«Нет, нет, — перебил внутренний голос, — лучше бифштекс толщиной четыре сантиметра. А почему только четыре? Незачем жадничать. Пять, шесть… еще толще? Хватит, а то трудно будет резать». Я даже услышал легонький шум, с которым ложка отрывает золотистую корочку суфле.
— Япо шита, япо (очень вкусно, очень), — пробормотал Тенсинг.
— О чем ты? — встрепенулся я.
Ага, рот у него набит мясными шнурками.
— Дай мне немного, — заклянчил я.
Подавив в себе гордость, делаю глубокий вдох и засовываю в рот два шнурка… Ничего, даже жуется. «Интересно, что это за мясо — як или говядина?» Вопрос остается без ответа, потому что мозг мой уже погружается в сон…
Поднялись очень рано; я хотел попасть в Тонгсу еще до ночи, хотя Вангду и остальные дружно пророчили, что так не получится.
Все утро спускались вдоль реки — это был тот же поток, что стекал тоненькой струйкой с перевала Пелела. Сейчас она обзавелась уже солидным руслом, забитым круглыми валунами. Сосны вновь уступили место безлюдным джунглям; мы попали в турецкую баню, нас окутал зеленый сумрак. Какая резкая смена климата всего за два-три часа!
В полдень быстро позавтракали рисом с чаем; Вангду принес ветку вкуснейших красных ягод.
Было ясно, что при такой скорости движения мулов мы не попадем в намеченный срок в Тонгсу. Ужасно не хотелось опаздывать на фестиваль, который, как мне сказали, начнется завтра. Попробую оставить Тенсинга с Вангду, а сам быстро пойду вперед. Какие-то опасения оставались: мало ли что может случиться в краю, где не видали иностранцев! Все встреченные мужчины носили на поясе большущие кинжалы, а в Тхимпху меня предупреждали, что у жителей бутанского Востока крутой характер.
Но любопытство возобладало, и я оставил спутников. По предварительным оценкам членов моего каравана, я сумею добраться до ночи в Тонгсу, если пойду в два раза быстрее мулов. С легким сердцем я запрыгал по каменистой траве среди джунглей, зорко поглядывая по сторонам. Воображение легко рисовало медведей, следящих за мной из-за кустов.
Довольно скоро я вышел на открытую поляну, дальше к югу расстилалось ущелье; вдалеке виднелись очертания домиков и ухоженных полей. Я свернул влево.
Деревенька начиналась возле источника, выбивавшегося из-под скалы. У встречных крестьян я справился о дороге — направление было верное. Они сказали, что я должен выйти к чортену на краю возделанного участка.
…Три часа спустя показался чортен; за ним склон нырял в зеленую массу джунглей. Еще через несколько сот метров сквозь деревья далеко-далеко в долине мелькнул белый силуэт дзонга.
Навстречу шел караван. Я поздоровался и спросил, далеко ли до дзонга. Люди посмотрели на меня округлившимися глазами: чужеземец обращался к ним на языке, который они понимали!
— Часа через три доберетесь… А вы один?
На всякий случай я громко ответил, что мои слуги вот-вот появятся, и быстро зашагал вниз по змеившейся дороге.
Чуть дальше я нагнал красиво одетого молодого человека с девушкой, которые вели двух тяжело нагруженных мулов. Они сказали, что следуют в Тонгсу. Я немного прошел с ними, но, поскольку животные явно устали, я ускорил шаг.
Дзонг все увеличивался в размерах. Спуск был настолько крут, что я с тревогой подумал о наших мулах — как они здесь пройдут? Один неверный шаг — и все кончено.
Неожиданно впереди показался мост, подход к которому стерегли две квадратные каменные башни. Настил был сделан из бамбука. Толстенные балки, подпиравшие проезжую часть, образовывали над пенистым потоком арку длиной около тридцати метров.
На той стороне по откосу почти вертикально поднималась длинная лестница. Пришлось замедлить шаг: сердце колотилось так, что готово было выскочить из груди. Неужели доберусь?.. Под деревьями уже почти стемнело.
Ловя ртом воздух, вышел на гребень, за которым начиналась гигантская стена. Я дошел до Тонгсы.
Другой дороги не было. Все путники, хотят они того или нет, обязаны пройти сквозь крепость.
Над головой послышался какой-то шум: свесившись вниз, на меня смотрели трое солдат. Один вытянул свисток и пронзительно засвистел; второй, с белым шарфом, начал бить в барабан.
Таких почестей я удостоился по случаю прибытия в самый мощный дзонг Бутана.
Открытия в Тонгсе
Узкий портал вывел меня в темный коридор, поворачивавший под прямым углом. Новая дверь — и я оказываюсь на мощенном плитами дворе. Невозможно поверить своим глазам!
Со всех сторон поднимались фасады пяти-шестиэтажных домов. Окна и галереи, выкрашенные в пастельные цвета, смотрели во двор. Слева на ступенях крутой лестницы сидели пятеро мужчин в элегантных зелено-оранжевых кхо. На всех были обязательные внутри дзонгов белые шарфы; только тут я почувствовал, до чего изгрязнилось мое платье. Правда, я успел побриться, но после четырех часов марш-броска выглядел непрезентабельно. Во всяком случае не в таком виде мне хотелось предстать перед тримпоном Тонгсы.
