The Final Revolution), сделанном на конференции по психофармакологическим проблемам изучения сознания (Сан-Франциско, 1959).
Уникальный статус Олдоса Хаксли в культуре определяется тем, что этот литератор ставил перед собой задачу соединить дискурсы науки и искусства в едином пространстве художественного текста. В биографии писателя поражает то, что он был участником многочисленных научных дискуссий и конференций. Не только философы, что нередко в истории литературы, но и профессиональные биологи, генетики, медики, фармакологи, психиатры и психотерапевты, с которыми он обменивался мнениями, относились к нему исключительно серьезно, порой воспринимая его как коллегу и вовлекая в новаторские проекты. В любой поездке с ним всегда находился дорожный вариант Британской энциклопедии. В Калифорнии, где он прожил последние три десятилетия, он подписывался отнюдь не на Times Literary Supplement или New York Times Book Review, а на журналы Nature и Main Currents in Modern Thought.
Наука, в особенности естествознание, входила в сферу важнейших сфер интересов Олдоса Хаксли. Почему?
Во-первых, ему как создателю сюжетов и характеров представлялось интересным изобразить ученого, его мыслительный процесс: движение ума от набора чувственных восприятий к набору ненаблюдаемых, гипотетических данностей и затем к новой гамме переживаний и системе представлений. Ученые присутствуют во многих произведениях Хаксли. Это Шируотер в «Шутовском хороводе» (Antique Нау, 1923), лорд Тэнтемаунт в «Контрапункте» (Point Counter Point, 1928), Мартенс в «Гении и богине» (The Genius and the Goddess, 1955), Миллер в «Слепце в Газе» (Eyeless in Gaza, 1936), Обиспо в «Через много лет» (After Many A Summer, 1939) и Макфэйл в «Острове» (Island, 1962).
Во-вторых (и это самое главное), Хаксли полагал, что наука оказывает все более существенное влияние на дух, сознание и на абсолютно все стороны жизни человека и планеты. Следовательно, писатель просто-напросто не может ее игнорировать.
Олдос Хаксли неоднократно отмечал, что писатели в целом любят хвалиться своим неведением. Он называл литераторов, по-прежнему не желающих знать и понимать открытия Эйнштейна и Гейзенберга, «невежественными идиотами». У самого Хаксли не было ни малейшего сомнения в значительности того места, которое должна занимать наука в современной культуре и в тех возможностях, что предоставляет литературе актуальное знание.
Успех «Дивного нового мира» у читателей, критиков и – что особенно важно – у представителей академической и прикладной науки проистекал не в последнюю очередь из того, что Хаксли выстроил такой «мост» между знанием и обыденной жизнью. Успех был и следствием целостности, стройности и остроумия тех научных концепций, на которых построен текст, их соответствия новейшим на тот момент научным представлениям. Образность этого романа в значительной степени следствие научного мировоззрения писателя. «Дивный новый мир» фактически не содержит ни единого прогноза или оценки, которые не вытекали бы непосредственно из того, что было известно науке, в частности биологии, еще в конце 1920-х гг.
Система образов, созданных Олдосом Хаксли в обеих утопиях, в «Дивном новом мире» и «Острове», во многом обязана своим происхождением различным направлениям психологии и психотерапии. Серьезное увлечение психологией, имевшей для него как личностный интерес в качестве инструмента самопознания, так и философский смысл, привело к появлению нового типа прозы. Такого рода тексты, как мы увидим, совершенно сознательно исследовали структуру индивидуального и общественного сознания и взаимодействие отдельных их областей в полном соответствии с данными современной психологической теории и практики. Таким образом, вначале психология «освоила» литературу и приспособила ее к своим концепциям, а вслед за этим специфические темы психологии были, в свою очередь, «завоеваны» литературой. Так, идеи движутся по кругу – от литературы к науке и снова – от науки к литературе, что, впрочем, вовсе не означает, что они не могут возникать самостоятельно.
На протяжении всей жизни Хаксли в той или иной степени прямолинейно выражал свое отношение к различным теориям поведения. Так, еще в сборнике эссе 1938 г. «Цели и средства» (Ends and Means) Хаксли осуществил исследование природы идеалов. По существу, это философско-дидактическое сочинение, в котором автор рассуждает о рефлексии и о ментально-физиологической парадигме, т. е. о проблеме соотношения психического и телесного. Как в этих эссе, так и в последующих художественных и публицистических произведениях, Хаксли занимается поисками нового продуктивного подхода к проблеме человеческой деятельности. Позднее он обозначил такой подход как «трансцендентальный и операционный» (transcendental operationalism), а также прагматически подкрепленный[123].
