Она в слезах кинулась из комнаты. Лидия услышала скрип перил, на которые налетела мисс Поттон, сбегая вниз по изогнутой лестнице.
– Маргарет!
Лидия схватила очки с туалетного столика и, даже не обувшись, бросилась в погоню. Внизу хлопнула входная дверь. Когда же Лидия достигла ее и распахнула, во дворе уже хлопнула калитка.
– Маргарет!
Взглянув под ноги, Лидия почти машинально подумала: «Ну, этой паре чулок все равно конец…» Два маленьких фонаря освещали обманчиво чистый двор, да тлела лампадка над дверью перед иконой какого-то святого. Лидия сошла с порога и двинулась к кирпичной арке входа. Остановилась у калитки, словно опасаясь открыть ее и ступить во внешнюю тьму.
Где-то поблизости слышалось дыхание Маргарет. Потом в лунном свете неподалеку возникло бледное, похожее на череп лицо, обрамленное паутиной волос. Привыкнув к темноте, Лидия различила и руки Исидро, стиснувшие запястья плачущей мисс Поттон.
Вампир что-то говорил, но так тихо, что нельзя было ничего расслышать. С огромным пониманием и терпением он выслушал затем невнятный истерический шепот Маргарет. Руки ее судорожно цеплялись за серый плащ дона Симона.
В смутном свете, падающем из верхнего окна, происходящее сильно смахивало на сновидение и одновременно на театральный эпизод. Не сводя страстных глаз с вампира, Маргарет откинула голову, выставив горло, и рванула воротник блузки.
– Возьми меня! – услышала Лидия ее выдох. – Убей меня, если тебе это нужно!
Что ответил Исидро, осталось тайной. Но Лидия видела, как вампир вновь закутал горло Маргарет, положил руку на плечо и склонил голову, тихо о чем-то говоря. Видя, что дон Симон ведет мисс Поттон к калитке, Лидия бесшумно отступила в тень гранатового дерева. Под кирпичным сводом арки Исидро, должно быть, что-то еще сказал, потому что Маргарет кивнула, сняла пенсне и, утерев слезы, безропотно позволила увести себя в дом. Дверь за ними закрылась.
Несколько секунд было тихо, но Лидия знала, что Исидро сейчас вернется. Вскоре на крыльцо легла узкая полоска света – вампир снова приоткрыл дверь. Затем щель исчезла, и, скользнув через двор, он оказался с Лидией лицом к лицу.
– Я попросил ее подыскать для подобных сцен иное время и место.
– Да. – Раздражение Лидии обратилось теперь на Исидро. – Досадно, не правда ли, когда кто-то ощущает более сильные чувства, чем ему положено?
– Да, – просто ответил он. Таким голосом подтверждают, что да, сегодня суббота. Луна ушла, сияла лишь лампадка над дверью. – Хотя сны, которые она видит, больше принадлежат ей, нежели мне. И я бы предпочел, чтобы вы обе пребывали сейчас в постели, которую вы уже наверняка обложили этими зловонными травами, привезенными из Парижа.
Холодный бриз с азиатского берега зашуршал последними листьями. Колеблемый сквозняком огонек лампадки обозначил туго обтянутую кожей скулу Исидро. Впадины глаз казались черными дырами. И Лидии невольно вспомнился их разговор о том, почему вампиры избегают зеркал.
– Трущобы Галаты и кварталы Пера с их посольствами и банками одинаково пропахли вампирами. – Пламя лампадки отразилось в бледно-желтом хрустале его глаз. – Стоя здесь, сейчас, я пытаюсь дотянуться своими чувствами через залив Золотого Рога – и город как будто окутан миазмами. Ощущаю вампиров, Мастера… Но все закрыто, затенено, искажено… словно все карты на столе лежат лицом вниз, и ни одной не угадать. – Он нахмурился и взглянул в сторону калитки.
Гнев улетучился, Лидия невольно шагнула к Исидро:
– Но это точно? Вы говорите… не можете ощутить…
Угол рта его дрогнул в иронической улыбке – слабое эхо человеческой мимики.
– Сожалеете, сударыня? Вас заинтересовало, что, перестав по вашей просьбе убивать, я не смогу оказать помощь ни себе, ни вам?
Лидия всмотрелась в его недвижное лицо.
– Нет, – сказала она. – Заинтересовало? Да, возможно. Но о сожалении речи быть не может.
– Да, – тихо отозвался он. – Леди до мозга костей.
Впервые на ее памяти он упомянул этот их уговор.
Исидро качнул головой и вновь оглянулся. В арке лежала чернильная тьма.
– А Джейми? – Лидия с трудом произнесла его имя, страшась услышать то, чего боялась все эти дни.
Брови Исидро слегка вздернулись.
– Если он в городе, то не здесь, не в Пера, – в голосе его прозвучала некая неуверенность. – А если он спит на стамбульском берегу… – Исидро покачал головой. – Нет. Мои чувства ослаблены, но дело даже не в этом. Эта тень… эта замутненность, наведенная самими вампирами… – Он виновато улыбнулся и вновь удивительно стал похож на человека. – Завтра ночью я попробую в этом во всем разобраться. – Дон Симон плотнее закутался в плащ (еще один человеческий жест); руки в белых перчатках смотрелись на фоне темных складок, как иней на скале. – Но мне уже сейчас ясно: что-то странное происходит в этом городе. Я уже объяснил нашей романтической спутнице, что здесь не стоит говорить вслух – пусть даже по-английски – об охоте, убийстве и питье крови. Хотя бы и при свете дня.
