нер «в память священной победы», одну из стен украсил фресками на священные темы Блейк, а хор поет Второй реквием Моцарта, «вершину его творчества в зрелые годы». Наука подавлена. Хотя действие происходит в 1976 г., в ходу конные фургоны и масляные лампы, а «все электрическое презирается». И все взаимосвязано.
Поскольку наука отсутствует, литература в мире «Операции» не породила жанра научной фантастики, но молодой герой романа с удовольствием читает книги другого сомнительного жанра, известного как роман времени, или, короче, РВ. РВ «апеллировал к определенному типу мышления». Он вне закона, но до конца подавить его не удается. Внутри этого жанра сформировался поджанр, известный как фальшивый мир, или ФМ. В этом поджанре в книгах описывается история, которой никогда не было, — альтернативная история. Гибсон объясняет:
Эмис добивается, как это было на чердаке в его романе, потрясающего зеркального эффекта. В нашем мире Филип Дик написал «Человека в высоком замке», в котором страны Оси триумфально победили во Второй мировой войне. В книге Дика присутствует другая, воображаемая книга под названием «И отяжелеет кузнечик» (The Grasshopper Lies Heavy). В этой книге описывался мир, где победили союзники, хотя это, очевидно, не наш мир. В фальшивом мире Эмиса некто по имени Филип Дик написал роман «Человек в высоком замке», описывающий некатолический мир. И опять же не наш.
И не их тоже. За сюжетом сложно уследить. Юный герой Эмиса в мире, где нет науки, с изумлением читает о некоем фальшивом мире, где «используют электричество… обмениваются сообщениями по всей Земле с его помощью», где Моцарт умер в 1799 г., а Бетховен написал 20 симфоний. Еще одна знаменитая книга объясняет, что человек появился в результате эволюции из животного, похожего на обезьяну. «Игра с РВ и ФМ изумляет меня, — говорит Гибсон, — она разворачивается в книге не менее искусно, чем в лучшем, наверное, рассказе Хорхе Луиса Борхеса, которого Хорхе Луис Борхес никогда не писал».
Полки продолжают наполняться фальшивыми мирами. Будущее становится настоящим, так что каждой футуристической фантазии предначертано стать альтернативной историей. Когда год 1984-й наступил, придуманное Оруэллом государство тотальной слежки перешло из категории РВ в категорию ФМ. Затем год 2001-й пришел и ушел без какой бы то ни было достойной внимания космической одиссеи. Осторожный футурист знает, что лучше избегать конкретных дат. Тем не менее наши литература и кинематограф продолжают наряду с гипотетическими вариантами будущего разводить все новые варианты прошлого. И все мы занимаемся тем же, ежедневно и еженощно, во сне, наяву и в сослагательном наклонении, взвешивая возможные варианты и сожалея о несбывшемся.
«Двойственность пространства-времени, альтернативные Вселенные, — язвительно комментирует скептически настроенный адвокат в романе Урсулы Ле Гуин 1971 г. „Резец небесный“ (The Lathe of Heaven). — Вы не грешны, часом, пристрастием к ночным повторам старинных телешоу?»
Клиент, который рассказывает адвокату о своих проблемах, — человек по имени Джордж Орр. (Дань уважения Джорджу Оруэллу. Названный им год, 1984-й, уже приближался, когда Ле Гуин, которой тогда было за 40, отошла от привычной формы, чтобы написать эту странную книгу[174].) Инопланетяне, когда появляются, произносят его имя как Йор Йор.
Он обычный человек — офисный работник, внешне спокойный, застенчивый, обычный. Но Джордж видит сны. Когда ему было 16, он увидел во сне, что его тетя Этель погибла в автокатастрофе, а после пробуждения он понял, что его тетя Этель действительно погибла в автокатастрофе несколько недель назад. Его сон изменил реальность задним числом. Он видит эффективные сны — так родился еще один научно-фантастический термин. Можно сказать, что этот человек носит альтернативные Вселенные в себе. Кто еще на это способен? Автор, к примеру.
Это большая ответственность, и Джордж хочет от нее избавиться. Он точно так же не контролирует свои сны, как вы или я, по крайней мере осознанно. (Ему кажется, что он боялся сексуального внимания тети Этель.) Отчаявшись, он глушит себя барбитуратами и декстроамфетамином в надежде полностью подавить свои сны и в результате попадает в руки психолога, специалиста по сновидениям по имени Уильям Хабер. Хабер верит в целеустремленность и контроль, а еще он верит в мощь разума и науки. Он такой же пластиковый, как мебель в его офисе. Он гипнотизирует несчастного Джорджа и пытается, управляя его эффективными снами, шаг за шагом изменить реальность. Отделка в его кабинете, кажется, и правда улучшилась. Сам он каким-то образом стал директором института.