Еще в 1929 г., по-видимому, уже работая над «Дивным новым миром», Хаксли подчеркивал в статье «Червь Спинозы»:
Государство ближайшего будущего (если это хорошее государство) будет, прежде всего, интересоваться психологией <…> (Курсив мой. – И. Г.) Политическая экономия, равновесие сил, устройство правления – все будет иметь второстепенное значение <…>. Самая главная проблема нашего времени состоит в том, как примирить человека с современным индустриальным государством. Современный достойный гражданин, скорее, не человек, а идиот или сумасшедший. Он опасен как для общества, так и для самого себя[124].
Заметим, что пока Хаксли говорит о примирении, т. е. о приспособлении человека к нуждам социума, к власти. Ведь не случайно он дважды употребляет слово «государство». В течение ближайших двух лет после выхода этой статьи Хаксли придумал, как именно примирить гражданина с суперсовременным индустриальным государством. В результате появился «Дивный новый мир», поразительным образом верно спрогнозировавший магистральные пути развития постиндустриальной цивилизации.
Еще в 1930-е г. писатель настойчиво предлагал созвать Всемирную конференцию психологов, видя в ней единственно реальный и действенный метод борьбы с национализмом и приближающейся мировой войной. В книге «За пределами Мексиканского залива» (Beyond the Mexique Bay, 1934) Хаксли решительно заявляет, что фундаментальная проблема международной политики является психологической и что, если бы она могла быть разрешена, то экономические проблемы исчезли бы сами собой. Эта мысль, разумеется, является спорной. Все же надо признать, что, по всей видимости, одно без другого неплодотворно: «Какой прок от разоружения или Всемирного экономического конгресса?.. Нам нужен Всемирный психологический конгресс» (СЕ. Vol. III. P. 494). Цель подобного ученого собрания Хаксли видит в том, чтобы понять, как преодолеть такие болезни общества, как групповое тщеславие, ненависть и национализм. Мир, по его мнению, наступит тогда, когда психологи поймут, как можно воздействовать на скопившиеся в городах огромные массы «внушаемых, по большей части бесчувственных, но при этом жаждущих возбуждения людей» (СЕ. Vol. III. P. 499)[125].
Кроме перечисленных в Главе I (в разделе «Невротические комплексы») личных оснований для психологических штудий, у писателя наличествовал и объективный научный интерес. Он-то и заставлял О. Хаксли читать классические, новейшие и даже самые нетрадиционные, маргинальные труды по психологии. Кажется, нет такой теории, такого направления в общей, в медицинской психологии, а также в парапсихологии, которые остались бы незамеченными Хаксли. Классический фрейдизм, неофрейдизм, гештальтпсихология, юнгианство, бихевиоризм и необихевиоризм, экзистенциальная психология, телесная терапия, дианетика, гештальт-терапия, разнообразные методы восточной психотерапии, предложенные дзен-буддизмом, махаяной, тантризмом, даосизмом, – все это тщательно изучено, осознано, прокомментировано и зачастую включено в концепцию и сюжет очередного романа.
Как художественные тексты, так и письма Хаксли изобилуют рассуждениями о психологических теориях и практиках. Его отношение к некоторым ведущим школам психологии недвусмысленно. Так, например, в его восприятии классический бихевиоризм был, без сомнения, угрозой гуманизму и демократии, воплощением Воли к Власти.
Неприятие писателем классического психоанализа, на первый взгляд, бесспорно. Особенно явственно оно проступило в «Дивном новом мире» (1932), где фрейдистские концепции изображены в усеченном и остро пародийном виде. Однако отношение его к фрейдизму является вопросом гораздо более сложным, чем кажется на первый взгляд. Эту тему рассмотрим отдельно.
В 1920-е гг. появились важные труды, посвященные типологии людей. Среди них первое место занимает работа К. Е Юнга «Психологические типы. Отношения эго с бессознательным» (английский перевод 1923 г. Psychological Types: The Relations between the Ego and the Unconscious). Книга Юнга убеждает Хаксли в том, что в зависимости от принадлежности к тому или иному психологическому типу человек избирает наиболее адекватную для него систему мировоззрения и психологическую теорию[126]. Писатель с тех пор не раз сетовал, что психологические особенности доставляют их носителям едва ли не больше проблем, чем классовые. Другая проблема состоит в том, что современная цивилизация навязывает всем без различия экстравертивное мировоззрение, что делает положение интровертов еще более непереносимым. Очевидно, что, поскольку писатель сам был интровертом, этот тезис был им «выстрадан».
Хаксли были известны и классификации, предложенные в те же годы Эрнстом Кречмером (1888–1964) (его самая знаменитая работа – «Строение тела и характер»[127]