Глава 12
Эшера разбудили голоса муэдзинов: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет Пророк Его…» Слова молитвы были ему известны, но повторить их он не решился – уж больно мрачно они звучали на этот раз.
Сводчатые узкие бойницы, когда-то опоясывавшие помещение, были замурованы лет сто назад. А каждое из верхних окон, прорезанных в барабанах пяти мелких куполов, насколько мог судить Эшер, защищала серебряная решетка. Впрочем, он мог и ошибаться. В течение дня он не слышал ни голосов, ни скрипа колес, ни цоканья ослиных копыт – один лишь лай печально известных константинопольских псов. Иногда ветер забрасывал сюда крики торговцев – на местном греческом диалекте. Зато крики чаек, сильно напоминавшие кошачьи вопли, раздавались здесь день и ночь.
Небо сквозь решетку было цвета тигровых лилий, на голубых изразцах бледнели желтоватые блики.
Эшер не поворачивался лицом к Мекке, хотя представлял, в какой стороне она находится, не повторял слова муэдзина, и тем не менее, сидя на диване среди подушек и одеял, он молился. Он был очень испуган.
Свет, проникавший сверху в помещение, мало-помалу иссяк, купола наполнились мраком. Располагающийся посреди длинной комнаты прямоугольный, выложенный голубой плиткой бассейн казался теперь черной пропастью, откуда могло в любой миг появиться все, что угодно. Эшер чиркнул спичкой и зажег одну из стоящих в нишах бронзовых ламп. По привычке полез в кармашек за часами, но часы, естественно, были изъяты, как и серебряные цепочки, защищавшие запястья и горло.
Он оделся, умылся, привел в порядок постель, вслушиваясь в каждый звук, проникавший в гулкий дом. Когда снаружи стемнело настолько, что не отличишь белой нити от черной, как сказано в Коране, Эшер услышал проворот ключа в старом замке.
Отодвинулся подальше от двери, готовясь бороться с той странной ленивой рассеянностью, какую вампиры обычно наводят на своих жертв. И однако же заметить, как и когда они вошли, Эшеру не удалось. Мгновенная сонливость – и внезапное пробуждение…
Они уже стояли вокруг него кольцом, связывая ему руки за спиной с помощью тонкого шелкового шнура. Глаза их при свете лампы вспыхивали, как у крыс, прикосновения леденили. Все они были голодны.
– Так кто ты, инглиз? – спросил тот, что прошлой ночью представился Эшеру как Зардалу. Был он безбородый и словно бы бескостный, с крашенными в алый цвет ногтями и прозрачной голубизной глаз. – Вчера я принял тебя за одного из микаников нашего Бея, и я подумал: вот тот, кого он хочет сделать таким, как мы, и приставить ко всем этим штукам, которые они настроили в усыпальнице, к этому дастлаху… – Глаза его оглядели Эшера из-под крашеных век. А тот, зная, насколько чуток слух вампиров, старался успокоить бешено бьющееся сердце. – А сегодня Бей дал нам относительно тебя совершенно другие инструкции. И что нам теперь думать?
– Ты в самом деле считаешь, что он хочет сделать его одним из нас ради этих своих опытов? – уставив на Эшера круглые демонские глаза, спросила Джамиля Байкус – или, как она звала себя сама, Байкус Кадинэ, – тонкая, словно трость, и впрямь похожая на сову (именно так переводилась ее кличка). Половина волос ее была заплетена в косы, уложена и унизана гребнями. Другая половина свободно свисала до пояса. На шее вампирши висело ожерелье, снизанное из бриллиантов и крысиных костей. – Это так, инглиз? – Ее твердый ледяной палец уперся снизу в подбородок Эшера. Ростом Джамиля была не выше двенадцатилетней английской школьницы.
– Он велел, чтобы мы не задавали ему вопросов. – Это вмешался Харалпос, одноглазый крепыш, бывший когда-то янычаром. На шее у него болтался шарф из тонкой ткани, грязный, засаленный, весь в темных пятнах.
– А велел ли он, чтобы я не задавал вопросы вам? – Эшер когда-то изучал персидский и арабский и приблизительно понимал, о чем они говорят между собой.
Зардалу с недобрым восхищением выгнул брови дугами и обнажил в улыбке клыки:
– О, какой умный инглиз! Конечно, ты можешь задавать нам вопросы. Все мы слуги нашего Бессмертного Господина!
– Он требовал тишины, – настаивал Харалпос.
Темнокожий Хабиб и пышная молчаливая русская девушка Пелагея беспокойно шевельнулись. Эшер знал, о ком говорил янычар и что остальные действительно имеют повод для беспокойства.
– Он сказал: тихо идти, как дым. Нам не поздоровится, если этот неверный закричит.
– Если я закричу, добра мне это не принесет, – заметил Эшер и повернулся к Зардалу, который казался ему самым опасным из них. – Так что это за дастлах?
Слово «дастлах» означало нечто связанное с наукой. Так можно было назвать все: от астролябии до химического эксперимента.
– Откуда мне знать, инглиз? Бессмертный Господин забрал вход в подземелье серебряной решеткой, он накрыл это место и весь город своей силой, затуманил его, мешая нам даже думать об этом дастлахе. Но мы чувствуем холод льда в усыпальнице, мы чувствуем запах нафты и алкоголя… Слышим шаги рабочих, когда спим. Он думает, мы не слышим?