В остальной Вселенной, втянутой в водоворот снов Джорджа, прогресс не столь очевиден. Для добросовестного романиста задача поиска разумных путей сквозь неограниченное изобилие Вселенных может оказаться не менее сложной, чем для квантового физика. Ле Гуин не склонна облегчать жизнь читателю. Она не рисует никаких графиков[175]. Нам приходится плыть по организованному ею течению и внимательно слушать. Изменяется музыка. Изменяется погода. Портленд становится городом непрекращающегося дождя, в нем воцаряется «ливень из теплого бульона, навеки». Портленд наслаждается чистым воздухом и ровным солнцем. Кажется, где-то был сон про президента Джона Кеннеди и зонтик? Доктор Хабер побуждает Джорджа сосредоточиться на своем страхе перед перенаселенностью — Портленд представляет собой многолюдный мегаполис в три миллиона душ. Или население Портленда после чумных лет и катастрофы уменьшилось до 100 тысяч. Все помнят: загрязнители в атмосфере «соединились в заразные канцерогены», первая эпидемия, «бунты, насилие, и Банда судного дня, и Дружины». Только Джордж и теперь доктор Хабер помнят множественные реальности. «Они разобрались с проблемой перенаселенности, не правда ли? — говорит Джордж саркастически. — Нам это удалось». Когда мы менее всего владеем своими мыслями, если не во сне?
Он не путешественник во времени, он не перемещается сквозь время — он изменяет его: прошлое и будущее разом. Много позже научная фантастика придумала терминологию для этих соглашений, или даже заимствовала ее из физики: альтернативные истории можно называть «линиями времени» или, по Уильяму Гибсону, «стержнями». В любом стержне люди обречены думать, что их история — единственная. Дело, в общем-то, даже не в том, что сон Орра приносит с собой новую чуму. Дело в том, что, если ему приснился соответствующий сон, всегда оказывается, что чума уже была. Он начинает понимать этот парадокс. «Он думал: в той жизни, вчера, я видел эффективный сон, который стер с лица земли шесть миллиардов жизней и изменил всю историю человечества за последнюю четверть века. Но в этой жизни, которую я тогда создал, я не видел никакого эффективного сна». Чума была всегда. Если это звучит почти как оруэлловское «Мы всегда воевали с Истазией», то это не случайно. Тоталитарные правительства также обеспечивают альтернативные варианты истории[176].
«Резец небесный» представляет собой критику одного из видов гордыни — того, который в некоторой степени разделяет каждое упрямое существо. Это гордыня политиков и прикладных социологов: поборников прогресса, убежденных в том, что мы в состоянии переделать мир. «Разве не в этом состоит сам смысл пребывания человека на Земле — что-то делать, что-то менять, чем-то управлять, делать мир лучше?» — говорит Хабер-ученый, когда Орр выражает свои сомнения. Изменение — это хорошо: «Ничто не остается неизменным от одного момента к следующему, невозможно войти в одну реку дважды».
Джордж считает иначе. «Мы живем в мире, а не боремся с ним, — говорит он. — Бессмысленно оставаться вне всего и пытаться управлять процессом. Это просто не работает, это противоречит жизни». Очевидно, он от природы даоcист: «Путь существует, но следовать им должны вы. Мир есть, что бы вы ни думали по этому поводу».
Решив проблему перенаселенности, Хабер пытается использовать Джорджа для достижения мира на Земле. Что здесь могло пойти не так? Вторжение инопланетян. Сирены, крушения, серебристые космические корабли. Извержение горы Маунт-Худ. Орр видит во сне конец расовых битв, конец «цветной проблемы». Теперь все серые.
Слово Чжуан Чжоу: «Те, кому снятся празднования, просыпаются к горестному плачу».
Кажется, из этой ловушки нет выхода — по крайней мере, нет выхода, который опирался бы на намерения или контроль. Но неожиданно появляется новый источник мудрости: пришельцы. Выглядят они как большие зеленые черепахи. В Йор Йоре они чувствуют близкую душу — и это логично, поскольку именно он, скорее всего, увидел их во сне и тем самым вызвал к жизни. Они говорят загадками:
Мы также быть очень встревоженный. Концепции нарушаться в туман. Различение затруднять. Вулканы огнедышать. Предложение помощь отвергаться. Змеиный сыворотка не хватать для каждый. Прежде следовать ведущие неверное направление указания дополнительные силы должны быть.
Их речи тоже звучат слегка по-даосски. «Самость есть космос. Пожалуйста, опять простить предумышленное вмешательство пересекаться в туман».
Реальность соперничает с нереальностью. Джордж сомневается в своем душевном здоровье. Он сомневается также в свободе воли. Ему снятся глубокое море и пересекающиеся потоки. Он сам — сновидец или сновидение?
II descend, réveillé, l’autre côté du rêve. (Здесь Ле Гуин цитирует Виктора Гюго.) Он спускается, проснувшись, по другую сторону сна.
Пришелец говорит: «Есть время. Есть возвращения. Идти — значит вернуться».
«Знаете, то, что время — это всего лишь какая-то штуковина от мысли, очень путает, — говорит один из мудрых детей Э. Несбит, которого посвятили в новые тайны времени. — Если все происходит одновременно…»
— Этого не может быть, — говорит Антеа упрямо. — Настоящее это настоящее, а прошлое это прошлое.