По Фрейду, культура – это система институтов, защищающих человека от могущественных сил природы и устанавливающих общественный порядок. Не чураясь мелочей, Фрейд даже снисходит до рассуждений о гигиене и мыле: «Любая неопрятность кажется нам несовместимой с культурой <…>. Более того, мы не удивляемся, когда мерилом культуры прямо объявляют потребление мыла»[148]. Идеал стерильности многократно подчеркнут в Новом мире, жители которого автоматически при каждом подходящем случае повторяют зазубренные на гипнопедических уроках стишки: «Без стерилизации нет цивилизации» и «Смой стрептококков и спирохет. Да здравствуют ванна и туалет» (ДНМ, 393). Вспомним, что за два года до выхода этого романа Фрейд определил три специфические черты идеализированной современности: «Красота, чистоплотность и порядок явно занимают особое положение среди требований культуры»[149]. На этих компонентах и на тщательно спланированной экономике зиждется привлекательность и стабильность Нового мира.
Четвертый камень в фундаменте Нового мира – новизна. Это качество, проигнорированное теорией Фрейда, вовсе не характерно для классических утопий. В самом деле, на первый взгляд, новизна находится в явном противоречии со стабильностью. Однако в Новом Мире именно новизна, постоянное обновление, служит оправданием цели государства, устремленного из счастливого настоящего в столь же счастливое будущее. Технический прогресс Нового мира направлен на нужды общества потребления, которые, в свою очередь, направлены на нужды точно рассчитанного технического прогресса. Порочный круг и обеспечивает стабильность.
«Недовольство культурой» содержит предостережения, касающиеся подавления индивидуальной свободы ради социальной стабильности. По Фрейду, цель деятельности человечества состоит в том, чтобы достичь равновесия индивидуальных влечений и требований массы. У Фрейда упомянута каждая из трудностей, впоследствии остроумно и конструктивно «преодоленных» в Новом мире. Так, устранены ограничения, налагаемые семьей, сексуальные отношения получили приоритетный социальный статус. В романе постоянно изображается свободный, ограниченный лишь строжайшей контрацепцией, промискуитет. Но какая разница между синтетической, свободно-обязательной любовью у Хаксли и поистине океанической любовью в романах его близкого друга Д. Г. Лоуренса! У новой расы Нового мира «устранены» какие бы то ни было противоречия между «принципом удовольствия» и «принципом реальности». О неврозах нет и речи.
Фрейд рассуждал об опасности состояния, названного им «психологической нищетой масс», которая «угрожает прежде всего там, где общественные связи устанавливаются главным образом путем идентификации граждан друг с другом <…>. Современное состояние американской культуры предоставило бы удобный случай для изучения этого опасного заболевания культуры»[150]. Именно таким случаем воспользовался Хаксли, создавая «Дивный новый мир» – не только утопически-антиутопическую конструкцию, но и критику цивилизации Нового Света.
Является ли Новый мир цивилизацией не просто довольной своей культурой, но соответствующей прожектам Фрейда? Напомним, что его утопический проект предполагал установление либидонозного общества. Легко представить, с каким негодованием Фрейд отверг бы подобный вариант построения утопии, если бы удостоил вниманием эту довольно схематичную картину рая для запрограммированных имбецилов[151]. Очевидно, что писатель не считал нормальным или вполне удовлетворительным Новый мир (Новый Свет).
В «Будущем одной иллюзии» Фрейд мечтает:
Хочется думать, что должно же быть возможным переупорядочение человеческого общества, после которого иссякнут источники неудовлетворенности культурой, культура откажется от принуждения и от подавления влечений, так что люди без тягот душевного раздора смогут отдаться добыванию благ и наслаждению ими. Это был бы золотой век <…>[152].
Психоаналитик рассмотрел целый ряд мер, которые бы помогли Эго избежать страдания, не получив невроза. Список способов – путей к счастью – весьма необычен и неоднороден. Здесь и добровольное отшельничество, и аскетизм, и алкоголизм, и наркомания, и религия, и занятия йогой, и сублимация либидо через искусство, науку, и совместный труд на общее благо и пр. Однако Фрейд считает все эти методы неудовлетворительными и верит, что решение кроется в «новом методе искусства жить», в практике «либидонозного» отношения к жизни, при котором преимущество будет на стороне принципа удовольствия. Для этого человек с помощью психотерапии должен покончить с тиранией Супер-эго, с жестким диктатом совести. Таким же образом следовало бы реструктурировать коллективное сознание, создав в конце концов антиневротическую культуру.
