской империи «за твердость и настойчивость, проявленные на посту в трудных условиях», ибо пельмени вышли божественные…

Наутро лес потерял свою таинственность и сделался солнечным и веселым. На рыжих стволах цвели рододендроны, а опавшие лепестки устилали дорогу ласковым ковром. Мы выходили на перевал, который богобоязненные путешественники уставили молитвенными флагами и каменными пирамидами.

С перевала открывался вид на уже близкий белый массив Аннапурны. Гигантский ледяной монумент вознесся на 8 тысяч метров. Я упал духом: как же мы пройдем этот немыслимый барьер?

От мрачных раздумий меня оторвали пронзительные вопли обезьян, разбойничавших на кукурузном поле. Дети и старики защищали урожай, стуча палками по кастрюлям, и грохот тысячеголосым эхо уносился к снегам Аннапурны.

Под этот аккомпанемент отставшие носильщики выбирались наверх. Взглянув на Аннапурну, они заявили, что дальше не пойдут… Несмотря на все навыки, приобретенные й Гарвардской школе бизнеса, мне не удалось уговорить их. Трое категорически потребовали расчета. Трое остались, но сказали, что дополнительный груз они не потащат.

Да, сакраментальный вопрос «что делать?» возник вовремя. Оставалось сидеть и любоваться на свой багаж.

Так мы и сидели, пока на тропе не показалась шумная группа непальцев. Калай немедленно приступил к делу и, используя свой неотразимый дар красноречия, убедил одну девушку, ее брата и жениха присоединиться к нам. Все равно ведь по дороге, так не лучше ли заработать хорошие деньги — таков был ход Калая, и он возымел действие.

Молодые непальцы распределили между собой багаж. Девушка была очень маленькая и нежная; в Европе отметили бы ее хрупкую красоту, а здесь, в горах, она выглядела просто анемичной. Но — в Риме надо петь с римлянами, и я зачислил в штат каравана всех троих.

…Только к десяти часам на следующее утро, то есть на пятый день пути, мы спустились на дно ущелья Кали-Гандак. Уши заложило от рева бешеного потока. Священная река неслась, оставляя клочья пены на уступах, и вид ее вселял радость: Кали-Гандаку предстояло стать нашей путеводной нитью. Следуя вдоль ее извилистого русла, мы попадем на плато, где располагается Мустанг.

Этим путем на Главный Гималайский хребет двигались все экспедиции, в том числе и французская, покорившая в 1950 году Аннапурну. Упомяну также профессора фон Хаймендорфа из Лондонской школы востоковедения, который прожил год в Тукуче, изучая культуру и обычаи народности тхакали. Он оказал большую помощь в подготовке моей экспедиции.

Для миллионов индийцев Кали-Гандак — священная река. Ежегодно сотни паломников спускаются в ее ущелье, чтобы, обогнув массив Аннапурны, выйти к святилищу Муктинатх, лежащему в двух сутках пути на северо-восток от Тукучи. Маленькое святилище Муктинатх пользуется колоссальной известностью в индуистском мире: там