нно-временная диаграмма по Минковскому безвременна. Волновая функция безвременна. Эти модели идеальны, и они существуют в неизменном виде. Мы можем воспринять их при помощи собственного мозга или компьютера. Окружающий мир, с другой стороны, всегда полон сюрпризов[209].
Уильям Фолкнер сказал: «Цель любого художника — остановить движение, то есть жизнь, искусственными средствами и удержать ее». Ученые тоже делают это, но иногда забывают, что пользуются для этого искусственными средствами. Можно сказать: Эйнштейн открыл, что Вселенная представляет собой четырехмерный пространственно-временной континуум. Но лучше более скромно: Эйнштейн открыл, что мы можем описывать нашу Вселенную как четырехмерный пространственно-временной континуум и что такая модель позволяет физикам вычислять почти все с поразительной точностью в определенных ограниченных областях. Назовем ее пространством-временем для удобства рассуждений. Добавим пространство-время к нашему арсеналу метафор.
Можно сказать, что уравнения физики не делают различий между прошлым и будущим, между прямым и обратным ходом времени. Но говоря так, вы выпускаете из поля зрения явления, наиболее близкие нашему сердцу[210]. Вы оставляете на другое время или для другого ведомства загадки эволюции, памяти, сознания, жизни, в конце концов. Элементарные процессы, возможно, обратимы, сложные процессы — нет. В мире вещей стрела времени всегда летит в одну сторону.
Одним из теоретиков XXI века, поставивших под сомнение мейнстримную теорию жесткой Вселенной, был Ли Смолин (родился в Нью-Йорке в 1955 г.), специалист по квантовой гравитации и основатель канадского института теоретической физики «Периметр» (Perimeter Institute for Theoretical Physics in Canada). Значительную часть своей карьеры Смолин придерживался традиционных (для физика) взглядов на время, пока, по собственной оценке, не отрекся. «Я больше не верю, что время нереально, — объявил он в 2013 г. — Более того, я перешел на противоположную позицию: время не просто реально; ничто из того, что мы знаем или ощущаем, не подходит к сердцу природы ближе, чем реальность времени». Отказ от времени сам по себе есть проявление самонадеянности. Это трюк, который физики проделали над собой.
«Тот факт, что в нашем восприятии всегда присутствует некоторое мгновение и что мы переживаем это мгновение как одно из целого потока мгновений, не иллюзия», — писал Смолин. Безвременность, вечность, каравай четырехмерного пространства-времени — вот это иллюзии. Вневременные законы природы подобны идеальным равносторонним треугольникам. Бесспорно, они существуют, но лишь в нашем сознании.
Все, что мы переживаем, каждая мысль, впечатление, намерение — часть какого-то мгновения. Мир преподносится нам как последовательность мгновений. От нас здесь ничего не зависит, выбора у нас нет. Мы не можем выбирать мгновение, в котором сейчас обитаем, не можем решать, двигаться ли нам вперед или назад во времени. Не можем захотеть и прыгнуть вперед, не можем выбрать для себя удобную скорость течения мгновений. В этом смысле время совершенно не похоже на пространство. Можно было бы возразить, сказав, что все события происходят тоже в определенном месте. Но у нас есть выбор, мы можем сами решать, куда нам двигаться в пространстве. И это не пустяковое отличие: оно формирует все наши переживания.
Детерминисты, разумеется, верят, что выбор — всего лишь иллюзия. Смолин готов был считать настойчивость и неотменимость иллюзии еще одним свидетельством, от которого нельзя легко отмахнуться и которое требует объяснения.
Для Смолина ключевым в спасении времени оказывается переосмысление самой идеи пространства. Откуда оно берется? В пустой Вселенной, где нет вещества, существовало бы пространство? Он утверждает, что время — это фундаментальное свойство природы, а вот пространство — свойство эмерджентное, второстепенное, возникшее позже. Иными словами, это такая же абстракция, как температура: очевидное измеримое свойство, а на самом деле — всего лишь следствие чего-то более глубокого и невидимого. В случае температуры основа — микроскопическое движение совокупности молекул. То, что мы ощущаем как температуру, на самом деле представляет собой среднюю энергию этих движущихся молекул. Так и с пространством: «Пространство на квантово-механическом уровне вовсе не фундаментально, а эмерджентно и связано с явлениями более глубокого порядка». (Аналогично он убежден, что сама квантовая механика со всеми ее загадками и парадоксами — «котами, которые одновременно и живы, и мертвы, и огромным количеством одновременно существующих Вселенных» — обернется когда-нибудь приближенным вариантом более глубокой теории, например теории струн.)