Фрейд вполне скептически относился к перспективам своего утопического проекта, полагая выполнимой лишь первую его часть, т. е. индивидуальную. Хаксли же воплотил в своем тексте все мечты австрийского психолога. Конструируя свой Новый мир, Хаксли решил, насколько возможно, ослабить, а желательно и вовсе убрать чувство вины из психической жизни новомирцев. Этот социально-психологический проект увенчался в Новом мире успехом: в самом деле, мы не наблюдаем и следа неврозов у населения. Исключением является Бернард Маркс. Однако его случай получает физиологическое объяснение: в бутыль, заменявшую ему материнскую утробу, попал избыток алкоголя, что предопределило не только неустойчивость психики, но и врожденную одаренность.
Власти Нового мира четко следуют фрейдовским указаниям: устранено торможение порыва к удовлетворению влечений, а значит, устранено и основание для большей части агрессивных импульсов. Так воплотилась программа, которая должна была привести к торжеству «принципа удовольствия». Точнее, «принцип удовольствия» пришел в идеальное равновесие с «принципом реальности». Без последнего Новый мир вряд ли смог бы обрести необходимую стабильность. Виртуозно решена и задача примирения индивида и социума.
Статья «Неудобства культуры», по существу, является теорией счастья. Так, рассуждая об устранении социального неравенства, Фрейд подчеркивает, что существование традиционной семьи и естественного неравенства в сексуальной сфере будет по-прежнему приводить к мощным агрессивным импульсам:
Если устранить частные права на материальные блага, все-таки останутся преимущества в сексуальных отношениях, способные стать источником сильного недовольства и самой крайней враждебности среди людей. Если путем полного освобождения сексуальной жизни уничтожить и эти преимущества, то есть отменить семью – основную ячейку культуры, то в этом случае, хотя и трудно предвидеть, по каким новым путям пойдет развитие культуры, но одно можно ожидать определенно: неискоренимая черта человеческой природы последует за ней[153].
Хаксли придумал, на первый взгляд, точные решения перечисленных Фрейдом задач социального переустройства, сделав особый акцент на сексуальной раскрепощенности, отменив и опорочив в глазах новомирцев институт семьи. У новой расы Нового мира «устранены» какие бы то ни было противоречия между «принципом удовольствия» и «принципом реальности». О неврозах нет и речи. Хаксли изобразил нерепрессивное и бесконфликтное общество, приравнявшее любовь к либидо. Перед нами полностью осуществленная фрейдистская утопия, «сексуальный рай», где Эрос во много раз сильней Танатоса, где путем рассеивания сексуальной энергии в многочисленных параллельных или последовательных сексуальных связях побеждена агрессия и в корне задавлены потенциальные муки раскаяния. Побежден и страх перед властью, боязнь контроля. Стратегии манипуляции сознанием, описанные Хаксли, правда, проходят «по другому ведомству» – бихевиористскому. Но не забудем о применении гипноза, который имеет гораздо большее отношение к психоанализу, чем к бихевиоризму.
Что до Танатоса, то с ним в Новом мире обошлись радикально. Жизнь представляется новомирцам настолько идеальной, что никто и не помышляет о добровольном уходе. Вместе с тем страх смерти также отсутствует. Правители Нового мира добились того, что сама смерть практически отрицается. В самом деле, у жителей утопии нет решительно никакой возможности осознать факт смерти – ни своей, ни чужой. Смерть стала неощутима и ненаблюдаема. Умирающий выглядит самым обычным образом: юным и здоровым. Школьники приходят на экскурсию в палату умирающих, чтобы, обильно подкрепляясь любимыми сладостями под воркование учителей и медперсонала, поглазеть на процесс, завершающийся простой констатацией того, что жизненные функции организма прекращены. От школьников никто не скрывает такую обыденную деталь, как обязательную отправку тел на завод органических удобрений. Таким образом, смерти оставлена единственная функция – экономическая. Как и все остальные процессы, смерть подчиняется нуждам народного хозяйства.
Думается, что, расправляясь таким радикальным образом с главными фрейдовскими моделями, Хаксли осознавал: то, что он инкриминирует фрейдизму, строго говоря, применимо лишь к теории и практике некритичных последователей Фрейда. Но даже острая пародийность не отменяет того факта, что роман является откликом на фрейдовскую теорию культуры, которая должна была быть основательно изучена писателем.
Обращает на себя внимание и следующий, уже упомянутый нами факт: в 1930-е гг. писатель настойчиво предлагал созвать всемирную конференцию психологов, видя в ней единственно реальный и действенный метод борьбы с национализмом и приближающейся мировой войной. В книге «За пределами Мексиканского залива» (Beyond the Mexique Bay, 1934) Хаксли решительно заявляет, что фундаментальная проблема международной политики является психологической и что, если бы она могла быть разрешена, то экономические проблемы исчезли бы сами собой. Эта мысль, разумеется, является спорной. Но надо признать, что, по всей видимости, одно без другого неплодотворно: «Какой прок от разоружения или Всемирного экономического конгресса