И все же теперь, стоя перед полками с книгами Эрика Линколлью, называемого обычно самым выдающимся романистом 575-го [века], Харлан думал именно об этом. Он насчитал пятнадцать полных собраний сочинений, взятых, несомненно, из разных реальностей. Все они, он был уверен, чем-то отличались друг от друга.
Все так тщетно, но почему, непонятно. У аппаратчиков вечности имеется собственный вариант борхесовской Вавилонской библиотеки; ее роль играет склад.
У вечных, перед глазами которых развернута вся панорама истории, мало причин думать о прошлом. Все есть будущее — или, может быть, все есть настоящее? Что вообще может означать в этом месте разговор о «настоящем»? Мы, читатели, этого так и не узнаем. Там просто продолжаются игры с реальностью. Кипит работа.
Однако немногочисленные чудаки — к ним относится и наш герой Харлан — все же испытывают интерес (для них это своеобразное хобби) к столетиям, миновавшим до изобретения темпоральных полей и создания вечности. Эти древние столетия называют первобытной эпохой. Ни одно столетие не занимает этих любителей сильнее, чем двадцатое. Харлан собирает первобытные книги, почти все напечатанные на бумаге.
Там был томик, написанный человеком по имени Уэллс, и еще один, автора которого звали В. Шекспир, — все какие-то допотопные истории. Но подлинной жемчужиной его коллекции было полное собрание переплетенных томов первобытного еженедельника, которое занимало невероятно много места, но которое он просто из сентиментальности никак не решался заменить микропленкой.
Первобытная история заблокирована: вечные не могут вносить в нее изменения. «История там как будто застыла, смотришь, а она неподвижна!» Харлану очень нравится стихотворный фрагмент о знаках, которые один за другим чертит перстом бессмертный рок. Битва при Ватерлоо имеет всего один исход, и изменить этот исход невозможно. «В этом вся прелесть. Что бы мы ни делали, все мы, она существует в точности в том же виде, в каком существовала всегда». Она так причудлива. И в техническом отношении тоже: «В первобытные времена источником энергии служили продукты перегонки природной нефти, а колеса примитивным образом покрывались слоем резины». Самыми интересными — и самыми смешными — были представления древних о времени. Естественно, от их философов смешно было ожидать понимания. Старший вычислитель обсуждает с Харланом философские вопросы:
— Для нас, Вечных, путешествия во времени — привычное дело, и это обстоятельство накладывает свой отпечаток на все наши размышления о времени. А вот милые вашему сердцу первобытные существа ничего не знали о путешествиях во времени.
— В первобытную эпоху люди не задумывались над вопросами путешествий во времени, вычислитель.
— Не считали их возможными, а?
Представьте только — люди, не имеющие понятия о путешествиях во времени! И правда первобытные. Редкие исключения принимали форму «спекуляций», и высказывали их не серьезные мыслители и художники, а всего лишь авторы некоторых разновидностей эскапистской литературы, объясняет Харлан. «Я не очень хорошо знаком с ней, но, по-моему, излюбленной темой были приключения человека, который попадает в прошлое и убивает там собственных дедушку или бабушку до того, как появились на свет его родители». Да, снова эта тема.
Вечные знают о временных парадоксах все. У них есть поговорка: «Во времени нет ничего парадоксального, но только потому, что само время всячески избегает парадоксов». Проблема дедушки возникает лишь у тех, кто достаточно наивен, чтобы считать реальность неизменной, и пытается ввести в нее путешествия во времени дополнительно, как бы сверх всего прочего. «Но ведь вашим первобытным существам даже в голову не приходило, что реальность способна изменяться. Не правда ли?»
Харлан не слишком в этом уверен. В игру вновь вступает эскапистская литература. «Моих знаний недостаточно, чтобы ответить вам более или менее определенно, сэр. Я полагаю, что они допускали возможность существования взаимоисключающих путей развития или же различных плоскостей бытия».
Ба, говорит вычислитель. Это невозможно. «Нет, нет, не познав на опыте возможность путешествовать во времени, человеческий мозг не в силах постигнуть всю сложность понятия реальности».
В том, что он говорит, есть смысл. Но он недооценивает нас, первобытных людей. Мы уже приобрели богатый опыт путешествий во времени — поистине столетний опыт. Путешествия во времени раскрывают нам глаза.
Возможно, Азимов, начиная писать свою историю, испытывал оптимизм и воображал, что братство мудрых контролеров могло бы подтолкнуть человечество на лучший путь здесь и там и увести нас от ядерной угрозы, которая в 1950-е гг. была у всех на уме. Подобно Уэллсу, он был рационалистом, изучал историю и верил в социальный прогресс. Кажется, он разделяет удовлетворение своего героя, техника Харлана, по поводу «Вселенной, где реальность — это что-то гибкое и податливое, что человек, подобный ему самому, может подержать в ладонях и перетряхнуть, придав ему лучшую форму». Если так, то Азимову не удалось сохранить свой оптимизм до финала. История поворачивается темной стороной. Мы начинаем видеть в вечных не добрых филистимлян, а чудовищ.