Для пространства более глубокой реальностью является сеть взаимоотношений между всеми сущностями, которые его наполняют. Вещи соотносятся с другими вещами; они связаны, и именно их взаимоотношения определяют пространство, а не наоборот. Это не новая точка зрения. Она восходит по крайней мере к великому сопернику Ньютона — Лейбницу, который отказался принять взгляд на время и пространство как на контейнеры, в которых все и располагается, как абсолютный фон Вселенной. Он предпочитал видеть в них отношения между объектами: «пространство есть не что иное, как порядок или отношение; и он вообще ничто без тел, лишь возможность для их размещения». Пустое пространство — вовсе не пространство, сказал бы Лейбниц, да и времени в пустой Вселенной не было бы, поскольку время есть мера изменений. «Я считаю пространство чем-то всего лишь относительным, как и время, — писал Лейбниц. — Мгновения, рассматриваемые без вещей, суть вообще ничто». После триумфальной победы Ньютоновой программы точка зрения Лейбница почти совсем пропала.
Чтобы оценить сетецентрический, относительный взгляд на пространство, нам не нужно далеко идти: достаточно взглянуть на связанный с ним цифровой мир. Про интернет, как про телеграф столетием раньше, говорят, что он «уничтожает» пространство. Он добивается этого, делая соседями самые отдаленные узлы сети, выходящей за пределы физического измерения. Вместо шести степеней отчуждения мы имеем миллиарды степеней связности. Смолин формулирует это так:
Мы живем в мире, где техника преодолела ограничения, неизбежно присущие жизни в пространстве с малым числом измерений… С точки зрения сотового телефона мы живем в пространстве двух с половиной миллиардов измерений, в котором чуть ли не все остальные люди — наши ближайшие соседи. Интернет, разумеется, сделал то же самое. Разделяющее нас пространство аннулировано сетью связей.
Поэтому нам сейчас, возможно, проще понять, как на самом деле все устроено. Смолин убежден, что время фундаментально, а пространство — иллюзия; «что реальные взаимоотношения, из которых состоит мир, представляют собой динамическую сеть»; что сама эта сеть вместе со всем, что в ней, может и должна развиваться со временем.
Он представляет программу дальнейших исследований, основанную на понятии «предпочтительного глобального времени», распространяющегося на всю Вселенную и определяющего границу между прошлым и будущим. Даже если «сейчас» не обязательно одинаково для разных наблюдателей, оно тем не менее сохраняет свое значение для космоса. Эти наблюдатели с их настойчивым ощущением настоящего момента — это задача, которую надо исследовать, а не отодвигать в сторону.
Вселенная делает то, что делает, и ведет себя так, как ведет. Мы воспринимаем изменения, воспринимаем движение и пытаемся разобраться во всей этой отчаянной путанице. Иными словами, по-настоящему сложной проблемой является сознание. Мы вновь вернулись к тому, с чего начали, когда вместе с уэллсовским Путешественником во Времени настаивали, что единственное отличие времени от пространства состоит в том, что «наше сознание движется вдоль него». Было это незадолго до того, как Эйнштейн и Минковский сказали то же самое. У физиков с проблемой личности сложились классические отношения любви-ненависти. С одной стороны, это не их дело, так что можно оставить эту проблему (всего лишь) психологам. С другой стороны, исключить наблюдателя — того, кто измеряет и собирает информацию, — из холодного описания природы, как оказалось, невозможно. Наше сознание не какой-то волшебный внешний зритель, это часть той самой Вселенной, которую мы пытаемся осмыслить.
Наше сознание — то, что мы воспринимаем непосредственно, и то, чем мы это воспринимаем. Сознание, безусловно, подпадает под стрелу времени. Оно создает воспоминания по ходу времени. Оно моделирует окружающий мир и непрерывно сравнивает новые модели с предыдущими. Чем бы в итоге ни оказалось сознание, это никак не движущийся фонарик, который освещает последовательные срезы четырехмерного пространственно-временного континуума. Это динамическая система, существующая во времени, развивающаяся во времени, способная впитывать в себя и обрабатывать кусочки информации из прошлого и способная также формировать внутри себя представление об ожидаемом будущем.
Августин с самого начала был прав. Современный философ Дж. Лукас в «Трактате о времени и пространстве» (Treatise on Time and Space) делает круг и возвращается к тому же: «Мы не можем сказать, что такое время, потому что мы уже знаем это, и наши слова не в состоянии отразить все то, что мы уже знаем». Прав был и Будда (в изложении Борхеса): «Человек прошлого мгновения жил, но не живет сейчас и не будет жить в дальнейшем; человек будущего мгновения будет жить, но он не жил прежде и не живет сейчас. Человек настоящего мгновения живет, но он не жил прежде и не будет жить в дальнейшем». Мы знаем, что прошлое ушло — оно завершено, доделано, подписано, запечатано и доставлено. Наш доступ к нему прекращен, он ограничен воспоминаниями и физическими свидетельствами — окаменелостями, заброшенными на чердаки детскими рисунками, мумиями и старыми надгробными плитами. Мы знаем, что свидетельства очевидцев ненадежны, а документы могут быть подделаны или неправильно поняты. Незафиксированное прошлое уже не существует. И все же опыт убеждает нас, что прошлое произошло и происходит до сих пор. Другое дело будущее — будущее еще только должно наступить, оно открыто. Может произойти не все что угодно, но многое. Мир по-прежнему находится в состоянии строительства.