Я спросил мужчин, где можно видеть властителя закона. Довольно долго они осматривали меня, наконец один велел следовать за ним. Я поднялся на несколько ступеней и оказался в другом дворе — так сказать, на более высоком уровне. Широкую платформу окаймляли изящные дома, средь которых выделялось большое квадратное здание, равное по величине… всему дзонгу Паро.
Пока я медленно шел за провожатым, за мной следило несколько десятков пар любопытных глаз. Вновь ступени, тесный коридор и новая дверь в толстой стене с узкими бойницами. Мы покинули крепость и очутились на скалистом гребне шириной метров десять, который нависал над речкой. С высоты она выглядела тоненькой белой лентой, а ее свирепый рокот не долетал сюда. Здесь стояло с десяток домиков. В одном из них жил тримпон.
В тесной прихожей толпилась группа мужчин, дружно повернувшись ко мне.
Сквозь дощатые перегородки из соседней комнаты доносились голоса. Судя по всему, разговор шел на приподнятых тонах. Вскоре из комнаты вышел молодой человек. Он сухо потребовал кашаг и тут же исчез. Прошло еще довольно много времени, пока появился другой человек, постарше, и пригласил меня внутрь.
В комнате на покрытых ковром подушках восседали десять мужчин в кхо и двое монахов в тогах. Возле стен в ожидании приказаний застыли слуги. Один из них наполнял чаем серебряные чаши, стоявшие на низеньких столиках перед чиновниками.
С моим приходом повисло молчание. Затем один из присутствующих, в котором я угадал властителя закона, широким жестом открытой ладони показал мне на место против него, рядом с очень полным гостем, меч которого я тут же неловко зацепил ногой.
Все молчали, окидывая меня оценивающим взором. Наконец тишину нарушил человек, сидевший рядом с тримпоном: он принялся с выражением читать мой кашаг. Остальные одобрительно закивали головами. Когда чтение закончилось, мне передали чашку тибетского чая. Лед тронулся, когда я поблагодарил.
— Он говорит по-тибетски! — воскликнул хозяин.
— Совершенно верно, — робко откликнулся я.
— Где ваши слуги?
— Они на подходе. Правда, не знаю, смогут ли они добраться до Тонгсы сегодня.
Мне не хотелось вдаваться в подробности. Тримпон подозвал слугу, что-то зашептал на ухо, потом встал, прицепил меч и пригласил меня следовать за ним.
Мы покинули собрание и вышли на скалистый гребень. Несколько минут спустя слуги поставили стол, европейские складные стулья и подали чай с индийскими конфетами. Мы уселись на виду у всех.
Отсюда открывался дивный вид на окрестности. Справа вниз уходил головокружительно крутой склон, слева у подножия дзонга виднелась деревня, а прямо — величественная стена крепости.
Дзонг контролировал торговые пути всей округи; ничего удивительного, что, занимая такое стратегическое положение, дед нынешнего короля — Ургьен Вангчук — сумел установить свою власть над страной. Мне не доводилось видеть более импозантного шедевра военной архитектуры. Громадными размерами он затмевал цитадели времен крестовых походов, которые показывают туристам в Европе.
Входившим и выходившим из дзонга приходилось огибать наш стол, при этом они почтительно кланялись тримпону, складывая руки под подбородком. Трое слуг ожидали малейшего знака повелителя; подходя к тримпону, слуга закрывал рот, чтобы не осквернить своим дыханием господина.
Стоя поодаль, группа крестьян пыталась привлечь внимание тримпона. Наконец, набравшись храбрости, они приблизились и стали жаловаться на несправедливый налог, испрашивая отсрочки. С аристократической непринужденностью, продолжая беседовать со мной, тримпон отправлял свои обязанности.
Волосы его были коротко подстрижены, лицо серьезно. На хозяине был великолепно сшитый тонкий шелковый халат, ниспадавший роскошными складками. От него исходила властная уверенность, которую еще более подчеркивало спокойствие тона. Приятный голос и изысканно вежливая речь отметали даже мысль о каких бы то ни было возражениях.
Ни на одну секунду он не забывал, что на него устремлены все взоры и что в руках он держит бразды правления целой области. Даже лицо тримпона призвано было символизировать власть над тысячами подданных, живущих в окружении высоких гор. Он представлял ту силу, которая затворяла с приближением ночи ворота дзонга, объявляла праздничные дни или мобилизовывала на повинности. Не только хромую лошадь, даже фунт риса нельзя было продать без его согласия.
Но этот человек, сознавая свою громадную власть, выказывал ее крайне сдержанно. Он в буквальном смысле верховодил отсюда — со скалистого гребия у подножия своей крепости — делами провинции.
В странах Запада власть слишком часто прячется за закрытой дверью, ее представляют безликие персонажи в кабинетах, скроенных по стандартному образцу. В Бутане все происходит на миру, и за безграничную власть тримпоны и сам король расплачиваются своей личной жизнью. Они никогда не остаются одни, без подданных. У самого бесправного раба есть право видеть, как они едят, пьют и спят; правители и управляемые принадлежат здесь друг другу.