Без женщины не обходится и здесь. Как у уэллсовского Путешественника во Времени была девушка из будущего — Уина, так и Харлан находит Нойс, «девушку из 482-го». («Нельзя сказать, что Харлану никогда не доводилось видеть в вечности женщин. Никогда — это чересчур. Редко, крайне редко — так будет вернее… Но встретить такую девушку!») У нее блестящие иссиня-черные волосы, округлые ягодицы, молочно-белая кожа и какие-то позвякивающие драгоценности, привлекавшие внимание к «совершенной форме ее груди». В вечности она делает временную секретарскую работу. На первый взгляд, она не слишком умна. Харлану приходится объяснять ей кое-какие простейшие концепции времени. Она в свою очередь занимается его сексуальным образованием, поскольку в этой области он наивен, как и требуется в данном случае от главного героя.
Некоторое время Нойс служит одной из движущих сил сюжета (не главной); ее присутствие создает мотив для столкновений и интриг среди вечных. Потерявший голову Харлан срывается с катушек и затаскивает ее в капсулу. Они вместе уносятся прочь. «Мы движемся по течению времени, Нойс. Это значит, в будущее, ведь так?» Он приводит ее в одно из самых странных любовных гнездышек литературы — пустую комнату в пустом коридоре 111 394-го столетия — и посвящает немало времени дальнейшим объяснениям. Ему приходится объяснять, что такое изменения реальности, кто такие вычислители, что представляет собой биовремя и чем оно отличается от реального времени. Нойс с интересом слушает. «Не думаю, что я когда-нибудь пойму все это», — вздыхает она, и глаза ее блестят «откровенным восторгом».
Со временем Харлан объявляет ей о намерении взять ее с собой назад во времени в эпоху до создания вечности — в первобытную эпоху, где они окажутся на слабозаселенном юго-западе Соединенных Штатов Америки. «Скалистый пустынный мир, освещенный яркими лучами заходящего солнца. В слабом дуновении ветерка уже чувствовалась легкая свежесть наступающей ночи. Ни один звук не нарушал тишины… скалы, голые и величественные, тускло расцвеченные… во все цвета радуги… безлюдная и почти безжизненная местность».
Харлан считает, что его задача — защитить вечность: замкнуть круг, чтобы обеспечить ее создание в будущем. Но его ожидает сюрприз: у Нойс тоже есть своя миссия. Нойс — не Уина. Она агент, присланный из будущего, невообразимого даже для вечных, — из времени, в которое им так и не удалось проникнуть и которое они называют скрытыми столетиями.
Пришел черед Нойс объяснять. Ее народ — люди скрытых столетий — видит историю целиком и, более того, видит ее как лоскутное одеяло совокупных возможностей. Они видят альтернативные реальности, как если бы они были настоящими. «Нечто вроде волшебной страны теней, где „может быть“ играет в прятки с „если“». Что же касается почитаемых вечных Харлана, то Нойс называет их всего лишь кучкой психопатов.
— Психопатами?! — взорвался Харлан.
— А разве нет? Ты ведь хорошо знаешь их. Подумай сам!
Их нескончаемые мелкие вмешательства все погубили, считают мудрые люди будущего из скрытых столетий. Они «изгнали необычное». Предвосхищая и предупреждая катастрофы, они не оставили места для триумфов и успехов, которые вырастают только из сомнений и опасностей. В частности, вечные упрямо не допускали развития ядерного оружия — но ценой этого было исключение всякой возможности межзвездных путешествий.
Итак, Нойс оказывается путешественницей во времени, задание которой — изменить историю; получается, что Харлан невольно стал пешкой в ее игре. Она организовала для них путь в один конец, в первобытную эпоху, чтобы произвести одно-единственное изменение реальности, призванное покончить с изменениями реальности в принципе. Она считает, что нужно позволить человечеству произвести свой первый ядерный взрыв в 1945 г., и убеждена, что необходимо предотвратить создание вечности.
Тем не менее для техника Харлана это счастливый конец: хотя Нойс вовсе не простушка, какой притворялась, она искренне любит его. Дальше они будут жить счастливо, заведут «детей и внуков, и человечество останется, чтобы полететь к звездам». В итоге у читателя остается только одна загадка: почему Нойс — сверхчеловек из скрытых столетий, — выполнив свою миссию и твердо поставив человечество на путь к межзвездному величию, готова с радостью остаться и жить с незадачливым Эндрю Харланом.
Вот вам и вечность. Была высокая, можно сказать священная, концепция: воплощенный идеал вне времени, место веры. На нескольких сотнях страниц Азимов превращает его просто в место — вне не очень понятного «времени», но зато снабженное лифтовыми шахтами и кладовыми и охраняемое стражами в форменной одежде; новенькие попадают туда только по приглашениям. Полное падение. Но если нет веры, что еще там есть? Кто обладает подобной властью над временем? Дьявол.